И не кончается объятье

      Из отпущенных Борей на «литературу» трёх недель прошло уже пять дней, а Ольга всё никак не могла собрать в кучу собственные мысли и набросать хотя бы костяк повествования, который потом намного легче обвить мышцами обстоятельств и сухожилиями деталей. Кровью во всём этом «организме», несомненно, должна была стать рефлексия главной героини, с которой тоже никак не удавалось договориться о техническом интервью — помощница Киры Андреевны всё переносила и переносила уже утверждённые встречи, а Ирка Куркова от такого непотребства рвала и метала, позабыв, кажется, все слова, кроме матерных. И это они ещё даже не начинали назначать съёмочные дни.       В общем, время шло, сценарий не писался, локации не отсматривались, вечера переставали быть томными, а Ольга впервые в жизни не испытывала по этому поводу никаких эмоций. Во-первых, знала про себя, что если словит вдохновение, то напишет мало-мальски приличный сценарий и за десять дней ударного труда, а во-вторых, была занята сборами ребёнка, которого в конце мая предстояло посадить на поезд до Волгограда и отправить до осени к любящим бабушке и дедушке с отцовской стороны.       Иванка, разумеется, выросла за год и перестала влезать в летние джинсы, шорты, юбки, футболки, купальники, сандалии и кроксы, так что пришлось потратить несколько дней на то, чтобы обойти все сити-моллы в округе и купить дочери именно то, что пожелает её капризная подростковая душенька. Было сложно, но Ольга, сцепив зубы и заставив себя молчать в ответ на нытьё и нелепые претензии ко всему на свете, худо-бедно справилась. Денег, как и нервов, на сие мероприятие было потрачено прилично, но Ольга не жалела — знала, как важны в этом возрасте всякие бренды и прилагающийся к ним выпендрёж перед сверстниками. Диму же, разумеется, задавила жаба тратить такие бабки на собственного ребёнка, и они опять безобразно поругались и не разговаривали несколько дней.       Ситуацию усугубило ещё и то обстоятельство, что Дима внезапно, вне графика, ушёл в отпуск и теперь околачивался дома, доводя жену своим присутствием до белого каления и нервного тика. Она, конечно, догадывалась, что столь неожиданное желание отгулять заработанный отпуск связано с проблемами на работе, но муж так и не соизволил рассказать о намечающихся переменах в карьере, и Ольга из принципа не стала вытягивать из него правду. Пусть потом выкручивается как знает, даже интересно будет на это посмотреть.       А покамест, раз дома стало совершенно невозможно находиться, она решила (так уж и быть) пробежаться по местам будущих съёмок и набросать основную тему сценария. Ирка быстро сообразила ей рандеву с организаторами выставки, и два дня Ольга встречалась с различными причастными к мероприятию людьми и вдоль и поперёк исходила выделенный под него этаж Музея современного искусства, а также изучила макет ещё не свёрстанного путеводителя по будущей экспозиции. Размах намечающегося мероприятия впечатлял, и Ольга даже немного занервничала: сможет ли она уместить всё это великолепие в хронометраж, учитывая, что туда же нужно впихнуть не только биографию Киры Андреевны, но и непаханое поле её благотворительной и преподавательской деятельности?       Кстати, о преподавании. Съёмки в академии, где госпожа Шмелёва преподавала уже второй десяток лет, как и окучивание всех остальных локаций, приходились на июль, и это было нехорошо. Какое преподавание в середине лета? Сессии и дипломные показы закончились, студенты разъехались по домам и носа в своей альма-матер не покажут как минимум до конца августа. Что прикажете снимать? Пустые коридоры, аудитории и мастерские? Доску почёта? Вахтёра? Местного кота? Или же нанять актёров, которые в живописном ремесле ни бельмеса и наверняка напортачат в мелочах? А может, поискать материал у коллег, подснять отдельно Киру Андреевну, а потом, о магия телевидения, «Билли сделает монтаж»?..       С этими насущными вопросами она позвонила Боре, и тот, вникнув в суть, досадливо крякнул:       — Действительно, хрень какая-то получается.       — Не то слово.       — Так какие предложения, Оля?       — Снимать сейчас, если, конечно, занятия ещё идут.       — Какое у нас сегодня? Восемнадцатое?       — Угу.       — Наверное, у них сессия уже, — не слишком уверенно предположил Борис. — Впрочем, не знаю. Озадачу этим вопросом Ирку, пусть что-нибудь придумает.       — Озадачь, — согласилась Ольга. — Но учти, мне этот материал очень нужен для большого закадра, крыться там больше нечем.       — Понимаю. — Боря помолчал. — И лажу гнать не хочется, надо всё-таки держать марку.       — Согласна.       — Ладно, Оля, спасибо за информацию. Сейчас позвоню Ирке. Как в целом сценарий? Продвигается?       — Конечно. Семимильными шагами в светлое будущее. Мне за него ещё «лаврушку» дадут — вот увидишь.       — Я в тебе и не сомневался, подруга.       «Зато я в себе — ещё как, — подумала Ольга, повесив трубку. — Но вам, Борис Аркадьевич, этих интеллигентских соплей и метаний не понять — уж больно вы самоуверенны и толстокожи, что по нынешней жизни несомненный плюс».       Она вышла из здания Музея современного искусства, дошла до метро и решила зайти в кофейню, чтобы выпить кофе и немного передохнуть от жары. Домой не хотелось совершенно. Всё равно делать там нечего: каждый занят своими делами. Дима спит или играет в «Плейстейшен». Иванка уже пришла из школы и рисует по урокам в интернете, потом пойдёт в бассейн, а вечером будет зависать в соцсетях, общаясь с виртуальными друзьями, половина из которых наверняка не те, за кого себя выдают. Господи, только бы не вляпалась ни во что… И ведь ничего не скажешь: авторитет временно, а может быть, и безвозвратно потерян.       А так хорошо было бы сейчас пойти вдвоём в парк, покататься на роликах или велосипедах, съесть по мороженому, а потом до вечера лениво валяться в тени на травке, рассказывая друг другу глупые секретики. Но увы, жизнь — не линейный монтаж, не ткнёшь пальцем в таймлайн, не попросишь монтажёра вывести на контрольный монитор былое мгновение, в котором хочется остаться навсегда. Парк у дома хоть и неплохой, но ни в какое сравнение не идёт с Воробьёвыми горами, ролики Иванка сломала и забросила, а велосипеды стоят у какого-то Диминого приятеля в гараже, потому что в квартире для них, естественно, не нашлось места. С детскими секретами тоже больше как-то не складывалось, и все попытки Ольги поговорить с дочерью по душам ни к чему не приводили — Иванка злилась, что к ней лезут с сопливой нежностью и ненужными откровениями, и всеми силами избегала подобных раскладов.       Как же быстро вырастают дети… Так быстро, как не стареешь сам. И в это время родителям нужно их отпустить — пусть падают из гнезда и становятся на крыло, — а самим заняться другими, более интересными делами: проводить вместе больше времени, заниматься неторопливым сексом, заново узнавать и заново влюбляться, чтобы однажды прийти к закономерному концу близкими людьми, а не едва знакомым между собой сварливым старичьём. Да, именно так и должно быть, но Ольга вдруг с пронзительной ясностью поняла, что с мужем у неё всего этого не будет. Что это ей хочется ласки и близости, что это она тоскует по объятиям, прикосновениям и задушевным разговорам, а Диме всего этого совсем не нужно, ему вполне достаточно вкусного ужина, телевизора с большой диагональю, последней модели «Плейстейшен» и чтобы жена номинально присутствовала в жизни, но сидела тихо, не отсвечивала.       «Завести, что ли, любовника? — усмехнулась Ольга, оценивающе оглядев юношу-официанта, который поставил перед ней кофе и, ожидая чаевых, белозубо улыбнулся в ответ на её горьковатый оскал. — Вот такого вот мальчика, например. Молодого, горячего и не слишком умного… чтобы член стоял в любую погоду и в любое время суток… Чтобы трахал как в последний раз и не болтал лишнего. Нужна ли ему, конечно, тётка не первой свежести — это вопрос, но говорят, на сайтах знакомств водятся и такие любители. Или сделать ход конём — и завести любовника не молодого и не горячего, но ласкового и нежного, чтобы с ним почувствовать себя любимой, интересной, желанной… Господи, о чём я только думаю?» Она устало покачала головой. Знала про себя, что никогда так не поступит — нравственные принципы, заботливо взращённые мамой, а после удобренные и укреплённые православной верой, не позволят, — а если и позволят, то потом их несчастная обладательница поедом себя съест, если раньше не сгорит со стыда. Как ещё не сгорела — непонятно. С такими нечистыми мыслями прямая дорога на покаяние, но по телефону отец Олег даже слушать не станет, а идти в храм к первому попавшемуся батюшке Ольге не хотелось. Ей вообще ничего не хотелось, но это уже совсем другая история.       Она без энтузиазма, не чувствуя вкуса, сжевала сырник, допила кофе, попросила счёт. Вспомнив улыбку мальчика-официанта, оставила чаевые. Домой по-прежнему не тянуло. Она посидела ещё немного, а потом вышла из кофейни, села на метро и, доехав до конечной станции на своей ветке, поднялась на поверхность и пошла куда глаза глядят.       Погуляла по парку, прошлась по большой оживлённой улице с коммунистической фамилией Коллонтай, заглянула в огромный строительный магазин, бездумно поглазела на плитку, ламинат и кухонные гарнитуры, которые, наверное, следовало бы хоть мысленно приложить к их обшарпанной квартире, но как-то не лежала душа. Вновь прогулялась. Пошла на звон колоколов, возвещающих начало вечерней службы, и, увидев большой ухоженный храм, решила зайти. Привычным движением покрыла голову платком, перекрестилась, обозначила неглубокий поклон, толкнула тяжёлую створку двери, купила у свечницы три тоненькие свечки и присоединилась к небольшой группе молящихся у иконостаса. Слушала службу, в нужное время проговаривала слова молитвы, крестилась, кланялась, мяла в вспотевшей руке мягкий воск свечей. Когда батюшка пригласил на исповедь, встала в самый конец очереди перед аналоем, всё ещё сомневаясь, стоит ли совершать таинство покаяния вот так — с незнакомым исповедником, без предварительной подготовки, в глубине души не чувствуя искреннего позыва к облегчению совести. Когда подошла очередь, скороговоркой пробормотала: «Господи, согрешила перед тобой…» — и, подняв глаза, встретившись с усталым равнодушным взглядом священнослужителя, покаялась в чём-то пустом и незначительном. Приняла крестное знамение и разрешительную молитву. С той же тяжестью на душе вышла из храма и поехала домой.       Дома в воздухе витали отголоски скандала: Иванка в очередной раз заявила отцу, что ни в какую церковь по воскресеньям ездить не будет. И петь в церковном хоре тоже больше не желает. И вообще, они не родители, а полные придурки, раз не понимают элементарных вещей. Дима, естественно, взбеленился и запретил всё, что только можно запретить: телефон, компьютер, телевизор и прогулки. Сменил пароль беспроводной сети. Запер взбунтовавшееся чадо в комнате, а сам уселся на кухне смотреть футбол.       Ольга, с порога атакованная своим заплаканным ребёнком, даже не стала особо вникать в суть конфликта и без раздумий встала на сторону дочери. Вернула ей телефон и ноутбук, пообещала восстановить доступ к интернету и, быстро собрав, спровадила от греха подальше в бассейн. Диме, конечно же, это не понравилось, и скандал разгорелся с новой силой — только теперь уже отношения выясняли взрослые. И, надо сказать, в том скандале Ольга узнала о себе много нового и интересного. Во-первых, она слабая и бесхарактерная, раз потакает Иванкиным подростковым закидонам и не ставит дочь на подобающее ей место. Во-вторых, она плохая мать, совершенно не следит за ребёнком, и та наверняка уже курит, пьёт, колется и в подоле носит. В-третьих, она плохая жена, не интересующаяся ничем, кроме своей дурацкой писанины и своих не менее дурацких фильмов, и что у него, Димы, между прочим, сложный период, его, Диму, между прочим, подсиживают на работе, а она, подлюка бессердечная, ничего не замечает, а точнее — не хочет замечать. И наконец, в-четвёртых, она просто бесстыжая, испорченная женщина, которую почему-то не устраивает секс с родным мужем и которая предаётся рукоблудию с помощью всяких мастурбаторов, которые он, Дима, сегодня нашёл, разломал и выбросил.       Что там в-пятых, Ольга даже слушать не стала. Махнула рукой на возбуждённого, красного от ора, несущего ересь мужа, который в такие моменты становился совершенно невменяемым, и ушла на кухню. Отгородилась от всего мира экраном ноутбука и первым же делом заказала новую модель мастурбатора, с которым так жестоко расправился Дима. Пусть рукоблудие, пусть грех, но если она хотя бы изредка не будет сбрасывать напряжение таким образом, то попросту сойдёт с ума в этом душном кошмаре. Или убьёт кого-то (не будем показывать пальцем) сковородкой, а потом сядет, оставив ребёнка круглой сиротой. Кому это надо? Правильно, никому.       «Наверное, это никогда не кончится… — тоскливо думала она, прислушиваясь к тому, как Дима, выплёскивая злость, яростно лупит боксёрскую грушу в соседней комнате. — На своё увлечение место нашёл, а дочери уроки делать негде — сидит, бедняга, за сложенным столом-книжкой, и всё у неё оттуда валится. Отец года, что тут ещё скажешь. Скорее бы уже Иванка уехала, и я смогу вообще не появляться дома. Окопаюсь у Бори на студии или в каком-нибудь коворкинге и буду наконец спокойно работать. А то этот придурок не даст же, сейчас припрётся дальше отношения выяснять…»       И точно, минут через двадцать Дима, сбросив возбуждение и ярость на ни в чём не повинный спортивный снаряд, пришёл на кухню и с порога принялся долго и нудно отчитывать жену, доказывая свою правоту. Раньше Ольга эту правоту в конце концов признавала только для того, чтобы он перестал нудеть и оставил в покое и её, и ребёнка, но сейчас даже не подумала. Просто молча сидела, устремив неподвижный взгляд в погасший экран ноутбука. Потом так же молча встала и, взяв сумку и ключи, вышла из дома.       На лавочке у подъезда дождалась Иванку из бассейна и уговорила сходить в кино. Дочь, конечно, догадалась, что родители крепко поцапались, и весь вечер сидела грустная, притихшая, а после сеанса попросилась домой, и Ольге ничего не оставалось, как вернуться вместе с ней.       Этот придурок, который муж, к тому времени тоже немного попришёл в себя и даже попытался помириться со «своими дорогими девочками». С Иванкой номер удался: Дима просто попросил её помочь пройти уровень в какой-то сетевой игре, и дочь тут же растаяла, понеслась к компьютеру. Ольга же ни на слова, ни на попытку обнять не поддалась — что за манера облить с головы до ног грязью, а потом как ни в чём не бывало лезть с поцелуями и интимной близостью? Нет, милый, это так не работает. Вообще больше ничего не работает. Сломалось, и вряд ли уже починится. А если починится, то уже не будет функционировать как раньше. Такие вот нехитрые законы мироздания.       Ольга приняла душ, заварила крепкий чай и обустроила себе рабочее место на кухонном столе. Нужно было писать сценарий, но не было ни сил, ни желания, ни нужного количества информации. Технического интервью, по всей видимости, так и не случится, поэтому придётся на голубом глазу нести в массы полную отсебятину, а потом корпеть над неизбежными правками со сроками «вчера». Зачем она вообще вписалась в этот проект? Почему не отказалась после личной встречи с героиней? Ведь уже тогда стало ясно, что каши с этой Шмелёвой не сваришь — домурыжит до последнего, а потом будет высказывать претензии, что её не познали удалённо и виртуально.       «Неужели так сложно выделить два часа своего драгоценного времени? — раздражённо думала Ольга, перенося сегодняшние заметки из аналогового блокнота в текстовый редактор, чтобы приступить к написанию основной канвы повествования. — В конце концов, это и в её интересах тоже. Если бы фильм заявлялся как репортаж о выставке, я бы её даже не потревожила, но нет, они же хотят осветить личность художницы… А эта самая личность и в ус не дует. Что ей до проблем какой-то там сценаристки? Она, наверное, и имя-то моё не вспомнит, а на съёмках будет знакомиться заново. Блин, кому тут ещё от меня что-то надо?» Ольга, доведённая собственными умозаключениями до крайней точки кипения, взглянула на свой вибрирующий телефон и, увидев незнакомый номер, свайпнула в сторону красной трубки — ещё не хватало тратить время и нервы на мошенников или рекламу.       Телефон полежал, подумал и через несколько секунд завибрировал вновь. Ольга, не выдержав, взяла трубку и рявкнула «слушаю» так, что содрогнулись тонкие стены тёткиной хрущёвки.       На том конце, видимо, опешили от столь неласкового приёма и потому немного помолчали, а потом смутно знакомым женским голосом вежливо пожелали доброго вечера и осведомились, не слишком ли поздно для звонка. Ольга, до которой не сразу дошло, кто звонит, недовольно буркнула, что вообще-то поздновато, приличные люди уже спать ложатся, а не отвечают на незнакомые номера, и только потом, запоздало признав по глуховатой интонации госпожу Шмелёву, в ужасе прикусила язык, но сделанного, как водится, уже было не воротить.       Кира Андреевна, уловив суть претензии, тут же чётко, по-солдатски, представилась, коротко извинилась за беспокойство и, не ходя вокруг да около, поинтересовалась, можно ли провести интервью ранним утром или совсем поздним вечером, потому что выкроить время ну никак не получается: то студенты, то показы, то горящий заказ, да и подготовку к выставке никто не отменял. К середине июля, когда начнутся съёмки, станет полегче, а пока — так. Ольга, несколько удивлённая прямой коммуникацией с госпожой Шмелёвой, немного подумала и решила, что как-нибудь переживёт встречу с героиней в восемь утра, и они договорились договориться через Валерию и Ирину на ближайший понедельник. После чего Кира Андреевна выразила своё искреннее восхищение «Гойей» и высказала надежду, что в их случае получится ничуть не хуже. Польщённая похвалой Ольга уверила собеседницу, что будет стараться, после чего в разговоре возникла какая-то непонятная пауза, словно Кира Андреевна хотела сказать что-то ещё, но так и не решилась. Вместо этого едва слышно вздохнула и, пожелав госпоже режиссёру спокойной ночи, откланялась.       А на следующий день начался, как выразилась злющая, аки цербер, Ирка, «форменный цирк с конями и трансвеститами в гриме»: сначала Валерия никак не могла поверить, что кто-то о чём-то договаривался за её спиной, и слушать ничего не хотела, а потом, должно быть, получив нагоняй и необходимые инструкции, стала необыкновенно любезной и всё же назначила встречу на оговоренное время. Чтобы через час, сославшись на то, что у Киры Андреевны появились неотложные дела, перенести её сначала на день позже, а потом на день раньше, и так по кругу несколько раз.       В общем, действительно, полный дурдом. Даже Ольгу начало потряхивать от подобных выкрутасов, а уж славящаяся своим бешеным темпераментом Ирка и вовсе чуть инсульт не словила. «Бедняга, к концу проекта, наверное, вообще без корвалола трубку брать не будет…»       Как бы то ни было, наконец окончательно договорились, и Ольга получила на свой телефон скрин сообщения от помощницы госпожи Шмелёвой, где чёрным по белому была назначена встреча на воскресенье, 21-е число, а это значит, что вместо привычного распорядка (подъём-завтрак-машина-воскресная служба) ей придётся встать в несусветную рань, чтобы к восьми утра предстать перед шибко занятой в иное время Кирой Андреевной и получить от неё буквально вымоленное интервью. И не факт ещё, что в этом интервью будет хоть крупица ценной информации… Совсем не факт. А второй встречи в ближайшее время совершенно точно не предвидится, и потому нужно подготовиться как следует к этой, воспользоваться, так сказать, единственным шансом и вытряхнуть из героини всю её трепетную душу, которая, как ни крути, имеет некоторое отношение к создаваемым произведениям искусства.       Всю пятницу Ольга, словив наконец вдохновение, продумывала композицию сценария, писала основу, размечала лайфы и закадры к выставке, описывала общими словами значимые сцены из жития госпожи Шмелёвой — в общем, трудилась аки пчёлка во славу будущего фильма, — а подготовкой к интервью планировала заняться накануне оного, в субботу.       Однако в субботу утром Дима неожиданно предложил съездить всей семьёй в пригород Питера — Зеленогорск, дабы посмотреть местные достопримечательности и помочить ноги в холодном Финском заливе, и Ольга так же неожиданно для самой себя согласилась. Даже Иванка, немного притихшая после последней ссоры, соизволила поехать и вела себя вполне прилично. Так что они втроём, как в старые добрые времена, исходили вдоль и поперёк небольшой городок, прошли какой-то экотропой вдоль берега до Комарово и даже посетили место последнего приюта Анны Андреевны Ахматовой, которое поразило Ольгу своей величественной простотой — настолько, что остаток вечера она провела в умиротворённом молчании, ни разу не сорвавшись в ставшее уже привычным раздражение ко всему и вся.       Вернулись домой и, чтобы не готовить, заказали пиццу, которую она не любила, но за компанию заставила себя съесть небольшой кусок. Муж с дочерью под просмотр «Игры престолов» приговорили остальное. Ольга, приученная к несколько другому развлекательному контенту, терпеть не могла этот сериал за излишнюю жестокость и натурализм, но покорно смотрела, раз уж домашним нравится. Что нравится ей, разумеется, никто не спрашивал. Да и уже не нужно, наверное… Во всяком случае, делиться с Димой впечатлениями от прочитанной книги или просмотренного фильма ей давно не хотелось. Всему своё время, и он это время упустил безвозвратно.       Субботний день подошёл к концу, и карета их семейной идиллии закономерно превратилась в тыкву: когда уставшая больше всех Иванка уснула, Дима попытался уломать Ольгу на секс в ванной, из которого, она знала, всё равно бы не получилось ничего хорошего. Во-первых, ей не хотелось заниматься любовью с постылым мужем, а во-вторых, она бы всё равно не смогла расслабиться из-за того, что в соседней комнате спит их вошедший в трудный возраст ребёнок — услышит ещё пошлую родительскую возню за стенкой и возненавидит их окончательно. Да и у Димы наверняка опять толком ничего не сработает, и придётся плясать вокруг него шаманские пляски. В конце концов, чтобы отвязался, она всё же встала на колени и взяла в рот, а потом отплёвывалась от тёплой кисловатой спермы, вкус которой с возрастом становился всё хуже и хуже. Ведь просила же не кончать в рот, но нет — зачем прислушиваться к желаниям жены, когда собственная прихоть важнее?       Когда он, удовлетворённый и уверенный, что всё в их семейной жизни наладилось, ушёл, она привычно поплакала в душе, а затем в самом мрачном расположении духа отправилась спать. И почему только такие хорошие дни так паскудно заканчиваются?..       Впрочем, впервые за долгое время крепко уснула и даже проснулась не от утренней панической атаки, а от звонка будильника. С трудом продрала глаза, почистила зубы, выпила кофе и заказала такси. Кира Андреевна жила хоть и в центре, но очень далеко от метро, что в сознании Ольги никак не хотело укладываться отдельным фактом — в Москве станции метрополитена рассыпаны довольно густо, а уж в пределах Садового кольца от одной до другой рукой подать. В Питере отчего-то было не так, и та часть города (вполне себе историческая), которую местные то ли любовно, то ли пренебрежительно называли Пряжкой, оказалась совершенно лишена массовой транспортной доступности.       Конечно, можно предположить, что местные жители ездят исключительно на собственных роскошных автомобилях и не страдают от отсутствия в районе пролетарской подземки, но, судя по давно не знавшим капитального ремонта домам старого фонда и встречающемуся в столь ранний час «синему» контингенту (явно из коммуналок тех самых домов), это умозаключение было ошибочным. Ну не живут богатые люди в разваливающихся бывших доходных домах, в подворотнях которых воняет мочой, а в окна не заглядывает солнце. По крайней мере, Ольга, имея большие деньги, так жить точно бы не стала. Но хозяин, как говорится, барин. Может, нравится людям пить ржавую воду из прогнивших труб и регулярно вызывать полицию к соседям на расчленёнку. А может, есть у этого места какое-то тайное очарование, которого она, столичная жительница, привыкшая к вылизанному лоску московской жизни, никогда не сможет уловить, как бы ни старалась.       Впрочем, дом по Английскому проспекту, где проживала госпожа Шмелёва, всё же отличался некоторой респектабельностью и мог похвастаться не только отреставрированным фасадом, закрытой парковкой для жильцов и крепкой деревянной дверью парадного, но и позолоченной табличкой, надпись на которой кокетливо извещала посетителя, что он стоит на пороге дома «высокой культуры быта». Ольга дважды прочла эту загадочную формулировку, пытаясь понять, о какой культуре идёт речь, но ни к каким правдоподобным выводам так и не пришла. Вздохнув, набрала на домофоне номер квартиры и тридцать секунд слушала его пронзительную затейливую трель. Никто не отозвался. Ольга нервно хмыкнула и ещё раз набрала номер. Домофон задавленно пискнул, и дверь открылась, выпуская из дома жильца, который, судя по экипировке, решил убежать от инфаркта прямо в объятия рака лёгких.       Ольга придержала дверь и, немного поколебавшись, вошла в просторный ухоженный подъезд, в котором даже сохранились (или были бережно отреставрированы?) аутентичные барельефы. На стенах висели непритязательные картины кисти неизвестных художников. То тут, то там стояли кадки с неприхотливыми вечнозелёными растениями. В глубине почему-то пустовала будка консьержа, хотя свет внутри горел и лежал на столе едва начатый кроссворд. Ольга подождала для приличия хранителя всей этой «культуры быта», но так и не дождалась — время на часах доходило к восьми, а портить впечатление опозданием совсем не хотелось. Она поискала лифт, не нашла и, вздохнув, начала подниматься пешком. Судя по лестничным пролётам, высота потолков в доме доходила до трёх-четырёх метров, и к четвёртому этажу госпожа режиссёр уже немного сдулась, а к нужному шестому едва доползла, глотая воздух и пытаясь унять бешено колотящееся сердце. Уф, старость — не радость, молодость — гадость, это что ж за отбитые зожники живут в этом доме, что даже не требуют повесить лифт? Дом высокой культуры пыток, не иначе…       Ольга посидела немного на широком подоконнике, отдышалась, поправила чуть потёкший от набирающей силу жары макияж и, внутренне настроившись, через пролёт поднялась к квартирам, коих на лестничной площадке насчитывалось две. Дверь одной из них была безлика и почти сливалась со стеной, но зато на второй красовался нужный номер. Ольга протянула руку и коротко нажала на кнопку винтажного звонка. Подождала минуту — никто и не думал спешить открывать госпоже режиссёру дверь. «Та-а-ак», — с нехорошим предчувствием подумала она и снова нажала на звонок — на сей раз долго и настойчиво. Снова никто не отозвался.       Ольга решила про себя, что звонит последний раз, а потом уходит с гордо поднятой головой. Это, в конце концов, уже откровенная наглость и хамство. Столько откладывать, заставить встать ни свет ни заря, измучить «культурой быта» и отсутствием лифта, а потом просто-напросто не открыть дверь. Очень воспитанно, госпожа Шмелёва, ничего не скажешь.       Ольга убрала руку со звонка и повернулась, чтобы уйти, как вдруг за её спиной лязгнул замок, и неприступный сезам открылся. На пороге в совершеннейшем дезабилье стояла Кира Андреевна Шмелёва собственной персоной и в изумлении взирала на, очевидно, нежданную гостью. Ольга — онемевшая от неожиданности столь откровенного явления — пялилась на неё в ответ, против воли бегая глазами по короткому шёлковому халатику, который был явно накинут в спешке на голое тело и открывал, пожалуй, больше, чем скрывал. Во всяком случае, за краткий миг госпожа режиссёр успела рассмотреть и красивый изгиб длинной шеи, и невыносимую остроту ключиц, и длинные голенастые матово-белые ноги, и даже небольшую, крепкую, словно неспелая дынька, щедро усыпанную веснушками грудь.       — Что вы тут делаете? — резко спросила Кира Андреевна, безуспешно пытаясь запахнуть свою пародию на халат, чтобы скрыть от посторонних глаз хотя бы самые интимные места.       — Я?.. — растерянно спросила Ольга, поспешно отводя глаза от прелестей госпожи Шмелёвой и фокусируясь на её лице. — Я работаю… Мы же договаривались… Сначала с вами и потом с Валерией.       — Лера! — крикнула Кира Андреевна куда-то вглубь квартиры, а Ольга невольно подумала, что её героиня хоть и выглядит немного помятой, но отнюдь не производит впечатление человека, вырванного из объятий Морфея. Скорее напоминает бегуна, который только что сошёл с марафонской дистанции: глаза лихорадочно блестят, на скулах горит яркий румянец, губы искусаны до маковой красноты…       «Вот тебе и экзальтация инвенцией…» — ошеломлённо подумала Ольга. До неё внезапно дошло, от какого такого марафонского занятия она оторвала Киру Андреевну и, очевидно, Валерию, которая явилась на зов примерно в таком же расхристанном виде, что и её патронша, и удивлённо уставилась на званую (в том-то и дело!) гостью.       — Лера, разберись, — коротко бросила Кира Андреевна и скрылась в недрах квартиры.       — Зачем вы тут? — недовольно спросила Валерия, выходя на лестничную площадку и прикрывая за собой дверь. — У Киры Андреевны сегодня первый выходной за три месяца, дайте человеку отдохнуть спокойно.       — Так я… Так вы… — окончательно перестала понимать происходящее Ольга. — Вы же сами назначили день и время. Вот, посмотрите, мне скинули скриншот с вашей перепиской.       — Чёрт, — пробормотала Валерия, бросив взгляд на экран протянутого телефона. — Почему 21-е?.. Это должно было быть 23-е, послезавтра. Я, наверное, опечаталась и не проверила. Чёрт-чёрт-чёрт! Кира меня убьёт. Послушайте, давайте как-то решим…       — Нет, это вы послушайте, — начиная закипать, сказала Ольга. — Сколько можно меня мурыжить? Не хотите или не можете обеспечить интервью — так и скажите, я буду искать другие источники информации.       — Вот и ищите, — грубовато отозвалась Валерия. — Кире Андреевне ваш фильм вообще ехал-болел. Это вы за это деньги получаете. А она уже вся зелёная от усталости, имеет право отдохнуть от вас всех.       — Вот что, юная леди, — холодно начала Ольга, но закончить не успела — дверь снова отворилась, и на площадку выглянула Кира Андреевна, на сей раз полностью, даже как-то по-пуритански, одетая, с собранными в некоторое подобие причёски волосами.       — Разобрались? — спросила она, ни к кому особо не обращаясь.       — Да. — Лера виновато взглянула на свою патроншу. — Я опечаталась, перепутала день, и поэтому Ольга пришла брать интервью сегодня. Извини.       — Ясно. — Кира Андреевна перевела свой фирменный взгляд матёрого василиска на Ольгу. — Ну а вы что скажете?       — Я могу прийти в другое время, — сказала Ольга, стойко выдержав испытание коротким падением в бездну. — Но, если честно, это уже ни в какие ворота не лезет.       — Вы правы, — Кира Андреевна согласно кивнула, — не нужно приходить в другое время. Проведём интервью сейчас. — Она посторонилась. — Прошу вас, проходите. Лера, приведи себя в порядок и организуй нам завтрак. Ольга, я надеюсь, вы позволите мне выпить чаю и поесть, прежде чем мы начнём?       — Да, конечно. — Ольга в нерешительности остановилась на пороге. — Я вообще могу пойти погулять…       — Не нужно, — Кира Андреевна качнула головой и невесомо тронула гостью за плечо, задавая вектор движения, — пожалуйста, направо и прямо по коридору до конца.       Ольга скинула в просторной прихожей босоножки и прошла в указанном направлении. Миновала широкий коридор, из которого вели двери, видимо, в жилые комнаты и оказалась в огромной полутёмной зале. Растерянно оглянулась. Следовавшая за ней хозяйка квартиры вновь тихонько тронула её за плечо, заставляя чуть посторониться, и, пройдя вперёд, раздвинула плотные шторы, которые закрывали два панорамных, почти от пола до потолка, окна. Яркий солнечный свет хлынул в комнату и высветил скромную кухонную зону в левом углу, круглый обеденный стол со стульями у одного из окон и большой угловой диван прямо посередине — на нём при желании и без всякого ущерба удобству могли разместиться человек пятнадцать, если не больше. В зоне перед диваном косолапо стоял низкий журнальный столик, на котором одиноко коротали ночь початая бутылка вина, два бокала и тарелка с подсохшим сыром.       — Присаживайтесь, Ольга, — предложила Кира Андреевна, а сама быстро убрала остатки вчерашней трапезы. — Вам чай или кофе? — спросила она и, пройдя в кухонную зону, в задумчивости замерла перед навороченной кофеваркой.       — Кофе, пожалуйста, — чувствуя себя крайне неловко, ответила Ольга и присела на самый краешек дивана. Уж лучше бы и правда на улице подождала, чем наблюдать чужие завтраки. Чай не при дворе английской королевы.       — Я должна перед вами извиниться, — вдруг сказала Кира Андреевна, нажимая поочерёдно все кнопки на кофеварке.       — Простите? — удивилась не ожидавшая такого поворота сюжета гостья.       — Я говорю, что должна попросить у вас прощения за этот… цирк. Лера так хотела устроить мне отдых, что, кажется, немного увлеклась и совершенно не думала об удобстве других людей.       — Что же, — миролюбиво пробормотала перегоревшая Ольга, — её можно понять. Я, наверное, тоже должна извиниться, что испортила вам единственный выходной.       — Пока ещё не весь, — улыбнулась хозяйка квартиры. — Но у вас есть все шансы завершить начатое.       Ольга хмыкнула и, не зная, что сказать, начала поправлять выбившиеся из причёски волосы. Кира Андреевна оставила в покое непокорную кофеварку, повернулась к гостье и окинула её внимательным взглядом, в котором, помимо знакомой змеиной неподвижности, явно сквозило что-то мужское, оценивающее — такое, от чего Ольга неожиданно для самой себя взволновалась и начала заливаться жарким румянцем. Уж лучше бы она не знала, что эта женщина лесбиянка — было бы намного проще жить, а так везде, даже в обычном проявлении вежливости, мерещится какая-то нездоровая заинтересованность и ещё чёрт знает что. Или не мерещится? Этого ещё не хватало!       — У вас красивая линия челюсти, — сказала вдруг Кира Андреевна.       — «Линия челюсти»? — окончательно потерявшись, пролепетала Ольга. — Вы считаете?       — Определённо. — Кира Андреевна, увидев реакцию на свои слова, тяжело вздохнула: — Не обращайте внимания, я иногда могу говорить вещи, которые смущают, но это без всякого злого умысла. У вас действительно красивая линия челюсти, и ничего более за этим не стоит.       — Челюсть как челюсть, — совладав с собой, пожала плечами Ольга. — Никогда не думала, что она представляет какую-то художественную ценность.       — «Когда б вы знали, из какого сора…» — развела руками Кира Андреевна.       — Это не про художников, — улыбнулась Ольга. — Это про нашу пишущую братию. И тут уж с Анной Андреевной сложно не согласиться.       — У художников всё устроено примерно так же. Всё те же «лопухи и лебеда».       — Значит, моя челюсть — это лебеда?       — Скорее одуванчик, — скупо улыбнулась Кира Андреевна. — Вас же мама называла в детстве одуванчиком?       — Папа называл, — растерянно сказала Ольга. — А откуда вы знаете?..       — Наняла частного детектива, чтобы он выяснил всю вашу подноготную, — с каменным лицом заявила хозяйка квартиры. — Вдруг вас в дом нельзя пускать? Ограбите ещё или там зарежете…       Ольга в ошеломлении смотрела на неё, не зная, как реагировать на подобные инсинуации.       — Господи, Ольга, да не напрягайтесь вы так! — воскликнула Кира Андреевна. — Это же шутка. А про одуванчик я просто предположила — все блондины в детстве похожи на одуванчики.       — Шуточки у вас… — пробормотала Ольга.       — Да, у меня специфическое чувство юмора. Другого, к сожалению, не выдали. Вы не знаете, как работает эта чёртова кофеварка? Я кофе не пью, а Леру только за смертью посылать.       — Там должна быть кнопка включения.       — Это я уже сообразила, — с сарказмом сказала хозяйка дома. — Что дальше нажимать?       — Дайте посмотрю. — Ольга поднялась с дивана и подошла поближе, встала рядом с Кирой Андреевной и критически оглядела сенсорную панель сложного агрегата. Потыкала в кнопки, отвечающие за крепость и размер порции, — ничего не произошло.       — Так я уже делала, — сообщила Кира Андреевна и вновь остановила на профиле гостьи свой оценивающий взгляд, любуясь то ли линией челюсти, то ли чем-то ещё. Ольга нервно хмыкнула и наугад ткнула в первую попавшуюся кнопку. Проклятая шайтан-машина утробно заурчала, но сделать кофе даже не подумала.       — Я не знаю, — сдалась Ольга и искоса взглянула на хозяйку квартиры, проверяя, смотрит ли та на неё. Она смотрела. — Может, есть инструкция?       — Инструкция? — Кира Андреевна вздрогнула и наконец отвела взгляд. — Инструкция, конечно, где-то есть… Давайте подождём Леру, она давно приручила этого монстра.       — Сейчас разберёмся, — упрямо пробормотала Ольга, которую почему-то уязвила собственная неспособность разобраться в простейшем бытовом приборе. Какая-то Лера может, а она, что ли, нет? Вот ещё новости! Она внимательно изучила все кнопки и все надписи, ткнула клавишу очистки и, когда цикл завершился, повторила выбор крепости и размера порции, после чего нажала зелёную кнопку, которая в любой технике отвечает за что-нибудь хорошее. Кофеварка вновь утробно заворчала, а затем покладисто смолола кофейные зерна и налила в подставленную чашку ароматный свежезаваренный кофе.       — Да вы просто заклинатель кофемашин, — то ли насмешливо, то ли восхищённо сказала Кира Андреевна, а Ольга, внутренне торжествуя, взяла чашку и вернулась на диван. Вроде дурацкая похвала, а ей, истосковавшейся по доброму слову, приятно. Смех да и только!       Ольга пила кофе и думала о том, что всё происходящее как-то неправильно: и эта ошибка со временем встречи, и приглашение на завтрак, и странные оценивающие взгляды, которые, будь они от мужчины, она поняла бы вполне однозначно… Но самым неправильным было неясное чувство интимной причастности, которое она внезапно испытала к совершенно незнакомому человеку, да что там к человеку — к женщине! — когда они вдвоём стояли перед чудом кухонной техники и, словно обезьянки, тыкали в разные кнопки. Такое с ней случалось лишь однажды — при первой встрече с Димой, — а потом из этого чувства выросла огромная любовь к мужу, которая, впрочем, известно чем закончилась.       Так что нечего придумывать. Все эти «приходы» — не более чем банальная жажда любви и ласки, которые она, отчаявшаяся женщина, транслирует уже, похоже, направо и налево. Кира Андреевна, наверное, считала эту жажду каким-то своим, то ли шестым, то ли седьмым чувством, которое, говорят, чрезвычайно развито у всех творцов, и отреагировала так, как обычно реагируют на призыв мужчины. Спасибо ей, конечно, огромное, но лучше не надо.       «Впрочем, может, это действительно всего лишь взгляд художника? — подумала Ольга, наблюдая, как хозяйка дома неуклюже орудует огромным ножом, пытаясь нарезать хлеб и сыр ровными ломтями. — Я раньше тоже могла залипнуть на красивую или просто необычную девушку, а потом излить эмоции в стихах или прозе. Куда только что девается?.. Но если так, то выходит, я всё ещё красива? Всё ещё могу привлекать внимание? Быть особенной? Быть желанной? Хотелось бы, конечно, в это верить… Господи, ну кто так держит нож? Она же себе сейчас пальцы отчекрыжит…» Ольга вздохнула и хотела уже вмешаться, чтобы спасти от острого лезвия драгоценные руки Киры Андреевны и потом не оправдываться перед суровыми потомками, но вошедшая Валерия её опередила.       — Что ты делаешь, женщина? — в притворном ужасе воскликнула она и отобрала у партнёрши нож. — Хочешь без рук остаться?       — Ты бы ещё дольше марафет наводила, — откликнулась Кира Андреевна, и Ольга увидела, что Лера действительно привела себя не просто в порядок, а в полный боевой порядок, который, похоже, подразумевал наличие агрессивного макияжа в любое время суток.       — И что? — Валерия фыркнула. — С голоду, смотрю, не померли.       — Неудобно перед человеком, — тихо сказала Кира Андреевна, и Ольга поняла, что ей действительно неудобно и за сорванную встречу, и за затянувшийся завтрак, и за своё утреннее явление в образе леди Годивы без лошади. Надо же, встречаются ещё совестливые люди.       — Неудобно на потолке спать — одеяло сваливается, — досадливо дёрнула плечом Валерия, но дальше спорить не стала. — Сделать омлет?       — Нет, это долго, бутерброда будет достаточно.       — Опять бутерброд… — проворчала Лера. — Когда ты будешь есть белок?       — Сделай с белком.       — Очень смешно. Даже моя трёхлетняя племянница ест больше, чем ты. И то сестра её постоянно пичкает.       — Бедный ребёнок, — пробормотала Кира Андреевна и, подойдя к дивану, села на значительном удалении от госпожи режиссёра. — Зачем пичкать, если человек не хочет?       — Тебя если не пичкать, ты вообще есть не будешь. На, держи свой бутерброд…       — Благодарю. — Кира Андреевна приняла из рук помощницы кусок хлеба с маслом и сыром. — Предложи нашей гостье.       — Бутерброд? — хмуро спросила Валерия у Ольги, та лишь отрицательно покачала головой. — Где вы будете разговаривать?       — В мастерской, — рассеянно ответила Кира Андреевна, глядя в окно. Бутерброд в её руке так и остался нетронутым.       «С такими темпами я до вечера буду здесь сидеть», — подумала Ольга и тоже взглянула в окно, и тоже зависла, глядя на изумительной красоты городской пейзаж: изгиб закованного в гранит канала, нагромождение разномастных и разноцветных домов, редкие кроны деревьев, а над всем этим — пронзительно голубое небо без единого облачка. Да уж, из их хрущёвки неба не видать — не столь высоко, и весь вид загораживают старые разросшиеся тополя.       — На улице жарко? — вдруг спросила Валерия, и Ольга поняла, что обращаются к ней — больше не к кому.       — Жарко, — ответила она, отставляя пустую чашку на журнальный столик. — И будет ещё жарче.       — В этом году вообще обещают что-то немыслимое, — сообщила Лера, видимо, для того, чтобы хоть что-то сказать. Кира Андреевна сидела молча всё с тем же бутербродом наперевес.       — Да, я слышала, — обречённо сказала Ольга, чувствуя, что попала в ловушку типа уловки-22: они не начнут, пока госпожа Шмелёва не съест бутерброд и не выпьет чаю, а госпожа Шмелёва не съест бутерброд и не выпьет чаю, если они не решат начать. Замечательно. Быть может, поторопить? Как-то неудобно: человек живёт в бешеном ритме, ест наверняка на бегу и в свой единственный выходной имеет право жевать бутерброд хоть полчаса, хоть час.       Кира Андреевна, словно услышав её мысли, откусила от куска хлеба с сыром маленький кусочек и, тщательно прожевав, сделала глоток чая. Смотрела она всё так же в окно и всё так же молчала, предоставив помощнице отдуваться за них обеих.       Но Валерия даже не подумала развлекать гостью, уткнулась в телефон, и Ольга от нечего делать принялась рассматривать интерьер и мебель. Всё было новое и дорогое, подобранное с таким безупречным вкусом, что хотелось жить и наслаждаться, однако чувствовалась в этом серо-белом, холодноватом дизайнерском решении какая-то незавершённость, словно люди переехали при первой же возможности и, как водится, закрутились, забегались, не довели начатое до конца. Сюда бы пару ярких акцентов на стены, и интерьер заиграет новыми красками. Впрочем, это разумеется, не её дело. Быть может, Кире Андреевне хватает красок в живописном ремесле, и она предпочитает жить в холодных серых стенах. А может, вообще принадлежит к породе тех людей, для которых быт — лишь незначительное приложение к богатому внутреннему миру. Судя по «ловкости» обращения с бытовыми и столовыми приборами, так оно и есть.       Ольга, устав от безделия, едва слышно вздохнула. Нет, вовсе не хотела торопить, просто утомилась ждать у моря погоды, но Кира Андреевна каким-то чудом услышала этот невесомый вздох и внезапно ускорилась: быстро дожевала свой многострадальный бутерброд, допила чай, налепила на внутреннюю сторону предплечья правой руки какой-то пластырь, выдала Валерии ряд малопонятных, связанных с работой инструкций и, поднявшись, выжидающе уставилась на Ольгу, словно это она тормозит весь процесс своим нежеланием оторвать пятую точку от дивана.       — Пойдёмте? — спросила Кира Андреевна, и Ольга, переварив этот возмутительный взгляд, послушно встала, чтобы следовать за ней.