Любовное убийство

      Армин остался в коридоре один. Окончательно сомнения развеял характерный стук двери, которую Энни по незнанию закрыла с излишней силой. Он вообще сразу, с первых минут знакомства, понял, что она сильная. Во многих смыслах. А вот сам Арлерт… Подросток схватился за воротник, словно пытаясь растянуть его, скорее стащить, чтобы ничего не стесняло шею.       Воздух. Нечем дышать.       Нечем… Дышать…       Стены и шедевры живописи, их украшавшие; чëрно-белые, до безумия холодные, гигантские плиты; потолок, в гордом одиночестве расположившийся на высоте пять ярдов — всë плыло, смешивалось, переливалось, создавало причудливые сочетания; в итоге лишь ужас, всепоглощающий нигилист ужас.       Основательница Имир, за что твои глаза улыбаются глазам Армина со стен, которые вот-вот бросятся на него и растерзают, наслаждаясь беззвучными криками, что застряли в гортани, царапают голосовые связки?       О нет, он не ферзь, как в каждом шорохе, вздохе, поклоне, улыбке, кокетливо поданном пунше твердят окружающие! Он обычная пешка на этой садисткой доске, и никто не заметит, когда еë сожрëт другая, чëрная снаружи и выстланная ромашками внутри.       Воздух, чëрт возьми, воздух, почему его словно украли, словно разбили вдребезги недостаточно правдивыми словами, словами, прикрывающими бесстыдную наготу лезвия и судьбы?!       Армин стëк на пол, вяло хватаясь за стену, и нашёл себя сидящим на коленях, в очень неудобной позе, в которой тело беззастенчиво давит на стопы.       Стук. Стук. Стук. Стук. Неритмичные и истеричные удары бесполезной мышцы в ухо, до самой барабанной перепонки.       В голове в мучительное назидание играл поганый марш в честь принца Элдийского. В прошлом году на парад заставили явиться всех высокопоставленных лиц вместе с их семьями, и Армину пришлось провести три страшнейших часа в сопровождении напыщенных генералов, фальшиво играющего военного оркестра, нанизывающего на себя летнего зноя и жажды. «Кто-нибудь, спасите», — кричал, надрываясь, Армин, но особняк чопорно молчал. Потому что обжигающие, раскалëнные слова не могли сорваться с пересохших губ.       Даже если бы могли, никто не пришëл бы на помощь.       Жадно вдыхая воздух, стараясь не заплакать от собственного бессилия, наследник древнего рода Арлертов медленно поднялся и прошептал: «Они всë-таки за мной пришли. Эрен, Микаса, неужели наши мечты — прах, с сочувственной улыбкой развеянный над морем?»       Следующую фразу смог произнести уже чуть громче. Голос постепенно возвращался к измученному панической атакой юноше. «Нужно только сказать матушке, что вечером следует навестить Аккерманов.»       Армин достал из кармана золочëные часы с тремя пластинами, показывавшие время, год, считая от основания Элдии, знак зодиака и атмосферное давление. Из центра основного циферблата на него смотрели трое улыбающихся детей. Эти часы были подарком от Гриши Йегера, отца Эрена. Без десяти семь. Ещë немного, и его хватятся, значит, пойдут искать. Лучше привести себя в порядок.       Юноша зашëл в ванную комнату и умылся ледяной водой, чтобы остудить пылавшее лицо. Посмотрел в обрамлëнное фарфором зеркало с барельефными райскими птицами и нагими ангелочками — на него смотрел кто-то перепуганный, взъерошенный и красный. Перед родителями в таком виде показываться точно не стоило. Он ещë раз умылся, смочил волосы, чтобы легче было их причесать, сделал несколько дыхательных упражнений, которым его научила Хистория Райсс, первая красавица среди аристократок, и, в последний раз бросив на своë отражение недовольный взгляд, удалился из ванной и пошëл в сторону парадной лестницы.       Холодный мрамор был укутан в красный ковëр, словно звездочëт в мантию. Обычно Армин с удовольствием отдавался приятному ощущению от шествия по этому произведению искусства, но в этот раз он просто старался не скатиться кубарем вниз, попутно переломав свои хрупкие кости. На самом деле, кто-то из слуг должен был сопровождать его, а раз уж «Энтони» с утра занял должность личного слуги, этим человеком обязан был стать он. Но Арлерт намеренно отправил Энни через лестницу для слуг сразу на кухню, потому что уже предвидел приступ паники. За последний год такие приступы участились до неприличия, но врачи были бессильны.       С третьего этажа спускался высокий черноволосый парень, невзирая на солидный рост, работавший всего-навсего пажом. При встрече на неудобных для поклонов и прочих показывающих статус телодвижений местах слуге достаточно было прижать руку к сердцу, что юноша и сделал. — И тебе доброе утро, Бертольд, — устало отозвался Армин и снова стал следить за своими вялыми ногами. Бертольд очень удивился, что рядом с господином не было человека, которого молодые слуги обсуждали в последнее время. Они пытались угадать цвет его волос, рост, телосложение, тембр голоса, характер, привычки и, естественно, кому он отдаëт предпочтение в постели. Занятно, что чем тяжелее и грязнее была работа слуги, чем больше ему приходилось горбатить спину, унижаться и убирать руки за спину, чтобы господин ненароком не омрачил своё бытие видом его мозолистых ладоней, тем охотнее он интересовался тем, что скрывало нижнее бельё нового работника и его внешнее благочестие и невинность. Однако подросток имел привычку не совать нос не в свои дела, и она нередко вытаскивала его из возможных неприятностей. И в этот раз он решил не проверять судьбу на наличие подводных камней и, подумав, что всё так и должно быть, не стал озвучивать Армину своё удивление. Тем более, и права на это он не имел.       Старик с хитро улыбающимися седыми бровями, кланяясь, распахнул перед Армином дубовую дверь, украшенную многочисленными узорами, и тот вошёл в зал, обращая на себя взгляды уже собравшегося семейства. — Вы очень сильно задержались, — процедил отец, явно раздосадованный тем, что чтение правительственной газеты пришлось прервать из-за появления в столовой сына. — Покорнейше прошу простить мою оплошность, но сочту должным уточнить, что, несмотря на значительную задержку, я прибыл на завтрак вовремя, дражайший отец. — А я сочту это за дерзость, неблагодарный отрок. Сядь уже.       Он сегодня не в духе. Такое случалось нередко, и его можно было понять, — работа тяжёлая — но Армин, честно говоря, уже давно не хотел понимать такие перепады благосклонности и игнорировал родителя столько, сколько мог. Да тот был и не против.       Приëму пищи в семействе Арлертов уделялось особое внимание. Тон уже с порога задавала сама столовая, больше напоминавшая тронный зал, с расположенной симметрично двояковогнутой колоннадой (Хлоя, пытаясь блеснуть перед Энни недавно выученным словом, по ошибке назвала еë аркадой). Такую форму архитектор объяснил схожестью с талией, и господин Арлерт, прадедушка Армина и по совместительству большой любитель женщин, остался от этого решения в восторге и одобрил проект.       Завтрак начинался в семь, и до этого времени все присутствовавшие занимались своими делами — кто, как мама и дедушка Армина, просто сидел и ждал великолепной еды, а кто, как отец, читал утреннюю газету, принесëнную почтальоном Марко. Солнечные лучи с озорством заглядывали в окна, и, когда громадные часы над входом показывали ровно семь, начиналось представление.       Первыми выплывали, как лесные эльфийки в древних преданиях, с двух сторон выходившие на незадачливого путника, из боковых, скрытых колоннами, входов танцовщицы в вызывающих одеяниях, и начинали свой завораживающий танец, проходя вдоль стола, и лишь направляющие девушки, на чьих головах были блюда с экзотическими тропическими дарами и одетые наиболее откровенно, шествовали к основному входу и танцевали особый парный танец. Надо ли говорить, что все обильно покрытые макияжем лица должны были иметь в качестве украшения сияющую улыбку, потому что штраф за невыполнение этого простого условия — эквивалент увольнения. Те самые две девушки должны были, помимо всего прочего, обладать нескромными формами, чтобы, активно шевеля бëдрами, дойти до стола и поставить на него тарелки, а затем гордо уйти туда, откуда пришли. После этого оставшиеся танцовщицы разбегались каждая к своей колонне, и уже оттуда шли к боковым входам. Пройдя небольшой тëмный коридор, они попадали в раздевалки, где из утончëнных и женственных эльфиек перевоплощались в обычных городских девушек, шумных, ругающихся, посмеивающихся над каждый раз краснеющим от вида их животов и ног Армином и вспотевших от активных движений.       Далее из кухни выходил главный повар с помощниками, и вместе они раскладывали основные блюда (меню заранее на всю неделю составлял глава семейства). На этом заканчивалась торжественная часть, и, прочитав молитву, все принимались за еду.       Под столом у каждого места располагалась педаль, с помощью которой по проложенным под полом проводам передавался сигнал на кухню, и личный слуга, принявший его, отправлялся, как и говорила Хлоя, в зал, прячась в довольно широком проходе за колоннами, чтобы узнать, чего его господин или госпожа изволят. Слуга возвращался обратно на кухню и объяснял заказ тому самому неприятному парню, чтобы тот передал его поварам. Чем ещë занимался этот парень, никто не знал, потому что в перерывах между приëмами пищи его нигде не могли найти. Обычно педалями пользовались, чтобы заказать что-то нетипичное и, разумеется, десерт.       Завтрак прошëл безмолвно. Армин, в отличие от остальных, ел совершенно без аппетита, буквально заставляя себя вкушать деликатесы и разве что не давясь ими. С одной стороны, он бы с большим удовольствием разделил с Энни какую-нибудь простую еду (в его мыслях они бы ещё обязательно держались за руки, сидя на скамейке в саду, но он понимал, что вряд ли на такое осмелится), да и вообще все бы свои богатства отдал, чтобы не стыдиться рядом с этой девушкой своего знатного происхождения.       С другой стороны, предвкушение скорой смерти лишает всякого аппетита.       Раньше всех закончив, Армин весьма тихо поблагодарил небеса за возможность поесть, аккуратно вытер губы и руки изящной салфеткой, слегка поклонился всем родным и вышел из столовой. Умылся холодной водой с помощью скульптуры молодой девушки, наклонившей вниз кувшин, зайдя в маленькую, но очень дорого отделанную ванную, и пошёл к лестнице.

*** Я должен, Лживый       Кровавый             Дождь, Рассечь артерию сонную другу — страху, Переступить через боли порог, Перешагнуть двухдюймовый забор, Разрушить арканную ложь. Как лошадь В мыле, Как варвар, Брошь Отбросить, сжечь; лжеюнону вперёд — на плаху, Переучить через боли урок, Перерасти двухконечный свой спор, Принять первородную дрожь.       Такими строками встретил Энни сборник стихов Эрена. Сказать по правде, она ими тогда не особо впечатлилась. Точнее, перечитала их раз пять, и всё равно смысл не стал понятнее ни на йоту. Однако осмельтесь предположить, какую именно книгу первой положила в рюкзак девушка, только собираясь на самое серьёзное в её жизни задание.       Коридор, которым, как и кухней, пользовались исключительно слуги, оказался местом неприветливым, и недостаток освещения под руку с отсутствием у горничных желания здесь убираться (господа не заходят — и чëрт с ним) только этому способствовали. Энни, чертыхаясь, стряхнула с лица паутину и вдруг заметила на стене какие-то следы от мела. Девушка пригляделась к очень бледному знаку. Септаграмма… Четыре конца звезды смотрят вверх, три вниз. Кто и зачем, интересно, этим баловался? Энни пошла дальше, не собираясь разбираться в этой наскальной живописи, но что-то заставило еë вернуться и повнимательнее рассмотреть звезду. Всплывший в памяти Кенни, всегда невозмутимый и уверенный, который увидел на дверях их прошлого штаба точно такой же знак. Четыре сверху, три снизу. Его глаза совершили мгновенное восхождение на лоб, а широкие ладони сами собой сжались в устрашающие кулаки. Потом, когда переезд уже состоялся, Энни догадалась, что именно звезда стала его главной причиной. Правда, сам Аккерман предпочитал это не озвучивать, а когда девушка в свойственной ей бескомпромиссной манере спросила главаря, почему какие-то закорючки напугали его, грозу целого города, он послал еë к чëртовой матери. Ну, не совсем к чëртовой, но, как ни странно, Энни крепкие словечки на дух не переносила и сама использовала их в крайнем случае. Хотя в трущобах мат вообще не использовали — на нëм говорили. Разве что в любви не признавались, но кто знает…       Впереди возникла грузная фигура. Леонхарт перестала рассматривать стену, чтобы не сойти в глазах батлера за поехавшую (а она сразу узнала человека, присутствовавшего при заключении контракта), и продолжила своё гордое путешествие по местам, больше напоминавшим катакомбы, чем одно из семи архитектурных чудес Парадиза. Поравнявшись с тяжело дышащим мужчиной, она, соблюдая правила хорошего тона, склонила голову и скрестила на груди руки, но тот даже не взглянул в её сторону. Что ж, при первой встрече он произвёл лучшее впечатление.       Наконец показалась заветная дверь, и Энни выбралась на волю — в общий коридор. Ощущалось это так, словно из ада она попала в рай. Только Энни понимала, что по ошибке.       Потолок, расписанный изображениями редких религиозных сюжетов, которые вы, вероятно, не найдëте ни в музеях изобразительного искусства, ни в церквях, ни даже в Соборе Покровительницы Имир; семь величавых кариатид (четыре из них символизировали жизненные стихии, три — Сину, Розу, Марию); сверкающий холодом и отчуждëнностью пол; желание сию же секунду увидеть Армина… Всë это заставляло Энни чувствовать себя крохотной, заблудшей душой, что не может найти места среди исполинов. Понять бы ещё, при чëм здесь Армин.       А вот и он собственной персоной.       Замечает Энни и машет ей рукой. Девушка подходит ближе. — Тебя накормили? Жан объяснил тебе, что нужно делать на кухне? — Накормили, а того парня вызвалась сменить надое… Хлоя.       Этого долговязого девственника зовут Жан? Слишком красивое имя для тупицы. — Рад, что вы с ней поладили, — с глупой улыбкой ответил Армин, до которого неоднократно доходили слухи о характере повелительницы коржей. — Я тоже, — неохотно отозвалась Энни, которой трудно было смотреть в глаза собеседнику, и периферическим зрением заметила, что золотые волосы юноши как-то очень резко стали перемещаться вниз.       За миг до того, как они коснулись пола, девушка успела подхватить потерявшего сознание Армина и, возможно, спасти его от сотрясения мозга.