Любовное убийство

      Первым, что увидел Армин, очнувшись, было обеспокоенное лицо Энни. Девушка сидела на стуле у изголовья кровати вполоборота к ней, положив ногу на ногу, и то и дело постукивала по бёдрам бледными пальцами. Она заметила, что лазоревые глаза её пассии открылись, и отвернулась, заставив себя принять спокойный и даже отчуждённый вид.       Естественно, это не осталось незамеченным.       А через секунду корковый центр обоняния счёл должным проинформировать его обладателя, что кто-то суёт ему в нос ватку с нашатырём. Армин быстро догадался, что этим человеком был врач. Юноша закашлялся и медленно приподнялся на локтях. — Рад, что вы пришли в себя, господин Арлерт, — сказала Энни и с раздражением заметила, что её голос подрагивает. — Господин Арлерт, как вы себя чувствуете? — спросил врач, убирая ватку. — Честно говоря, не очень, — ответил Армин (опять эта смущённая улыбка с опущенными ресницами!) и, заметив, что верхняя часть его тела полностью лишена тесной одежды, судорожно постарался прикрыться, но понял, что уже, в принципе, поздно. — Прошу вас, не убирайте ноги с валика! Они сейчас должны быть выше головы. — Да я просто уже думал идти… — Не стоит торопиться, господин Арлерт! Вам нужно окончательно прийти в себя, а потом уже заниматься чем-то другим. Запомните: здоровье… — Превыше всего, знаю, — отозвался Армин и добавил: — Спасибо, что всегда обо мне заботитесь. — Такова моя работа, — выдержав паузу, сказал доктор. Залетевший через распахнутое окно ветер взъерошил его волосы, но даже так он казался очень уставшим. Энни заметила, что эпицентр усталости этого человека расположен прямо в его серых глазах. Усталости и какой-то невыразимой тоски.       Где-то через полчаса Армин и Энни сидели перед кабинетом госпожи Арлерт, ожидая аудиенции. Леонхарт, сказать по правде, была в шоке, что сын не может поговорить с матерью без запроса об аудиенции через секретаршу. На социальном дне она многое повидала и ко многому привыкла, но к такому её жизнь не готовила. Зачем Арлертам вообще понадобился ребёнок, если он для них пустое место? Игрушка, или, может быть, среди аристократов показатель статуса? Хотя засунуть одну уродливую часть тела в другую уродливую часть тела партнёра, а потом подвигать ей туда-сюда не такое уж сложное занятие. С другой стороны, если эти двое не сделали бы этих движений когда-то, кто бы сидел сейчас рядом с Энни и держался за её руку своей мокрой от волнения ладошкой?       Подождите, он что, нервничает перед разговором с матерью?       Подождите, он держит Энни за руку?!       Девушка настолько увлеклась своими мыслями, что даже не заметила, когда это случилось. Да, Армин действительно держал её за руку и сосредоточенно смотрел в одну точку. Вдруг он заметил, куда смотрит Энни, покраснел и убрал руку. — Прости, я не специально. — Ты… — слова застряли у Энни на пересохших губах, — можешь держать меня за руку, когда захочешь. Поняв, что натворила, служанка даже вскрикнула. — Извините, господин Арлерт! Я замечталась и нечаянно перешла на «ты»! Я так сожалею! — Чего ты, чего ты, всё нормально! Можешь называть меня так, как тебе угодно. Только лучше не говори громко о себе в женском роде, не хочется, чтобы твою тайну узнал кто-то ещё.       Странно, но после оплошности девушки к Армину стала возвращаться уверенность. Неужели чужого стыда достаточно, чтобы он сам перестал зажиматься и опускать глаза? — Благодарю вас, господин Арлерт. — То есть, — начал юноша (а нет — глаза снова рассматривают пол), — я могу иногда брать тебя за руку? Неловко такое говорить, но это придаёт мне сил. Я чувствую себя в безопасности.       Чувствует себя в безопасности? Это какой-то очень тонкий намёк? Чёрт, Энни, тебе надо меньше думать! — Конечно, вы же мне даже продемонстрировали, что и при желании я не смогу сделать что-то против вашей воли. А такого желания у меня нет. — Спасибо, Эн… Энтони.       Армин, ну не своди же ты так с ума бедную Энни своей улыбкой! — Отказано, — резко заявила госпожа Арлерт и отвернулась. Она при первой встрече тоже казалась более приятным человеком… А ещё Энни никогда в жизни бы не надела это бежевое утреннее платье, даже не дотронулась бы до него! Правда, ей никто и не предложит. — Но… — Что? Мне кажется, у вас нет полномочий спорить со мной, молодой человек. — Всë верно, матушка, — со вздохом ответил Армин, — однако, прошу вас, объясните хотя бы причину! — Причина, — голос женщины смягчился, — в том, что вечерами сейчас бывает небезопасно. — До Аккерманов можно добраться поездом, не обязательно собирать экипаж. Я слегка принаряжусь и поеду вместе с Энтони, чтобы никто ничего не заподозрил.       Губы госпожи Арлерт сформировали тонкую змеиную улыбку, а в глазах заиграли искорки, но не такие, как у Хлои, потому что привлечь они могли разве что психопата. — Вот как? Я поняла тебя. Что ж, тогда я согласна. Значит, вечерний поезд?       Армин кивнул. — Договорились. Аудиенция окончена, прошу больше не отвлекать меня от дел.       Армин с Энни поклонились и вышли из кабинета. Юный аристократ заглянул Энни в глаза и вдруг выдал: — Извини, ради богинь, я идиот! — За что вы на этот раз извиняетесь, господин? — спросила девушка, от удивления отстранившись. Ответом был один лишь тяжëлый вздох. — Сейчас у меня должен быть урок живописи, — спустя какое-то время сказал Армин и вспомнил, как на прошлой неделе нечаянно написал портрет Энни. Стоя рядом с ней, он понимал, что для одного взгляда получилось достаточно хорошо, но ему до сих пор было неловко. А ещё он боялся, что образ, созданный ненасытным воображением, рассыплется на тысячи осколков, как дорогое зеркало, что он разбил год назад, целясь прямо в голову ненавистному отражению — рука заживала долго. И всё же образ сохранял целостность. — Но? — начала Леонхарт, чтобы вывести паренька из лабиринта собственных мыслей. — Но, как видишь, уже прошло пол-урока, а я стою здесь с тобой. Не думаю, что сегодня имеет смысл начинать, учитель наверняка уже ушëл. — Вам лучше знать, господин Арлерт. — Не хочешь пройтись по саду? — вдруг спросил Армин и отвернулся, как будто стараясь укрыться от возможных едких слов.       Это приглашение на свидание, или у Энни от беспокойства фантазия разыгралась? — Как… как вам будет угодно. — Понятно…       Понятно? А что он ещë хотел услышать от личной, по сути, рабыни? Сопротивление; может быть, оскорбления и категорический отказ? Даже при всëм своëм независимом нраве девушка чувствовала, чувствовала до боли в диафрагме: она не в силах ему отказать, даже если он захочет…       Да почему он вообще захочет заняться с ней тем, чем обычно занимаются возлюбленные в комнате с закрытыми шторами? О чëм она уже в который раз думает? — Пойдëм через тайный вход, — шепнул Армин девушке, когда они уверенно шагали по казавшемуся ещë более холодным, чем обычно, полу и распугивали разномастных пажей. — Не хочу привлекать слишком много внимания.       Это точно свидание! Первое в жизни Энни, если не считать того случая в детстве, когда соседский мальчик завëл еë в кусты и вынудил показать то, что находится между ног и обычно мальчикам не показывается. Он с трудом избежал участи быть избитым, пообещав сначала показать своë секретное место и сдержав это обещание. Энни не без любопытства разглядела то, что мальчик демонстрировал, произнесла что-то вроде: «А, теперь понятно, как вы стоя писаете», — и выполнила свою часть договора.       Мощнейший раскат грома решил разрушить планы «парочки» до основания. — Если чего-то очень сильно хочешь, с огромной вероятностью это не произойдëт, — развëл руками Армин, и по глазам было видно, что его такой поворот событий не сказать, что удивил, но и не расстроить не мог.       Энни действительно очень сильно хотела родиться в обеспеченной семье. Или не рождаться вовсе. Да, так было бы даже лучше, причëм для всех, что бы ни говорил этот чëртов перфекционист Зик. В нищих районах не существовало других понятий, кроме голода, болезней, безработицы, отсутствия крыши над головой, смерти. Остальные были лишь производными. Смерть же вообще поджидала с распростёртыми объятиями за каждым углом и застенчиво выглядывала из-за бочек с мазутом. — Тогда пойдём в библиотеку. Ты любишь читать? Я, конечно, не думаю, — Армин прикусил губу, — что ты часто могла себе это позволить… — Да, — позволила себе Энни перебить, — я люблю читать.       Армин открыл ничем не примечательную дверь, и они оказались на тёмной лестнице, уходившей глубоко вниз. Было сыро, неуютно, и сразу в голову беспардонно влез подвал ветхого дома, в котором Леонхарт ночевала несколько ночей подряд — рекорд для укрытия. Он тоже оставлял не самые приятные ощущения: приходилось спать на холодном бетонном полу и нечего было подложить под голову, не то, что чем-то укрыться; нередкими гостями были крысы; ещё несколько бродяжек облюбовали этот подвал и с шумом вваливались туда поздней ночью, естественно, ухудшая качество сна Энни и увеличивая её озлобленность на род человеческий. Зато дом находился в районе, в который совались только констебли, имевшие явно мазохистские наклонности.       И всё же один из таких типов решил проверить подвал, но попал в ловушку, специально установленную Энни для таких незваных гостей (сожители о ней знали), поэтому закончил свою жизнь с перерезанной маленькой худенькой девчушкой шеей. Оставаться в этом доме стало небезопасно.       Энни с Армином начали свой спуск и, ведомые единым импульсом, взялись за руки. Естественно, их лица тут же вспыхнули, но темнота, притворно вздыхая вентиляционным коробом, вежливо прикрыла смущение. Юноша так уверенно шагал, что Леонхарт стало немного не по себе. Она уже напридумывала себе, что Армин до панического ужаса в глазах, до вспотевших ладошек боится темноты и что, как только дверь закроется, он вцепится в еë рубашку, возможно, в каком-нибудь неприличном месте и будет умолять не оставлять его, никогда не оставлять, быть рядом, быть только рядом с ним… Однако Армин не подавал никаких признаков страха.       На самом деле, он не любил недостаток света, но так часто ходил в библиотеку с самого детства, что перестал обращать на это внимание. Книги спасали от однообразной действительности, пустых светских разговоров, лицемерия, суеты, безразличия стен и душ и похищали впечательного мальчика, заставляли окунуться с головой в истории о добрых волшебниках, истории о предательстве, верности, чести, лжи и, конечно, любви; заставляли мечтать. Мечтать о море, которое они с Микасой и Эреном договорились увидеть во что бы то ни стало. Ему всё ещё трудно было поверить, что жизнь закончится, толком не начавшись. — А вот и пришли, — с трепетной улыбкой произнёс Армин, и Энни показалось, что из наследника богатой семьи он превратился в старого друга детства, а может быть, даже в брата.       Как только дверь из красного дерева с витражом, на котором был по какой-то причине изображëн виноград, отворилась, взору подростков открылось захватывающее дух зрелище. Сказать, что библиотека впечатлила девушку — то же, что промолчать. Она даже предположить не могла, что найдёт здесь такую сокровищницу. Книги, книги, книги — они были просто повсюду! В гигантских книжных шкафах, изготовленных лучшими элдийскими мастерами, в маленьких витринах в проходе, даже на полу, сложенные в аккуратные высокие стопки. А по винтовой лестнице можно было попасть на не менее внушительный второй этаж (поэтому библиотека расположилась так глубоко).       Энни действительно любила читать. Книги спасали от грязи бедных районов и грязи душевной, толстым слоем налипшей ко внутреннему миру обитателей этих районов. Сначала от тяжëлой работы на металлургическом заводе, где дети работали с десяти лет, а потом, когда денег на лекарства стало не хватать, уже от тяжëлой работы на поприще карманников. От жары и проливных дождей. От гнилой пасти этого мира, дружелюбно распахнутой везде, где можно и нельзя. Больше всего Энни любила стихи, и сборник Эрена этому только поспособствовал. Она чувствовала в них страсть, тягу к свободе и любви и проживала вместе с лирическими героями те эмоции, что не могла пережить в обычной жизни. — Можешь выбрать любую, у нас уйма времени, — сказал Армин с блестящими от восторга глазами, и Энни поняла, что Армин в этой библиотеке, можно сказать, жил.       А ещë это «у нас уйма времени»… Никто не сказал ей, что юноша будет относиться к слуге почти как к другу. Это значительно затрудняло задание.       Девушка присела на корточки перед самой низкой и неприметной стопкой книг и замерла. В груди щемило от переполняющей радости: в самом низу скромно лежала тонкая книжечка с не менее скромным названием «Рассказы». Авторство числилось за Эрвином Смитом, любимым прозаиком Энни. Его книги служили проводником в мир, наполненной надеждой. Что когда-нибудь всë станет хорошо. Что добро победит. Что справедливость станет абсолютной. — Уже выбрала? — поинтересовался Арлерт и рассеянно посмотрел куда-то сквозь девушку. Аромат книг окончательно вскружил ему голову и перенëс из мира тревог и опасений в более безопасное место. Энни улыбнулась и слегка кивнула. Она сама не заметила, как расслабилась в этой святыне мысли и слова. — Тогда можешь идти в читальный зал через ту арку, я скоро подойду. Леонхарт последовала совету и отправилась в читальный зал вместе с драгоценной находкой. Нет, Армин тоже, разумеется, был еë драгоценной находкой, но на какое-то время он смог уступить место в еë голове захватывающим рассказам Эрвина Смита. О чëм она только думает? А, неважно.       Читальный зал оказался на удивление уютным для подвального помещения. Пол был деревянным (дерево на вид не было очень дорогим) и смягчëнным простым, но изящным и мягким ковром. Вдоль стен — несколько столов, видимо, с тех счастливых времëн, когда аристократы собирались не только для того чтобы выпить за счëт хозяина, но и желая провести вечер за обсуждением высокой литературы. — Забыл сказать, здесь лучше снять обувь, — появилась в проëме воодушевлëнная мордашка Армина и скрылась обратно.       Ну, если надо, значит, надо.       Энни сняла дешëвые туфли (всю одежду предоставили Арлерты), выглядевшие чуть роскошнее, чем стоили, но не более: во-первых, чтобы слуга мог хорошо смотреться рядом с господином, а во-вторых, чтобы не смел затмевать его. Скептически осмотрела свои шёлковые чулки, которые почему-то должны были носить мужчины (но она была не против — всегда мечтала об удобной и красивой одежде, а с этим в домах богатых проблем не было), размяла пальцы и вдруг поняла, что хочет увидеть Армина без обуви.       Потом, естественно, поняла, что ей не подобает об этом думать, и вообще, только последних дур вроде Хлои заботят такие грязные вещи!       Девушка быстро прошла к самому крайнему столу, заметив, что пол очень тёплый. По всей видимости, отапливаемый… Интересно, где здесь «мастерская пара» и как она выглядит? В далёком детстве отец брал её с собой на работу в котельную, чтобы не оставлять дома одну, и девочка с восторгом наблюдала за доказательством величия инженерной мысли.       Она с трепетом открыла книгу, и время окончательно остановилось.       «В гордом и болезненном одиночестве я брёл по пустыне с одной только просьбой к чистейшим небесам: воды! Ведомый необъяснимой тягой к свободе, свободе разума и свободе познания, я покинул своë племя и ушëл, печальный пилигрим, на юг, чтобы увидеть все красоты этого мира, скрытые густыми северными ветрами и утопленные под толщей алого снега. Я бродил по лесам, пил из родников, собирал ягоды и наконец вышел в степь.       Широка и богата дарами степь; сладка до приторного вкуса на губах степная ночь! Я жил с кочевниками в одной юрте, ел и пил вместе с ними, горевал и радовался, предавался сладострастию с молодыми черноглазыми девицами. В самую пылкую из ночей мой нетрезвый, но всë ещё пытливый ум возжелал большего, и я предложил любовнице сбежать вместе со мной. Она была пьяна не меньше моего и согласилась. Итак, отвязав двух лучших жеребцов, мы пустились в странствие.       Закончилось оно при очень странных обстоятелствах. Мы остановились ночевать на подъездах к столице одного Юго-Восточного государства. На занятую нами опушку зашëл юноша, картëжник и плут. Я проиграл ему несколько партий, и мне следует лишь смиренно хвалить небеса, что играли мы не на деньги. Будучи человеком очень задиристым и буйным, я обозлился и решил прогнать наглеца, но спутница слëзно упросила не делать этого. Картëжник остался в нашем лагере, а на утро я не обнаружил ни жеребцов, ни шарлатана, ни любовницы. Я был уверен, что его искусный язык наообещал ей всего, чего только мог, и она во второй раз решилась на побег — теперь уже прочь от меня.       Раздосадованный и оскорблëнный, я поплëлся в столицу и под видом юродивого стал ходить по улицам и рассказывать легенды своего народа. Так я хотел развеять свою тоску, но дыра, заменившая мне сердце, поглощала всë, и с каждым днём тоска лишь сильнее овладевала моим рассудком. Однажды в духане я разговорился со странным человеком, что прикрывал глаза капюшоном. Он оказался влиятельным визирем, и вскоре я расстался с бедняцкой жизнью: облачался в дорогие шелка, носил перстень с изумрудом, развлекался со старшей дочерью визиря самым развратным образом. Даже султан вызывал меня, чтобы послушать чудесные истории из уст известного сказителя. Но такой быт тоже мне порядком надоел, и я отправился дальше на юг.»       Энни не заметила, как пришëл Армин. Как снял обувь. Как пришëл к тому же столику, сел напротив, улыбнулся, посмотрев на девушку, и принялся за чтение. Она готовилась к кульминации рассказа, в которой, скорее всего, Смит снова вынес какую-то очень глубокую мысль.       «В гордом и болезненном одиночестве я брёл по пустыне с одной только просьбой к чистейшим небесам: воды! Да, я, наверное, там и помер, но знаете, что? Никогда подолгу не смотрите ночью в фонтан.»       Похоже, что Смит был совсем не в духе, когда писал этот рассказ.