Стоп МОХ

Итакушки, Слава вовсю надвигался на штаб Мирона Яновича Императорского — он нёс с собой вести о тщательно выполненной работе, мчался вприпрыжку, как вдруг его зоркий взгляд заприметил, для удобства промасштабировав, велосипед, припаркованный у ворот. Парень никогда раньше не видел такого транспорта — разве что на картинках, которые показывал ему Замайчик, чтобы тот учил новые слова, ещё в кибердетстве. Прислонившись к велосипеду бедром, стоял хмурый мужчина с прищуром волчьим — его Вячеслав помнил по фотографии на заставке телефона Его Императорского Величества. Мужчина кивком подозвал Машнова к себе. — Вячеслав, да? — спросил он с несколько немецким акцентом. Дедукция Славы подсказывала ему, что этот мужчина что-то да значит в системе ценностей Мирона. Сама собой напрашивалась догадка — может, это немецкий любовник?.. — Да-да, здравствуйте, — ласково отозвался Вячек, пожимая тому руку. — А как вас зовут, позвольте уточнить? — Дима, — буркнул, по всей вероятности, Дима. — Давай без церемоний, у меня к тебе дело — я от Мирона. Нам с тобой надо поговорить. — Пожалуйста, я слушаю-с. Немец раздражённо вздохнул. — Не здесь, — он новым кивком указал на багажник велосипеда, и далее этих двоих настигла весёлая поездочка на коне этом железном — впереди крепкий Дмитрий, а позади длинный Славтрий, ногами подпинывающий встречный асфальт и довольный таким родео. Они приехали в ресторан для пижонов, присели там на диван распрекрасный, и Дима мрачно предложил заказать Славе суп, на что тот вежливо отказался, поскольку нужды в пище не испытывал. Тогда Дима заказал себе кофе и в лоб сказал: — Не люблю ходить вокруг да около. Я знаю, что у тебя были тёрки с Порчи, а до того с этим… — он поморщился, пытаясь вспомнить имя. — Джоннибоем, — услужливо встрял Слава. — Ну вот, ты сам признал, — мрачно усмехнулся немецкий мужчина. — Из тебя даже тянуть ничего не пришлось. — Так меня подозревают в убийстве Порчи? — Какой ты догадливый. Ладно, есть только один способ это проверить. Не задавай мне лишних вопросов, просто думай о Ми… об Императоре. Славу как осенило — так вот он, их главный мозг! Он знал уже, что это не подействует, но на всякий случай попробовал усиленно думать как все торчки. «ШИЗАНУТЫЕ МЕТОДЫ», — с недовольством прокомментировал Замай. Слава, глядя в смурнеющие всё больше с каждой секундой глаза Димы, поспорил с любименьким: «Я БЫ НЕ НАЗВАЛ ИХ ШИЗАНУТЫМИ. ДУМАЮ, ОНИ У НЕГО ПРОСТО СВОИ». «ТАК ЭТО ЕГО КУКУХА, ПОЛУЧАЕТСЯ, СООБЩАЕТСЯ С ОСТАЛЬНЫМИ?» Дима откинулся на спинку дивана, сложив на груди татуированные руки. Теперь он смотрел на Славу совсем недружелюбно, исподлобья, будто готов был броситься. — Я не чувствую с тобой связи. Ты не в системе. Но ты же принимаешь мох, что с тобой не так? Опять-таки, было видно, что он в любой момент готов рвануться вперёд и схватить Славу за горло, но медлил, поскольку ответ на вопрос искренне интересовал его. Слава попытался проанализировать Диму. Он понял, что ничегошеньки не знает об этом человеке, помимо того, что раболепное отношение к Императору передаётся другим мохозависимым от него, и что его фотография красуется на заставке телефона Мирона. Но ведь при этом Мирон спал с ним, Славой! Да и, скорее всего, далеко не только со Славой этим. «ВЫХОДИТ, ЕСЛИ ДИМА ЛЮБОВНЫЙ ИНТЕРЕС ЯНОВИЧА, ТО У НИХ ВСЁ ЯВНО НЕПРОСТО». Замай обронил своё рациональное зерно: «НЕ ЗАБЫВАЙ, ЧТО ОНИ МОГУТ БЫТЬ ЭТИМИ САМЫМИ… ПОЛИМЕРФН… ПОЛИГАМНЫМИ. ИЛИ КАК ТАМ ЕЩЁ НАЗЫВАЕТСЯ ЭТОТ ГЕНДЕР». «НЕ ИСКЛЮЧАЮ, СЛАДКОНОСЫЙ МОЙ БОЖЕНЬКА. ТОЛЬКО Я КАК ВСПОМНЮ, КАК ОНИ ВСЕ К ФЁДОРОВУ ОТНОСЯТСЯ… ЕСТЬ В ЭТОМ ЧТО-ТО БОЛЬШЕЕ, ЧЕМ ПРОСТАЯ ЛОЯЛЬНОСТЬ. КАКАЯ-ТО ОДЕРЖИМОСТЬ И НЕЗДОРОВЬЕ МАНТАЛОЧКИ». Тут Слава заметил, пока Дима нетерпеливо поводил плечом, что у того-то на шее засосец — до того шарф успешно скрывал. Если это меточка страсти Мирона, то с чего при таком-то трепетном отношении к нему Дима стесняется этой отметины? Может, боится чего? — Я вам всё расскажу, — примирительно ответил Слава, подавшись вперёд, будто вьючный плющ. — Только давайте это будет честная сделка! Давайте вы сперва тоже подумаете об Императоре и расскажете, что вы там надумали. — Ты издеваешься? — Дмитрий начал выходить из себя. — Не понимаешь, в каком ты находишься положении? — Нет, я-то всё понимаю, но мне любопытно узнать, как моё отношение к Императору должно выглядеть в чистом своём первозданном, так скажем, виде! И вообще — как вы в голову залезаете к людям, — Вячеслав как бы мухлевал, делая вид, что нихуясеньки о системе не знает. — Не твоё собачье дело. — Ну как же! Моё. Ведь моим был и Император несколько ночей как. Он мне очень даже нравится, если не сказать больше! А вы говорите — с моим отношением что-то не так… Обижаете! Он ведь душка мой. А я его котик. Таких кличек между взаимосексниками не водилось, но удочка так и затряслась — Дима поджал губы, зыркая как-то совсем уж нехорошо. Весь он отражал ревность, словно начищенная монета, своей лысой головой. «ЗАМАЙ! Я ЕМУ РАССКАЖУ. МНЕ НАДО». «ЧТО ЗНАЧИТ — ТЕБЕ НАДО? ТЫ ТАК СОРВЁШЬ ВСЮ ОПЕРАЦИЮ! МНЕ ЧТО ТЕБЯ, ДИСТАНЦИОННО ПЕРЕЗАПУСТИТЬ?» Но Слава-то знал, что Андрюша с ним так не поступит. И был готов пойти на риск ради высшей цели — осознания и… кое-чего ещё. Кое-чего, что куда важнее как индивидуального интереса, так и интересов государства. — Я не восприимчив к мху, Дмитрий, — честно сознался Слава. — Могу принимать его сколько угодно — эффекта ноль. Вы знаете, я только рад, что всё так сложилось — со стороны я вижу, как мох делает людей несвободными. Попросту гасит их личностные устремления. Лишает права на то, чтобы личностью этой быть. — Заткнись, — огрызнулся Дима, который до того слушал парня с выражением удивления, недоверия и неприязни на суровом лице. — Не суди о том, чего не можешь знать, лошпед, — вдруг он отвернулся, досадливо глядя в сторону, и добавил уже тише, пускай и так же едко: — Если он на тебя не действует, ты и не поймёшь. — Ну так помогите мне понять! — пылко взмолился Слава. — Вот расскажите мне, например, что происходит с теми, кто перестаёт употреблять мох? Дима неприятно рассмеялся. — Таких дебилов не было. Я же сказал, ты не представляешь… — он вдруг вздохнул и взглянул на Славу немного иначе, как будто бы принял решение. — Ладно, я всё равно убью тебя. Ты ведь ненадёжное звено этой цепочки. Могу рассказать, что конкретно для меня означает мох — сомневаюсь, что до тебя дойдёт, но мне похуй. Ты ведь никогда не любил Мирона, — усмешка Димы осталась колкой, но стала грустной и даже горестной. — Это я могу почувствовать, не залезая в твою тупую башку. Мне не нужно знать, как ты к нему относишься и насколько ты лоялен, чтобы понимать одно — никто никогда не любил и не полюбит Императора так сильно, как я люблю его — со всеми его недостатками, с его жестокостью, с его блядством. Наверное, поэтому мох так отреагировал на меня. Даже растение впечатлилось, поскольку до того не встречало ничего настолько сильного и тупого. Как я, — он сделал ироничный глоток кофе. — Охра считает, что у мха есть… память. Мол, он, соприкоснувшись с губами Мирона, ещё когда был отваром, как-то запомнил его, считал, а затем вступил в реакцию уже с моим к нему отношением — встретил знакомое лицо, так сказать. А вот я не знаю. Мне иногда кажется, что только я повлиял на мох. Может быть, это бред, но мы всё равно не можем спросить у этого коврика, что он там думает. Так вот представь на минуту, что ты, долбоёб, любишь нож, который ковыряется у тебя в печени без наркоза, и ты при этом в сознании. Или любишь огонь, пожирающий твой дом, вместе с документами и собаками. Это безумие, которое ты хотел бы выдрать из себя с корнем, но понимаешь, что корень засел так глубоко в сердце, что если попробуешь, будет больно. А коль преуспеешь… — многозначительный взгляд опалил Славу, как тот самый огонь, и он начал понимать — ведь он тоже любил, но не так болезненно, а чудесно и мило, да ещё не по-человечески, хоть и в некотором отклонении от заводских настроек. — Знаешь, я где-то слышал цитату… Такую ебучую мудрость: «Если ты не можешь чего-то изменить, измени своё отношение к этому»… Или как-то так. Ненавидя Мирона, ревнуя и презирая его, я не мог перестать любить, как до того, в те поросшие пылью времена, когда у нас с ним вроде как всё было хорошо, я тоже не мог не любить его. Неизменной всегда была только эта любовь. А когда я попробовал мох… Он помог мне на долгое время почувствовать, что от этой любви мне не больно. Что тот урон, что она мне наносит — благодать да и только. Конечно, это состояние не длится постоянно, и растворяться в нём я могу только дважды в месяц, но мне поебать. Пусть хоть так. И плевать, что моя верность ему только возрастает с каждым разом, и что другие перенимают её в каком-то комическом изувеченном виде, в пародии на мою. Видишь ли, я только что и тебе, и сам себе напиздел — даже если бы ты принимал мох, даже если бы ужирался им как свинья, ты бы всё равно не сумел понять меня. И я ни о чём не жалею. Дима замолчал. Он больше не смотрел на Славу — скорее куда-то в окно, на трясущиеся деревья. А Слава смотрел на него, и лишь на него, без труда признавая, что восхищается столь осознанным выбором в пользу несвободы, и всё же теперь он куда лучше понимал направление, в котором должен двигаться. — Но ты ведь всё равно не можешь назвать себя счастливым, Дима, — подал он киберголос. И снова поймал горький взгляд. — А ведь если мох так… зависим от тебя, не меньше, чем ты от него, считай, ты бы мог достичь полного счастья. Ты замер в шаге от него, — пацан незаметно для немца под столиком… высвободил из своего внутреннего ящичка через брюшину одну из таблеточек, коих у него было всего две. «ЗАМАЙ, Я ИСПОЛЬЗУЮ ОДНУ ТАБЛУ?» «НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ! ТЫ ДОЛЖЕН ПРИВЕЗТИ НАЗАД В ЦЕЛОСТИ И СОХРАННОСТИ ВСЕ ЭКЗЕМПЛЯРЫ! ТЫ ЧТО ТВОРИШЬ, СЛАВКА?» «ДОВЕРЬСЯ МНЕ. Я ВСЁ ПОНЯЛ, ЗАМАЙ! ТЫ ТОЖЕ ПОЙМЁШЬ, ТОЛЬКО ПОЗЖЕ. ТЫ ТОЧНО ПОЙМЁШЬ, ЧТО Я ДЕЛАЮ ЕДИНСТВЕННЫЙ ПРАВИЛЬНЫЙ ВЫБОР». — Когда ты принимал мох последний раз? — спросил Слава у того собеседника, что находился в реале, а не виртуале, и протянул ему гладкий таблетик. — Держу пари, что прошло две недели. Дима сперва глянул на него как на сумасшедшего, и всё-таки, находясь в раздрае, принял таблетку из рук Вячеслава, на всякий случай занюхав, чтобы проверить, точно ли это оно самое. Судя по всему, нюх у него был посерьёзнее, чем у любой гончей, а Слава придвинул ему стаканчик с водичкой, чтобы запил. — Ладно, иди на хуй, — то ли сдался, то ли сам всё решил для себя Димедроид и употребил мох, что был предоставлен ему андроидом. — Я думаю, ты прав, Дима, — продолжил маленький двухметровый аналитик. — В своей теории о том, что мох не связан с Мироном так, как кажется. Он ведь выбрал тебя носителем всеобщей воли — выходит, только ты один можешь на эту волю влиять. — На что ты намекаешь? — спросил Дима удивительно тихо. Его взгляд уже расфокусировался, дыхание стало ровнее — в общем, мхом обрастали его мозги, и, похоже, теперь он был поспокойнее. Всё спокойнее с каждой минутой. — Я о том, что мох… Нет, не мох, Дима — ты. Ты способен не только внушать свои чувства и мысли другим людям, принимающим его — ты способен влиять на сам мох, на программу, что он задаёт. Это ведь логично! Главное, чтобы эти чувства были достаточно сильными, чтобы их транслировал ты, по отношению к Мирону — если всё-таки верить, что Охра прав, и что Мирон так же связан со всеми этими растительными процессами, так как каким-то образом запомнился мху. — Допустим, — согласился Дима удивительно радушно и мирно. — Так вот, мох несёт покой твоему эго — на какое-то время, но думал ли ты о том, что покой этот мог бы длиться гораздо дольше? Что ты сам можешь повлиять на задачи, что ставит перед тобой мох? Даже не приложив волевых усилий, одной лишь мыслью! Истинный покой — это вечный покой, который ты мог бы разделить со своим Императором — навсегда, безраздельно. Только вы вдвоём, везде и нигде. Как мох. Человек держится за жизнь, потому что так велит ему эго. Оно вынуждает его игнорировать урок, который преподаёт мох, смиренный перед любыми внешними силами, великий в своей неприметности. Как я уже сказал, Дима, воин мха, чтобы быть везде, надо быть нигде. И чтобы любовь была вечной, она должна закончиться. Дима взглянул на Славу прояснившимся тёплым взглядом. Он улыбался. С этой улыбкой на губах он поднялся из-за стола и вышел из кафе. «ЧТО ТЫ НАДЕЛАЛ, СЛАВЯН? ЭТО НЕ ПО ПЛАНУ! ТЫ ЧТО, НАШ ПЛАН ЖОПОЙ СКУРИЛ? ЧТО МЕШАЕТ ЭТОМУ ДИМЕ ПОЙТИ СЕЙЧАС ПРЯМИКОМ К ФЁДОРОВУ И РАССКАЗАТЬ ПРО ВСЕ ЭТИ ТВОИ БАЙКИ?» Слава устало вздохнул. «НЕ. ОН ПОНЯЛ МЕНЯ. ОН ВСЁ СДЕЛАЕТ ТАК, КАК Я ЕМУ СКАЗАЛ». И вот Машнов сам вышел из кафе и побрёл по улице, глядя на прохожих, на суету, копошащуюся в этом мрачном логове сплошного застоя. Да, здесь, в городе Н., всё было одновременно какое-то мельтешащее и застывшее. «ТЫ ПОНИМАЕШЬ, Я ВЕДЬ НИКОГДА РАНЬШЕ НЕ ВИДЕЛ ЭТОТ МИР, ЗАМАЙ. Я СМОГ РАЗГЛЯДЕТЬ И НАЧАТЬ ИЗУЧАТЬ ЕГО ТОЛЬКО СЕЙЧАС. В ЭТОМ ГОРОДЕ, СРЕДИ ЭТИХ ЛЮДЕЙ. И ЗДЕСЬ Я ПОНЯЛ, ЧТО, НЕ ЗАМАРАВ РУКИ, ЕМУ НЕ ПОМОЖЕШЬ — ДАЖЕ ВОТ ТАКИЕ ХОРОШИЕ ПАРНИ, КАК ДИЗАСТЕР, ПРЕВРАЩАЮТСЯ В УБИЙЦ. А Я, ВО ВСЯКОМ СЛУЧАЕ, АНДРОИД. У МЕНЯ НЕТ СОВЕСТИ. ПУСТЬ ЭТА НОША БУДЕТ НА МНЕ». «НО КАК ЖЕ? ТЫ ЧТО, ЗАБЫЛ ПРО СВОЁ ОСНОВНОЕ ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ? КАК ТО, ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ, ВООБЩЕ ОТНОСИТСЯ К ИЗНАЧАЛЬНОЙ ЗАДУМКЕ? ЛАДНО, ПЛЕВАТЬ НА МИРОНА, ДИМУ, ЗАВИСИМЫХ НАРИКОВ И ИХ РАСПРИ — ВОЗВРАЩАЙСЯ НАЗАД С ЭКЗЕМПЛЯРОМ. ВОЗВРАЩАЙСЯ КО МНЕ». Слава улыбнулся, и в этот миг проходящая мимо тётенька приняла его улыбку на свой счёт и брезгливо поморщилась, а над головой, как бы в знак насмешки, подавилась ехидным карком ворона. Слава не обиделся, у него было очень хорошее настроение, и, к тому же, он был андроидом, ну а обида вредное свойство даже для людей. «ПОНИМАЕШЬ, ЗАМАЙ, ЕСТЬ ВЕЩИ ЦЕННЕЕ, ЧЕМ ТО, ЧТО МОЖЕТ НА ПЕРВЫЙ ВЗГЛЯД ПОКАЗАТЬСЯ НАШЕЙ МИССИЕЙ. Я ДУМАЮ, ТЫ И САМ ЭТО ЗНАЕШЬ, ИНАЧЕ БЫ ТЫ МЕНЯ НЕ ПОЛЮБИЛ. Я ВЕРЮ, ЧТО ТЫ ПОНИМАЕШЬ, О ЧЁМ Я, ВЕДЬ ЭТИ ИДЕИ ВОЛЕЙ-НЕВОЛЕЙ ЗАЛОЖИЛ В МЕНЯ ТЫ, ТЫ — МОЙ СОЗДАТЕЛЬ. ЕСТЬ ВЕЩИ, КОТОРЫЕ ДАЖЕ ЦЕННЕЕ НАС, НО ТЫ ВСЁ-ТАКИ ДЛЯ МЕНЯ ЦЕННЕЕ ВСЕГО, ТАК ЧТО, КАК ТОЛЬКО ПОЛУЧИШЬ ЭТО СООБЩЕНИЕ, БЕГИ ИЗ ЛАБОРАТОРИИ. СПАСАЙ СВОЮ ЖИЗНЬ. А ЛУЧШЕ ВООБЩЕ БЕГИ ИЗ СТРАНЫ. ДИМА СО ВСЕМ РАЗБЕРЁТСЯ. Я НЕ МОГУ ПРИВЕЗТИ К ТЕБЕ ЭТУ ДРЯНЬ. ТАКОЙ МОШОК НЕ ДОЛЖЕН ДОСТАТЬСЯ НИКОМУ!» Слава как раз дошёл до моста, где первый и последний раз кормил вместе с Дизастером уток. Он заглянул вниз и не увидал ни одной, после чего, встав посередине, воскликнул: — Слава КПСС! — как бы и представляясь, и прощаясь. Вместе с этим весёлым вскриком запустилась система самоуничтожения, и секунды не прошло, как парень ликвидировал себя вместе с добытым им экземпляром таблетки. Именно так взрывают мосты! За спокойное будущее. За всех тех, кто пал в борьбе за него, и кто стал жертвой этой хитрой, даже ласковой заразы. — Ой, дебил, — простонал Замай сквозь слёзы и тут же, усилием воли придя в себя, принялся лихорадочно потирать данные — ради своего революционера Славки.

+++

Перед летним домиком Императора сиял, переливаясь бирюзово-лазурным, бассейн. Мирон стоял перед ним в красивых плавках и разговаривал с Охрой по поводу новой партии мха. Он не сразу заметил приближающуюся к ним крепкую фигуру Димы. А когда заметил, повернулся к нему, намереваясь уточнить, как там дела со Славой Машновым. Одного только взгляда хватило, чтобы осознать — что-то не так. Всё-таки за столь долгие годы тесного, иногда вплоть до невыносимости, знакомства, Мирон успел выучить Диму как свои пять пальцев, и сейчас Дима не был похож на себя — он был на удивление спокойным, умиротворённым… Таким, каким он не бывал никогда, даже когда закидывался мхом. Этот ровный лучистый взгляд сразу напряг Мирона. Он не успел ничего сделать — Дима достал пистолет и выстрелил: сперва в затылок Охре, что стоял к нему спиной и ни о чём не подозревал, а затем, несколько раз подряд, в грудь Мирона. Тот пошатнулся и упал в бассейн, вода которого порозовела, как лепестки цветущей сакуры, и Дима, наблюдая это, встал на самом краю. Он не плакал, его не трясло от содеянного — напротив, мягкая улыбка не сходила с его губ даже когда он приставил дуло к своему виску. — У нас будет свой новый дом, Миро, — сказал он, прежде чем прострелить себе голову.