______
Утро следующего дня хорошей погодой тоже не балует. Что сказать, начало ноября. Эдди вслушивается в ритмичную песнь дождя, упорно стучащего в закрытое стекло. На улице ещё темно, часы показывают 5:47. Парень уже в сотый раз тоскливо прослеживает тонкую линию трещины, разветвляющуюся в разные стороны в причудливом узоре, походящем на неполноценного паука. Закравшееся воспоминание об Истязателе побуждает отвести взгляд от изъяна в потолке. Уснуть ещё хотя бы на пять минут вряд ли получится — он и так проспал больше двенадцати часов. Ох… Бедный режим. Сколько времени уйдёт, чтобы восстановить его? Эдди удаётся сесть, облокотившись на подушку, зажатую между изголовьем кровати и его спиной. Боль обжигает всю левую сторону торса — от шеи до бедра, и разодранную руку — от плеча до запястья. Парень морщится от не самого приятного чувства, но радуется своей удавшейся попытке совершить хоть и незначительное, но действие. Вчера он кое-как вертел головой, так что, в связи с этим, сесть — это настоящий подвиг для него. Дотянувшись до кассет здоровой рукой, Эдди берёт верхнюю, на этикетке которой очень много букв. «Have You Ever Seen The Rain — Creedence Clearwater Revival». «Символично…» — думает парень, оглядываясь к залитому окну. Эдди пытается задействовать повреждённую руку, но та выказывает явный протест, отзываясь жуткой болью. Тогда в дело вступает правая, умудрившись подцепить и открыть крышку коробочки, парень пытается вытащить саму кассету, что не очень просто. Последнее средство от скуки под угрозой. В коридоре слышны чьи-то шаги, возможно, дежурной медсестры, хотя та всего несколько минут назад звонко шествовала по коридору на своих каблуках, невысоких, но всё же достаточно шумных. Сейчас больше похоже на резиновую подошву кед или кроссовок, да и таинственный человек идёт неторопливо, даже скорее осторожно, словно беспокоясь разбудить кого-то. Эдди замирает, стараясь понять, куда именно направляется этот некто. Проворачивается ручка, и парень пугается внезапного вторжения в свою палату, беспокоясь, что это может быть один из сумасшедших баскетболистов, пришедших по его душу. Эдди поспешно гасит лампу, будто надеясь на покровительство мрака, способного спрятать его в своих непроглядных, безопасных объятиях. Дверь отворяется и на пороге появляется кто-то невысокий. К сожалению, это единственное, что удаётся различить ещё непривыкшим к темноте глазам. — Тебе нельзя напрягаться. — взволнованный шёпот, который Эдди совсем не узнает, только глубже загоняет в капкан цепкого страха. Подошедший вынимает из руки кассету и заботливо вставляет в проигрыватель, заранее уменьшив громкость до минимума, хотя щелчки кнопок магнитофона звучат до невозможности громко в звенящей тишине раннего утра. — Ложись. — разносится над самым ухом. Эдди улавливает едва различимый аромат спелых яблок, запутавшийся в чужих волосах, так близко к нему сейчас неизвестный. Чужое тепло передаётся ему через осторожные, почти невесомые касания, безмолвно упрашивающие его выполнить просьбу. Недоверие к непрошенному посетителю не исчезает, но убавляется достаточно, чтобы Эдди позволил себе зацепиться за него здоровой рукой, чтобы приподняться и спустить подушку обратно на простыни. Съехав под одеяло в сопровождении всё той же докучающей боли, парень вслушивается в тихий воодушевлённый голос вокалиста. Зрение улавливает очертания бейсболки, отчего ответ на вопрос о личности человека перед ним напрашивается сам. — Дастин? — он также шепчет. — Да? — Хендерсон ждёт продолжения, восприняв обращение, как желание о чём-то попросить. — Боже, ты меня напугал. Что ты вообще делаешь здесь в такую рань? — Эдди шумно выдыхает, расслабившись, чувствуя себя в безопасности. — Почему ты не спишь? — Дастин игнорирует последнее предложение. — Чувак, я проспал двенадцать часов, кажется, теперь никогда не усну. — да, он преувеличивает, но в данный момент он действительно самый бодрый человек в Хоукинсе. — А… — Тебе нужно больше отдыхать. — перебивает Хендерсон. — Не двигайся лишний раз. Если что-то потребуется — говори мне. — Как скажешь, мамочка. — с напускной обидой бурчит Эдди, на самом деле польщённый такой заботой со стороны мальчишки. — Разве законно находиться здесь вне времени посещения? — Нет. Но сегодня дежурит Мелиса. Она молодая, добрая, и договориться с ней не составляет труда. Она разрешает даже ночевать здесь, а это уж точно идёт вразрез со всеми возможными правилами. Не думаю, что такое отношение приведёт к чему-то хорошему. Люди склонны лгать, а она наивна. Вот впустит так кого-нибудь Джейсона и ответственность за смерть невинного пациента ляжет на её хрупкие плечи. — Ты… Ночевал здесь? — из Эдди плохой слушатель — подмечает совсем не то, не понимает сути, цепляясь за самые неважные детали. — В первый, пятый и девятый день. — Дастин тяжело вздыхает, и привыкшие к темноте глаза собеседника улавливают движение — поворот головы к окну, терпеливо выдерживающему хлёсткие удары капель. Эдди не считает нужным комментировать это. В лицо назвать его странным кажется слишком грубым и нетактичным поступком, если брать в расчёт всю ситуацию. Благодарить — тоже так себе идея. Он ведь не сделал ничего, за что, стоило бы сказать «спасибо», верно? Концентрируя своё внимание на музыке, Эдди старается не замечать рядом сидящего Хендерсона. Закрыв глаза, он просит Дастина сменить кассету, потому что эта песня ему не по душе. Перечислив все альтернативные варианты, Эдди закатывает глаза, не обнаружив ни одного знакомого исполнителя. Выбрав наугад, парень думает о том, что у дяди, принёсшего кассеты, совсем нет вкуса и прослушивание песен может превратиться в настоящую пытку. Магнитофон шумит, а после из него вырываются нежные ноты по осеннему уютной мелодии, вылетающую из-под длинных пальцев умелого пианиста, с профессиональной точностью и мальчишеским трепетом, касающегося чувствительных клавиш. В общем, классика не так уж и плоха, если печальное, пасмурное настроение с толикой радости, затерявшейся среди меланхолии, передано так же хорошо, как отчаяние и гнев в рычащем голосе металлистов. Светает. Холодный свет проникает в мутное от водного узора окно, освещая прискорбное помещение, только сильнее загоняющее в удручающую клетку апатии. Эдди переводит взгляд на неподвижного друга, мирно сидящего и до сих пор смотрящего сквозь стекло, за которым видно только тёмный силуэт старой яблони. — Паршиво выглядишь. — тихо, но не шёпот, от чего слова кажутся жутко громкими. Дастин в замешательстве поворачивается к говорившему, спустя секунду понимая смысл сказанного, виновато улыбается: — Прости. — завидев нахмуренные брови Эдди, Хендерсон добавляет, — Ты выглядишь не лучше. — Не думай, что я поверю тебе на слова, я всегда неотразим. — ухмыляется парень, чувствуя прилив энергии от чего-то настолько простого и обыденного, как дружеские подколы и стёб. — Рассказывай, что там, да как? Векна же мёртв, да? — Да, мёртв. Думаю, теперь всё станет спокойней, хоть все и напуганы историей про серийника-баскетболиста… — Что?! — Эдди дёргается в рефлекторном порыве сесть, но боль даёт о себе знать, — Мхм, чёрт… — Эдди! — Дастин вскакивает, стараясь помочь как можно безболезненнее вернуться другу в лежачее положение. — Без резких движений, помнишь? И говори тише, а то мне серьёзно влетит и меня вышвырнут на улицу, как нашкодившего щенка. — Как скажешь, щеночек. — Эдди посылает воздушный поцелуй закатившему глаза Хендерсону, вместе с ним нелепо улыбаясь этой плохой шутке. — Я расскажу всë по порядку. — Дастин садится обратно, начиная свой длинный и подробный монолог. — Пока мы отвлекали Демобатов…______
Голос постепенно становится тише, и под конец рассказа Эдди максимально напрягает слух, чтобы уловить слабые слова, въедающиеся в воздух и распадающиеся слишком быстро, чтобы позволить ушам расслабиться. Парень не знает, стоит ли останавливать своего друга, потому что ужасно хочется дослушать историю, но Хендерсон и вправду паршиво выглядит, наверное, ему тоже не помешал бы отдых. — …Вроде бы, это всё. — пока Эдди метался в раздумьях, Дастин закончил свою повесть. — Угу. — Мансон смотрит на собеседника снизу-вверх. — Ты… Эм… Устал? — Нет. Тебе что-то нужно? — мальчишка ловит взгляд друга, устанавливая зрительный контакт. — Завтрак только через два часа. Эдди издаёт неопределённый звук, подразумевая, что это его мало волнует. — Здесь скучно. Скажи дяде, что лучше приносить мои кассеты, а не покупать новые. Это пустая трата денег. Первая песня была просто ужасна, вторая — получше, остальные послушаю, но я не думаю, что найду среди них что-то путное. — Мансон улавливает разочарование скользнувшее на чужом лице. — Я передам. — уверяет Дастин. — Есть какие-то пожелания? Какие попросить принести в первую очередь? — Любые. Но, если можно, то те, что на самой верхней полке. Давно их не слышал, уже почти забыл их содержание, это, что мне сейчас нужно. Не люблю часто переслушивать песни — так они теряют всё своё очарование. У него получится принести их все за раз? Я попытаюсь приноровиться менять их самостоятельно, ты ведь не можешь торчать здесь весь день, выполняя мои прихоти. — Ты меня недооцениваешь. — ухмыляется мальчишка. — Твоя мать с ума сойдёт, если ты будешь с утра до ночи пропадать невесть где. — подмечает Эдди. — Она в курсе, где я. Поменять песню? — получив кивок в ответ, Дастин тянется к магнитофону. Отлаженными движениями вынимает кассету, прячет её в коробочку, проделывает то же самое, но в обратном порядке уже с другой. Новая мелодия начинается с гитарного соло и симпатизирует Эдди в разы сильнее самой первой кассеты, но до эмоциональности второй не дотягивает. О, Боже. Неужели он променял рок на классику? Хочется попросить вернуть ту волнующую душу музыку, но возникший от этой мысли стыд пресекает так и не высказанную просьбу. — Почитать тебе? — Хендерсон подаёт голос, как только проигрыватель звонким щелчком оповещает о завершении своей работы. — Мне что, пять лет? — огрызается Эдди, ощущая нужду в этом, но отказываясь принять подобный позорный факт. — Нет, но здесь действительно скучно. Может, стоит позволить воображению посетить чудесный Гринтаун? — Дастин замечает сокрытое желание, но вместо того, чтобы указать на него, подыгрывает, уговаривая друга на эту «аферу». — Гринтаун? — Эдди пробует слово на вкус, понимая, что слышал его раньше, но где именно и от кого? — Знаешь, у меня в голове какие-то Дуглас и Том Сполдинг. Не ты ли вбил мне их в мозг своим идиотским чтением, пока я тут валялся? — Ты… Ты слышал меня? — сердце замирает — он так много слышал о людях в коме и возможности их, пускай и частично, но всё же слышать и усваивать происходящее вокруг. — Не уверен. Но, всё-таки, они же не могли просто по волшебству очутиться у меня в мозгу. — констатирует Мансон. Эдди буквально видит, как в голубизне чужих глаз загорается воодушевление и искренняя радость, несдержанная улыбка касается губ и ладони сжимаются в кулаки от переизбытка чувств, что вгоняет Мансона в смятение. Этот мальчишка слишком бурно реагирует. — Давай этот свой Гринтаун, а то я сейчас помру от тоски. — Эдди думает, что переигрывает с раздражением и безразличием, видя только сильнее разгорающееся буйство эмоций. Что же на уме у его странного друга? Дастин нетерпеливо потрошит рюкзак в поисках необходимого сейчас предмета. Тёмный переплёт оказывается у него в руках, золотая надпись переливается в приглушённых серых лучах, скрываясь, когда книга опускается на колени, чтобы дать рукам возможность застегнуть портфель, возвращая его на холодный пол. Эдди нравится шелест страниц, но он длиться всего пару мгновений, виной тому — предусмотрительно вложенная в нужный разворот закладка. Хочется послушать ещё шорох бумаги, пожелтевшей под дурным влиянием задорного неукротимого времени, нещадно портившего все вещи в этом необъятном, но крайне уязвимом мире. — С самого начала, пожалуйста. — просит Эдди. — Кроме имён я ничего не помню. Снова успокаивающий шелест старых листов, именно сейчас, в такой обстановке — пропитанный безусловной заботой воздух, дождь, колотящий по стеклу, мягкая подушка под головой и тёплое одеяло, спасающее от колющей прохлады палаты. Навевает непрошенные воспоминания о нежной матери, читающей на ночь во время собирающейся грозы, намеренно погружая в восхитительную, светлую и захватывающую жизнь книжных героев, отвлекающую от пугающего природного негодования. Вернуться бы сейчас в эти беззаботные деньки. — «Безмятежное утро. Город, укутанный во тьму, нежится в постели…» — шепелявости уже практически не слышно, если, конечно, не напрягать себя повышенным вниманием к правильности произношения, цепляясь к малейшим дефектам. Эдди наслаждается мысленным путешествием по умиротворённому летнему городу с палящим солнцем, просторными зелёными полянами, усеянными маленькими солнышками-одуванчиками, пышущими свежестью яблонями и аккуратными рядами разнообразных, как и их хозяева, домами, обладающие своими, индивидуальными шармом и красотой, попутно ловя чутким слухом незначительную шепелявость, только дополняющую столь уютное, по-детски безобидное и милое произведение.______
Девять часов — время завтрака. Эдди не может понять голоден ли он. Когда в палату закатывают поднос с едой, Мансон всё ещё мечется между да и нет. Суровая дама в возрасте уже с порога гонит Дастина куда подальше, ворча на чересчур мягкотелую Мелису, позволяющую посетителям слишком много. Хендерсон поспешно скрывается за дверью, оставляя Мансона наедине с не самой приятной особой. Убедившись, что пациент правша и в состоянии держать ложку, женщина достаёт с нижней полки сервировочного столика на колёсах пластиковый стол-мостик, ставит его поперёк Эдди, создавая вполне себе терпимую зону для приёма пищи, на которой тут же появляется завтрак, в чьей съедобности Мансон сильно сомневается, даже не в состоянии распознать чем именно должно было быть это блюдо. Однако испытующий злой взгляд нетерпеливой Ханны (так написано на бейдже), служит хорошим толчком, чтобы как можно быстрее приступить к трапезе, если язык повернётся так это назвать, чтобы поскорее разделаться с едой и распрощаться с компанией жуткой женщины. Чем бы не была субстанция в тарелке, вкуса у неё совсем не было, или же Мансон утратил восприимчивость вкусовых рецепторов, в любом случае, могло быть хуже, поэтому хоть и без удовольствия, но еда убывает. Наконец Ханна удаляется из палаты. Эдди, не отрываясь, сверлит глазами дверь в ожидании возвращения «блудного сына». А потом он понимает, что Дастин мог уйти домой, в конце концов, он забрал с собой рюкзак, да и просидел здесь три с лишним часа, наверняка, устал. Тяжело вздохнув, Мансон смотрит в пол, мысленно называя себя полным идиотом. В этот момент дверь распахивается. — Я думал, это займёт у тебя больше времени. — оправдывает своё «опоздание» вошедший мальчишка. — Теперь уже ты меня недооцениваешь. — констатирует Эдди. — Извини. — рюкзак опускается на прежнее место на полу, и Хендерсон садится на успевший стать родным стул. — Можем поговорить о чём-нибудь? — Мансон ощущает удушающее желание общаться. — Конечно. О чём? — Дастин натыкается на раздражённый и чуть потерянный взгляд, ясно дающий понять, что «о чём-нибудь» подразумевало незнание темы для потенциального разговора. — Хочешь обсудить «Вино из одуванчиков»? — Давай. — альтернативы всё равно нет, возможно, по ходу они свернут в совершенно другое русло. — Когда я побежал прямиком к рою этих летучих тварей, я чувствовал себя, как Дуглас — жизнь ощущалась так реально, она словно переполняя меня, и в тот самый миг, я осознал всю важность прошедших дней, грустных и весёлых, плохих и хороших. Тогда меня охватил неподдельный, животный страх — я так отчаянно боялся умереть, но всё равно продолжал бежать прямиком в объятия холодной мрачной смерти. Мне казалось, оно того стоило — почувствовать что-то настолько необычное, яркое, воодушевляющее и волнующее, пускай и на смертном одре. Когда ты прочитал описание этого непередаваемого ощущения в какой-то глупой детской книжке, я сразу его узнал. И… Это так странно, что не так уж необходимо было подвергать свою жизнь опасности, чтобы наполнить душу этим головокружительным восторгом от простого понимания того, что я живу, что я настоящий… Ты понимаешь меня? — Когда я подумал, что ты умер, я крайне отчётливо почувствовал, как реальность ломается, расходясь по неумело наложенным после прошлого раза швам. На секунду, мир вокруг и вся моя жизнь показались мне совсем другими, более реальными. Но, боюсь, тогда было слишком много эмоций, чтобы я смог разобрать и прочувствовать «восторг от понимания» того, что я живу. Возможно, когда-нибудь потом, у меня будет шанс. — Дастин мысленно ругает себя за то, что сболтнул лишнего. — А ты оказывается романтик. Так поэтично рассказываешь о своих чувствах. — дразнит Хендерсон. — Кто бы говорил. — бурчит Эдди, недовольный тем, что ему указали на его чуткую и нежную сторону. — Это был комплимент, так что не реагируй так, словно я тебя бессовестно осудил. Я привык к твоему красноречию на играх, но впервые слышу, как ты используешь его для описания своих эмоций. Мне это нравится. — последнее предложение произнесено одними губами, и Эдди не удаётся его понять. — Да, круто, только комплиментов от какого-то шкета мне и не хватало. — саркастичный тон Мансона — как отдельный вид искусства. — Что ты в конце сказал? Я не расслышал, можешь повторить? — Неважно. Что думаешь о первых главах? Мне нравится как передана атмосфера, а тебе? — Дастин поспешно отводит тему в удобную для него сторону, закидывая Эдди вопросами, подталкивая забыть о ненужном уточнении. — Эм… Да, я представляю город, похожий на Хоукинс, не знаю почему, и ещё… — начинается бурное обсуждение книги, с несмешными шутками-комментариями и бессмысленными беззлобными спорами. Время вновь устраивает подлянку, используя свой самый мерзкий трюк — ускорение. Жадно загребая минуты, а затем и часы, оно подводит парней к вынужденному прощанию, подсылая к ним ровно в девять разъярённую Ханну, чуть ли не за шкирку выпроваживающую протестующего мальчишку, расстроенного столь скорым расставанием с хорошим собеседником. Ночь застала Эдди совершенно одного, затемняя трещины на потолке, делая их ещё больше похожими на Истязателя. Но, ухватившись за сегодняшние тёплые воспоминания о чудном Гринтауне и о его дружелюбных, чудаковатых жителях, о