Слева от срединной линии

      Крадя их жизни — как мелкий воришка на торговой площади, — он старательно не попадался, поскольку понимал, что отрубленной рукой не отделается. В его коллекции были улыбки, фамилии, чужие тайны, грязные секреты, наполовину съеденные ужины, пропущенные звонки и незавершенные дела.       Развороты его семейного альбома пестрели картинками, приклеенными поверх тех, что уже находились там: первая, учительница МакКиннон, испуганно смотрела в камеру (он удачно подобрал ракурс, скрыв связанные щиколотки, — казалось, девушку просто застали врасплох), а на ее щеках алел целомудренный румянец, контрастирующий с побелевшей кожей. Вторая, мисс Паркинсон, его фиалка, яркий бутон, цветущий на клумбе поникших растений, позировала дольше — ее распухшее от слез лицо глядело с десятка цветных полароидных снимков. Мисс Патил и мисс Лавгуд после свидания со смертью предпочли устроить двойную фотосессию: он раскладывал их тела в причудливых позах, выбрав в качестве антуража главную гостиную — деревянные панели красиво оттеняли светлые волосы мисс Лавгуд и хорошо сочетались со смуглой кожей мисс Патил.       Артистично переигрывая полицию, он улыбался в лицо Грейнджер, ходил выпивать в бар на соседней улице вместе с Лонгботтомом и упоминал в разговорах, что когда-то был приближен к самому Альбусу Дамблдору.       Устраивал красивые приемы, но никогда не приглашал на них отца и коллег: первому не нужно было знать, что он жив, а вторым — как он жил. Возносился над Городом ангелов на крыльях эйфории, срывал заусенцы, забившись в угол, выдергивал волосы с луковицами так часто, что пробор теперь приходилось укладывать по-другому. Скрывал и скрывался, прятал и приносил полиции улики прямо под нос — идеально подобранные, в черном целлофане подарочной упаковки, с любовно выгравированными номерами и добросовестно очерченными надрезами возле самого сердца, слева от срединной линии легких.       Честолюбиво сравнивал свое отражение в зеркале и фоторобот, опубликованный на первой странице главного новостного издания Лос-Анджелеса; пролистывал газетную хронику, вчитываясь в статьи, а после — заливисто смеялся над придуманным журналистами псевдонимом.       Будто во сне слушал теорию младшего детектива Грейнджер о том, как он умен, восхищался своей девочкой с прекрасным именем и звонкой фамилией; ждал подходящего момента, чтобы втереться в доверие; представлял, как будет нежно целовать ее милые кости; подготовил подвальный этаж и в нетерпении спускался по ступеням каждый вечер, фантазируя, как железобетонные стены заполнятся музыкой стонов.

*

      В окнах невысокого здания Департамента полиции Лос-Анджелеса гасли огни: в преддверии Дня Колумба был объявлен сокращенный рабочий день, и набожные сотрудники торопились на вечернюю службу, а менее религиозные — к столу, за которым собиралась вся семья.        — Грейнджер, в бар? — заглянув в кабинет, спросил Невилл. — Детектив Реддл вновь любезно согласился составить мне компанию, но я бы хотел разбавить наше холостяцкое общество прекрасной дамой.        — Умеешь ты уговаривать, Невилл, — рассмеявшись, Гермиона отложила в сторону бумаги. — Может, в другой раз? На меня давит начальство — на меня, а не на мистера Реддла! — из-за того, что дело так и не сдвинулось с мертвой точки.        — Эй, столик зарезервирован на троих! И если ты откажешься, нам опять придется брать с собой уборщика. А он хоть и веселый тип, но с тараканами.        — Ладно, так и быть, — сдалась Грейнджер. — Спускайтесь, я сделаю один звонок и присоединюсь к вам.       Невилл ушел, оставив в воздухе терпкий запах мужского одеколона, — он пользовался парфюмом только в те дни, когда выезжал смотреть на трупы (приговаривая, что лишь древесные ноты могут скрыть сладкий гнилостный запах распадающихся тел), и в силу специфического юмора называл любимый аромат «духами смерти».       Введя междугородний код, Гермиона принялась звонить в службу Департамента полиции Нью-Йорка — месяц назад, после неудачного розыска в базе сведений о детективе Реддле, она отправила им официальный запрос. Ураган бюрократической волокиты захватил документ, и потянулись длинные недели, в течение которых разные начальники ставили на нем печати. Ответ ей обещали дать еще три дня назад, но милая женщина на том краю провода регулярно открещивалась от своих слов, убеждая Гермиону, что разрешение пока не получено.        — Канцелярия, — надменным голосом ответили с противоположного конца страны.        — Здравствуйте! Гермиона Джин Грейнджер, Центральное бюро, Лос-Анджелес, младший детектив. Я отправляла запрос на информацию о мистере Реддле, — протараторила она.        — Мы вышлем вам ответ по факсу. Диктуйте номер.        — А вы можете отправить его на мою рабочую почту?        — Девушка, назовите номер факса, ответ получите в течение часа. Или я кладу трубку!       Выдохнув, Гермиона начала среди вороха разноцветных листков для заметок отыскивать тот, на котором рукой Дамблдора был записан требуемый номер. Технологии давно шагнули вперед, но оставили где-то позади государственные учреждения, и теперь ей приходилось мириться с архаическими устоями Департамента.       Разбуженный факсимильный аппарат, словно вырванный из забвения, долго мигал белесыми огнями, заставляя покрытые пылью механизмы работать. Гермиона, откинувшись на спинку кресла, наконец увидела, что процесс пошел, и даже смогла разобрать первые строки сообщения: «Полиция Квебека, Монреаль».       Ее телефон выдал трель популярной мелодии, поставленной на звонок: что-то о форме сердца и карточном долге.        — Эй, Грейнджер, ты спускаешься? — глухо прозвучал голос Невилла, искаженный помехами.        — Еще пять минут, — бросила она в трубку и отключилась.       О Квебеке ей было известно мало: вроде бы в Канаде полиция предпочитала красные мундиры и передвижение на лошадях. Но образ мистера Реддла, который в начищенных ботинках сошел с самолета, выполнявшего рейс Нью-Йорк — Лос-Анджелес, никак не вязался с веселыми парнями в хоккейной форме. С другой стороны, за месяц их знакомства Реддл ни словом не обмолвился о себе — даже то, что он хорошо знал Дамблдора, по большей части являлось домыслами Гермионы.       На следующий день после того, как новый детектив забрался в Лимб, они вместе пообедали в буфете на первом этаже Департамента. Потом — пару раз сходили на ланч, и Грейнджер выяснила, что между ними, помимо уважения к почившему шефу, есть много общего: их вкусы совпадали в литературе и кино, а из всех достопримечательностей Америки оба предпочитали каньоны и водопады. Гермиона устроила Реддлу небольшую экскурсию, отметив особенности течения ар-деко в архитектуре Лос-Анджелеса. Он, в свою очередь, поддержал беседу, рассказав пару городских легенд, — прогуливаясь по Олвер-стрит, они долго спорили о проклятье семьи Кеннеди и похищении супругов Хилл инопланетянами.       Не будь Гермиона так чопорна во всем, что касалось отношений на рабочем месте, возможно, между ними могла бы проскочить искра. Впрочем, для столь разумной осторожности было и другое основание: порой мистер Реддл вел себя странно и пугающе — он мог подолгу смотреть в одну точку, перебирая в руке графитового цвета четки, либо исчезнуть на два дня, а после явиться на службу в новом плаще (поскольку детектив не выглядел заядлым модником — такие частые смены гардероба наводили на мысль о том, что с предыдущим комплектом одежды что-то случилось).       Телефон зазвонил еще раз.        — Гермиона! Если ты сейчас же не спустишься — бронь сгорит, и ты сама будешь искать бар, свободный в вечер перед праздником!        — Езжайте без меня, Невилл. Я догоню.        — Подожди.       Было слышно, как он что-то обсуждает с Реддлом, но звуки их голосов сливались в одно сплошное, непереводимое месиво.        — Алло! — Невилл вернулся к трубке. — Я поеду в бар, чтобы занять столик, а мистер Реддл поднимется за тобой.        — Нет! — спешно выпалила Гермиона, бросив взгляд на факс. — Дай мне еще пять минут, пожалуйста.        — Сейчас... — Невилл снова прикрыл динамик рукой. — О’кей. Мистер Реддл поднимется через пять минут, хорошо?        — Да. Отбой, Невилл.       Как только она договорила, в Департаменте выключили свет: видимо, все сотрудники покинули место службы, и Грейнджер была единственной, кто еще работал.       Факс продолжал медленно выдавать информацию, и Гермиона повернулась к мерцающему экрану компьютера (ей повезло, что выключили только освещение, а не обесточили все здание целиком). Тонкие пальцы с аккуратно подстриженными ногтями (чтобы никакой биологический материал потенциальной жертвы или преступника не мог остаться под ними) набрали на клавиатуре три слова: «Том Реддл Квебек».       Какое-то время назад она уже пыталась найти информацию о нем во всемирной паутине — и утонула в количестве страниц, которые компьютер выдал на ее простой поисковый запрос. Имена «Том» и «Томас» были одними из самых распространенных в Новом Свете, а поиск по фамилии «Реддл» отправлял Гермиону на сайты с детскими считалочками и загадками. Но сейчас она могла ликовать (и даже вскрикнула от радости, пользуясь тем, что вокруг никого нет) — количество поисковых ссылок снизилось, и все они вели к одной и той же статье:       «Скандальное наследие сирот Дюплесси: ребенок, родившийся в психиатрической лечебнице, выдал тайну искореженной судьбы своих родителей!»       Открыв первую страницу, Гермиона увидела молодого мистера Реддла и тут же бегло пробежалась по строчкам — она не вчитывалась, но того, что ей удалось выхватить, было достаточно. Некий Морис Дюплесси, министр Квебека, в свое время провел реформу, передающую детские дома под управление Католической церкви, а после, рассчитывая на дотации от государства, переквалифицировал все приюты в лечебницы для душевнобольных. В одном из таких мест, затерянных среди канадских холмов, у здоровой девушки, которую насильно поместили в психиатрическую клинику, родился ребенок. Мистера Тома Реддла вывезли из страны и, за определенную плату, отдали на усыновление семье из Нью-Йорка.       Лишь годы спустя он добился правды и справедливой огласки, и даже настоял на посещении канадской провинции — вот только следы его родителей затерялись в пучине тяжких преступлений. Ну а в статье — в статье ушлые журналисты вменяли ему алекситимию и беззастенчиво спорили о психических расстройствах, которым с большой долей вероятности может быть подвержен ребенок, родившийся среди душевнобольных.       Когда телефон зазвонил в третий раз, Гермиона вздрогнула: резкий звук, прозвучавший в полумраке пустой комнаты, вырвал ее из раздумий.        — Реддл поднимается к тебе, Грейнджер! Я поехал. Звякнешь, когда доберетесь до бара?        — Невилл, стой!       Но криминалист уже отключился.       Подскочив к факсу, который издал последний писк, Гермиона выдернула из него долгожданную распечатку и метнулась к единственному источнику света — экрану монитора.       Мистер Реддл запросил бессрочный отпуск в Департаменте полиции Нью-Йорка больше полугода назад.       Идеальный убийца с идеальным мотивом поднимался к ней, чтобы проводить до бара.       Она приняла импульсивное решение — схватив телефон, Гермиона вскочила на ноги и быстро окинула взглядом полутемный кабинет в поисках средств самозащиты. Должно быть, Невилл звонил не больше пяти минут назад — иначе бы Реддл уже стоял в дверях, примеряясь к новой жертве с таким красивым повторением начальных букв в имени и фамилии. Не зная, где спрятаться, Гермиона выбежала из комнаты по направлению к женским туалетам — единственному месту, которое запиралось сразу на две двери.       В отличие от офисных помещений, в переходах и холлах продолжал гореть слабый свет. И она почти добежала, когда услышала, как ее окликают, — детектив Реддл появился у лестницы в противоположном конце коридора. Но Гермиона никогда не была легкой жертвой — она намеревалась бороться до последнего и сделать так, чтобы преступнику воздалось за его деяния; она готовилась царапаться и кусаться, тянуться к глазам и мягким тканям, собираясь отстаивать свое право на жизнь до конца.        — Мисс Грейнджер, стойте!       Он сократил расстояние вдвое, и теперь Гермиона могла уловить в его взгляде тревогу: помутневшие зрачки метались из стороны в сторону, а ресницы подрагивали.       Учитывая скорость, с которой передвигался Реддл, Грейнджер вряд ли бы успела добежать до туалетов. Дернув на себя ручку кладовой, она искренне возблагодарила вселенную, где уборщики не запирают свою обитель, полагая, что там нечего красть.       Снова оказавшись в темноте, Гермиона быстро повернула фиксатор замка, после чего припала разгоряченным лбом к прохладной поверхности двери.       И вздрогнула, когда кожу в области шеи настиг резкий укол, а над головой прозвучал предательски сладкий шепот:        — Попался, цветочек.