Очередной тусклый ноябрьский день продолжает радовать Дазая новыми долгами за квартирную плату в почтовом ящике. К этой предупредительной бумажке ещё прилагается другая, повествующая об отклонении парня на должность доставщика еды, — из-за несоответствующего возраста.
— Отлично. — Осаму смиренно выдыхает, сминая макулатуру. Не так уж и хотелось ходить по городу, разнося еду. Текущая задача остается неизменной – найти подработку, которая не требует опыта работы и совершеннолетнего возраста. А также, хорошо совмещается с учебой и на полставки.
Первая школьная половина пятничного дня подошла к концу, и пианист спешит в музыкальную школу на занятия сольфеджио. Зайти домой представляется легкой задачей, ведь отец спит и самое главное для парня – аккуратно проскочить, не разбудив родителя. В квартире пахнет застоявшимся спиртом и дешевым табаком, возвращаться сюда вечером совсем не хочется.
Быстро заменив школьные тетради нотными, Дазай наспех закрывает двери, сверяясь со временем. Вечерний воздух пропитан свежестью и запахом предстоящего дождя. Осаму вдыхает полной грудью, смотря вверх и подмечая каждый оттенок сгущающихся сумерек, стремительно охватывающих небо.
Дорога к музыкальной школе проходит в сопровождении подгоняющего ветра и бледных, зажигающихся огней вечернего города. Атмосферно, но одновременно с тем – слишком тоскливо.
Кабинет сольфеджио всё такой же, как и всегда, но кое-что изменилось. Раньше, Чуя никогда не приходил вовремя и не занимал место Дазаю рядом с собой. Скрипач приветливо машет Осаму и последний не может отказаться от перспективы сидеть вместе.
— Привет, — просто говорит Накахара, освобождая соседний стул от своих вещей и сразу переходя к теме разговора, — я снова нуждаюсь в твоем совете.
— Что на этот раз? — интересуется пианист, присаживаясь. Его настроение постепенно становится каким-то более стабильным за разговорами с этим парнем.
— Мне задали выучить два любимых стихотворения и разобрать их поэтическую фонетику. Я бы не сказал, что у меня есть избранные стихи и вот подумал, что ты точно сможешь мне с этим помочь.
— Хм, какое необычное задание, — Дазай раздумывает над словами рыжего. — Сначала объясни мне, что такое поэтическая фонетика.
— Да, только очень кропотливое, — вздыхает Чуя, смотря на часы. — Вкратце, поэты, выстраивая изобразительный ряд стихотворения, добиваются выразительности не только с помощью эпитетов и подобного, но и используют звуковую сторону языка для создания образа.
— Я нуждаюсь в примерах и терминологии, — Осаму лениво кладет голову на ладонь, поворачиваясь к Накахаре, — заодно проверю какой из тебя лингвист.
Рыжий задумывается на несколько мгновений, предоставляя пианисту возможность наблюдать свое сосредоточенное лицо. Дазай невольно подмечает россыпь бледных веснушек на лице собеседника и, проморгавшись, начинает слушать Чую.
— Ну вот, смотри, — начинает скрипач, жестикулируя перед собой руками, — есть два основных типа: подбор слов для нагнетания определённых звуков, аллитерация для согласных и ассонанс для гласных, — объясняет Накахара, наблюдая за реакцией пианиста, — и исключение слов с неподходящими звуковыми сочетаниями. И вот мое задание состоит в том, чтобы разобрать стихи и определить где, что и для чего использовалось.
— А если я тебе скажу, — говорит Дазай, вспоминая любое стихотворение, чтобы проверить Чую, —
звучал булат, картечь визжала, рука бойцов колоть устала и ядрам пролетать мешала, гора кровавых тел.
— Так, ещё раз, только медленнее давай.
Осаму негромко, но выразительно повторяет четверостишие из “Бородино” Лермонтова, смотря на то, как скрипач с закрытыми глазами прислушивается к речи.
— Это аллитерация с целью передачи звуков боя, — довольно говорит Чуя. — Нет необходимости проверять мою компетентность, Дазай.
— Неплохо, неплохо, — кивает пианист, поворачиваясь к учителю, который уже готов приступить к занятию, — я подумаю, что можно тебе посоветовать.
Пока Нацумэ начинает проверять присутствующих, снова не обнаружив Гоголя, Осаму размышляет, какие стихотворения ближе ему и какие будет уместно дать Чуе. Он пытается подобрать что-то особенное и запоминающееся, хотя мог бы просто назвать любые, что первыми приходят на ум. Хочется посоветовать что-то, что будет легче разобрать, но в это время и приятно учить.
Всё же, обучение на филологии приносит свои плоды, помогая Дазаю мысленно воспроизводить почти любой стих, который он когда-либо запоминал.
— Да, я опять опоздал, но у меня есть уважительная причина, — в очередной раз, Николай театрально заходит в класс, словно в свой родной дом. — Почините мне аккордеон?
— Обязательно, но в конце урока. Будь любезен, займи свое место, — серьезно говорит директор, возвращаясь к объяснению важных тем.
Осаму даже не пытается вникнуть в содержимое урока, подбирая стихотворения и удивляясь, почему он так аккуратен с выбором. Обдумывать это кажется какой-то отдушиной на данный момент, что-то, за что легко зацепиться и сосредоточиться. На примете есть пару, которые, в какой-то мере, Дазай ассоциирует с собой и своими переживаниями, но уместно ли будет дать именно их? Наконец, приняв решением, он пишет соседу по парте небольшую записку, что гласит:
"Попробуй взять "Романс скрипача" Бродского и "Silentium!" Тютчева."
Накахара читает содержимое клочка бумаги, сохраняя его в своем пенале и благодарно кивает. Пока пианист вспоминал и выписывал стихи с их названиями, Сосэки уже успел завершить теоретическую часть материала и приступить к практической.
Директор раздает каждому ученику тест с общими понятиями, которые изучались ранее. Дазай равнодушно относится к своему результату и руководствуется принципом "что вспомню – то и напишу". У него никогда не было особой тяги к списыванию, наоборот интересно узнать свою настоящую оценку.
Тем временем, Чуя тоже не пытается списать, но очень ответственно подходит к этому тесту. Заглянув в лист соседа, Осаму обнаруживает там развернутое изложение каждого термина, да так, что на бумаге уже места не хватает. И зачем он только расписывает всевозможные тональности, когда сказано дать только сухое обозначение термина?
За такой усердной схваткой, между скрипачом и тестом, крайне забавно наблюдать. Дазай думает, что рыжий всё время на своем домашнем обучении ждал этого момента.
По истечении времени, данного на заполнение листа, директор собирает тесты, обещая огласить результаты на следующем занятии. Пианист и заметить не успел, как быстро протекло время урока.
— Справился с тестом? — слушая победный тон Чуи, хочется искренне его похвалить.
— Ага, а ты, вижу, претендуешь на звание лучшего ученика в этом классе, судя по объему написанного, — смотря перед собой и улыбаясь, Дазай выходит из кабинета.
— Та нет, просто оказалось, что неплохо всё выучил, — поворачиваясь к собеседнику и наблюдая легкий румянец на его скулах, Осаму склоняет голову вправо и просто говорит:
— Молодец, горжусь.
Скрипач останавливается, выискивая в глазах пианиста оттенок насмешливости, но его поиски обречены на провал. Какое-то время он смотрит на пианиста, словно встретил его впервые.
— Ох, как хорошо, что я нашла вас! Как прошел урок? — Коё подходит к ученикам, держа в руке стопку нот.
— Всё в порядке, результаты диктанта на следующем занятии будут, — на автомате говорит Чуя, переводя взгляд на преподавателя.
— Хорошо, я вам сообщить хотела, что актовый зал завтра будет свободен к пяти вечера, так что приходите репетировать. — Озаки, дав ученикам распоряжения, прощается и заходит в кабинет сольфеджио.
Ученики довольно покидают кабинеты, посмевшие пленить их в пятничный вечер. Сейчас школа напоминает затихающий дождь.
— Когда в библиотеку снова сможешь пойти? — Накахара прерывает молчание, сопровождающее их на пути вниз по лестнице.
— Не знаю, в воскресенье, скорее всего. А тебе когда этот доклад сдавать?
— В следующую среду, но те книги, которые ты посоветовал мне взять – очень помогают, — радостно произносит Чуя. — Считай, уже половина готова.
— Я рад, — кивает Дазай, надевая верхнюю одежду и выходя из школы. Он раздумывает, стоит ли предложить скрипачу вместе пойти домой, пока не замечает машину, ожидающую рыжего. — Тогда, до завтра. Пока.
Осаму снова корит себя за то, что из раза в раз продолжает забывать, насколько они с Чуей разные. Последний никогда не акцентировал на этом внимания, тут дело касается восприятия пианиста.
На улице совсем темно и приходится светить себе под ноги, чтобы хоть что-то увидеть. Редкие фонари, встречающиеся на пути, мигая, проливают свет на дорогу, помогая Дазаю обходить шумные компании. Вместо пьяниц из темных районов, шатена начинают догонять собственные мысли, насквозь пропитанные навязчивыми идеями и обреченными выводами. Он знает, к чему это приводит. Даже слишком хорошо.
Заходя в квартиру, он понимает, что пришел зря.
— Вернулся, мой дорогой! — агрессия, сосредоточенная во взгляде родителя, ничего хорошего не предвещает. — Проходи, поговорим о кое-чём любопытном.
Осаму, привыкший сохранять напускное спокойствие в таких ситуациях, молча проходит на кухню и замирает. Его старый дневник, который хранит записи годовалой давности, лежит открытым.
— Объясни-ка каждое слово здесь, — отец грубо пихает сына в направлении стола, указывая в лист. — Что значит
"Мои родители – ужасные люди, и я не хочу повторить их судьбу"?
— Судя по всему, мое мнение, — ядовитым тоном отвечает Дазай, пробегая взглядом по тексту на странице. — А тебя совсем не заинтересовало, как хорошего родителя, что значит
"Я ненавижу себя так сильно, что сводит кости."?
— Да как ты смеешь?! — отец громко бьет кулаком по столу. — Воспитал никчемного нытика, который только и умеет жаловаться. И то, только в письменной форме, да?
— Да, меня ведь воспитал отличный отец, который смог сохранить семью и достойно обеспечить своего ребёнка. — при этих словах Дазай улыбается, точно зная, что говорить, чтобы потом пожалеть.
***
Саднящие раны по всему телу и десяток принятых таблеток, что первыми попались под руку. Вот исход недавнего конфликта. Шатен тихо лежит в пустой квартире, которую отец покинул в порыве эмоций. Было бы отлично, если бы он не вернулся, но он точно скоро придет снова. Ченси забилась в каком-то уголке, прячась от громкого шума.
Даже не удивительно, — каждый раз одно и то же. Осаму смотрит в потолок и знает, что у него нет выхода. Формально есть, но до него надо дожить, а жить совсем не хочется. Даже писать очередную заметку нет никакого желания, ведь это жалко.
Но после себя и оставить-то нечего. Дрожащими пальцами, Дазай открывает заметки на разбитом телефоне, пытаясь сосредоточится на записях.
про исчезновение несуществующих
одиннадцатая заметка в этой папке — моя одиннадцатая попытка самоубийства.
более чем уверен, что это незначительно. просто люблю число одиннадцать. плюс одна попытка в копилку.
мои родители ведь не смогут организовать достойные похороны. у них не хватит денег. было бы неплохо, именно не умереть, а исчезнуть. словно никогда и не существовало.
есть надежда, что я умру. всегда есть.
десяток принятых таблеток сейчас — смехотворная мелочь в сравнении с пятьюдесятью двумя во времена моей первой неудачной попытки. ну что ж. будет забавно, если не проснусь, хотя блять, и так ясно, что проснусь.
