tainted human

— Осаму, я крайне разочарован. У вас есть уважительная причина? — дополнительное занятие в субботу проходит для Дазая неблагоприятно из-за несделанного заранее проекта. — Нет, я просто не выполнил, — у пианиста закладывает уши, и он слышит себя, словно находясь под водой. — Очень жаль, что вы не выполнили, — учитель размашисто ставит плохую оценку. — Если кто-нибудь ещё пришел без готового задания – просто сразу дайте мне свои дневники. Поникший Осаму занимает свое место и прожигает взглядом запись, сделанную учителем. Если родители увидят это – он снова легко не отделается. Последствия вчерашнего решения не заставляют себя долго ждать. Шатен на постоянной основе испытывает слабость с тошнотой, но терпит — он сам сделал это с собой. Когда занятие подходит к концу, Дазай поднимается и сразу же хватается за край парты от помутнения в глазах. Этот день просто не может стать хуже. Чтобы не сталкиваться с отцом лишний раз, Осаму взял ноты сразу с собой и теперь открытым вопросом остается: как скоротать пару часов до занятия с Чуей. Скорее всего, придется пойти в ближайший парк и просто сидеть на лавке, дожидаясь пяти вечера. Библиотека именно сегодня, по самому счастливому стечению обстоятельств, закрыта на санитарный день, так что туда доступа нет. Погода сегодня соответствует настроению пианиста: сильный, холодный ветер и пасмурное, затянутое облаками, небо. Те самые условия, при которых подхватить простуду представляется максимально простой задачей. Парень идет вдоль дороги, смотря себе под ноги. Сквер, находящийся недалеко от музыкальной школы – лучшее место, чтобы дождаться начала занятий. Здесь комфортно и практически безлюдно. Присаживаясь на ближайшую лавку, Дазай перечитывает свои вчерашние записи и тихо смеется. Как же комично. Подавляя очередной приступ тошноты и не имея даже воды под рукой, Осаму пытается подумать о чем-то конкретном, чтобы отвлечься. К его удивлению, первое, что приходит ему в голову – рыжеволосый музыкант. Дазай думает о нем, не как об объекте зависти, а как о чем-то далеком и прекрасном. Что-то во времяпрепровождении с ним определенно цепляет. Пианисту совсем не хочется хвататься за Чую, как за спасательный круг, и он точно не хочет общаться с ним, исходя только из эгоистичных побуждений. Ему хочется узнать Накахару лучше; узнать, какую музыку он слушает и какие фильмы смотрит. Поинтересоваться его хобби и различными достижениями. Просто пообщаться и узнать о его предпочтениях. Но с другой стороны, Дазай понимает, что это общение априори не возможно. Они слишком разные, словно с разных полюсов. Может, Чуя и не замечает их разницы, начиная взглядами и заканчивая материальным положением, но Осаму заметил. Кто-то говорил, мол, противоположности притягиваются? Странное утверждение. Где точка соприкосновения, в таком случае? В подобных взаимоотношениях всегда придется идти на компромиссы и использовать эмоциональный интеллект, входя в положение другого человека. Пианист, погрузившись в свои мысли, вздрагивает, когда к его ноге что-то легко прикасается. Милый кот с грязно-белой шерстью ластится к парню, просясь запрыгнуть на колени. Дазай мягко убирает руки, освобождая место для любвеобильного животного. — Замёрз, малыш? — Осаму аккуратно прижимает кота к себе, укутывая его в подол своего пальто. Это официально можно считать самым приятным моментом за сегодня. Ведь вся жизнь шатена состоит из тёмного фона и редких светлых мгновений. Если бы не эти мелочи и его умение им радоваться — он не знает, как бы держался на плаву. Дазай все понимает и чётко осознает свое неблагоприятное положение. Неужели, всё, что он может – это задвигать дерьмо на край покалеченного сознания и довольствоваться неведением истины? Если хочет сберечь остатки своей психики – да. — Ну что ж, в таком случае терпи, иногда истери, но на большее и не смей рассчитывать. — тихо говорит самому себе Осаму, слушая умиротворенное мурчание кота. Атмосферу уюта, согревающую двух одиноких путников, прерывает входящий звонок. Пианист нехотя достает телефон, и его догадка подтверждается – звонит мать. — Привет, сынок. Ты как? — Я.. — нет даже смысла пытаться ответить на очередной вопрос, заданный для приличия и поддержания статуса "заботливой мамочки". — Я чего звоню-то, папа мне рассказал о твоих записях, — тон голоса матери звучит спокойно, но с предъявой, — ты действительно так считаешь? — Нет, это старые записи, которые я писал на эмоциях, — Дазай прикладывает руку к глазам, прекрасно понимая, что она говорит только о строке про родителей. — Ладно, но послушай.. Мы ведь столько в тебя вложили, и получать такие неприятные слова в свой адрес очень больно. Так ещё понять можно, если бы ты прямо нам об этом сказал, а ты просто жаловался страницам какой-то тетрадки. — Да, я понимаю, — ни чёрта он не понимает, но знает как себя вести в подобных ситуациях, — Извини меня, пожалуйста, такого больше не повторится. Я был не прав. — Я очень недовольна твоим поступком, но прощаю тебя, — голос родителя звучит удовлетворенно, — ты ведь мой единственный сын, правда? — Да, — выдыхает шатен, желая закончить этот диалог как можно скорее. — И перед папой извинись, а то он и так на нервах весь, ладно? — Обещаю. Мать кладет трубку, оставляя сына смотреть на асфальт, словно ища у него поддержки. Его глаза начинают печь, и он спешит отвлечься хоть на что-нибудь, запрещая эмоциям выходить наружу в виде позорных слёз. Милого кота так и хочется покормить. Обычно, Дазай носит с собой в сумке пару упаковок корма, но сейчас они закончились. Как раз будет уместно пойти в магазин за водой для себя и едой для кота. Дорога в ближайший универмаг занимает примерно десять минут. Быстро дойдя до магазина, парень ходит между полок, выбирая вкус паштета и самую недорогую бутылку воды. — Недостаточно средств, — говорит продавец, смотря на аппарат терминала. — О, — выдыхает Осаму, — я положу всё по местам, извините. Сегодня явно один из самых неудачных дней за всю его неудачную жизнь. Пианист возвращается к коту в ещё более скверном настроении. В горле стоит ком, а его челюсти плотно сжаты. Коту не так уж и важна сейчас еда, он счастлив просто вниманию в свою сторону, но шатен чувствует себя максимально подавленно. Это состояние усугубляется, когда животное уходит под дерево, словно ведя парня за собой, и показывает ему маленький выводок своих котят. Дазай оседает коленями на холодную землю, смотря на этих беззащитных существ. Кот, оказавшийся кошкой – их мама, которая заботливо подходит к детям, чтобы разбудить и покормить их. Картина происходящего выглядит настолько хрупкой и Осаму понимает — это может стать спусковым крючком для его истерики. Когда до него доносится обеспокоенный звук мяукания кошки, которая не может разбудить, судя по всему, уже умершего, котёнка – шатен издает сдавленный всхлип. Он не может более за этим наблюдать, не может позволить себе рыдать из-за резко нахлынувших эмоций. Дазай поднимается с колен и стремительно направляется к музыкальной школе. По пути он смотрит вверх, на затянутое серыми облаками небо – так сдерживать слёзы проще. Нужно срочно заменить эту разъедающую боль внутри, абсолютно любым воздействием снаружи. На деле – ты просто усугубляешь свое положение, смешивая моральную и физическую боли вместе. Он знает, что проблемы не решатся, и он делает себе только хуже. Но это всегда приносит фальшивое облегчение, словно ты меняешь боли местами и появляется аспект, на котором можно сконцентрироваться больше. До аккомпанемента остается пятнадцать минут, он успеет. Наспех здороваясь с вахтершей и оставляя верхнюю одежду в гардеробе, Осаму идет в кабинку уборной. Действия, которые он собирается совершить, уже настолько плотно вошли в привычку, что избавиться от неё представляется невозможным. Расстегивая небольшой карман внутри рюкзака, Дазай достает прямоугольную упаковку с лезвиями. Выуживая одно, он внимательно изучает форму острого изделия, словно видит его впервые. Убирая потрепанные бинты с левого предплечья, шатен рассматривает свои изуродованные руки, усеянные не только шрамами, но ещё и фиолетово-бордовыми синяками после вчерашнего инцидента. Он и впрямь жалкий. Если снова сделает это, то будет поддерживать этот статус. При первом порезе – он убеждает себя, что на ощущениях нужно максимально сконцентрироваться и ему точно станет легче. Равнодушная до грубости, левая рука вновь перечеркивает все старания времени. Металлическая заточенная часть инструмента с легкостью рассекает бледную кожу, оставляя за собой тонкие кровавые нити. Это ощущается как уравновешивание своих страданий. Расслабление, всегда приходящее в такие моменты, сегодня медлит. Осаму говорит себе, что заслуживает этого, делая всё больше разных по глубине порезов. Шрамы останутся вечным воспоминанием тех времен, через которые он пройдет. Если пройдет, конечно. Время вышло, ему пора идти на репетицию. Вопросы о том, как он собирается играть и смотреть в глаза Чуе, начинают неприятно зудеть в мыслях, заставляя привести их к ответу. Дазай туго обматывает предплечье белыми бинтами, вновь стараясь сосредоточиться на текущей задаче. Он умывается ледяной водой и смотрит на свое отражение. Слишком отвратительное и нежизнеспособное. Пианист выходит из уборной и направляется в концертный зал, пытаясь надеть маску спокойствия. Не хочется открывать эту дверь, садится за фортепиано и позволять напарнику видеть себя в таком состоянии, но это его обязанность. — О, привет, — Накахара уже стоит на сцене, листая ноты и готовясь к репетиции, — я тут смотрю, как дальше меняется мелодия и насколько трудно нам будет её учить, — когда скрипач обращает взгляд на Осаму, который молча занимает место перед своим инструментом, он обеспокоенно спрашивает. — Эй, ты в порядке? — Да, а ты как? — ответные вопросы это что-то наподобие защитной реакции и маневра для отвлечения внимания. — Ты себя нормально чувствуешь? — с Чуей подобное не работает, нужно запомнить. — Ты очень бледный, у тебя что-то болит? — Всё нормально, — голос шатена, холодный и стылый, разве что льдинками не разлетается. — давай приступим к делу. И пианист резко начинает играть свое вступление. Сначала рыжий пытается подстроиться, но подстроиться под фальшивую, потерявшую ритм игру – безнадежное дело. — Слушай, давай ты просто повторишь свою часть по нотам и мы… — Заткнись, пожалуйста. — Дазай грубит больше от бессилия, пытаясь услышать свою игру сквозь заложенные уши и попасть по клавишам дрожащими пальцами. Он пытается снова и снова, раз за разом ошибаясь и начиная заново. У него не выходит, он не способен даже на это. Боги отвернулись от него, стоило запомнить. Чуя молча стоит где-то в стороне, недоуменно наблюдая за отчаянными попытками пианиста сыграть свою часть. Последний не волнуется о том, как он сейчас выглядит – он должен выполнить свою задачу. Осаму проклинает каждую случайно задетую клавишу и чувствует, как успешность этих попыток постепенно угасает. Он пытается взять более медленный темп, но механическая память рук подводит его ещё сильнее. — Чёрт, — тяжело выдыхает он надтреснутым голосом, прижимая руки к глазам. Стыдно не только перед самим собой, но и перед растерянным скрипачом. Вдруг, шатен слышит звук легкого удара скрипки о крышку рояля. Он уверен в том, что Накахара собирается покинуть зал. Но пианист никак не ожидает, когда его окутывает знакомый малиновый запах и крепкое объятье с правой стороны. — Всё в порядке, ты не должен играть, — мягкий голос Чуи звучит успокаивающе, находясь слишком близко. — не стоит так истязать себя, Дазай. Наверное, он нуждался в этих словах и объятьях всю свою жизнь. Осаму пытается унять дрожь во всем теле и обнять скрипача в ответ, чтобы не причинить ему боль. Задерживая дыхание и в очередной раз пытаясь не заплакать, шатен, прижимаясь к чужому телу, тихо говорит: — Чуя, я так устал.