***
Тошно. Холодно. Противно. Осаму часто моргает, пытаясь восстановить зрение. Обстановка вокруг чужая, но выглядит знакомо. Парень аккуратно приподнимается, осматриваясь вокруг. Квартира матери. И какого чёрта он здесь? В ушах стоит шум, пока взгляд медленно проясняется. На полу разбросаны мятые бинты, полупустые упаковки таблеток и странные плотные верёвки, отдаленно напоминающие петли. Резкий запах гнили и сжатый воздух заставляют промежутками задерживать дыхание. Тусклые лампы мигают где-то в коридоре, помогая на секунду разглядеть клочок помятой бумаги, прикрепленный к ладони. Когда парень подносит руку на уровень глаз, он видит записку, написанную неровным почерком. Пытаясь вникнуть в суть написанного и осознать хоть малейшую часть происходящего, ему удается разглядеть строки: где настоящее? вот оно. оно уже прошлое. из будущего в настоящее и затем в прошлое. почему так быстро? где я среди этих трёх разделений? я не успеваю. всё настоящее становится прошлым. всё проходит. кроме сквозняка внутри. Стук в дверь. Дазай обнаруживает, что видит себя со стороны. Себя, такого маленького и хрупкого, идущего в коридор. Мальчик аккуратно огибает комнату взглядом, подмечая всё, кроме старшей версии себя. Позиция видения меняется: вот уже сам Осаму идет к двери. Он интуитивно знает кто пришел и понимает, что сейчас будет. Он знает, что не может не открыть. Далекий от трезвого состояния отец хочет разбудить где-то спящую мать. Шатен слышит себя словно под водой, пытаясь переубедить родителя. Щелчок. Неприятные, обвиняющие, отвратительные слова, льющиеся в сторону сына. Он не осознает услышанное, пристально смотря в одну точку. События ускоряются, и он снова смотрит на всё со стороны. Кулисы поднимаются — влетает проснувшаяся мать. Защищает ребёнка от слов отца и выгоняет его в комнату. Тонкие стены позволяют слышать каждое взаимное оскорбление двух не особо нормальных людей. В какой-то момент парень слышит сдавленный писк из кухни: "Осаму". Взгляд со стороны позволяет видеть эту дешёвую драму, этот изломанный театр в самом неприятном ракурсе. Отец душит мать. Маленький ребёнок пытается что-то предпринять, по иронии судьбы, влезая между родителями, делая метафору на общее происходящее. Сам Дазай не может даже пошевелиться, продолжая с ужасом наблюдать. Время медленно растягивается, события запоздало доходят до разума. Пока три взгляда резко не устремляются на него. Глаза, налитые кровью и до краев наполненные яростью. В них различается лишь слепая ненависть и желание навредить окружающим. Глаза, с подтеками туши под ними и иррациональным страхом внутри. Там сквозит лишь желание спрятаться и оказаться в безопасности. И глаза, готовые заплакать, но не позволяющие себе этого. Взгляд испуганный и загнанный, но их обладатель не боится за себя. Он боится громких криков, пьяных людей и действий, к которым они прибегают. Дазай пытается перестать смотреть, но зрелище плотно приковывает к себе. Когда парень словно теряет возможность моргать, а лица трёх людей перед ним искажаются в ликующие улыбки, парень резко вдыхает. — Тише-тише, это всего лишь сон, всё в порядке, — пока шатен пытается отдышаться, успокаивающий голос и заботливые прикосновения помогают ему прийти в себя. — Я рядом, всё в порядке. Осаму лишь крепче сжимает глаза, отгоняя осколки воспоминаний этого сна. Это то, что он хотел вспоминать меньше всего. Таких инцидентов, возраждающихся в памяти из раза в раз в виде бесформенных сновидений – бесчисленное множество, но именно прошедший заставляет ещё глубже вспомнить свое детство и то огромное количество неприятных эмоций. Чуя аккуратно протягивает Дазаю стакан воды, параллельно прикладывая руку к его лбу, отмечая вновь поднявшуюся температуру. Пока Накахара уходит на кухню за лекарствами, шатен бегло осматривает комнату и свои ладони. Он никогда не хотел, чтобы его видели в подобные моменты. Когда он слаб и близок к тому, чтобы расплакаться от бессилия. Ему по-прежнему стыдно за свои, пускай и не контролируемые, эмоции. Постепенно принимая действительность и пытаясь выйти из прострации, он приподнимается и берет из рук Чуи жаропонижающее. — Прости, что разбудил тебя, — голос Осаму звучит надтреснуто, а его руки подрагивают. — Перестань, — сонный, но не раздраженный Накахара ставит пустой стакан у изголовья кровати. Снова кутаясь в одеяло, он гладит каштановые волосы Дазая, помогая тому вновь уснуть. — Если тебе будет плохо, то обязательно разбуди меня.***
Благодаря вездесущей заботе Чуи, Осаму медленно, но уверенно начал выздоравливать. Пусть весенние каникулы и были проведены дома, но зато в компании с внимательностью Накахары, теплым пледом и практически непрекращающимся мурчанием кошки. Жизнь Дазая постепенно возвращается в привычный ритм и он всё же благодарен тому отдыху от всех обязанностей. Сейчас, находясь в музыкальной школе, он чувствует, что соскучился за этой атмосферой. Репетиции оркестра олицетворяют собой понятие грандиозности. Осаму не может перестать восхищаться этим единым духом музыки, совместной работой большого количества людей, результат которой поражает до глубины души. Из целого десятка скрипачей, его внимание цепляет только один. Бесконечно можно смотреть на три вещи: как горит огонь, как течет вода и как Чуя увлеченно играет на скрипке. Сосредоточенный взгляд, смелые движения и уверенность в правильности создаваемой мелодии. Его инструмент так дополняет его натуру: импульсивность, резкость, но при этом умеренность и неторопливость в нужные моменты. Дазай не уверен, как ему следует не отвлекаться от своей партии, когда впереди эта рыжая макушка, так и приковывает к себе внимание. После пары укоризненных взглядов Мори, призывающих быть внимательнее, Осаму всё же справляется с фортепианной игрой, которая придает общей мелодии черты утонченности. Репетиция проходит в неспешном темпе, в конце преподаватели лично обращаются к каждому ученику, давая им рекомендации по поводу игры. Пианист спешит выйти в коридор, понимая замечания Огая только по одному его взгляду. Накахара же задерживается, усмотрительно кивая словам Коё. — А у меня есть предложение! — как только скрипач выходит в коридор, то сразу же подходит к Дазаю, ненавязчиво перебирая между пальцами ключи от машины. — Может в соседний город на ночь смотаемся? Трепет от такого предложения, от новых впечатлений, от ночной поездки так сильно охватывают Осаму, что он на секунду пытается вспомнить, как нужно говорить. Всё это время ему так не хватало просто Чуи и его спонтанных предложений. Дазай отвечает счастливой улыбкой и уже спешит скорее покинуть здание музыкальной школы, предварительно взяв скрипача за руку. Вспоминая их прошлую поездку, такую далекую и так плотно застрявшую в памяти, Осаму отвлекается от настоящего. Тогда было до жути непривычно, что человек рядом желает помочь и помогает просто так. То время было таким мрачным, холодным и серым. Череда отвратительных событий, в итоге окончившаяся неожиданно и наилучший образом. Будто фраза "самое тёмное время наступает перед рассветом" материализовась. Должно быть, тот вечер и та поездка положили начало концу взаимоотношений просто двух партнёров по аккомпанементу. И спустя множество отрицаний и непринятий это привело Осаму сюда снова. И теперь, это по-прежнему чувствуется потрясающим и захватывающим дыхание, но ощущения недостойности и смущения окончательно пропали. Чуя что-то размеренно рассказывает, играет радио и слышен шум дороги. Это сочетание звуков действует на Дазая успокаивающе и он засыпает пару раз, не смотря на свое желание видеть каждую деталь ночного города. Когда он открывает глаза, то обнаруживает, что скрипача нет рядом и они остановились где-то за городом, у бензоколонки. — Доброе утро! — Накахара протягивает Осаму хот-дог и кофе. — Голоден? — Да, спасибо. А где мы? — Совсем скоро будем на месте, — скрипач свееряется со стрелкой часов. — Успеваем. — К чему? — шатен не уверен, что понимает о чем идет речь. — Увидишь. Ночные заправки ощущаются иначе. Еда там вкуснее, чем где-либо, а огни светят ярче привычного. Легкий утренний шлейф тумана погружает окружение в приятную свежесть и позволяет освещающим фонарям выбиваться из этих объятий. Но Дазай заинтересован совсем не пейзажем за окном, его взгляд прикован к Чуе, который так умело ведет машину вдоль пустой дороги. Каждый раз, когда Накахара прибавляет скорость, Осаму задерживает дыхание и позволяет пустоте где-то в районе живота стать основным ощущением. Под приятную песню, играющую по радио, Дазай более чётко начинает осознавать значимость скрипача в своей жизни. Именно Чуя скажет ему о тех вещах, которые могут быть не очень приятны. Он поднимет трубку, когда бы Осаму не позвонил. Он обратит внимание на его мечты, прикладывая все усилия, чтобы те сбылись. Чуя способен успокоить его в самые волнующие моменты жизни. Он будет крепко удерживать и будет рядом, подавляя чужую дрожь своими объятьями. Именно Чуя придет к Дазаю, пока тот будет болеть. И он не будет волноваться о собственном здоровье, забываясь в своей искренней заботе. И только он отвезет его домой или в любую точку мира. Совсем не замечая обстановки за пределами машины, Осаму удивляется, когда видит улицы другого города. Здесь тихо и спокойно, люди только просыпаются и встречают раннее утро. — Давай здесь, — Чуя внимательно осматривает всё окресности и останавливается возле случайного многоэтажного дома. Дазай не особо понимает, почему здесь и что здесь, но послушно следует за Накахарой. — Скажи любую цифру от сорока пяти до ста семидесяти трёх, — скрипач с готовностью подносит руку к домофону и ждёт пока Осаму скажет номер. — Сто шестедесят шесть, — Чуя набирает номер квартиры и звонит, явно надеясь на лучший исход. — Да? Кто там? — после нескольких гудков доносится из динамика домофона. — Я, — рыжий жмурится, использовав самый тривиальный метод попасть в чужой подъезд. При щелчке входной двери, он задорно подмигивает Дазаю, придерживая её для него. Пытаясь приберечь общий смех до лифта, парни заходят внутрь. Как только они оказываются в лифте, пианист не может прекратить заразительно смеяться и мотать головой. — Рано радоваться, нужно, чтобы открыто было! — Чуя, я так обожаю тебя, — Осаму неосознанно выдыхает эти слова во время порыва их общего смеха, пока они поднимаются на последний этаж. Накахара лишь улыбается и продолжает твердить про то, что сделана только часть дела. Перегородка между последним этажом и крышей оказывается открытой. Скрипач жестами призывает вести себя тише и победно улыбается, обнаружив, что выход на крышу находится в свободном доступе. Он аккуратно залезает наверх и протягивает Дазаю руку, помогая взобраться. Высота – это то, что заставляет сердце биться чаще, умело перехватывает дыхание и позволяет посмотреть на привычную обстановку с совершенно иного ракурса. Шестнадцать этажей разделяют расстояние до земли, и пока Осаму пытается рассмотреть каждую доступную деталь отсюда, Чуя уже устраивается на той стороне крыши, с которой лучше всего видно рассвет. Возвышенный вид города сверху выглядит просто невероятно. Пианист обходит почти каждый уголок крыши, осматривая и запоминая всё, что только способен увидеть. Когда он всё же садится рядом с Накахарой, тот привычно облакачивается на него. Весна заявляет свои права на владение природой более уверенно, позволяя солнцу всходить чуть раньше. Встречать рассвет на случайной крыше в другом городе — определённо лучшее, что могло произойти холодным апрельским утром. Оставшиеся звёзды переливаются и постепенно угасают, едва завидев первые лучи восходящего солнца. Ласточки кружат в небе и поют утренние баллады, пока Чуя пытается равномерно поделить с Дазаем свою куртку. Пронизывающий холод явно не желателен для только выздоровевшего Осаму, но это кажется мелочью по сравнению со значностью момента и красочным пейзажем перед взором. — А может, мы бы могли попробовать выучить что-нибудь для аккомпанемента и добровольно предложить свое выступление на том концерте? — очередная спонтанная идея звучит неплохо. Осаму отводит взгляд от рассвета и улыбается. Он знает, что у них и так совсем нет свободного времени, но желание снова выступить вместе с Чуей превышает. Ответ на свой вопрос Дазай знает уже тогда, когда различает во взгляде скрипача оживленные нотки, словно озвученная идея является слишком гениальной. — А давай!