For better or worse

Открывая глаза, из сплошной темноты он ярко чувствует свет. В непонятных обстоятельствах доносится незнакомый голос. — Очнулся? Прекрасно. Ох, в таких условиях мне ещё не удавалось работать. Томо не понимает, где он и что происходит, но руки плотно сковывают наручники. Перед глазами маячит непонятный человек. «Сёгунат? Дожил…» — Эй, что происходит? Кто… вы? — возмущается Томо, не узнавая голос нечёткого силуэта совсем. — Нет повода беспокоится, можешь звать меня своим рассудком? — Ты — совесть? Высокопарно, — усмехается парень, щурясь в последних попытках рассмотреть собеседника. — Перестань. Считай, что я ненадолго твой аналитик, — странный мужчина, образ которого до сих пор непонятен взгляду, проходит вокруг его стула и пару раз хлопает в ладоши. Томо ничего не видит, кроме пустоты. — Что за… — Потерпи, сейчас всё увидишь сам. У меня мало времени, оригиналов даже я ещё не реабилитировал. Ему усмехаются. Видно, что с недоверием и ожиданием подвоха. — Будь добр, ущипни меня, «совесть». Я, верно, сплю. — Да что ты. Твой друг — уж точно. — Кадзуха? Ты что-то с ним сделал? — Прекрати уже беспокоиться, говорю же: я не злодей. Напоследок произносит мужчина. Что-то щёлкает. — Покажу тебе кое-что. Способность нормально видеть в этой темноте даётся Томо спустя пару секунд. Он видит родную страну, улочки, людей и… Там на сотнях кадров — Кадзуха. И от его выражения лица — это может разглядеть только Томо, — хочется немедленно отшатнуться. Улыбаясь природе, себе, другим людям, его ронин скрывает в себе глубокую тоску. Отворачиваясь на мгновения от собеседников, вытирает глаза или кусает губы. Возвращает на место слетающую маску и прикрывает это всем, чем можно: словами, переходами на другие темы, жестами. Особенно часто его сердце вновь и вновь невидимо разбивается, когда инадзумцы расспрашивают его о… Кадр второй, третий. Будто бы в душе у него далеко сокрылась печаль и… утрата? Судя по всему, ужасная. Такая, когда теряешь что-то ценное по жизни, что не можешь вернуть. Что отзывается в воспоминаниях болью и отторжением, а вместе с тем — и с тягой помянуть ушедшее. Усопшее. Пятый, шестой. У Томо сжимается сердце и скручивается всё внутри. С кем бы Кадзуха не разговаривал, кому бы не улыбался — безмятежность эта лживая. Как будто скорбь уже живёт вместе с ним. Как будто ронин не может по-другому: отпустить всё радоваться миру вокруг, подобно своей лёгкой сути. И с заботой о чужих переживаниях — врёт, врёт. Врёт уже тридцатый кадр подряд. Перед Томо ему бы не удалось соврать. — Понимаешь теперь, в чем суть? — внезапно произносит голос позади. Привыкнуть к нему непросто, потому мечник вздрагивает. Пялится на этот неясный силуэт, но смутными догадками не делится. Всё равно они — пока очевидные образы. Его взор возвращается будто бы на экран жизни выходца клана Каэдехара, и застывает там, когда картинка снимается с паузы. События стремительно пролетают перед глазами потоком тревоги и сочувствия. Множество чужих воспоминаний, одно другого хуже, пугает. Томо уже думает о том, как бы эта пытка прекратилась, когда последний отрывок выбивает из лёгких весь воздух и ставит перекладину поперёк горла. Он шокирует, он пугает. Он ужасен. Кадзуха совершенно один на бессчётном множестве остальных воспоминаний. Абсолютно один, и притворно улыбается разве что для того, чтобы самому не загнуться от жгучих слёз. Только сейчас они уже видимы: реками спускаются по чужим щекам, приземляясь на пол или алое кимоно. Кадзуха и плачет, и кричит, и лежит, бесцельно и пусто разглядывая стены или потолок. Кадзуха сжимает ладонями сердце, обнимает колени, яростно ломает клинком тренировочные чучела. Он… так много всего делает, и всё с болью во взгляде. В движениях и речи. В подсознании, повторяя лишь: «Почему?», «Зачем?». «Томо…» — Том…? О, Кадзуха, — вдох даётся нелегко. Напоминание, что дворцовая дуэль запланирована на завтра, обжигает глаза и доносит правду. И о, Господи. Всемогущий Сегун, святая Селестия. Мечник видит Кадзуху, лежащего ниц над землёй с воткнутым в неё мечом и потухшим глазом бога рядом. Над его, Томо, могилой. Теперь, чтобы прийти в себя, хватает лишь двух минут. Именно тогда парень замечает, что плёнка остановилась. — Это… Исход? — чувствуя слёзы у себя на лице, спрашивает он у аналитика сзади. Впрочем, и так понятно. — Да. — И как изменить? — Вообще, мои прошлые пацие-… клиенты не меняли хода своих судеб. Ни разу. Томо хочется кричать от отчаяния. Или смотреть в пустоту всю оставшуюся вечность. Разорвать себе грудь и вырвать сердце, что мечется между гордостью и дорогим другом. Что болит. И вдруг отчётливо ощущает по-отцовски надёжное и доброжелательное прикосновение к плечу. Голос с мягкой усмешкой в начале на секунду осветляет душу. — Но, как ни странно, ты оригинал. Просыпайся. *** С кровати парень подскакивает. Холодный пот, текущий со лба, смывает внезапную тревогу постепенно и медленно. А тиски, сжавшие сердце, обосновались явно надолго. Слёзы, такие же, как и во сне, застывают на лице высохшей солью. — Кадзуха… — шепчет Томо в страхе. Он поворачивает голову — его друг ёрзает во сне. И, не открывая глаза, бормочет: — Томо… ты собрался на улицу? — А… да. Спи дальше. — Почему так рано? — Каэдехара самозабвенно трется щекой о его ладонь. — Ещё даже солнце не взошло. За окном и правда ещё держится тёмная лазурь. Кадзуха чувствует природу как никто иной в этом мире. — Не беспокойся, я ненадолго, — Томо улыбается и для уверенности (чьей именно?) ерошит чужие волосы. Ронин кивает ему головой и глубже утыкается в одеяло. Вновь засыпает. Ненадолго. Если, конечно, поединок с самим Сёгуном обойдётся ему двумя синяками. Парень подходит к двери, у порога стоит его катана. Чтобы взять клинок ему приходится приложить усилия: не шаркнуть ножнами, не ударить рукоятью по стене. Бесшумно засунуть оружие за пояс. Правильное ли это решение, после пережитой ночи идти на дуэль? Возможно. Томо ведь уже подписался за своё желание сражаться, что выйдет, если он не явится? Народ решит: ещё один пустослов. Обеспокоенные гражданской войной матери выдохнут: одумался. Кадзуха утром проснётся и пожелает скажет ему: «Доброе утро». — Чёрт! — оказываясь за пределами дома, Томо скрипит зубами. Долг или друг? Предательство или бегство? Отказ от мечты, счастье — или же вина, чужие страдания и смерть? Сделать выбор невыносимо сложно. Даже если всё недавнее оказалось сном — просто ли так? Вдруг эти видения — правда горького будущего? Томо даже подумать не мог, что его уход и возможная смерть так сильно заденут чужое сердце. Он, рассказывая свою идею другу, видел его расчётливую поддержку за попытку поднять дух Инадзумы, но также и корил его за «сорвиголовость». Только никогда не демонстрировал печаль, стараясь верить Томо и надеяться на его победу. Клинок втыкается в землю. Парень падает на колени, пытаясь отогнать от себе колебания. Правильно ли он поступает? *** — Один участник отсутствует, Всемогущий Сёгун, — преклоняет колено Кудзё, отчитываясь за предстоящую схватку. Многообещающий бой, кажется, лишился своего главного зрелища. Райдэн в секундной задумчивости командует отрядом досинов, пришедших на дуэль, расходиться. Ни одна эмоция не отражается на лице куклы, и она уходит. — Пустые обещания. Не стоило даже ждать. Райдэн уходит в окружении охраны в свою резиденцию. Дела Архонта не ждут. Сара ненадолго остаётся. Она, конечно, устала гоняться за этими двумя, но знает: Томо бы наверняка проиграл в этой неравной схватке. Он метился на бой в одиночку, потому даже опоры за собой не имел. И, Кудзё уверена, его смерть принесла бы только боль странствующему вместе с ним ронину. — Одумался, — говорит она, глядя на пустой ринг. И даже улыбается. Позже, если их изловят, Томо ответит за свою ложную заявку. Возможно, удастся лишить этих двоих элементальных глаз. Но по крайней мере, будет жив. Правильно ли он поступил?.. Определённо.