Into the Unknown

*** … - Результат? - Возвращению в прежнее состояние не подлежит. - Все настолько плохо? - Разрушено до основания. Шансы минимальны. - Предложения? - Материал есть, можно попробовать выстроить все заново. Но потребуется время. - Прогноз? - Ничего определенного. Если бы у нас было по меньшей мере представление, как все началось… *** Началось все вполне невинно и совсем недавно, вот буквально сегодня днем, когда… …- Хватит! Прекрати, ему же больно!... - Что? Цири, я даже пальцем его не тронул! - Слова, Геральт! Слова, ты же его убиваешь, как и в тот раз… - В тот раз? В смыс… Удар. Короткая вспышка даже не боли – дискомфорта, мазнувшая по скуле. Стеклянно-светлый взгляд, прозрачный, льдисто-холодный. Тихий, беспомощный шепот Цириллы: - Я больше его не слышу… …ну, или не настолько невинно и несколькими неделями раньше. Причина для ссоры, как где-то глубоко и туманно в ведьмачьем сознании (нечеловеческом сердце? несуществующей душе?) догадывался Геральт, была в том, что кое-кто снова не сумел удержать язык за зубами. И да, в качестве исключения из привычных правил неуемной болтливости барда, этим «кем-то» опять был не Лютик. Менестрель вообще ни слова не произнес. Просто молчал и слушал, как Геральт – в очередной раз – срывает эмоции, в отсутствии которых убеждал себя и всех остальных, на том, кому в данной ситуации не повезло подвернуться под руку. Ну, или на ком безопаснее… Потому что в самом деле – повышать голос на чародейку бесполезно, свое холодное «Я тебя не прощаю» ведьмак высказал ей еще предыдущим вечером. На Цириллу – уже поздно, да девочка и без этого сама не своя после кровавого побоища, пусть и старается держаться. В обоих случаях рискованно – кто знает, каких дел могут натворить обладающие Силой две женские составляющие его столь внезапно и странно сложившейся семьи, если, подобно ему, поддадутся эмоциональному всплеску, одна – едва обретя Хаос, другая – толком не научившись подчинять его себе. Ночка выдалась той еще – оставшиеся в живых ведьмаки чтили память павших, сон Цириллы едва ли можно было назвать спокойным, Йеннифер не спала вообще, осталась в лаборатории – готовила чародейские эликсиры, которые намеревалась взять с собой в дорогу, да целебные мази, что должны были помочь собратьям в излечении ран телесных, раз уж травмы иного рода заживлению не поддавались… Потому и не удивительно, что утром в трапезной все собравшиеся были хмуры и немногословны, едва перебросившись друг с другом парой фраз. Ведьмаки намеревались после ухода Геральта, Йеннифер и Цириллы еще ненадолго предаться скорби по ушедшим – в процессе разгребания последствий вчерашней резни. Княжна проплакала почти всю ночь, затихнув только под утро – Геральт проклинал на чем свет стоит свой чересчур чуткий слух, но, не зная, как в этой ситуации помочь Цири, так к ней и не подошел, вместо этого вернувшись в трапезную и забывшись до рассвета коротким сном прямо за столом за недопитой кружкой дурмана. Йеннифер все еще была в лаборатории – наверстывать упущенное для отдыха время чародейке придется уже вне стен крепости… Короче говоря, обстановку веселой и воодушевляющей назвать было нельзя. И появившийся в зале Лютик не вписывался в эту самую обстановку вот вообще никак. И вот все бы ничего, запоздало думал Геральт потом, подгоняя вороную Плотву по промерзшей дороге. Все бы ничего, врал самому себе ведьмак еще через несколько дней, так и не узнав ни от Йеннифер, ни от Цири подробностей того, о чем не удосужился спросить у самого менестреля. Все бы ничего, все могло бы ограничиться молчаливым игнорированием, сдержанным ворчанием или даже – как изначально и рассчитывал Геральт – расставанием на неопределенное время, а то и вообще навсегда, потому как в приоритете защиты отныне Цирилла, а не менестрель, которого приходится вечно вытаскивать из неприятностей. Все бы ничего… …если бы за скудной утренней трапезой Весемир, скупо посвящавший Геральта в детали атаки огненного чародея, не упомянул одной фразы, которую изуродованный ожогом маг проронил, появившись в Каэр-Морхене. «…Замок в горах… так чертов бард не соврал…» Можно было сдержаться. Можно было промолчать – тогда, вот в ближайшие минуты, просто подождать немного. Можно было припомнить, что говорила Йеннифер о Лютике во время встречи в Храме Мелитэле. Хотя бы вот это немногое – можно было? Можно. Разумеется. Тем более для Геральта, всегда считавшего себя воплощением спокойствия – несмотря на то, что некоторые чересчур несдержанные на язык менестрели считали иначе… …вот только этот самый менестрель по несчастливому для себя совпадению выбрал именно тот конкретный момент сразу после слов Весемира, чтобы войти в трапезную. Полусонный, растрепанный, зевающий, какой-то умиротворенный и словно бы светящийся слабой улыбкой даже тогда, когда на лице и намека на нее не было. Нахальный солнечный зайчик, ворвавшийся под своды холодной величественной пещеры и посмевший нарушить ее скорбную мрачность своим мерцающим пушистым теплом. Осмелившийся выглядеть таким раздражающе отдохнувшим, хотя он и без того вчера под столом всю битву прятался, даже носа не показал, пока остальные… …то, что Лютик вполне разумно не стремился раньше времени лишиться головы в потасовке, где и опытные ведьмаки с трудом справлялись… …то, что менестрель все время что-то кричал про яшму, баланс, исправление и возможность верного выбора, пытался ползти к ведьмаку и одержимой княжне, а потом просто ринулся в их сторону наперерез взбешенному монстру… …то, что он – просто человек… Обо всем об этом Геральт не то что забыл – и не вспомнил даже. Не задумался, когда, с грохотом отодвинув скамью, направился к ошарашенному Лютику, высказываясь на тему его бесполезности, болтливости, инфантильности, трусости, отсутствия у менестреля преданности или как минимум элементарной силы воли и наличия неисправимой склонности находить проблемы и втягивать в них остальных, навлекая опасность на ни в чем не повинных Цириллу и послушниц Храма Мелитэле, и это не говоря уже о Весемире и Трисс, которым пришлось противостоять огненному чародею, и так уж и быть, о самом Геральте ведьмак на сей раз умолчит… Высказался. Получил кулаком по лицу – не больно, но как-то… неприятно, что ли. Из-за того, что, во-первых, непонятно за что, а во-вторых, почему-то не сумел вовремя отреагировать и уклониться. Увидел глаза Лютика. Замолчал, запоздало осознав, что что-то здесь не так. Развернулся к братьям и наставнику, по их лицам сообразив, что те как минимум не ждали от Белого Волка подобного рода обвинительной вспышки, а как максимум – явно в этой ситуации были не на его стороне, несмотря на чуждость и неуместность присутствия в крепости барда. Молча проводил взглядом бессловесного менестреля, когда тот, коротко поклонившись ведьмакам и почтительно поцеловав руку Цирилле, вышел из тяжелых дверей трапезной в холодное утро Синих Гор – по-прежнему встрепанный и чуть помятый после сна, но теперь уже далекий от умиротворения, улыбок и тепла… ...пощечина от Йеннифер несколькими минутами позже горела на лице Геральта не в пример сильнее. Чародейка вышла в зал в поисках Лютика, хотела отдать ему охлаждающую и болеутоляющую мазь. На непонимающий взгляд ведьмака пояснила, для чего. На еще более непонимающую тишину несколько недоуменно ответила, что было этому причиной. Посмотрела на присмиревшую растерянную Цириллу, мрачно-непробиваемых ведьмаков, прищурилась, легко прочитав мысли Геральта. Выдала короткое емкое ругательство, сравнив Белого Волка с упрямым и недалеким парнокопытным животным, и сопроводила его звонким аккомпанементом в виде припечатавшейся к лицу ладони. Что ж, недалекость недалекостью, но три вещи в то утро Геральт понял отчетливо. Во-первых, Лютик пойдет с ними. Вне зависимости от своего желания. Ради собственной, в первую очередь, безопасности, а во вторую и последующие – для спокойствия самого Геральта, Йеннифер и Цириллы. Да, даже если барда придется перевалить через плечо и мешком тащить до лошади, а потом привязать к седлу. Максимально осторожно. Не травмируя и без того искалеченной руки. Нужны перчатки, чтобы удобнее было держать поводья. Приготовленная чародейкой мазь утихомирит боль и остановит распространение отмирания пораженных тканей на достаточное время, пока они не найдут целителя – со свежим магическим ожогом Йеннифер справилась бы в два счета, но с незалеченной вовремя травмой лучше искать кого-то вроде Трисс или Нэннеке, хорошо знакомых с человеческой медициной и способных провести необходимое вмешательство без риска утраты менестрелем возможности в дальнейшем вернуться к игре на лютне. Во-вторых, дорога обещает быть нелегкой. И не только в географическом плане, но и вопросе компании тоже. Назвать простой и понятной его и Йеннифер позицию по отношению друг к другу сейчас было бы ложью – жертва чародейки не отменяла ее предыдущего поступка, сделки с чудовищем, что через Цириллу выпустило из Разлома монстров, уничтоживших в схватке собратьев ведьмака. Потребуется время, чтобы хотя бы принять необратимость сотворенного, про «простить» речи пока даже и не идет. Сама Цирилла, несмотря на полученную в стенах Каэр-Морхена ведьмачью подготовку, по-прежнему оставалась ребенком, не осознающим в полной мере собственной Силы и боящимся своих способностей. Поэтому – Аретуза. Чародейская школа, воспитавшая в свое время и саму Йеннифер, и Трисс Меригольд. Защищенное и нейтральное для Континента место под руководством могущественной ректорессы Тиссаи де Врие – по словам Йен, практически ставшей для нее второй матерью, несмотря на то что поначалу их отношения складывались не слишком гладко. Если поторопятся, утверждала Йеннифер, успеют как раз к ежегодному Чародейскому Сбору на Танедде. Заодно и через Элландер проедут, чтобы Лютик… …Лютик. И вот это как раз в-третьих. А если совсем честно, то «во-первых». Ибо – как то ли ведьмачьим своим чутьем осознавал Геральт, то ли еще чем-то, нечеловеческим и несуществующим – ранее требуемой благодатной тишины от менестреля ему теперь достанется с лихвой. Конечно, волочить Лютика через плечо к мирно ожидающим у подножия холма лошадям не пришлось, и привязывать к седлу не потребовалось. Обернувшийся на оклик и остановившийся бард просто забрал протянутую ему ведьмаком целебную мазь, наспех наколдованные Йеннифер мягкие перчатки, и молча последовал за Геральтом. Все так же молча позволил подсадить себя в седло – спокойная покладистая лошадь, раньше принадлежавшая одному из ведьмаков, лишь мотнула головой и фыркнула, когда затянутые в перчатку пальцы легко и осторожно провели по гибкой сильной шее. Без лишних слов менестрель благодарно кивнул Йеннифер, едва заметно улыбнулся Цирилле, коротко глянул на ведьмака. Из светлых глаз исчезла привычная васильковая синева. На Геральта смотрело прохладное пасмурное небо, не собиравшееся ни проливаться дождем, ни проясняться для солнечного света. Без лишних слов. И без нелишних – тоже. Вот тогда до Геральта начало доходить то самое не «во-первых-вторых-третьих», а «в-главных». Вызволив менестреля из Оксенфуртской тюрьмы и впоследствии лаконично извинившись за случай в Кайнгорне, ведьмак решил, что все постепенно наладится, они двое вернутся к прежнему непринужденному общению, а стена между ними – та самая, наличие которой он отчетливо ощутил, остановившись на пороге камеры и увидев не спешащего лучиться радостью при взгляде на него Лютика – однажды все-таки рухнет, если делать вид, что ее нет… Только этой стены не было и так никогда на самом деле. Была пропасть, по обеим сторонам которой они находились до сих пор. Пропасть, через которую бард попытался перекинуть мост – сначала объятием, потом словами, затем действиями. Пусть слабый мост, из тонких веревок и ломких досок, но все же попытался. Это было не возвращением, а проявлением готовности к новому началу… но Геральт этого не увидел. Не услышал. Не понял. Не тогда, когда следовало бы. А когда все же начал осознавать – от его собственных слов, прозвучавших под сводами Каэр-Морхена, края пропасти разошлись настолько далеко, что никакой мост соединить их уже не мог… …Геральт хотел бы сказать, что дошел до этого понимания самостоятельно и сразу – все же он не настолько недальновиден, чтобы не замечать очевидного. Но приходилось признать – во многом, что касалось людей и их взаимоотношений, ведьмак был не то чтобы слеп, скорее… избирательно невнимателен. Человечество всегда являлось той частью его существования, которая обеспечивала работой, расплачивалась скудными мешочками монет, наскоро сунутыми в покрытые кровью и внутренностями очередного монстра руки, провожала за двери с благодарностью в словах, страхом и брезгливостью во взглядах, и сдавленными, наполненными презрением перешептываниями за спиной. Последние три пункта Геральт предпочитал игнорировать – поначалу. Потом, свыкнувшись со всеми неизбежными последствиями ведьмачьей работы, просто перестал замечать. А редкие вспышки сочувствия к пострадавшим от монстров относил на счет побочных действий эликсиров, призванных обострять до максимума все ощущения. Так было проще. Ни к чему и ни к кому не привязываться. Не терпеть чье-то постоянное присутствие рядом. Не слышать учащенного биения чужого сердца в нескольких шагах. Не думать о необходимости спасать от монстра постороннюю жизнь, помимо защиты своей собственной. Если никого нет, значит, некого терять. Так проще. Было. Пока однажды в качестве награды за спасенную жизнь ведьмак Геральт из Ривии не затребовал, решив подыграть Древним Законам, Права Неожиданности – коим стала Цирилла. Пока однажды, столкнувшись с джинном и загадав неосторожное желание, не пересекся с той, с кем связал свою жизнь и судьбу – чародейкой Йеннифер. Пока когда-то – до всего этого – не оказался в поисках работы в Посаде, даже не предполагая, что с ним там случится – а когда оно все-таки случилось, упорно продолжал не понимать, не принимать и по-ведьмачьи привычно игнорировать, потому что это было связано с чуждой, отвергнутой, человеческой стороной его жизни. И вот теперь это самое «случившееся» ответно игнорировало самого ведьмака. Справедливости ради, вынужден был признать Геральт, излучаемая Лютиком благодатная тишина не распространялась ни на Йеннифер, ни на Цириллу. Юной княжне, как заметил ведьмак, достаточно было только пару слов менестрелю сказать, как тот моментально вовлекал ее в разговор, преображаясь на глазах – будто улавливая состояние Цири и настраиваясь на нее. Поначалу короткие и будто неловкие – все же Лютик и Цири были друг для друга почти посторонними – по прошествии дней разговоры становились все оживленнее и продолжались дольше, так что Йеннифер даже приходилось напоминать девочке о другой обязательной стороне их совместного путешествия, обучению контроля над Хаосом и применению полученных знаний на практике. Цири фыркала, Лютик успокаивающе улыбался и ободряюще похлопывал девочку левой ладонью по плечу – правая, покрытая лечебной мазью и ежедневно меняющейся повязкой, в основном была затянута в перчатку во избежание излишнего беспокойства, – и надолго замолкал. И сколько Геральт ни прислушивался, он не мог уловить ничего, кроме дыхания менестреля. Ни привычного бормотания и тихих ругательств, когда при складывании стихов у барда порой возникали несостыковки в слогах и ритме. Ни мурлыкания очередной родившейся в голове мелодии, с уже готовыми словами или без оных. Только короткое «спасибо», когда ведьмак передавал Лютику кусок вяленого мяса, хлеб и флягу с водой – да и то не в словах, а кивке и непонятном взгляде прохладно-серых глаз. Геральт обратил внимание, что менестрель почти не ест. Утренней пайки ему хватало на целый день, а если ведьмаку удавалось поймать в близлежащем лесочке что-то съедобное, так Лютик самые сочные и вкусные кусочки оставлял Цирилле – растущий организм девочки, почти ежедневно изматываемый тренировками чародейского и ведьмаческого характера (приобретенные в Каэр-Морхене навыки ведения боя Цирилле тоже нельзя было терять), требовал подпитки едва ли не круглосуточно. От попыток встревоженной состоянием барда Йеннифер его накормить чем-то повесомее хлеба, пары яблок и воды («Лютик, тебе нужно нормально поесть, иначе откуда силы на выздоровление возьмутся?») менестрель отмахивался вежливо, но непреклонно. Чародейка вздыхала, садилась рядом с ним, касалась одной ладонью его плеча, другую помещала на грудь менестреля, что-то шептала – и ведьмак в такие моменты слышал, как замедляется пульс и становится глубже и спокойнее дыхание Лютика. Геральт догадывался, что в Каэр-Морхене менестрель все же получил какую-то травму – помимо эмоциональной, – сильный ушиб грудной клетки, или даже трещину пары-тройки ребер. Не сказал об этом сразу, а Йен узнала уже тогда, когда возвращаться в Каэр-Морхен и готовить лекарства и отвары было поздно. И теперь – пока они не доберутся до Элландера – могла лишь временно снимать боль. Бард не жаловался. Благодарил – словом, улыбкой, кивком. Разговором. Да, с Йеннифер Лютик общался тоже. Не меньше, чем с Цириллой. Правда, тон их бесед с чародейкой был иным. Если с Цири менестрель чаще сам был похожим на ребенка – любопытным, заинтересованным, любознательным, почти веселым, лишь иногда позволяя себе даже не менторско-наставнический, а дружественно-повествовательный тон, то с Йеннифер все было по-другому. Они – каким бы странным это ни казалось – общались почти на равных. Слабый смертный человек, обладающий ограниченным запасом знаний об окружающем его мире и практически бескрайней фантазией. И могущественная чародейка, прожившая на этой земле не один десяток лет, успевшая забыть о судьбах мира больше, чем кто-либо из людей вообще знал, обладательница Силы, контролирующая Хаос и едва ли раскрывшая свои способности за эти годы полностью. Разные. Несовместимые. Почти невозможные рядом друг с другом, эти двое общались так просто и свободно, как давние приятели. После Оксенфурта… А вот что произошло на самом деле с Лютиком в Оксенфурте, да и вообще после Кайнгорна – помимо сведений, предшествовавших пощечине от чародейки, – Геральт не знал до сих пор. Цирилла помочь не могла – навык чтения мыслей девочка контролировала пока плохо, выбросы, подобные случившемуся в Каэр-Морхене, были редкими и спонтанными. Йеннифер говорить отказывалась наотрез – их общение с ведьмаком и без того нельзя было назвать легким из-за твердого намерения Геральта «не прощать», а во всех касающихся Лютика вопросах чаще всего коротко посылала. К самому Лютику. За ответами. Чего ведьмак, разумеется, не делал. Вот из-за этой самой тишины, уже давно переставшей носить гордое определение «благодатной». Потому что с Геральтом Лютик не разговаривал. Вот вообще. Никак. Утром, пока ведьмак тренировал Цириллу, во время перевязок и болеутоляющих заклинаний Йеннифер – менестрель говорил с самой чародейкой. Днем – с чародейкой и княжной, восстанавливающей силы после размахивания бутафорским мечом, прыжков, упражнений на баланс и уход от ударов. Вечером – в основном с Цири, пока после чародейских тренировок отдыхала уже Йеннифер, разнообразия ради пытавшаяся приготовить нехитрый ужин (иногда у нее даже получалось). В вечерние и ранние ночные часы Лютик рассказывал княжне истории их с ведьмаком приключений, большей частью превращая их в сказки и смягчая неудобоваримые подробности. Смотрел – если ночь выдавалась ясной – на звезды и делился с девочкой легендами, связанными с названиями созвездий. Говорил о живописи и музыке, порой даже что-то напевал – чаще всего мягкие спокойные колыбельные, после которых засидевшаяся допоздна у костра Цирилла быстро засыпала. Обычный человек. Чародейка с четвертью эльфийской крови. Княжна, в которой намешано слишком много. С ними. Не с ведьмаком. Геральт нехотя признавался, что никогда еще не ощущал себя настолько лишним там, где на самом деле должен был быть главенствующим. Может быть, именно поэтому – и вот тут обманывать себя вовсе не имело смысла – он, предварительно убедившись в безопасности спутников, наведывался в любую попадавшуюся на пути захудалую деревеньку или маленький городок в поисках чудовища, на котором можно было сорвать накопившуюся от оглушающей тишины собственную злость… ну, и заработать, разумеется. Чаще всего ему везло – на монстров и на монеты. С тем же, что можно было на эти монеты приобрести – помимо припасов – лучше остальных разбирался, как ни странно, Лютик. Это он, молча забирая у ведьмака вознаграждение, уходил в поселение или городок и так же молча возвращался – чаще всего с едой и травами, а однажды приволок в заплечном мешке новую смену одежды для женской составляющей их странного квартета. Девочки же, безмолвно пояснил он легким пожатием плеч и едва заметной улыбкой в ответ на недоумевающий взгляд Геральта… …это был первый и единственный раз со стороны Лютика за все время их путешествия от Каэр-Морхена, когда менестрель проявил готовность к диалогу. Чуть позже необходимость этого самого диалога дошла и до Геральта. Когда однажды ночью, следя за костром и от нечего делать расставляя по полочкам в памяти все, ранее сказанное Лютиком, ведьмак все же понял смысл интонационного ударения, сделанного менестрелем в одной из фраз во время их встречи в Оксенфуртской тюрьме. «…Вот не надо, нахер, лютикать мне тут, так это не работает! Я. С тобой. Разговариваю!..» Разговариваю. Слова. Люди Искусства, к коим причислял себя – более чем справедливо – менестрель, используют слова для донесения собственных мыслей до других. Обычные люди используют те же самые слова – может быть, только не в таком объеме и не столь красноречиво, – чтобы общаться друг с другом и разрешать недомолвки, пока те не превратятся в нечто куда серьезнее. С Геральтом все это время столь долго находился рядом лишь один человек. Привыкший, подстроившийся, многословный и раздражающий, но понимавший границы своей разговорчивости и знавший, когда следует придержать язык и уступить место тишине. Чаще всего знавший. И потом, несмотря на все заверения Геральтом самого себя, что ему и в одиночестве неплохо, со временем общество барда, его голос, песни и смех стали словно сами собой разумеющимися. Хотя ведьмак, конечно же, скорее бы убил пару десятков чудовищ бесплатно, чем признался самому себе в том, что, оказывается, и от тишины можно устать. Особенно если тот, кто обычно ее нарушал, исчезал из поля зрения Геральта на дни, а порой на недели и даже месяцы, то и дело сворачивая с дороги в прямом и переносном смысле. Иногда разговоры не мешают. Иногда они нужны. Иногда – как сейчас – необходимы. Вот только поговорить им надо было без посторонних глаз и ушей. О том, что касалось только Лютика и самого Геральта. О том, что, леший их раздери, они все-таки не просто ведьмак и бард, путешествующие бок о бок по дорогам Континента, не просто тот, кто мечом творит истории убитых монстров, и тот, кто эти самые истории записывает и поет, порой бессовестно перевирая детали, о том, что они… …кто? Друзья? Но ведь он сам сказал однажды Лютику, что не друг ему. А тот настаивать на обратном не стал. Хотя слово это употребил. Еще дважды. Кем ведьмак все же был для менестреля? Кем тот сам себя считал в отношении Геральта? Все это надо было выяснить. Геральт понимал и другое – разговора не получится. По крайней мере, сейчас и такого, каким он должен быть. Для этого требовалось время, место и, как уже упоминалось, отсутствие чужих глаз и ушей. Да, даже совсем не посторонних теперь Цириллы и Йеннифер… тем более Цириллы и Йеннифер, потому что эти «девочки», как пожал плечами о них менестрель, похоже, выступали единым фронтом на стороне Лютика, ни на мгновение не позволяя барду и ведьмаку остаться вдвоем. Да и, честно говоря, Геральт сам не хотел упускать княжну и чародейку из виду, из соображений безопасности для одной и необходимости тщательно присматривать за другой. Какой уж тут разговор… Поэтому ведьмак ждал. В окрестностях Бан-Арда чародейка намеревалась открыть портал и отправить Лютика в Элландер, в Храм Мелитэле, где ему окажут помощь с полученными травмами. Выбор места портала и количества проходящих через него человек Йеннифер объяснила сухо и просто – перед Сбором на Танедде отслеживание порталов поставлено на максимум, но применение такого рода магии возле чародейской школы едва ли насторожит, главное – подгадать под чью-то еще телепортацию, а лучше если несколько сразу. А чем больше путешественников разом проходят через один и тот же портал, тем больше тратится энергии и контроля Хаоса на поддержание его стабильности – и вот это как раз-таки может привлечь нежелательное внимание. Значит, в Элландер Лютик направится один. Цирилле открывать порталы самостоятельно пока рано – опасно из-за отсутствия полноценного контроля над Силой, пояснила чародейка, а вмешательство самой Йеннифер может только навредить - и потом, это если уж только на самый крайний случай. Княжна в кои-то веки не стала с ней спорить – кажется, приближающаяся перспектива на долгие годы стать ученицей знаменитой школы чародеек заставила девочку всерьез задуматься над совершенствованием уже имеющихся навыков. Ну, чтобы совсем неучем не выглядеть… Вот этого и ждал Геральт. Когда его дочь окажется в безопасности. Когда за ее жизнь можно будет уже не беспокоиться – по крайней мере, не в такой безумной степени, как сейчас. Когда Йеннифер уйдет на этот свой Чародейский Сбор, а Лютик после лечения окажется в Горс Велене, где на приуроченной к Сбору ярмарке наверняка на одном из прилавков обнаружится лютня – не обязательно эльфийской работы, но не хуже. Когда можно будет как бы невзначай спросить у менестреля, что же стало с его прежней лютней – Йеннифер упоминала, что музыкальный инструмент был сломан, но без подробностей. Когда можно будет, наконец, узнать – попытаться узнать – что же случилось с ним самим после того, как в горах Кайнгорна разошлись две дороги. План вроде был простой и невыполнимым не казался. Что могло пойти не так?... …Просьба Йеннифер сопроводить ее на банкет, предваряющий Чародейский Сбор. …Собственный расчет Геральта – на то, что его присутствие может заставить охотников на Цириллу выдать себя. …Оставшаяся в Локсии княжна – вместе с вернувшимся из Элландера Лютиком, что немного утихомиривало тревогу за них обоих, но полного спокойствия все же не внушало. …Пиршество, шикарное на словах, и предполагающее бесконечное фланирование по залу на деле, во время которого Геральт был представлен ректорессе Аретузы, Тиссае де Врие – ведьмак узнал эту статную строгую женщину сразу, даже несмотря на то, что первый раз видел ее измотанной, уставшей, отчаянной, с ног до головы покрытой своей и чужой кровью после Содденской Битвы. Познакомился с другими выпускницами и выпускниками чародейских школ, ныне восседающими возле королей. Увидел тех, кто составлял Капитул и Чародейский Совет – тех, кто обсуждал и решал чужие судьбы на последующий год. С некоторыми даже пообщался – где-то весьма приятно, где-то очень даже напряженно. В который раз решил для себя, что его вопросы подобного рода волновать не должны. …Предательство внутри чародейского братства. Жестокое и страшное, пусть и замеченное вовремя, но не предотвращенное в полной мере, в результате которого Совет и Капитул почти в полном составе были перебиты. …Предательство внутри единых ранее Северных Королевств – черная тень Белого Пламени Нильфгаарда распространилась по Континенту столь стремительно, что для многих заслонила солнце. Для некоторых – навсегда. …Ворвавшиеся в Аретузу банды эльфов и краснолюдов в беличьих шапках – скоя’таэлей, умелых и сильных воинов, движимых ненавистью к человечеству и жаждой проливать кровь, обагрить густо-алыми ручьями прерванных жизней вымощенные мозаичными плитками полы, чистые хрустальные фонтаны, цветущие весенней зеленью парки и хрупкие яркие цветы, виновные лишь в том, что росли на отнятой людьми земле. …Йеннифер и остававшиеся пока еще в живых другие чародейки и чародеи, не примкнувшие к предательству – раненые, умирающие, выдохшиеся, способные противопоставить стремительным мечам и безошибочным стрелам лишь щиты и заклинания. Кого-то сразили точным выстрелом. Кто-то, решив, что собственная шкура важнее, наплевал на выспренние ранее заверения в единстве и свалил через портал. Геральту пришлось включиться в противостояние с чьим-то подобранным чужим мечом в качестве оружия – свои он оставил в Локсии, потому что в противном случае его в Аретузу просто не пустили бы. …Цирилла, проснувшаяся к вечеру от ясного, удушающего осознания того, что где-то близко идет битва не на жизнь, а на смерть. Намеревалась разбудить задремавшего днем барда – но выяснила, что тот и так уже не спал. Одевался, с тревогой глядя в окно и забирая чехол с ведьмачьими мечами. …Они оба – Цирилла и Лютик, оказавшиеся на месте бойни. Цири – сверкая изумрудным взглядом, решительная, рассерженная, яростная, отточенными движениями сломанного древка алебарды надолго выводящая из строя краснолюдов. Лютик – стряхивая с рукава кафтана свечные искры от грохнувшегося рядом канделябра, бледный, напряженный и при этом странно-спокойный, перебросивший ведьмаку его мечи и поднявший с пола краснолюдский сигилль. Противостояние. Выход на террасу. К лестнице. На мост… ***