Into the Unknown

*** … - Ваше решение? «Сроки?» - От месяца до трех, максимум четыре. «Принято» - В таком случае… «Условия те же» - Оплата… «Стандартно» - Тогда… «До связи» - ***ть! «Это было необязательно» - Да твою ж… - Похоже, у вас не складывается общение, а? - Тебе лишь бы посмеяться… - А что еще предлагаешь делать?… *** … - Что нужно будет сделать? - Записать выступление, Куколка. Пусть посмотрят, надо же с чего-то начинать. - Ой… тебе не страшно? - Страшно, солнышко, конечно, страшно. Но сколько ни убегай от страха, все равно догонит. Поэтому, если пока не получается побороть – нужно изучить. А это на бегу не сделаешь. - Ты или слишком отчаянный, Одуванчик, или слишком смелый, или слишком… - Глупый? - Скажем так, безрассудный. Но я все равно тебя люблю и горжусь тобой. - В этом мы похожи. - В смысле, ты тоже любишь себя и собой гордишься? - Э-эй!.. - Всё-всё-всё! - А ну, повтори? - И пошутить нельзя… да, я знаю, ты меня любишь и гордишься мной. - Да и тебе не помешало бы. Попробуй, это на самом деле не так и сложно. Иди сюда. - Я… ой… стоп! Ай!... перестань, всю укладку испортишь! Конечно, я приду и сделаю запись, можешь на меня положиться. Я обещаю. - Спасибо, родная… …Сияющий темно-голубой взгляд и пушистое темное золото выбившихся из растрепавшейся косы прядей. Теплый нежный смех, звенящий и чистый, как журчание лесного ручья. Касание тонких пальцев… …- Одуванчик? Тоже на имя не слишком-то похоже. - Так меня зовут… звали близкие мне люди… наверное, - он поморщился и потер ладонью висок, машинально отметив, что достаточно часто повторяет это действие. Возможно, это одна из привычек той жизни, из которой его выбросило в эту. – Прости, госпожа Нэннеке, что тебе приходится тратить на меня свое время. - Не извиняйся, - невысокая темноволосая женщина в неброском коричневато-сером одеянии легко скользнула пальцами по лбу молодого человека, убирая ладони с его головы после очередной попытки развязать чересчур туго затянутые узелки разбросанной по темным уголкам подсознания памяти. – Ничто не исчезает бесследно. Всему свой срок, и возвращению забытого – тоже. Как себя чувствуешь? - Лучше. Намного лучше. - Вот и хорошо… …В гроте было тепло. Почти душно. Тонкий лен бинтов прилипал к коже, напитываясь невидимыми пылинками влаги от испарений, заполняющих полузамкнутое пространство маленького подобия теплицы для растений. Солнечные лучи, разбиваясь слабо-золотистой россыпью и рисуя четкие линии на чуть затуманенном воздухе, заглядывали внутрь через выдолбленные в низком потолке отверстия, похожие на окна, стеклами в которых служили массивные плиты хрусталя. Взрыхленная – очевидно, подготовленная для посадки семян или саженцев – земля поблескивала свежими рассыпчатыми комьями вперемешку со стеблями высохшей травы и мелкими бурыми листьями. В воздухе дрожала, отчетливо касаясь обоняния, причудливая смесь запахов – тяжело-пряного, горьковато-свежего, цветочно-теплого… - Госпожа Нэннеке? - Какая я тебе госпожа… - Матушка? – улыбнулся он. – Достопочтенная? - Упаси меня Мелитэле от такого сына, - едва заметно усмехнулась женщина, снимая промокший бинт, но усмешка эта была скорее добродушно-спокойной, чем раздраженно-язвительной. – Что до второго варианта, пред взором Богини мы все равны, от королей до простолюдинов. Потому – просто Нэннеке… смотри-ка, вот и зажила рука твоя. Да так, что даже шрама не осталось. Удивительно… Молодой человек непонимающе качнул головой: - Почему? - С ногой такая же история… - Нэннеке медленно сворачивала тонкую льняную ткань, едва заметно хмурилась, задумавшись над чем-то. – Интересно… Непонятный холодок, которому вроде бы неоткуда было взяться в солнечно-влажном тепле грота, пробежался по спине – словно кто-то небрежными касаниями ледяных пальцев пересчитал позвонки. Молодой человек поежился, вновь коснувшись ладонью головы, потер скользкий от выступившего пота и душных испарений висок – нехитрое действие не помогло расставить разбредшиеся по сознанию мысли по полагающимся им местам, но все же подтолкнуло их ход в более или менее стройном и понятном направлении: - Шрамы должны были остаться, даже несмотря на скорость заживления и примененные лекарственные… - слово «препараты» едва не сорвалось с губ, но мозг в последнее мгновение почему-то заменил определение на другое. - …снадобья? Нэннеке быстро глянула на собеседника, наклонила голову – то ли соглашалась, то ли до сих пор над чем-то размышляла. Нравилось это ему или нет, он пока не знал. Молчание настоятельницы Храма не тревожило, но немного настораживало, жрица словно не могла найти произошедшему объяснения, которое удовлетворило бы ее в полной мере, и не была полностью уверена, стоит ли делиться своими догадками – или подозрениями – с молодым человеком без имени и без прошлого… …точнее, без будущего… Невидимые ледяные ладони легли на спину, распрямляясь и надавливая, медленно скользя по коже почти настоящим холодом. Далеко-далеко на грани осязаемого и слышимого звенящим ощущением отзывалось приближение болевой вспышки, и он сжал зубы, сдерживая стон. Собственные пальцы напряглись, стиснулись, сминая грубую ткань холщовых брюк… вот только этого сейчас не хватало, подумал он, зажмурившись – завязанная одним из узелков, причина отсутствия шрамов от достаточно серьезных ран на руке и бедре определенно не нравилась памяти. Что же такого особенного и болезненного было в понимании того, что тело молодого человека стремится сохранять гармонию и привлекательность хотя бы… … - внешне… - неожиданно проговорила Нэннеке, осторожно надавливая на руку в том месте, где пару дней назад еще был заметен след от зарубцевавшейся раны. – Шрам чувствуется на ощупь, определенно. Но не различим внешне, если сильно не приглядываться. Хм… Это «Хм…», произнесенное скорее заинтересованным, чем отстраненно-напряженным тоном, одновременно успокаивало и настораживало еще больше. Отдаленный звон дополнился легчайшим касанием струны, и молодой человек вздохнул, безуспешно пытаясь отогнать прочь накатившую досаду от осознания того факта, что сия обнаруженная особенность его организма одновременно была связана с тем, что причиняло боль, и с тем, что доставляло радость… ну, или, по крайней мере, являлось относительно приемлемым для восприятия. Опасно-безопасное воспоминание. Неразрешимый парадокс. Дожили… - Нэннеке? - Все в порядке? – жрица мягко выпустила его руку. Он покачал головой: - Не уверен… Что со мной происходит? Я… - горло сдавило, вздох прозвучал прерывисто и резко, похожим на всхлип. – Я словно… словно… Молодой человек осекся, не находя слов… что странно, потому что с этим-то как раз обычно проблем не было никаких… …звон-струна… Он выдохнул, сжав ладонями виски, согнулся, почти упираясь лбом в собственные колени, борясь с отчаянным желанием скрыться, спрятаться, исчезнуть, и не менее отчаянным пониманием, что подобная роскошь для него невозможна. Не способно исчезнуть то, чего еще не существует, а скрыться и спрятаться не позволит сдавившая своей неумолимостью реальность. Хотя, может быть, взрыв, что увидела в памяти девушка по имени Трисс, на самом деле убил его, и все, что происходит сейчас – просто чересчур яркий предсмертный бред… …что хуже – признать, что ты находишься в другом времени, но все-таки живым, или же что остался в своем, но скоро безвозвратно шагнешь в вечную темноту и холод, за которыми ничего нет, кроме пустоты?.. …что хуже – считать себя сумасшедшим или мертвым? …что хуже – вспомнить то, что причиняет боль, или отказаться от воспоминаний, рискуя потерять при этом что-то важное в самом себе?.. …звон-звон-звон… Он медленно выпрямился, расправляя плечи – спина еще болела, но первоначальная скованность, что преследовала в первые дни нахождения под сводами Храма Мелитэле, уже практически сошла на нет. Очередной узелок, понимал молодой человек, на сей раз безопасный – его тело определенно не привыкло к статичности и бездействию и, хотя и требовало отдыха после физической усталости, радостно приветствовало любую возможность движений и хоть какой-то активности. Как только Нэннеке и Трисс удостоверились, что «мозг встал на место», новому подопечному всемилостивейшей Богини было дозволено подниматься на ноги и совершать короткие моционы по разрешенным для посторонних на территории Храма маршрутам. Таковых было, правда, не слишком-то много – в основном вокруг самого храмового комплекса да вниз по склону холма к озеру, обязательно в сопровождении кого-то из послушниц. Чаще всего это была Трисс – молодой человек еще не определился с деталями, но уже понимал, что девушка чем-то отличается от остальных. Чем именно, понять было непросто, ощущение трепетало на самом краешке подсознания, дразня и не позволяя себя поймать. Очевидным оставалось пока одно – Нэннеке, чье главенствующее положение в Храме и на всей его территории не поддавалось сомнению даже несмотря на уверения жрицы, что «пред взором Богини все равны», доверила первоначальную заботу о неизвестном безымянном незнакомце именно девушке с глазами цвета неба и вплетенным в волосы рыжим каштановым пламенем. Заботу, и… …охрану? Да, он назвал бы это так. Только, конечно, охраняли не его, а скорее – от него. Спорить, возражать и что-то доказывать смысла не имело – без «развязанной» памяти он едва ли мог быть полностью уверенным в том, что безопасен и безвреден для других. Потому-то Трисс Меригольд – по каким-то причинам – была, помимо самой Нэннеке, той, что (в случае чего) могла молодого человека остановить или приструнить. С подобным пониманием ситуации сам он считал себя скорее пленником, чем гостем… впрочем, возможно, и ошибочно. Тем более что каждый раз на мысль об установленных чужих рамках и правилах память снова недовольно отзывалась звоном, протестуя против приближения к очередному осколку прошлого. …или будущего?.. Неважно. Все равно, вне зависимости от его желания или нежелания, новая действительность, в которой он оказался – по-настоящему ли, или же в последней агонии умирающего – работала по своим законам, играть против которых он не мог. Пока. Не считал нужным. Прежде чем что-то предпринимать, противостоять или покоряться, требовалось ситуацию изучить. Узнать. Определить свое место в ней. А этого не случится, понимал молодой человек, пока он не найдет и не соберет расколотое. Себя самого… - Извини, Нэннеке… - улыбка получилась почти невымученной. – Я и без того злоупотребляю милостью Мелитэле и гостеприимством Храма, негоже взваливать на тебя еще и решение проблем с затянутыми узлами. - Не говори чуши, – жрица поднялась с низкой скамеечки, отряхивая одежду. – Если Богиня к тебе благоволит, не нам с ней спорить. Из ворот Храма тебя никто не выкидывает, пока не посчитаешь, что готов уйти сам. А что до узлов, так ты сам их затянул. С себя и спрашивай. Выхода у тебя в любом случае всего два. Он вздрогнул – что-то подсказывало, что ответ особо не обнадежит. - Какие же? Нэннеке обернулась, покачивая в руке корзину с лопаткой и грабельками – пострадавший пострадавшим, а каждодневной храмовой рутины и важности обновления посадочных мест для новых будущих растений никто отменять не собирался. В попытке молодого человека оказать посильную помощь ему было вежливо, но непреклонно отказано – он, честно говоря, и не особо спорил. Понимал, что, несмотря на расположение со стороны Трисс и очевидную заинтересованность нескольких других послушниц, доверия к нему все равно мало… если таковое вообще есть. Не удивительно. Он и сам себе не доверял, если так рассудить… - Какие… - проговорила тем временем жрица, не сводя с молодого человека внимательного взгляда. – Первый – оборвать нити с обеих сторон узелка и связать то, что останется. - Тем самым отказавшись от каких-то воспоминаний, которые могут быть важными? - Верно, - кивнула настоятельница. – Или же не тревожить их, как предложила Трисс. - Одинаковый результат при разных исходных данных, - пробормотал он себе под нос почти машинально, тоже поднимаясь на ноги и неспешно направляясь следом за Нэннеке к выходу из грота, в очередной раз потирая висок. – Во втором случае закрытая информация просто останется не раскодированной, но с последующей возможностью подбора ключа и дальнейшей расшифровки архивов, тогда как в первом варианте подразумевается полная очистка системы от не поддающихся декодированию данных без их дальнейшего восстановления и… …звонзвонзвонзвонзвон… … - Что. Это? - Программа, как ты и велел. - Я велел создать работающий алгоритм. И желательно такой, который не полетит к чертям после первой же попытки проникновения в систему извне. А подобный код любой ребенок напишет. - Вообще-то, если ты не забыл, я и есть ребенок. - Вообще-то, если не забыл ты, ты мой ребенок. И своими действиями «на отвяжись» позоришь меня, нашу семью и компанию!.. - Ай!.. - Замолчи. Работай. Не выйдешь отсюда, пока не создашь что-то хотя бы удовлетворительное. - Но… - Никаких «но». Не забывай, кто ты. - Можно подумать, ты позволишь! - Не смей. Так. Разговаривать. С отцом!.. …Солено-красный привкус на языке. Холодный стеклянно-серый взгляд. Невидимая вспышка, парализующая короткой болью все тело, за исключением рук. Коснувшееся слуха на самом пороге различимости металлическое жужжание закрывающейся двери. Оглушающая тишина… … - Эй-эй-эй, очнись… ну открой же глаза, пожалуйста! Голос. Приглушенный, отчетливый, мягкий. Встревоженный. - Ну пожалуйста… Трисс. Узнав, он повиновался тут же – еще не совсем разобрался толком, что случилось, но хотел успокоить взволнованную девушку, которой и без того возни с его ранами и сознанием хватало. - Слава Мелитэле… - облегченно выдохнула Трисс, когда ресницы молодого человека разомкнулись. – Что с тобой произошло? - Сам хотел бы знать… Ему хватило пары мгновений, чтобы понять, что он снова находится в келье. Снова лежит на кровати – одетым на сей раз, что уже неплохо. Значит, как минимум, новых повреждений на его теле не появилось, обработки ран не требуется. А судя по тому, что он в том же облачении, что было на нем в гроте, и одежда по-прежнему чистая и не потрепанная, а волосы не отросли и не щекочут шею – что бы ни стряслось, произошло оно относительно недавно. - Трисс… - молодой человек оперся ладонью о кровать, пытаясь сесть. – Трисс, со мной всё… - Не всё, - несильный тычок в грудь решительно уложил его обратно. Тревога из светлых глаз девушки испаряться не спешила, но свернулась потемневшей вспышкой где-то в глубине внимательного взгляда, оттесненная на задний план задумчивостью. – Когда всё в порядке, люди не выглядят такими бледными и холодными, словно их только что вытащили из ледяного озера, и не валятся с ног, будто их огрели по затылку. Он поморщился: - Хочешь сказать, у меня снова мозги не на месте?.. - Не в этот раз, - улыбка чуть приподняла уголки губ Трисс, но тут же погасла. – Но тряхануло тебя все-таки знатно… Так что случилось? Влажная холодная ткань полотенца легла на лоб, прогоняя ощущение не столько боли, сколько дискомфорта. Хотя он и догадывался, что больно тоже было – сразу после того, как нахлынул звон. Даже сейчас произошедшее – что бы это ни было – отдавалось в висках и затылке несильной, но настойчивой вибрацией – словно рассерженная за столь неаккуратное взламывание себя самой память отыгрывалась таким образом на состоянии молодого человека подобными ощущениями. - Мы были в гроте, - отозвался он, прикрыв глаза. – Нэннеке сказала про два варианта обращения с узелками, и… …звон-звон-звон… да что такое-то, заглохни, хватит!.. - В гроте? Даже не видя лица девушки, молодой человек по голосу догадался, что Трисс нахмурилась и чуть напряглась – струна вновь отозвалась трепещущим касанием, напоминая о связи его жизни с музыкой. Звон в долгу не остался, пока еще несильно, но различимо дотронувшись до висков дрожащим от неосторожного касания колокольчиком. Музыка – источник радости. Музыка – причина боли… - Случайно туда забрел, Трисс, прости. Я не знал, что нельзя. Он не лгал. Границы дозволенных ему передвижений оставались в пределах территории храма, склона холма и озера, но закрытых категоричным отказом тропинок не было. Он всегда поворачивал обратно, заметив стайку работающих послушниц или натолкнувшись на пристальный взгляд Нэннеке, однако прямого запрета за последние дни не получал. - Не то чтобы нельзя, просто… - девушка, кажется, чуть успокоилась. – Просто время не самое подходящее. - Я что-то испортил? - Если Нэннеке не выставила тебя сразу же, как обнаружила, не успел, - улыбка зазвенела в голосе Трисс отчетливее. – Итак, вы были в гроте… - Угу, - оценил молодой человек ненавязчивое соскальзывание на другую тему, уже сообразив, что под хрустальными окнами маленькой пещерки в определенные периоды года или суток находиться позволялось только растениям да самой настоятельнице. – Вот только после слов Нэннеке об узелках я, похоже, и отключился… - Нэннеке сказала, перед тем как потерять сознание, ты что-то говорил, но неразборчиво. Ты… позволишь? Он ощутил осторожное касание тонких гибких пальцев, мягко зарывающихся в волосы. Вздохнул и попытался расслабиться, по возможности максимально раскрывшись. Жрица всегда была осторожна с его сознанием, но в манипуляциях Трисс присутствовали еще бережность и забота – ощущения настолько далекие, почти незнакомые и отчего-то желанные, что им так и тянуло довериться и покориться. - Конечно… …линии. Идеально прямые, параллельные друг другу горизонтальные линии, расчертившие лист цвета слоновой кости группами по пять. Каждые две группы соединены между собой вертикальными отрезками через равные, четко отмеренные промежутки. В начале каждой группы – изящная фигура из петель и изгибов, крошечные росчерки-решетки знаков то на линиях, то в промежутках между ними… а иногда на тех же местах вместо решеток – выпукло-острые силуэты, похожие на нахохлившихся птиц с длинными торчащими вверх хвостами. По всему пространству линий рассыпаются точки и дуги; приплюснутые овалы – то прокрашенные черные, то обозначенные лишь контурами; четкие черточки – то одиночные, то объединенные в группы; молнии и запятые, цифры и буквы – на первый взгляд хаотично, но на самом деле упорядоченно, и он знает… он видит этот порядок, он читает символы так же легко, как и слова, потому что это… … - Песня? Ты – бард?.. Он медленно открыл глаза. Посмотрел на девушку – на ее светящееся улыбкой нежное лицо, каштаново-рыжий ореол рассыпавшихся по плечам локонов, теплый смеющийся взгляд… и промолчал, не желая глушить эту заботливую радость признанием в том, что о своей связи с искусством догадался уже давно. Подробностей не знала даже Нэннеке, хотя тоже наверняка поняла что-то из последнего распутанного с ее помощью узелка, в котором впервые прозвучало прозвище «Одуванчик»… - Похоже на то, Трисс, - улыбнулся в ответ он. – Спасибо тебе. - Не за что… - девушка нахмурилась, покачала головой. – Так вот как тебя занесло в Академию… - В Академию? – зацепился молодой человек за знакомое наименование. – Ты имеешь в виду Оксенфуртскую? - Ну, не Нильфгаардскую же, тем более что не припомню там наличия кафедры поэзии или хотя бы искусства вообще… - лицо Трисс снова прояснилось. – Оксенфурт иногда приглашает выпускников прочитать курсы лекций юным умам на соответствующих кафедрах, для этого обычно выделяется месяц учебного времени, на протяжение которого бывшие студенты… - …взаимодействуют не только с обучающимися и иными преподавателями, но и друг с другом, - подхватил он описание древнейшей традиции Оксенфуртской Академии, - делясь полученным опытом, знаниями, и иногда принимая участие в общеакадемических сессиях, собраниях и исследованиях в области новейших достижений!.. - Ты помнишь! – радостно воскликнула девушка, порывисто приобняв его за шею, тут же отпрянув и смущенно добавив уже спокойнее. – Вот только я не понимаю… Зато недосказанное понимал молодой человек, сопоставляя услышанные ранее предположения относительно него самого со стороны Трисс и легко отслеживая на этом основании ход мыслей девушки и крутящиеся в ее собственном сознании вопросы. А именно, что могло заставить бывшего студента Кафедры Поэзии – названия, похоже, со времен Средневековья изменились мало – против его воли принять участие в рискованном эксперименте «науковедов» по созданию «окна перемещения», как на языке ученых назывались порталы… А в том, что сюда его выбросило – если все же принять возможность невозможного перемещения во времени-пространстве – именно посредством портала, он больше не сомневался. Никак иначе, кроме как с подачи научных достижений его собственного времени – в границах которого он пока еще не определился точно, но с помощью предпоследнего воспоминания двадцать первый век все же обозначил – подобное произойти не могло. Потому как чудеса – это уже из области другой, малоизученной, почти забытой и воспринимаемой просто в качестве красивой и порой страшной сказки. Ведь волшебства не существу… …звон… - Трисс… - перед глазами плясали белые вспышки осколков взбунтовавшейся памяти, но молодой человек заставил себя сосредоточиться на лице девушки, которая, словно почувствовав перемену в его состоянии, встревоженно подалась вперед, вновь касаясь ладонями его висков. – Они забрали… они забрали мою… - обман ложился на язык легко, горчил и колол горло, был неприятен и ненавистен, и все же правды, которую молодой человек так до сих пор полностью не знал сам, раскрыть он не мог. К ситуации, знакомой лишь по текстам учебников средневековой истории, следовало приспосабливаться, а не выделяться из нее собственным несоответствием с риском прослыть юродивым или сумасшедшим. – Они забрали мою… …струна… - …лютню, - соскользнуло с языка до боли знакомое наименование музыкального инструмента. – Грозились ее сломать… напились и хвалились новейшим изобретением Научной Кафедры. Им нужен был кто-то для испытания нового механизма, они уверяли, что все безопасно, настроено, сбоев быть не должно, радиус действия пока маленький – всего-то с одного этажа на другой… Трисс? Ты почему пла… - Потому что ты идиот! – девушка, отпрянув, сердито шмыгнула носом и яростно потерла ладонью раскрасневшееся лицо. – Неужели эта глупая лютня стоила твоей жизни?!.. Вроде взрослый человек, а повел себя как мальчишка, у которого игрушку ото… отобра… ааааали…. - Трисс!.. Он рывком сел на кровати, притянул к себе девушку, обнял, даже не задумываясь, насколько ему это позволено, и позволено ли вообще. В груди сдавило и болело так, как многострадальной голове даже и не снилось, и это чувство на несколько бесконечно коротких мгновений отмело прочь и заставило затихнуть и недовольную память, и нарастающий в ушах звон, и так толком не понятую причину внешней невидимости залеченных ран… все это здесь и сейчас не имело значения, оставив лишь вздрагивающую от тихих сдавленных всхлипов хрупкую девичью фигурку в его руках. Правды он сказать не мог, наскоро изобретенная история хоть и звучала убедительно, но выставляла его в глазах беспокоившейся о нем Трисс недалеким глупцом, пострадавшим из-за собственной недальновидности и привязанности к «глупой лютне», и все, что он мог сделать – сейчас и в ближайшее время – это дождаться, пока расстроенная его безрассудством девушка успокоится, а потом поблагодарить ее и Нэннеке за все, что для него здесь сделали, и как можно скорее выскользнуть из-под крыла благодатной Мелитэле, дабы не заставлять Богиню растрачивать милость на недостойных того субъектов… - Прости, Трисс… прости меня… …Звон-звон-звон… … - Прости меня, солнышко, прости… прости… Тонкие пальцы, бледные, почти сливаются по цвету с больничным одеялом. Неподвижные, холодные. Он касается их, накрывает ладонью, подносит к своему лицу, губам, пытается согреть дыханием – безжизненно-покорные, хрупкие, почти прозрачные… - Прости… - он шепчет, потому что крик сдавливает горло, шепчет, потому что кричать нельзя… кричать он будет потом, там, где его никто не услышит… кричать от безысходности, от необратимости, от невозможности повернуть стрелки часов назад, перемотать случившееся, не набирать знакомый номер, не напоминать о данном обещании, не просить о помощи, не… …Твердая ладонь ложится на плечо. - Идем. Он мотает головой. Нельзя. Нельзя, он не имеет права уйти просто так, не может просто отпустить ее руку, не способен просто смотреть на это накрытое одеялом тело, на прозрачные трубки капельниц и проводки равнодушных мониторов со слепыми экранами и ничего не значащими цифрами… он не должен просто смотреть и ничего не делать, он должен, он обязан сделать хоть что-то. Ну что-нибудь!.. - Идем. - Не могу. - Можешь. - В самом деле, покиньте палату, - лицо медсестры скрыто маской, но взгляд темных глаз решителен, а тон голоса непререкаем. Не смягчается даже на последующих словах. – Доктор будет держать вас в курсе относительно любой динамики, какой бы она ни была, но это не дает вам права находиться рядом с пациенткой круглые сутки. - Но… - Идем. Пальцы стискиваются на плече. Крепко. Больно. Внутри горит и давит, чем-то темным, злым, невысказанными и невыразимым, для чего нет ни слов, ни красок, смесью вины, горечи, жалости к себе, осознания собственной слабости и неприятия этого самого осознания, острым и невыносимым желанием не создавать, а разрушать – все что угодно, лишь бы сейчас… …Коридор. Слепяще-белый. Оглушающе беззвучный. Люди словно тени – безликие и бесполые механизмы в белых халатах, методично и автоматически выполняющие свою работу. Им все равно… как им может быть все равно? Как можно вот так – равнодушно уравнивать всех, кто застыл в шаге от невозвратного, определяя живые человеческие судьбы обезличенным и холодным словом «пациент»… как можно вот так – применять подобное название, такое безразличное, резкое, грубое, ломающее музыку речи одним своим звучанием – к самому чистому и светлому человеку на всем Континенте, к человеку, ради которого вообще имело смысл задерживаться в этой гребанной жизни, в этом чертовом мире, в собственном нахрен никому не сдавшемся существовании… как?... - Послушай меня… - Тебя? – он оборачивается, вложив в одно слово все то, что не способен выразить и сотней. – Вот уж нет! Он ненавидит собеседника – сейчас просто за то, что тот есть и жив, тогда как в палате… он ненавидит – и почти благодарен за эту возможность презирать кого-то еще, помимо самого себя… - И все же… - собеседник спокоен, и это новый повод для ненависти. – Прими мой совет и не делай глупостей. - Тебя не спросил!.. В темно-ореховых глазах коротко вспыхивает и тут же гаснет то, на что здесь и сейчас больше ни у кого нет права. Кроме него одного… … - …пожалуйста!.. Голос. Мягкий, встревоженный. Отчаянный. Трисс. Снова. Он вздрогнул, поняв, что сидит на постели, закаменевший и неподвижный, уставившись в пустоту, а девушка, вцепившись в его плечи, пытается растормошить, докричаться до потерявшегося в очередном узелке памяти сознания. Новое отражение будущего-прошлого, новый ранящий осколок в добавление к уже найденным, так до сих пор и не спешащим складываться в цельное зеркало, новый кусочек мозаики, короткая вспышка-сюжет, никак не проясняющая общую картину… опять – что-то «новое», «очередное», «одно из»… - Трисс? - Ты меня напугал, - выдохнула девушка, поймав его взгляд. Щеки ее до сих пор были влажными, но она уже не плакала. – Больше так не делай, ладно? А то мне в самом деле страшно становится… - Я тебя расстроил, - он вновь заставил себя сосредоточиться на ее лице. – Мне действительно не следовало вести себя так необдуманно на… Кафедре. - Да и я тоже хороша… - Трисс провела ладонью по лицу, фыркнула и мотнула головой. – Для менестреля его музыкальный инструмент очень много значит, тем более если дорог ему как память о человеке или событии. Новое взамен утраченного найти можно, но тем, чем было невозвратное, иное уже не станет – с ним надо заново знакомиться, узнавать, изучать, привыкать… Я не знаю, насколько дорога тебе была твоя лютня, но верю, что ты пошел бы на многое, чтобы вернуть ее. Даже на… на… - Глупость? – завершил он, улыбаясь и приглашая к ответной улыбке, что не замедлила последовать. - Да, и на это тоже. В любом случае… - девушка потянулась к его лицу, приглаживая растрепавшиеся прядки. – Теперь мы знаем, что ты не лаборант и не один из ученых, а музыкант. Еще один узелок развязан. Один? Но ведь их же было как минимум… Он понял. Да, верно, не все узлы его памяти поддавались ослаблению. Но оказывается, не каждый уже развязанный был подвластен чтению. Еще одна деталь утраченного? Струна или… …звон… Ладно, остановимся пока на этом, покорно согласился молодой человек с «забытым собой», возвращаясь в чуждую для него реальность к почти незнакомой, но отчего-то вызывающей ощущение заботы и защищенности девушке. - Извини, Трисс, - повторил он. - И ты меня, - мягко отстранилась та, в последний раз скользнув теплой ладонью по его виску. – Может быть, тебе следует вернуться в Оксенфурт? Возможно, тебя кто-то узнает, подскажет имя… ведь его мы до сих пор в твоих воспоминаниях не нашли. Не оставаться же тебе до последних дней придорожным цветком, верно? - Почему бы и нет, - хмыкнул молодой человек, вновь откидываясь на спину и упираясь затылком в сведенные за головой руки. – Хоть цветок, хоть птица, да даже, если хочешь, котелком назовите, только в печь не ставьте. …почему он подумал о птице?... Веселый голос Трисс отвлек от настороженной вибрации качнувшегося где-то в сознании звона-колокольчика: - Как бы там ни было, - рассмеявшись, девушка поднялась на ноги, уже полностью успокоившаяся, - теперь у тебя есть направление дальнейших поисков. Кто знает, вдруг твоя лютня до сих пор ждет тебя в Оксенфурте, вместе с вознаграждением за молчание и просьбами горе-ученых не предавать огласке инцидент с неудачным и опасным для жизни перемещением? Он вздрогнул, закрывая глаза. Нет, милая Трисс, моя лютня далеко-далеко отсюда, в сотнях миль от Элландера и в нескольких веках от нашего с тобой разговора… в небольшой квартирке-студии на пятнадцатом этаже жилого комплекса в тихом квартале Новиграда. Лежит там, где я ее и оставил, прислоненная к стене, рядом с исписанным рифмованными строчками бумажным листком – новой песней, которая теперь уже не будет создана, спета и услышана, никогда не увидит свет и не… - Не будем загадывать, Трисс, - молодой человек вздохнул, отвернув голову к окну. Яркое равнодушное солнце било прямо по глазам, безжалостно высвечивая пылинки-искры, танцующие в теплом свежем воздухе кельи, заставляя щуриться и то и дело смаргивать попавшую на ресницы невидимую соринку. – До Оксенфурта дорога не близкая, а ведь нужно еще где-то раздобыть одежду, монет на такси… то есть, на лошадь или попутный обоз, да и кусок хлеба с глотком воды тоже не помешал бы... - Насчет лошади или обоза не волнуйся, - голос девушки звенел уже у самой двери, и, кажется, его проскользнувшая оговорка относительно незнакомого этому времени явления осталась незамеченной. – Настоящие порталы надежнее и безопаснее научных, мой приведет тебя куда нужно. Голодным и нагим тебя за врата Храма тоже никто не выставит. С монетами сложнее… но, думаю, и здесь решение мы найдем. Если не считать кучи до сих пор не развязанных узлов в памяти, ты вполне здоров, так что можешь оставить эти стены в любой момент… …здоров?… …«настоящие» порталы?.. Но разве их вненаучное создание не приписывалось раньше… …магии?!.. - Трисс! – он резко развернулся на кровати, оттолкнулся рукой от деревянной спинки, поднялся на ноги, шагая к девушке. – Трисс, может быть, ты мне скажешь… - Что? – она обернулась. Светло-синие глаза светились таким участием и теплом, что вопрос «Ты – чародейка?», с очевидным, хотя и невозможным ожидаемым ответом, застрял в горле, не успев прозвучать недоверием и ужасом – потому что в осколках памяти всплывшее в сознании слово ассоциировалось с болью и темнотой, разрушениями и смертью, кровью и огнем… Дремучее Средневековье, необразованный народ, методично втолковывали юным пытливым умам на лекциях уважаемые строгие профессора с Кафедры Истории, наглухо запакованные в скучно-серые костюмы-тройки. Ловкость рук, обман зрения и наивность простолюдинов и правителей, утверждали облаченные в кипенно-белые халаты преподаватели с Научной и Медицинской Кафедр. Те, кто подчинял себе Хаос и сеял его среди других – обтекаемо сходились в этом вопросе остальные ученые… Правда, ложь, сказка или быль – неизвестно, было ли Второе Сопряжение – непонятно, где, когда и куда свернула история Континента – неясно, но в одном соглашались почти все почтенные умы: от чародеев – или тех, кто называл себя таковыми, играя на неосведомленности населения – ничего хорошего ждать в те далекие времена не стоило… И вот он – в том самом «далеком времени», стоит напротив девушки-чародейки, не понимая, как – и главное, почему – не догадался о чем-то подобном намного раньше, во время самого первого «чтения узелков», во время каждой последующей аккуратной и бережной попытки помочь их ослабить, во время каждой перевязки, видя заживающие с феноменальной для медицины Дремучего Средневековья скоростью травмы… почему он не понял? Почему даже не задумался, приняв ситуацию пусть невозможной и чуждой, но все же обыденной и привычной для тех времен? Почему даже мысли не допустил о… …о чем? О том, что Сфера без Хаоса не всегда являлась таковой? О том, что магия действительно когда-то существовала? О том, что это было на самом деле? …почему? Да потому что он знал, понял и принял эту мысль молодой человек так же легко, как и всё остальное, с чем уже столкнулся здесь. Знал – откуда, с чьих слов, пока неизвестно, один из тех самых затянутых узелков, но знал. На каком-то глубоком, истинном, честном и инстинктивном уровне подсознания, в собственной пульсирующей в венах крови, как далекую память поколений и вытравленное чужими установками наследие своего прошлого… Трисс – чародейка. И она не сделала ничего, что причинило бы ему боль или угрожало жизни. - Трисс… - цепляясь за мягкий шелестящий звук имени девушки, повторил он, желая услышать ответ, о котором, возможно, догадывался, на вопрос, что еще даже не был задан. – Мое тело словно маскирует следы от шрамов, это заметила Нэннеке… но ведь так не бывает, правда? Со мной что-то не так? В глазах девушки промелькнула и тут же угасла тревога, сменившись легким непониманием. Затем Трисс, словно что-то вспомнив, кивнула головой, будто соглашаясь с собственными мыслями: - Ах да, об этом ты тоже мог забыть. Не беспокойся, ты в порядке, - голос снова зазвучал участливо и тепло. – Не самая распространенная, но все же изредка встречающаяся разновидность проявления гена. Трисс потянула створку на себя, выскользнула в проем. Он подался вперед, крикнув девушке вслед: - Какого? - Эльфийского, конечно же, - приглушенно прозвенело из-за двери прежде, чем петли едва слышно скрипнули, возвращая створку на прежнее место. …эльфийского… Он сделал шаг назад. Еще один. И следующий, пока застеленная кровать не преградила столь неуклюжее отступление. Медленно опустился на покрывало, взмолившись Мелитэле о том, чтобы всемилостивейшая Богиня позволила его разуму отключиться от реальности раньше, чем вновь нарастающий в ушах звон принесет с собой очередную вспышку боли. Не нож. Не тиски. Пламя… … - Что выяснилось? - Его организм истощен и продолжает угасать. Если так продолжится дальше, я не дам ему и пяти лет. - Но в чем причина? - Полагаю, это я должен вас спрашивать. Или вы – сами себя. - Что-о-о? …он видит это на экране монитора – четкую красочную картинку двух человек в просторном кабинете. Камеры там подключены к отдельной внутридомовой сети, но уроки не прошли даром – система поддалась почти без сопротивления. Отец, как обычно, за своим столом – холодный, как мраморное изваяние, высокий, статный и видный, образец властности, непробиваемости, непоколебимости, уверенности в самом себе, своих силах и возможностях… и это не игра на публику, он такой и есть, таким был и останется, гордый потомок древнего аристократического рода, добившийся своего нынешнего положения трудом и упорством, преумножив тем самым и без того немаленькое состояние… Напротив отца, на самом краешке неудобного стула – доктор, которого пригласили обследовать постоянно ослабленного и болезненного мальчика. Доктор выглядит молодо, но, судя по найденной информации, весьма и весьма компетентен во многих вопросах современной медицины. Одна человеческая жизнь, пусть и долгая, не способна вместить столько опыта и знаний, поэтому доктор, скорее всего… …- В его крови обнаружена высокая концентрация препарата узконаправленного действия, который используют лишь в единичных случаях для снижения риска возможных патологий плода. И ваш сын к этим случаям определенно не относится! - Вы изучили его анамнез. Вы знаете, в чем дело. - Знаю, - пронзительно-убийственный взгляд отца молодой доктор встречает со спокойной решимостью профессионала, уверенного в каждом своем слове и выводе. – И повторю то, что уже сказал. Это незаконно – раз, бессмысленно – два, убивает вашего сына – три, - доктор поднимается на ноги и разворачивается к двери. – Медицинскому комитету немедленно будет доложено о ситуации. …он почти стонет от разочарования и тревоги – ну почему-почему-почему этому доктору не хватило ума промолчать? Идти против отца отваживается не каждый – и не каждый отважившийся умудряется отделаться малой кровью и всего лишь покалеченной, а не разрушенной до основания жизнью… - Вы мне угрожаете? Шантажируете? – голос отца спокоен и страшен в этом спокойствии. Молодой врач останавливается. Его спина неестественно прямая, плечи напряжены… но он не дрожит. Он не боится, и это… необычно. - Ни в коем случае. Я знаю, с кем имею дело. Знаю, на что вы способны. Не знаю только одного. - Чего же? - Неужели эльфийская наследственность вашего сына настолько ненавистна вам, что в попытке ее вытравить вы сознательно готовы поставить на кон жизнь собственного ребенка и проиграть? Отец подается вперед, сжимая кулаки, рывком поднимается с кресла, упираясь ими в стол, еще секунда, еще слово, всего одно нажатие на кнопку клавиатуры – и судьба молодого врача обратится в такие руины, что восстановить ее будет практически невозможно, потому что мало кому удается вывести отца из себя, а в гневе он страшен еще больше, чем в спокойствии… …но отец резко выдыхает и садится обратно в кресло. Медленно расслабляет стиснутые пальцы. Картинка слишком маленькая, чтобы различить детали, поэтому мальчик не берется угадывать, что за выражение вспыхивает в обычно холодных льдисто-серых глазах. Оно похоже на… уязвимость? Вину? Нет, да такое просто невозможно… - Меня уверили, что это безопасно. - Для плода – да. Для будущих матерей – да, - молодой врач не двигается с места, однако все еще не оборачивается. – Но для того, что вы считаете патологией и что ею не является – может стать… и в случае вашего сына становится – смертельным. - Вас рекомендовали как лучшего специалиста. - И касательно меня, не сомневаюсь, вы уже в курсе. - Да. Но ваша наследственность меня не интересует. Сейчас важны ваши знания. - Вы просите меня курировать лечение мальчика? …ага, как же. Отец никогда и никого ни о чем не просит. Он только распоряжается и приказывает. И хотя что-то подсказывает мальчику, что молодому врачу – пока – ничто не угрожает, он сильно сомневается, что отец способен облечь свои волеизъявления в нечто более или менее напоминающее именно просьбу… - Важны. Ваши. Знания, - чеканит каждое слово отец. Мальчик отдает ему должное – достойного противника тот заметить способен, пусть и не сразу. Молодой врач распрямляет плечи – он по-прежнему напряжен, но неестественности в его позе уже куда меньше. - Два… - Условия? – опережает отец. - Настоятельные рекомендации, - не менее четко отзывается доктор, и в его голосе проскальзывает что-то, отдаленно похожее на насмешку. - Отменить прием препарата. - Сразу нельзя. Опасно для организма. Дозу необходимо постепенно уменьшать, сводя на нет. Я проведу необходимые расчеты. - Второе? – отец возвращается к клавиатуре, быстро набирая команды. - Отдайте мальчика в класс вокала. Пальцы на клавишах замирают на короткую секунду, затем возобновляют бег, чуть прерывисто и как будто нервно… хотя, конечно, так только кажется. - Для чего? - По мере снижения действия препарата и последующего его выведения с последствиями справиться будет несложно. Однако из-за слабых легких организм недополучает естественный кислород, и с этим бороться можно только таким образом – укрепляя дыхательную систему. - Обязательно пением? – отец определенно недоволен, но умело это скрывает. - Эмоциональный фон тоже немаловажен, - молодой врач, наконец, оборачивается, он сосредоточен и спокоен. – Полагаю, вам не составит труда выделить в расписании сына пару часов для подобной работы. Так восстановление пойдет быстрее. - Рекомендации приняты к сведению, - отец поднимает голову, его взгляд абсолютно нечитаем. – Теперь по поводу сообщения Медицинскому комитету… - О незаконной продаже и применении препарата известить их необходимо, - голос доктора тверд и непреклонен. – Однако, принимая во внимание сложившуюся ситуацию, вас и мальчика касаться напрямую это не обязано. - Вы понимаете, что ставите на кон свою репутацию. - А вы – жизнь своего сына и будущее компании. Конечно, понимаю. Отец наклоняет голову. Не сразу. Медленно. Нехотя. Человек, никогда никому не уступавший и лишь выжидавший удобного момента, чтобы нанести удар, но теперь вынужденный поступиться своими непоколебимыми принципами ради дальнейшего процветания собственной компании – и молодой врач, откровенно рискнувший жизнью и карьерой ради постороннего мальчика, оказавшегося на грани смерти, ради служения и ответственности перед собственными убеждениями в том, что любая дорога заслуживает того, чтобы быть пройденной от первого до последнего шага. Эти двое теперь в одной связке. И последствия предсказать не возьмется никто. И мальчика это одновременно страшит и восхищает. …он быстро набирает на клавиатуре цепочку команд, призванных стереть подчистую все следы его вмешательства. Монитор гаснет, и в полутемном помещении повисают последние услышанные мальчиком фразы… - Полагаю, мы друг друга поняли, доктор. - Полагаю, да… господин де Леттенхоф… …То ли богиня Мелитэле не услышала его мольбы, то ли не вняла им, решив, что с молодого человека еще недостаточно неприятностей, но сознание проваливаться в блаженную темноту безо всяких ощущений не спешило. Звон неумолимо нарастал, приближаясь и оглушая – равнодушно, отчетливо, монотонно ударяя в виски колокольным набатом… он успел. Развернуться и впиться зубами в жесткую подушку. Вжаться в нее лицом. Ощутить на языке знакомый красно-соленый привкус. Он вспомнил. То, от чего пытался отказаться всей своей жизнью, каждым своим словом и любым совершенным действием… то, что все равно однажды, под влиянием обстоятельств, которых он пока еще не знал, но даже не сомневался, что скоро узнает и о них тоже, все-таки напомнило о себе. И в результате стало одной из причин его появления здесь. Свое имя. ***