***
— Не спишь, значит? Юля, закрыв за собой дверь, едва сдержала крик от испуга и резко обернулась, вглядываясь в полутьму ночи. Несмотря на то, что Белый, стоявший на пороге мастерской, сказал это практически полушёпотом, сердце всё равно бухнуло где-то в глотке от неожиданности. Раньше у него никогда не было привычки приходить к ней ночью, да ещё и втихушку. — Как и ты, — Ахмедова взяла себя в руки как могла, отходя от двери, и продолжила уже чуть мягче: — Что ты хотел? — Прогнать бессонницу, — туманно обронил Руслан и сел на ближайший стул, стараясь особо не шуметь. — Ты, я смотрю, тоже не особо спишь, раз навещаешь всяких молодых новеньких. В голосе Белого сквозил упрёк, который он изо всех сил старался скрыть за сарказмом, но Юля слишком хорошо его знала, чтобы вестись на эти обманные уловки. — Ему кошмар приснился, — прямо и просто выдала она, не обращая внимания на подколку. — Точнее, кошмар про ребёнка, — Белый удивлённо посмотрел на Юлю, кривя губы в полуусмешке, а та лишь спокойно развела руками. — Да, у Серёжи дочь есть, оказывается. Проснулась от его крика и пошла успокаивать. — И когда это, интересно, у него ребёнок появился, в восемнадцать лет? — со смешком фыркнул Руслан. — А ты, без пяти минут сорокалетний бездетный мужик, завидуешь, что ли? — Ахмедова не осталась в долгу и ответила мужчине в том же поле. Если уж в свою сторону она давно привыкла к разного рода шуткам и относилась к ним спокойно, не лишённая чувства здоровой самоиронии, то молча пускать на самотёк подобный неуместный юмор в сторону людей, которые, в отличие от Белого, всегда имеют что-то за спиной, она не собиралась. — Оставь это для кого-нибудь своего уровня — мальчишку пожалеть надо, а не зло подкалывать. Посмотрела бы я на тебя, если бы ты из-за всего этого дерьма потерял кого-то из близких. Белый хмыкнул и промолчал, пряча взгляд и принявшись хаотично перебирать разнообразные гайки на столе, так и не придумав, каким более сильным козырем перебить этот железный аргумент. К самому Орлову у него не было претензий, тот всё-таки стресс пережил, а потом ещё и умудрился хорошо влиться в их маленькую компанию — ему больше не понравилось то, что Юля последние пару-тройку дней начала его чрезмерно опекать. Не в первый раз за сегодня Руслан натыкался на эту парочку — полдня провозившись вместе с пацаном за обустройством так называемого душа, он отошёл к себе на каких-то пару минут, а когда вернулся, тот уже вовсю таскал Юле вёдра, показывая ей, как работает самодельный механизм, и давая право «протестить» на себе. Ахмедова смеялась и говорила что-то о том, что наконец-то в их компании появился настоящий мужик, — конечно же, это была всего лишь шутка и, на самом деле, девушка не думала так про своих друзей, но Белый ощутил, как натурально взбесился, и тут же ушёл обратно, стискивая зубы. Возможно, это и была та самая ревность, от которой Руслан бежал всегда, в любых отношениях, но он всячески отгонял от себя эти размышления. Честно говоря, с этими же мыслями, что мучили его уже несколько дней, он и пришёл в мастерскую, так и не сумев нормально уснуть. Белый понимал, что, зайдя к Юле, он даже не придумал чётко сформулированного вопроса (что уж говорить про какие-то сложившиеся решения!), понадеялся на то, что сможет разобраться на месте, когда увидит её перед собой и прямо посмотрит в глаза. А «на месте» при виде Юли вопросов родилось и вовсе до фига, но задавать их прямо Руслан пока ещё не решился. Было бы до идиотизма абсурдно спрашивать у Ахмедовой, почему она проводит своё время с этим молокососом, а не с ним, почему в эти пару дней перестала заходить, как раньше, чтобы просто поговорить с ним о них; о том, как однажды они решили посвятить целый отпуск катанию на лыжах, или о том, как оба долго вынашивали идею открыть общий бизнес. Белый жил этими воспоминаниями в этой железной пустоши, они были для него центром, как и была для него этим центром Юля и в прошлом, и в текущем настоящем, Руслан воспринимал её в своей жизни как что-то важное, неотрывное и родное, а теперь, кажется, постепенно начал терять эту связь за какие-то жалкие несколько дней! Помимо того, что в её (и своих тоже) глазах он будет выглядеть собакой на сене, Белый понимал ещё и то, что просто не имеет на такие вопросы морального права. Она же у него ни о чём не спрашивала, когда он, едва успев слезть с тела очередной пассии, вдруг вспоминал, что обещал ей посмотреть подтекающий кран, и, проводив очередную случайную девушку, звонил в дверь соседней квартиры. Хотя то, чем он не так давно занимался, было понятно и без слов. — Так зачем ты пришёл? Для того, чтоб меня согреть? — невесело хмыкнула Ахмедова, кивая в сторону генератора, который, несмотря на починку, работал вполсилы и прогревал немаленькую мастерскую с горем пополам. — А ты бы хотела? — Белый с вызовом ответил вопросом на вопрос. — Всё, чего я хочу сейчас, — это спать, Руслан, — честно выдохнула Юля, никогда не любившая эти абстрактные беседы-угадайки, и направилась к своей кровати. Но дойти до неё Ахмедова не успела: голос Белого был таким, каким она, наверно, никогда ещё его не слышала. — Нет, ответь. Мне важно… знать это, — Руслан запнулся, сухо сглатывая и чувствуя, как непривычно начинает нервничать в разговоре с ней. — Знать что? — обернувшаяся Ахмедова не прикидывалась дурочкой, она хотела конкретики, потому что в середине ночи действительно было тяжеловато соображать, но мужчина продолжал давить. — Юля, ты прекрасно поняла, что я имел в виду. Не первый день знакомы, так что давай без этих киношных диалогов, — как можно тише прыснул он и на одном коротком выдохе спросил: — Ты бы смогла быть со мной? Ахмедова удивлённо развернулась к Белому и с сомнением прищурилась, подходя ближе и кладя прохладную тонкую руку ему на лоб. Руслану захотелось тут же резко и грубо сбросить ладонь, но он сдержал в себе этот порыв, понимая, что может сделать этим действием только хуже, и невольно закрыл глаза. — Ты не заболел случаем? — Здоров как бык, — бросил в её сторону Белый и, как мог, встал с места, понимая, что расстояние между ними осталось и так всего ничего. В последний раз командор был так близко к Юле очень давно, это впервые смутило его не меньше, чем небольшая, но всё же существенная разница в росте. Он почти не видел её тёмно-карих глаз при свете одной тусклой лампы, но зато чувствовал всё тот же знакомый запах смоляных волос и кожи, который, кажется, мог бы узнать в любой толпе. Ахмедова смотрела на Руслана спокойно, но выжидающе, всё ещё не особо понимая, чего он от неё хочет. — Можешь не отвечать, если для тебя это такой сложный вопрос. Не обижусь. — Меня больше интересует не сам вопрос, а то, как ты вообще к нему пришёл, — Юля выдохнула эту фразу ему куда-то на уровень шеи и нахмурилась. — Что произошло за эти дни, пока я была занята? Чего я не знаю? — Неважно, — спустя тягучую паузу сказал Белый, стараясь не раздражаться от этого пафосного «занята» и пытаясь внимательней разглядеть лицо девушки, словно хотел найти в ней что-то новое. В том злосчастном разговоре Руслан не стал говорить Сабурову, что, на самом деле, где-то глубоко внутри себя он прекрасно понимает, кто ему Юля. Вот только это не имело никакого смысла, если то, что ты так сильно хотел бы отдать другому, этому другому было абсолютно не нужно. Казалось, прошла вечность, прежде чем Белый решился всё-таки отойти и направиться к двери. На что он вообще рассчитывал? На то, что она ему подскажет хоть что-то? Да у неё и в мыслях нет того, что было в голове Руслана почти всё это время, как он узнал её имя, он всего лишь друг и таковым останется даже здесь, в этих грязных бетонных стенах, как бы ближе он ни пытался подступиться к Ахмедовой. Зря он вообще решил послушаться Нурлана, убеждая себя, что он действительно не какой-нибудь жалкий слабак, — ведь сколько жили же бок о бок, и ничего, всё было нормально. Портить крепкую дружбу убогими потугами в отношения — значит, эту дружбу насовсем потерять, а, по большому счёту, кроме Юли, Белый не мог доверять никому. Так нечего и… — Руслан! — окликнула его всё так же замершая возле стула Ахмедова. — Если тебе есть, что мне сказать, так, может, скажешь уже наконец? — Разве тебе это нужно? — впервые на лице командора отразилось что-то похожее на равнодушие, которого девушка никогда ранее не видела. — Ты не сумела ответить мне на самый простой вопрос, так, думаешь, получится ответить на сложные? Сомневаюсь. Так что спокойной ночи. Не став дожидаться того, что скажет на это всё так же застывшая на месте Юля, Белый поспешил покинуть мастерскую, до боли сжимая руки в кулаки. У него в пачке осталось девять сигарет — сегодня их снова станет на одну меньше.***
Услышав грохот двери о косяк, Нурлан даже не повернул вбок голову — только один человек из всех здесь присутствующих вламывался к нему так беспардонно, сразу же занимая соседний стул и с налётом улыбки рассказывая о последних новостях. Сабуров сидел хмурый и задумчивый, опять уставившись нечитаемым взглядом на доску, где уже вовсю развернулась шахматная баталия. — Белые теряют ферзя, — кивком указал он в ответ на обеспокоенный взгляд Лёши, который даже на всякий случай коснулся плеча Нурлана, чтобы убедиться, что тот всё ещё здесь, с ним. — Ну так сожри его, — голосом, словно это нечто само собой разумеющееся, беззаботно ответил Щербаков. — Ты же за чёрных играешь. Сабуров поднял на него неодобрительный взгляд, зная, что Лёха в силу своего особенного мировоззрения, где всё либо белое, либо чёрное, не всегда всё правильно понимает, и отрицательно покачал головой, спокойным голосом стараясь объяснить: — Я играю и за тех, и за этих, а значит, в любом случае проигрываю. Поэтому мне надо найти такой ход, чтобы не получилось так, что я сам с собой в поддавки играю. — Но и выигрываешь же по-любому тоже, — сдвинул брови Щербаков, снова глядя на доску и отмечая, что расклад сил на ней прозрачней некуда. — Ты не можешь убрать из-под удара королеву, потому что тогда откроется шах королю. Ты чё завис-то, Нурик? — Кажется, я тебя простил только в первый раз, — укоризненно обронил Сабуров, наконец поднимая взгляд. Столкнувшись с привычно бешено блестящими серыми глазами и задорной улыбкой в ответ, Нурлан снова почувствовал, как едва подступившая усталость от этого издевательского сокращения имени медленно начала растворяться. Вот как у солдата это получается? Как он так умудряется разом расположить к себе и привнести в этот мрачный «медпункт» что-то уютное? Этому даже объяснение было дать сложно. Сабуров ведь всегда справлялся один, вполне искренне считая, что он глубокий интроверт, не испытывающий большой потребности в общении с людьми, и в частной клинике, где работал, всегда вежливо отказывался от чашки чая или «пробирки спирта». Медик и на Центральной, положа руку на сердце, сошёлся с ребятами по большей части потому, что в одиночку не выживешь. Тогда что происходит с ним сейчас? Почему при виде Щербакова его настроение само собой поднимается, а губы растягиваются в улыбке, которую совершенно невозможно контролировать, и любые, даже самые дурацкие фразы или движения Лёхи заставляют реагировать так? — Я достоин того, чтобы простить меня и в десятый, — довольным себялюбящим тоном сказал Лёша и выпрямился, радуясь тому, что лицо медика наконец перестало быть похожим на кислый лимон. — Почему ты, блин, зачем-то сомневаешься, когда единственное решение очевидно? Не дождавшись ответа, Щербаков сам передвинул чёрную ладью и положил белого ферзя боком на слегка подряпанном столе, и тут уже опять ушедший в себя Нурлан ожидаемо очнулся. — Лёха, блять, ну если самому неймётся переться прямо сейчас, делай, что хочешь, нахрена ты меня за собой тащишь? Не пойду я никуда, сказал же! Щербаков ошарашенно посмотрел на вскинувшегося Сабурова, который одним дёрганым движением сбросил все оставшиеся фигуры с доски, сам же сморгнув от получившегося звука. Лёша ведь на самом деле и не думал даже снова возвращаться к разговору о Дороге — он уже давно понял, что переубедить на этот счёт Нурлана можно только делом, — но тот воспринял его слова слишком уж метафорично. Солдат даже как-то грустно хмыкнул, понимая, что оставшаяся недосказанность всё равно должна сойти на нет, иначе они будут ходить вокруг да около ещё долго, и серьёзно начал: — Ну, раз уж ты сам заговорил об этом, то… — Щербаков придвинул свой стул чуть ближе, склоняя голову набок и пытаясь встретиться взглядом с отвернувшимся Сабуровым. — Я понимаю твои опасения, радиация там, наверно, херачит так, что мало никому не покажется, но сколько нам ещё тут торчать? Ведь, пока мы не проверим это, не узнаем же! И на сколько нам хватит жратвы и всего остального — особенно с учётом того, что нас теперь пятеро? Ты сможешь как медик оказать нам всем помощь, если дело будет в чём-то серьёзнее, чем обработать порез или вылечить расстройство желудка? Я знаю, ты сейчас скажешь, что у нас нет никакой информации, но ты же сам на Центральной видел, сколько было Выходцев! Нурлан, который до этого выслушивал пламенную речь Лёши внимательно, смотря искоса, но в упор, тут уже не выдержал: — Потому что они все нахрен сдохли, Лёха, не будь идиотом хотя бы сейчас. — Ты сам лично это видел? — обескуражил его своей дубовой непрошибаемостью Щербаков. — И я нет. А может, они давно уже где-нибудь в нормальном городе дают интервью о том, как сложно, но реально было выжить! А мы сидим тут, яйца перекатываем! Лицо Сабурова вдруг расслабилось, и со лба исчезла пересекающая его морщина, а сам он уже абсолютно чёткими, размеренными движениями собирал обратно фигуры, намечая в уголках губ улыбку. Лёша иногда казался ему наивным пацаном, всё ещё, несмотря на дерьмо жизни, не утратившим веру в чудо, и это в нём подкупало. Нурлан настолько в своё время пропитался цинизмом, царившим в элитном отделении неотложной хирургии, что относился к этому с особенным изумлением. — Ты всегда такой? Какой бы пиздец ни случился, всё равно сохраняешь оптимизм, да? Сабуров сказал это всё с той же улыбкой, без оттенка сарказма или злобы, а потому с лица Щербакова ожидаемо исчезла всякая серьёзность, и он уже куда более бодрым голосом, от эмоций аж вскочив со стула и бурно жестикулируя, начал рассказывать: — Какой бы пиздец ни случился, я стараюсь в первую очередь ставить на результат! Мне в армии тоже старшина постоянно повторял: «Щербаков, мать твою, ты не можешь этого сделать!», а я ему знаешь что говорил? «С хуя ли?». Он сразу начинал орать, угрожая мне «губой», в наряды бесконечные ставил, но я не припомню, чтобы хоть раз он на мой вопрос ответил! И потому я, когда мне впаривали какую-то дичь сверху, всегда говорил: «Хуйня это, товарищ майор, я же всё равно сделаю, потому что я такой!» Лёша рассмеялся, вспоминая, очевидно, какие-то курьёзные ситуации из своей бурной солдатской жизни, что мимо воли передалось и Нурлану, который улыбался уже от уха до уха. Едва зародившаяся напряжённость постепенно спала: он смотрел на эту ходячую батарейку с ожидаемо отросшими за месяц светлыми волосами и на минуту задумался о том, смогли ли бы они сдружиться в доядерные времена. Было бы с ним так же весело, как сейчас, или дело заключалось именно в этих замкнутых кошмарных обстоятельствах? Насколько они казались разными, настолько странно и одновременно приятно было видеть Щербакова рядом с собой, что даже начало ощущаться, будто бы они знакомы всю жизнь. Поначалу, ещё в стенах Центральной, Сабурову было непривычно получать столько настойчивого внимания от солдата, который постоянно предлагал ему то лишний кусок еды, то стакан чая, но, глядя на мягкую полуулыбку и такое искреннее участие, почему-то смущался и благодарил, не в силах отказать. Смотря на обезумевших выживших людей, Нурлан вообще не рассчитывал здесь с кем-то сблизиться, существовал в этом аду сам по себе и вынужденно выполнял свою работу, но Лёха подсаживался к нему каждый день, старался увлекать и отвлекать, и медик, сам не замечая как, превращался в довольно разговорчивого человека. Даже когда у него совсем не было настроения, вот как пятнадцать минут назад, и когда он прогнал бы любого, кто вошёл бы к нему без дела, с этим шилом в заднице так почему-то не получалось. — Щербаков, как ты сержантом вообще стал, с таким-то отношением к командованию? — по-доброму усмехнулся Сабуров, выплывая из накативших воспоминаний. Во взгляде Лёши на мгновение пронеслась тень чего-то неразличимого, и он отмахнулся от вопроса, ответив на него честно, но таким тоном, будто не считает это чем-то стоящим внимания: — Нас как-то вызвали по тревоге при ограблении банка, вытащил заложницу на своём горбу. А на следующее утро пришлось пришивать к погонам лычки. Нурлан посмотрел на Щербакова удивлённо, явно ожидая продолжения рассказа о подвигах солдата, кладущего болт на приказы офицеров, но тот замолчал, снова усаживаясь на стул и поднимая с пола упавшую туда пешку. — Так ты, Лёха, у нас герой-спаситель? — с намёком уточнил медик. — Ты спас намного больше людей, — тускло отозвался Лёша, думая о чём-то своём. — Только какого-то хрена не хочешь спасти самого себя. — Ты чертовски прав, Алексей, — с готовностью выдал Нурлан, откидываясь на спинку стула. — В данный момент это точно не имеет смысла. Но если ты что-то задумал, сделай так, чтобы ни я, ни ребята, ни всё, что находится в этом помещении, не пострадали, окей? — Сабуров обвёл пальцем в воздухе всё пространство «медпункта» и замолчал в ожидании ответного обещания. Щербаков не сразу, но утвердительно кивнул, поймав себя на мысли, что такое равнодушие выбило его из колеи. Неужели Нуру настолько плевать на него, раз он так просто и легко готов отпустить его к Дороге?.. Что ж, в таком случае он тем более решил всё правильно.***
Осторожно придержав дверь позади себя и чуть не запутавшись в полах защитного костюма, который висел на одном плече, Щербаков вошёл внутрь «медпункта», пытаясь в кирзовых сапогах ступать бесшумно. Если верить электронным часам, висящим на запястье, уже почти половина седьмого, а Нурлан обычно просыпается максимум в семь, поэтому времени на то, чтобы аккуратно сложить комплект и замести за собой все следы, чтобы тот ничего не заподозрил, у него крайне мало. Пока, за третью уже по счёту вылазку (он выходил среди ночи, когда все ещё спали, и возвращался аккурат к примерному сроку подъёма), Лёша добрался не очень далеко, не рискнув пока ещё углубляться в дебри. Окружающая сухая пустошь действительно наводила ужас на солдата, который никогда не считал себя пугливым. Мало того, что вокруг была беспроглядная тьма, небо без звёзд и без луны дезориентировало, так ещё и передвигаться приходилось быстро. Чернота на земле от снесённых построек, тяжесть в груди и одно большое выжженное пространство — всё это приходилось преодолевать с особыми усилиями воли, которые он смог выработать в себе когда-то давно на службе. Только моральная устойчивость и упрямство, желание доказать, что он в кои-то веки прав, помогли Щербакову идти и, вооружившись камерой (в какой раз уже он говорит Серёге спасибо за столом, когда они собираются все вместе, едят и развлекают друг друга болтовнёй!), снимать хоть что-то, лишь бы у него появилось больше информации. Ему важно было запомнить всё, что связано с Дорогой, и пути до неё как можно подробней, проанализировать текущую обстановку и, по возможности, наедине с Белым обсудить будущую вылазку, когда тому будет уже поздно предсказуемо отвешивать в сторону Лёхи матерки, весь маршрут уже должен быть изучен максимально подробно. Потому по вечерам, уходя вглубь своей комнаты, Щербаков отсматривал то, что удалось зафиксировать на видео, хоть это и нещадно жрало заряд, тайком зарисовывал самодельную карту, чтобы в случае чего понимать, куда двигаться дальше, и не терять драгоценное время. К Руслану нужно идти с конкретными предложениями, подтверждёнными фактами, а не с блеющим: «Я думаю, надо делать так». Пытаясь в одной руке удержать камеру, второй поправить так и норовящий сползти с плеча автомат (он был уверен, что не встретит никого на пути, но шагать в неизвестность безоружным было бы верхом тупости), а ещё ртом стараясь удержать фонарик, отчего блик света ускользнул в сторону, Щербаков наступил на что-то, что угрожающе хрустнуло под ногами, — направив луч вниз, он чуть не вскрикнул, от страха не сразу поняв, что это был всего лишь фрагмент куклы, а не чья-то оторванная конечность. На этом месте, кажется, раньше был огромный жилой массив — теперь же здесь только руины, вонь и ужас от одной только мысли, что на самом деле ему очень повезло застать Взрыв под землёй на работе и не видеть всего этого кошмара на поверхности. Лёша, как мог, пытался отвлечься, то считая вслух шаги, зажимая пальцем динамик на камере, чтобы этот бред не остался на видео, а потом решил уже озвучивать то, что видит и ощущает под ногами. Голая твёрдая порода, лишённая признаков жизни, какой-то песок, куски обгоревшего металла — чуть не споткнувшись об один из них и не полетев носом только чудом, всего лишь содрав ладонь и уронив фонарик, Щербаков громко выматерился, ругая себя. Дальше Лёша был уже осмотрительнее и тщательнее выверял каждый свой шаг: меньше всего ему хотелось даже не то чтобы сдохнуть здесь, а вынудить друзей рисковать собой ради него. — Ты охуел?! Закончив со своими делами и прикрыв наконец дверцу от шкафа, в котором Сабуров хранил спецзащиту, Алексей вдруг вздрогнул от знакомого голоса, невозможно низкого и гневного. Сзади него стоял одетый, собранный и явно давно уже не спящий Нурлан, на лице которого отражалась такая злость, что Щербаков у него ещё отродясь не видел. Вены-канаты на руках с закатанными рукавами толстовки и нервно дёргающийся кадык вдобавок со сдвинутыми густыми бровями не сулили ничего хорошего, но Лёша попытался подкосить под дурачка, надеясь, что это снова прокатит. — Доброе утро, Нурик, — натянуто, как клоун, улыбнулся он, в глубине души всё же понимая, что с таким Сабуровым номер всё же не пройдёт. — Не очкуй, плиз, вернул в целости и сохранности, тряпочкой протереть, упаковать, и будет как нов… Лёша, на автомате несущий какую-то несмешную чушь, морально, пожалуй, был готов ко многому, но не к тому, что его вдруг с силой, совершенно не испуга ради, стиснули рукой за горло и встряхнули на месте. В глазах Нурлана плескалась чёрная кислота, пальцы перекрыли кислород ещё больше, и он склонился в каких-то жалких сантиметрах от лица Щербакова, чеканно, почти по слогам процедив: — Закрой свой рот, блять! Лёша, щёки которого покраснели от невозможности глотнуть воздуха, на секунду зажмурился, почему-то не сделав даже попытки убрать от себя сдавливающую шею руку, и послушно заткнулся. Такому Сабурову невозможно было перечить, и уже позже, когда железная хватка исчезнет, Щербаков мысленно обругает себя, что поддался непонятно чему. Ну, вот что на него нашло? — Инстинкты самосохранения, как я понимаю, ты потерял где-то в пустоши? — Нур отошёл к стене, чуть ли не мечась из угла в угол, и тяжело сглотнул, не веря тому, что этот человек, все эти дни так рвущийся стать ближе, ослушался его. Сказать сразу, что хотелось, не получилось, и медик выплюнул первое, за что только смог зацепиться: — Четыре ОЗК в запасе, Щербаков, четыре! А нас пять стало с некоторых пор благодаря тебе! Просил же тебя, блять, ничего не трогать, а ты мне кивал в ответ, как болванчик! А я же ещё и поверил тебе, сука! Какого хуя? Наверное, впервые за всё это долгое время Лёша ощутил внутри нечто похожее на обиду: так вот, оказывается, в чём причина! Взял без спросу комплект, неслыханная наглость! Быстро приходя в себя, Щербаков зло усмехнулся, понимая, впрочем, на задворках сознания, что в подобной ситуации мог бы запросто врезать и по роже. Только явно кому-то другому, не Сабурову. Слишком он привязался к медику за эти страшные блокадные дни, которые текли в никуда будто сквозь пальцы. Всё, что Лёша чувствовал в последнее время, вылилось только в отчаянные слова, которые дались ему с большим трудом: — То есть только в этом дело, да?! Я уже понадеялся, что тебе за меня стало страшно, дебил! А ты, оказывается, действительно отмороженный, раз тебе плевать на того, кто хочет тебя отсюда вытащить! — Заткнись нахуй, Алексей, — почти перебивая, снова отчеканил Нурлан чуть ли не по слогам, указывая на этого раздолбая пальцем. — Ты ничего не знаешь и не понимаешь! Я, как лох последний, начал было верить, что мы уже не чужие друг другу. Я, как мог, отговаривал тебя от ерунды, которую ты втемяшил себе в башку, наслушавшись пацана, но, блять, Лёша, неужели не понятно, что, говоря тебе, чтобы ты поступал, как хочешь, я делал всё, чтоб ты не лез в это дерьмо? Аргумент за аргументом! — Да пошёл ты нахуй, Сабуров, — свистяще прыснул солдат спустя паузу, назло обращаясь к тому по фамилии, и добавил ещё желчней: — Ты, блять, определись для начала, что к чему. Мне нахер не упало считать не чужим человека, который и сам не понимает, кто я ему. И который даже нормально не может сказать, что на самом деле думает. Я тебе, блять, не экстрасенс, чтобы гадать, правда ли, что я тебе нафиг не нужен, или мне просто показалось! Вне себя от злости, в первую очередь, на самого себя, что и вправду, как идиот, на одно мгновение в глубине души даже обрадовался такой сумасшедшей, грубой и наконец эмоциональной реакции Сабурова, солдат быстрым шагом направился к двери, запрещая себе оборачиваться под любым предлогом. Но эта установка сломалась тут же, как только Нурлан бесцветным, тихим голосом выдавил из себя: — Лёха… Собраться с мыслями и озвучить то, что жгущим грузом оседает где-то внутри, всегда было для Сабурова невозможно тяжело. Это каждый раз заканчивалось вот таким вот срывом, когда он говорил близкому человеку обидные вещи, делал больно, бил словами беспощадно, даже не задумываясь о том, к каким последствиям это может привести. И сейчас не стало исключением. Нурлан испытал чувство невероятного ужаса, когда вскочил с постели раньше обычного, глядя прямо перед собой и не думая о том, зачем вообще так подорвался. Понимая, что пытаться уснуть всё равно уже бесполезно, медик встал, потянув мышцы чуть затёкшей от сна на самодельной подушке шеи, да так и замер с повёрнутой головой, увидев приоткрытый шкаф. Он точно помнил, как вчера плотно закрывал его несколько раз, нервничая, когда хлипкая дверца не поддавалась и упорно соскакивала обратно, свисая чуть ниже, чем надо, и сейчас она была в таком же положении! Закатывая глаза, Сабуров подошёл, чтобы снова поправить то, что вызывало в нём необъяснимое раздражение, и замер ещё больше, обнаружив одну из полок пустой. После захода в соседнюю комнату худшие опасения Нурлана подтвердились, отчего он вдруг ощутил, как всё внутри заполняет липкое чувство страха. Постель Лёши была идеально заправлена (военные привычки, как говорил Белый, не вытравить никогда), а значит, он и не планировал больше спать по возвращении, и мысль эта — он не вернётся — по силе испуга была для медика сравнимой с пониманием, что взорвалась не просто бомба, а бомба с ядерным «сюрпризом». Твою мать, он же сам отпустил Щербакова, сам подтолкнул его к тому, чтобы тот ушёл вот так, не предупредив и не попрощавшись, чтобы «никто и ничто не пострадали»! Влетев обратно в «медпункт», Сабуров долбанул кулаком по ни в чём не повинному захламлённому столу, закусывая губу от острой боли, и едва сдержался, чтобы не завыть в голос: Лёша ведь столько раз приходил к нему посоветоваться, хоть никогда прямо об этом не говорил, ждал поддержки и клоуничал, не получая её. Зная прекрасно все его весомые положительные качества не только как человека, но и как солдата, не трусящего перед опасностью и не боящегося полезть на рожон ради того, кого считает своим долгом защищать, никто не относился к нему со всей долей серьёзности. Как теперь без него? Как сидеть в этом чёртовом «медпункте», зная, что сюда больше не распахнётся с громким хлопком дверь, как выходить в общую комнату на ужин, если сегодня, как и вчера и послезавтра, он пройдёт без сальных, но всё равно всё-таки смешных шуточек Лёши? Зачем ему теперь вообще находиться на этом грёбаном заводе, если единственное светлое пятно, разбавляющее эту серую палитру, исчезло, и не факт, что вообще живо? Вжавшись от страшной догадки лбом в стену, Сабуров крепко зажмурился, чувствуя себя ещё большим дерьмом. Эгоист, думал он, как теперь жить без него будет!.. А вдруг Лёши и в самом деле больше нет? Об этом не хотелось, об этом тупо страшно было даже допускать мысли, ведь Нурлану очень и очень хотелось, чтобы Щербаков выбрался и зажил нормальной жизнью, такой, как он этого заслуживает, пусть даже если он выберется один. Злость на себя накатила по новой, ведь он и только он виноват в том, что… Именно на этом моменте дверь в «медпункт» тихонько приоткрылась, и Сабуров наконец смог облегчённо выдохнуть — но по итогу разозлился ещё больше, видя кровь у Лёхи на щеке и то, как он слегка хромает. Тогда-то Нур окончательно и сорвался, за что сейчас ему стало до одури стыдно. Кровь, к счастью, была всего лишь от ссадины на ладони — видимо, Щербаков неоднократно касался содранной рукой лица, а прихрамывание — результатом того, что он чуть не упал, наступив на ОЗК. Не сразу решившись произнести то, что после услышанной справедливой, в общем-то, претензии уже попросту нельзя было не сказать, медик для начала ухватился за это. — Лёх, — повторил он, встретившись с полыхающими чем-то непонятным глазами всё же обернувшегося Щербакова. — Подойди, пожалуйста, надо обработать. Равнодушно пожав плечами, но так ничего и не ответив и смерив Нурлана всё таким же пугающим взглядом, Лёша послушался и подошёл, проигнорировав, правда, предложенный стул. Всем своим внешним видом Щербаков выражал «делай, что должен, и я свалю», потому Сабуров, мягко держа его ладонь в своей и максимально осторожно проведя ваткой, смоченной в спирте, наконец признался: — Я очень испугался, что с тобой что-то произошло. Испугался, что в принципе никогда больше тебя не увижу. Ты близкий человек мне, и я пиздец как боюсь тебя потерять. Улыбка, которая, как лампочка, зажглась на лице Лёши, что ещё несколько секунд назад едва заметно морщился, стёрла все преграды, так долго мучившие Нурлана, и он крепко обнял Щербакова, стискивая его в своих руках так, что тот аж рассмеялся, не менее крепко обнимая в ответ. — Щас, блин, Нурик, размечтался. Хрен ты куда от меня денешься.