***
После завтрака, который Орлов сам взвалил на свои плечи, нельзя было сказать, что атмосфера в столовой улучшилась: хмурый Сабуров ушёл сразу, забрав тарелку с собой и сказав, что пока не голоден и поест позже, а оставшиеся трое сидели как в воду опущенные — даже разговаривать о срочных намеченных планах не хотелось. Было страшно наблюдать за тем, как ещё вчера активная, дышащая жизнью Юля, которая весело скакала по всей Дальней и старалась уделить внимание каждому, теперь уже никого к себе ни на метр не подпускала. Даже когда Руслан, в принципе, один раз уже переживший такое с Ахмедовой до Взрыва, попробовал мягко и ласково уговорить её хотя бы встать и поесть вместе с ними, всё, что он получил в ответ, — это грубый удар в плечо при попытке слегка приобнять дёрганую фигуру и отнюдь не вежливую просьбу выйти отсюда и закрыть дверь с той стороны. Стоявшие рядом парни понуро смотрели куда угодно, понимая, что групповая дружеская поддержка сделает лишь хуже, и послать их могут в куда более неприветливые места, поэтому Серёжа вышел первый, чувствуя, что и сам становится более нервным, переживая за этого человека, — уж лучше занять свою голову и руки чем угодно, лишь бы не накручивать себя. Ели всё так же молча, боясь попасть под горячую руку командора, который тоже завтракать не стал, лишь выпил крепкий чай и схватил свою всё ещё горячую тарелку, поднимаясь с места: — Знаю, что мы уже это проходили, но теперь мы точно откладываем выход на поверхность. Завтра будет виднее, наверно, как нам лучше поступить. И если у вас есть какие-то дельные мысли или идеи, фиксируете и приносите их мне. Щербаков посмотрел на него недоуменно, желая сказать что-то протестное о том, что им всем стоило бы попробовать привести Юлю в чувство, — в конце концов, она им тоже не чужая, все за неё волнуются, да и разные методы могут быть хороши, особенно у Лёши, который, казалось, даже дерево мог бы заставить пойти и побежать, но Белый метнул в него злой отрицательный взгляд и ещё раз осмотрел поникших присутствующих: — Кого-то хороним? Ещё и ваши тусклые рожи мне видеть не хватало. Займитесь уже чем-нибудь, не разводите мне тут трагедию. Завтра всё обсудим, — с этими словами Руслан взял чистую ложку и направился в сторону мастерской, не собираясь слушать каких-либо пререканий в спину. На самом деле, такое единоличное принятие решений сыграло парням на руку: так проще обсуждать свои планы, в которые командора по-прежнему нельзя было посвящать, а его очередное откладывание вылазки и вовсе развязывало руки для любых действий. Потому уже через час Сергей с Алексеем решили наконец проговорить, что им делать дальше, — Орлов предложил позвать для обсуждения и Нурлана, без которого никакие их задумки всё равно не осуществятся (три соображающие головы всяко лучше, чем две), но тот, как только парни оказались на пороге «медпункта», поднял на них оторвавшийся от «Науки и жизни» безразличный взгляд и пожал плечами, всем видом давая понять, что это его мало касается: — Я всё равно вам в этом деле не советчик. Моё дело — следить, чтобы Рус ничего не узнал, и в случае чего вас отмазывать. Скажете, когда и что надо дать, — я всё дам. Сергей молча кивнул в ответ, соглашаясь с логикой сказанного, и быстро направился на выход, торопясь наконец войти в курс долгожданного дела, а Щербаков, которого подобное равнодушие Сабурова неожиданно задело, царапнув чем-то неприятным изнутри, не смог не отпустить едкую колкость. — Это мне надо дать тебе смачного леща, Нурик, — усмехнулся Лёша и прикрыл за мальчишкой дверь, впериваясь в медика непонятным, но поражающим своей глубиной упрямым взглядом. — Через пару часов в зале, как договаривались. Я тебе, блять, покажу, в каких именно делах ты мне не советчик! Щербаков рассердился, сам толком не понимая на что, ведь, по большому счёту, и правда: с Сабурова — только материальная часть вопроса, ну, ещё немного и по прикрытию тыла, выражаясь военным языком, но резкая смена поведения медика конкретно вымораживала. Стараясь не позволить злости выбить себя из колеи, чтоб ненароком не сорваться после на ни в чём не повинного Серёгу, Лёша развернулся и тоже собрался было уходить. — Вау, ты наконец-то вспомнил о моём существовании и о своих обещаниях? — низкий голос в ответ и прожигающий внезапной, неведомой ранее язвительностью взгляд заставили солдата замереть на пороге. Нурлан честно хотел оставаться внешне максимально безразличным, будто всё это и впрямь его ни капли не волнует, — так было больше шансов затем, в нужный пиковый момент, вывести Щербакова на искренние эмоции, получая все ответы и срывая с него все маски. Но выдержка сама по себе начала шататься, стоило только солдату, уже несколько дней намеренно его избегающему, с подобным нахальным наездом появиться в стенах «медпункта», — всё-таки сказывалось волнение перед предстоящим разговором, который вряд ли будет лёгким или хотя бы просто спокойным, сказывалось то, что Сабурова цепляло долгое отсутствие Лёши рядом с ним вместе с тем фактом, что всё это время он скучал и места себе не находил. Теперь весь этот забористый коктейль пробил брешь в его тщательно выстраиваемой броне и нашёл выход наружу — сотворить такое с ним было под силу только этому человеку. Человеку, который этими непонятками сводил с ума уже просто одним своим существованием. Силой воли медик заставил себя подобраться и, мысленно сосчитав до пяти, снова уткнуться в статью о новейших медицинских разработках за океаном, хоть буквы от раздражения всё ещё плыли перед глазами. — Надо было тебе всё-таки час назад пожрать, а то я буквально слышу, как тормозит твой мозг, — Щербаков сложил руки на широкой груди и ответил с той же интонацией молниеносно, даже за словом в карман не нужно стало лезть. — Я за свой базар и свои поступки отвечаю, давно пора это запомнить. Через два часа в тренировочном, будем выбивать из тебя неясно откуда взявшуюся дурь. Загадочно сказать прямо вертящееся на языке, что у него на сегодня абсолютно другие планы, Сабуров не успел — солдат вышел в коридор и демонстративно впечатал дверь в косяк. Инстинктивно вздрогнув от слишком громкого и неожиданного звука, Нурлан снял очки и тяжело вздохнул, потирая глаза и на уровне глупой привычки зачёсывая наверх волосы: кажется, он сам, по доброй воле, напрашивается на хождение по минному полю. С Щербаковым по-другому не будет — или так, или вовсе никак. Сапёр, как известно, ошибается лишь один раз, и медику оставалось только надеяться, что сейчас он не совершает эту роковую ошибку.***
Сергей с Алексеем сидели в комнате последнего за столом друг напротив друга, разглядывая нарисованную карандашом карту и изучая те видеозаписи, которые солдат успел зафиксировать ещё при первых своих вылазках. Орлова удивляли не только смелость и бесстрашие Щербакова, который, собственно, плевать хотел на какие-то там угрожающие факторы во имя спасения их всех, но и то, как же много он успел заснять и запомнить: карта получилась вполне себе добротной и максимально подробной, был описан чуть ли не каждый сантиметр пустоши и даже подсчитано примерное расстояние от Дальней до начала Дороги, которое сам солдат успел пройти всего ничего. Со слов Лёши, в прошлый раз его остановили тяжёлая, поднимаемая диким ветром пыль и сметаемая с обугленных Цветов пыльца, но это было уже достаточно давно по меркам проживания после Катастрофы, а значит, они вполне могут продвинуться и дальше. — Дорога начинается прямо в центре Города, и, какие там нас ждут сюрпризы, можно только догадываться. Уцелел ли мост и как нам пробираться через реку, если нет, и что там вообще теперь происходит с рекой — это всё нам надо в первую очередь узнать, чтобы быть ко всему готовыми, а для этого — пробраться ещё хотя бы на пять километров вперёд, лучше — больше. При этом Нур говорил, что на поверхности у нас на всё про всё максимум три-четыре часа, — и то при условии, если уровень радиации будет более-менее стабильным, а при сильном ветре время следует сокращать чуть ли не вдвое, — Щербаков по традиции говорил быстро, но чётко, с невиданным ранее Орлову серьёзным лицом, докладывая обстановку как при службе в разведгруппе, отстукивая карандашом на карте примерные точки. — Поэтому двигаемся в темпе, но, Серёг, пиздец осторожно — под ногами чего только не попадается. Город разъебало просто в труху. Орлов понимающе мотнул головой, внимательнее разглядывая отмеченные объекты: Лёша действительно подошёл к делу со всей ответственностью, зафиксировав даже различные ямы или торчащие из-под земли железные арматурины. Идти по такому опасному пути вслепую — запросто свернуть себе шею, ещё не ступив на собственно Дорогу, потому практическое значение проделанной солдатом работы сложно было переоценить. — Надо пойти хоть раз не ночью, а днём, — неумело пряча тень ужаса в глазах, всё же решительным голосом предложил Сергей. — Сегодня, ясное дело, уже поздно, а вот завтра — в самый раз. Командор всё равно будет вместе с Юлей, а Нурлан нас прикроет, если что. Слегка усмехнувшись от упоминания Сабурова, на которого до сих пор злился, Щербаков аккуратно свернул склеенную из нескольких чуть примятых листов карту и спрятал её в привычное место под матрас. Вернувшись за стол, он снова с максимальной серьёзностью во взгляде посмотрел на Орлова и вопросительно кивнул: — Страшно? Мне пиздец как, если честно. Лёша не стал уточнять, что страшно в первую очередь совсем не за себя, ему не привыкать ложиться грудью на амбразуру ещё со времён службы в спецназе, но Серёга, кажется, его понял и так: вернув солдату в точности такой же взгляд, тот вдруг чуть нервно улыбнулся и в тон ему сказал: — Пиздец как страшно, Лёх, но не настолько, как жить вот так. Тупо умереть, не сделав того, что должен, страшнее. В очередной раз почувствовав себя с Орловым на одной волне, Лёша отзеркалил его улыбку и, подперев голову рукой и весь обратившись во внимание, вдруг спросил, понимая, что при всей духовной близости с этим парнем он не знает о нём практически ничего: — И кому же ты так сильно задолжал-то, Серёг? К девчонке, по ходу, «на волю» рвёшься? В голубых глазах зажглось вдруг что-то такое острое и печальное, что Щербаков мысленно ударил себя под дых: придурок ты конченый, ни чувства такта, ни банальной вежливости и дистанции, когда задаёшь такие личные вопросы. Даже если внешне Орлов старался казаться жизнерадостным, излучал позитив и без устали шутил и улыбался, это ещё ни о чём не говорило, и, что может на самом деле твориться в душе у такого по жизни весёлого человека, Лёша знал не понаслышке. Так тупо проще защищаться от собственной ранимости и боли, убегать от проблем, учась радоваться каждой мелочи, хватаясь за неё как за спасительную соломинку. А потом всё это и выливается в ночные кошмары, о которых Юля как-то случайно и проговорилась. — К девчонке, да, — выдавил из себя улыбку Серёжа. — Семи лет от роду, только вот в школу должна была пойти. Я ещё, прикинь, переживал: как мне научиться так рано вставать, чтоб её туда водить? Проблемы, блять, были у меня. Отец года, сука! Орлов вдруг рассмеялся, чуть с надрывом, запрокидывая голову назад и поглаживая пальцами свои татуировки, спускающиеся к запястьям, и этот диссонанс совсем обескуражил Щербакова. Ему хотелось задать сотню уточняющих вопросов, но он, кажется, впервые в жизни проглотил их, не давая воли своему любопытству, хотя, судя по тому, что Сергей заговорил снова, оно всё равно отчётливо виднелось в его взгляде. — Я её удочерил — в прошлом году её мама погибла в аварии. Она была моей соседкой по лестничной площадке, иногда приводила Олесю ко мне, если куда-то требовалось идти, а садик в те дни не работал, и бабушек-дедушек рядом не осталось. Короче, не смог я допустить, чтоб её забрали наши доблестные органы опеки… Так что если уж и подыхать, то для начала я должен найти дочь и… Голос Орлова дрогнул, и он встал, отворачиваясь и подходя к замызганному окну, в котором сегодня марево, окутывающее пустошь, слегка рассеялось. Лёша же тяжело сглотнул, с трудом переваривая услышанное и ставя себе в мыслях новую галочку: теперь у него ещё больше поводов для того, чтобы не сидеть на одном месте и молча «принимать судьбу». Он должен совершить невозможное. Ради Нурлана, хоть он и откровенно задолбал его своим странным поведением. Ради Белого с Юлей. Ради Серёги и той девочки, которая вынуждает его идти ва-банк. Умереть, не сделав этого, действительно страшнее.***
Щербаков редко ощущал себя настолько беспомощным и откровенно не понимающим, что делать. После разговора с Белым, который одновременно и успокоил, и дал новую пищу для размышлений, не спав по меньшей мере полночи и размышляя часами напролёт, он только уговорил себя перестать загоняться и вести себя, как раньше, по отношению к Нурлану, стараясь не зацикливаться на том, что чувствует, — маска клоуна и весёлого раздолбая могла бы ему снова сослужить верную службу, — как теперь какую-то херню начал вытворять Сабуров. Он будто бы скрывал что-то, делая вид, что лишние эмоции, вызывать в нём которые для Лёши было несложно, отключены, наглухо закрылся и решил игнорировать солдата так же, как несколько дней, не в силах совладать с собой, игнорировал его Щербаков, и это, чёрт возьми, оказалось больно. Думать о том, что он и сам был все эти дни не лучше, — просто брал и смывался куда подальше, даже когда Нурлан умудрился затащить его к себе на пару минут и справедливо узнать, в чём дело, — солдату было стрёмно. Лёша успокаивал себя тем, что так будет лучше для них обоих; они останутся близкими корешами и ничего не похерят, а сам он уж как-нибудь перетерпит, отстрадается, задушит, как когда-то змею в лесу, собственные чувства и вернётся к прежнему себе. Сейчас медик войдёт в эту старую скрипучую дверь, и Щербаков возьмёт себя в руки, найдёт все самые правильные слова в своём тупом однообразном лексиконе, и они снова заживут по соседству друг с другом как прежде. Но Лёша проторчал в зале не меньше сорока минут, то и дело кидая обеспокоенные взгляды на наручные часы, которые, от греха подальше, снял и положил на безымянный ящик. Он уже вдоволь подтянулся на брусьях, разминаясь, и успел даже немного до покраснения набить костяшки ударами по груше, чтобы ни в коем случае не упасть в грязь лицом перед Нурланом, — но тот в подвале так и не появился. Щербаков уже накрутил себя, что, возможно, пока он тут торчит, как последний дебил, что-то случилось с Юлей, но тогда, наверное, сюда прибежал бы Орлов — да и Сабуров не настолько отмороженный, чтобы его не оповестить. Хотя кто его знает, поведение Нурлана сегодняшним утром смело напрочь всю былую уверенность в этом человеке, который вдруг открылся с какой-то неизвестной стороны. Устав уже гадать и перебирать в голове все возможные варианты, каждый из которых был хуже предыдущего, Лёша натянул олимпийку и спешно поднялся на первый этаж — благо, «медпункт» находился почти сразу за поворотом, и решимости на то, чтобы по привычке бахнуть дверью о косяк, у него всё ещё хватило. — Не надоело ещё бегать, Алексей? — ещё более низким, чем обычно, голосом спросил вдруг Сабуров, сидящий на стуле с широко раздвинутыми ногами и смотрящий на вошедшего Щербакова тяжёлым, изучающим взглядом. Проглатывая заготовленные было слова, тот от неожиданности застыл, ещё с минуту назад ожидая увидеть в этом чёртовом помещении какую угодно картину, — хоть суетливые руки, методично перебирающие в сотый раз все медикаменты в шкафу, хоть сосредоточенную незыблемую фигуру за столом перед стопкой принесённых им журналов, что, наверно, того бы мгновенно реабилитировало в глазах Лёши, вызвав приятное ощущение нужности и полезности, но медик его удивил. Чувствуя, что от такого Сабурова практически подкашиваются ноги, Щербаков, тем не менее, смело подошёл ближе, невольно прослеживая глазами руку Нурлана, призывно и дерзко лежащую на бедре. — Это я, блять, от тебя бегаю? — возмущённо отозвался солдат, с трудом скрывая клокочущие внутри эмоции, и всё равно это ни разу не получилось. — Я прождал почти час, как последний еблан, пока ты тут… Договорить Щербаков не успел: голосом, тягучим, как масло, Сабуров практически пригвоздил его к месту, медленно вставая и, как хищник, направляясь навстречу: — Не от меня бежать, а от себя. От меня, Лёша, ты никуда уже не убежишь, — Нурлан послал солдату предупреждающий взгляд, приказывающий не дёргаться, и с глухим стуком прикрыл дверь, окончательно понимая, что единственный человек из всех, кто вламывается к нему без разрешения, в его власти, и им сейчас никто не помешает. Щербаков хотел уже было послать нахуй собственную, едва придуманную установку и высказать всё, что думает по этому и остальным поводам, даже успел открыть для этого рот, но вдруг оказался притянутым к сильному телу, отчего лицом снова невольно прижался к шее, чувствуя широкие ладони на собственной спине. Мозг на остатках адекватности вопил о том, что этот цирк надо прекращать, что нельзя поддаваться непонятно чему, но тело жило своей жизнью и отказалось слушаться, и уже спустя секунду Лёша и сам положил руки на бока Сабурова, придвигаясь ближе. Правда, язык его всё равно оказалось невозможно остановить, Щербаков не был бы собой, если бы умел вовремя заткнуться: — Ты, блять, тут втихаря спирта ёбнул, что ли, на голодный желудок? Убеждаясь, что ему не показалось то, как Лёша на него отзывается, с какой готовностью стремится к нему навстречу, Нурлан улыбнулся набок и, запрещая себе о чём-либо думать, потянул вниз молнию его олимпийки, стягивая её с крепких плеч на пол. Ответные фразы были уже не нужны, они только спровоцировали бы новый раунд словесного пинг-понга, потому Сабуров, переместив ладонь выше и сильнее сжав шею сзади, опять потянул солдата к себе, вынуждая его из-за грёбаной разницы в росте встать на цыпочки. Первое прикосновение губ к губам было сумбурным, они стукнулись зубами, когда Лёша, головой охеревая от происходящего, чуть не оступился на месте, невольно ухватившись за предплечья Нурлана, но настойчивый медик дал Щербакову всего лишь пару секунд на то, чтобы собраться до кучи, и поцеловал снова, сжимая шею сильнее и почти сразу проникая языком, ладонью скользнув под чуть влажную футболку. Сдавленное, удивлённое, но всё же довольное мычание Лёши, который уже крепче цеплялся за медика, переходя на его торс и тоже не отказывая себе в наслаждении потрогать мощный пресс теперь уже медленнее и тщательнее, очерчивая каждый кубик под майкой, окончательно смыло все преграды: на самом деле, как бы Сабуров ни пытался быть жёстким и требовательным, у Щербакова, не лишённого прекрасной физической подготовки и мгновенной реакции, была возможность произнести твёрдое «нет», грубо оттолкнуть и послать медика к такой-то матери, ещё вдобавок и заехав кулаком по дерзко и победно, не сомневаясь в собственной сексуальности, ухмыляющемуся лицу. И то, что он этого не сделал (даже не совершил ни одной попытки!), что старался сам перехватить инициативу в поцелуе, жадно прикусывая нижнюю губу и врываясь внутрь бешеным ураганом, сказало Нурлану обо всём. Как и нетерпеливые руки, то поднимающиеся выше, к груди, то снова соскальзывающие вниз, не пропускающие ни сантиметра и ласкающие на рефлексах вздрагивающее от приятных ощущений, соскучившееся по подобному тело. — Нет, блять, ты, по ходу, решил меня вместо груши использовать, — оторвавшись от губ, на придыхании проговорил Лёша, язык которого снова, по традиции, опережал его мозг. — А всё это — чтоб повод был мне по ебалу врезать, я угадал? Если бы Щербаков захотел отстраниться в эту секунду, сейчас у него это бы уже не получилось — распалённый Сабуров с силой развернул солдата спиной к себе, утыкаясь щекой в его, как обычно, всклокоченную макушку, усмехнулся, слыша приглушённый выдох, и склонился над ним максимально близко, находя в своём тембре такие бархатно-медовые оттенки, которых от него Лёша сроду не слышал. И о существовании которых никогда и не догадывался. Даже по ночам, когда представлял себе то, что представлять ни в коем случае было нельзя, — серьёзный, всегда сосредоточенный и собранный, суперподготовленный ко всему Нурлан Сабуров просто не мог быть способен на такое. — Закрой рот, Лёша, — скользнув губами за ухом, уверенно выдохнул медик, вызвав у того непроизвольные мурашки по всему телу. — Думаешь, у меня нет других поводов для этого? Да если бы. Ты мне их систематически подкидываешь каждый божий день, но в последнее время ты превзошёл самого себя. Я, в конце концов, не железный. Одной рукой Нурлан крепко сжал подбородок Щербакова, фиксируя его на месте и будто бы обозначая, кто здесь хозяин положения, — длинные пальцы угрожающе лежали на шее, в опасной близости от нервно дёргающегося кадыка. Лёша сглатывал и сглатывал вставший в горле комок, сходя с ума от настойчивых прикосновений, и позорно пропустил тот момент, когда пальцы второй руки уверенно потянули завязки его спортивных штанов, приспустив их вместе с бельём всего на чуть-чуть. В голове у солдата плавилось, будто бы весь металлолом, покоящийся никому не нужными грудами на втором этаже, отправили туда вместо мартеновской печи, в горле пересохло, тело пробирало дрожью — всё происходящее напоминало скорее какой-то сон, чем реальность, особенно когда требовательные пальцы обхватили член в кольцо, двинувшись на пробу кулаком вверх-вниз. У Щербакова давно уже встал, ещё на стадии объятий, как и в чёртов прошлый раз, хоть он всё ещё отказывался верить в действительность происходящего; холёная ладонь сейчас особенно остро ощущалась на чувствительной коже — даже здесь Сабуров действовал с хирургической точностью, добавляя и без того чуть не тронувшемуся рассудком Алексею ощущений губами на висках и затылке. Собственные руки деть было некуда, растворяясь в незнакомых ощущениях, Лёша совсем потерялся во времени и в пространстве, слепо нашаривая пальцами в воздухе, — открыть глаза казалось ему и вовсе в корне неправильным, потому что тогда он точно столкнётся с суровой реальностью лицом к лицу, а дикая дрожь снова сотрясла его всего, когда большим пальцем Нурлан чувствительно провёл по его губам, слегка скользнув внутрь и размазав влагу по нижней. — Ты боишься, Лёша? — проговорил всё тем же блядским голосом Сабуров, ещё раз скользнув поцелуем за ухом и прикусив мочку, когда никакой реакции на его вопрос не последовало. Щербаков еле слышно втянул воздух сквозь стиснутые зубы, на остатках сил удерживая в себе другие, более нетерпеливые звуки, и медик удовлетворённо продолжил: — Ты не должен этого бояться, ты должен мне довериться… И сейчас, кстати, ты с этим неплохо справляешься, Алексей, но мне нужно ещё больше. Ещё сильнее. Крепко вцепившись своими пальцами в руку Нурлана, которую тот по-прежнему строго держал на его шее, вторую ладонь Лёша завёл назад и положил на его бёдра, которыми тот тесно прижимался сзади, заставляя чувствовать себя каждым оголённым нервом, скрученный клубок которых весь солдат сейчас из себя и представлял. Щербаков выгнулся спиной, издав едва уловимый стон, дёрнувшись навстречу замершей вдруг на его члене руке. — Ты же хотел этого, верно? Думаю, ты ни за что в жизни в этом не признаешься, но я и так понял, что да. Поэтому расслабься, пожалуйста. Ты же сам сказал, что отвечаешь за всё, что делаешь… Так покажи мне то, что скрываешь… Сабуров играл с ним, безошибочно ударяя по каждому его слабому месту: только Лёша, повинуясь завораживающему голосу, слегка расслаблялся, насколько это было возможно в его положении, когда ноги отказывают, переставая держать, руки сотрясает дрожью, отчего одна из них, сильно повлажневшая, соскальзывает с чуть грубой ткани джинсов Нурлана, невольно нащупывая и его крепкий стояк, тот вдруг менял вводные, заставляя прислушиваться к каждому вдоху и движению и в итоге всё-таки открыть глаза. Это был всё ещё тот же «медпункт», те же выкрашенные в тёмно-серый стены, те же банки-склянки и забытые шахматы на столе, а рядом — та же «Наука есть, а жизни нет», но всё воспринималось уже по-другому. Не так, как вчера и сегодня утром, не так, как в принципе до этого ебанутого момента. Они оба перешагнули невидимую, но осязаемую на ментальном уровне черту, которая так мешала им снова хоть как-то сблизиться, и, по-честному, Щербакову это понравилось, иначе ему не приходилось бы тратить все свои силы на то, чтобы сдерживать позорные стоны и сильнее закусывать губу, чувствуя ритмичные, такие правильные движения внизу и хватку горячих пальцев на шее и подбородке, не позволяющих даже повернуть голову, чтобы посмотреть на Сабурова и убедиться, что на его лице сияет самодовольная улыбка, как и в не на шутку разыгравшемся воображении. — Блять, Нурик… — с просящей интонацией выдавил из себя Лёша, и сам боясь признавать, о чём именно просит, но инстинктивный толчок бёдрами навстречу сдал его с потрохами. Ещё несколько поцелуев, спускающихся к изгибу шеи, отчего Щербакова на негнущихся ногах опять пришлось подтянуть вверх, быстрых движений кулаком и надавливаний пальцами на шею и линию челюсти — и солдат всё же сдался, выпустив из себя сдавленный рык, обмякая в крепко сжимающих его объятиях. Если бы не сильная хватка Нурлана, он наверняка бы позорно расплылся прямо здесь и сейчас, но много времени на то, чтобы прийти в себя, Лёше не понадобилось — уже через полминуты, пролетевшие за мгновение, он проворно развернулся, обеими руками обхватывая лицо Сабурова и жадно заглядывая в его почерневшие и ещё больше сузившиеся глаза. От увиденного в них Щербаков широко и счастливо улыбнулся — если бы сейчас во взгляде Нурлана он прочитал то же превосходство, что и десятью минутами ранее, собственную охеренную значимость и самонадеянность, это было бы, наверное, тоже здорово, но уже совсем по-другому, не так остро и логично. Сейчас в смотрящих на него глазах напротив Лёша увидел облегчение на пару с отголосками какой-то уже почти улетучившейся растерянности — Сабурову, оказывается, тоже было непросто, он тоже заключил пари с собственными страхами и предрассудками, заставляя себя стать выше их, отключив впитанные от окружения правила и каноны. Просто от того, насколько медик будет уверен в себе и настойчив, зависело всё: дай он слабину хотя бы на вшивую секунду, Щербаков бы уже не смог настолько ему открыться и довериться, практически отметя себя прошлого, которому и мысль о том, что двое мужчин могут удовлетворять друг друга, казалась полной дичью. Хоть он и в армии служил, где это, как ни странно, было всё же распространённым явлением, пусть и не выставляемым напоказ. — За мной должок, получается, — не переставая воинственно улыбаться, проговорил Лёша, нетерпеливо толкая Нурлана в сторону стола, заставляя того опереться на него задницей, и практически с угрозой облизывая губы. — Да и за тобой тоже: теперь ты показывай, как сильно меня хочешь. Хочешь же? Позволяя вести теперь уже Щербакову, Сабуров кивнул и шире расставил ноги, чувствуя, как одним резким движением вырвали пуговицу из петли, а ещё спустя пару таких же джинсы упали вниз, застряв где-то в районе колен. Шеи жадно и грубо касались пересохшие губы с обветренной корочкой на них, пресса и бёдер — нетерпеливые мозолистые ладони, одна из которых затем довольно быстро обхватила твёрдый член. Нурлан сглотнул и зажмурился, откидывая голову назад, на краю сознания зацепившись за мысль, что его ассоциация с минным полем была более чем точной — бомбы внутри него детонировали одна за другой, пока его с чувством и толком целовали, и, чуть наклонившись, Сабуров нашёл сухие губы сам, беспорядочно бродя руками по расслабленному после недавнего оргазма телу и жадно подставляясь под движения наглых рук. Пусть даже он и ошибся — эта ошибка определённо стоила такого риска. Спустя полчаса, вместе спешно сходив в душ, они лежали на кровати у Нурлана, для чего пришлось немного потесниться, — Лёша, помедлив с мгновение под выжидающим взглядом медика, всё же решился и устроился головой у Сабурова на животе, чувствуя мягкие пальцы на щеке и подбородке. После всего произошедшего надо было что-то сказать, хотя, казалось, слова только нарушат воцарившуюся между ними прежнюю уютную атмосферу — проблеск света в мрачных стенах едва уцелевшего после ядерных ударов завода. Долго над чем-то раздумывая, Нурлан наконец прокашлялся и озвучил то, что дёргало его уже давно и ощущалось в эту минуту особенно важным. — Лёш… С сегодняшнего дня у нас не должно быть друг от друга секретов. Разумеется, это касается не только Дальней и всего, что здесь происходит, — встретившись серьёзным взглядом с расширившимися от непонимания этих слов серыми глазами, Сабуров уточнил: — Я хочу знать, куда и когда ты идёшь, как ты рискуешь и чем я могу тебе помочь. Потому что теперь я не смогу больше просто так стоять в стороне. — Фух, я уже было ожидал какого-нибудь слащавого и пидорского признания в любви, но так даже круче звучит, — Щербаков выдохнул и привычно сально отшутился, вызывая и у медика короткий смешок. Но через секунду брови всё равно чуть сдвинулись, и солдат наконец злобно выпалил: — Я себя, наверно, как козёл вёл все эти дни. Нужно было яйца в кулак брать и самому всё это вырулить… В общем, извини, что я такой тупой тормоз. — Я сам не лучше, — в тон ему мрачно ответил медик и мягко огладил большим пальцем линию челюсти. — Не парься, солдат, перед нами стоят теперь совсем другие задачи. Эту мы с тобой, кажется, уже решили.***
Задаваясь про себя очевидным вопросом, почему, собственно, они все до сих пор не повесили на свои двери хоть какие-то самодельные замки, Белый тщательно закрыл за собой старый шкаф и быстро развернулся к выходу из «медпункта», прижимая рукой к талии запакованный ОЗК вместе с респиратором. Взгляд на пару секунд упал на узнаваемую олимпийку Щербакова, лежащую на голом полу, — Руслан чуть повёл бровью, теряясь в догадках, но всё же сбросил с себя неуместные размышления и через пару минут скрылся в своей комнате. В десятый раз прокручивая в голове воспоминания об ответвлениях катакомб, командор отказался от ужина, едва Орлов постучался к нему и просунул голову в дверной проём, а после того, как все наконец скрылись из общей столовой, разбегаясь по своим углам, Белый решительно посмотрел в окно и переоделся в то, что было не особо жалко. Пока он спускался вниз через бомбоубежище, на всякий случай обходя тренировочный зал и душевые, из головы никак не выходили мысли о Юле, которая за весь день так и не встала с постели и не пошла на контакт. Наверно, теперь, когда ожидаемый переход в фазу минуса произошёл на его глазах слишком резко, одиночные действия и откровенное сокрытие от пацанов своих намерений не казались ему предательскими или эгоистичными. Да, они привыкли друг к другу и жили бок о бок уже не первый месяц, этого никак уже не отнять, но дожидаться, пока эти трое принесут ему хоть что-то в теории реально работающее, у Руслана уже не осталось никаких моральных сил. И откладывать хоть какую-то разведку было уже просто страшно. А взять с собой кого-то ещё — страшно вдвойне: зелёный пацан, медик, тяжелее скальпеля в руках ничего не державший, и откровенно пропавший в самом себе солдат, который мыслями будет очень далеко от столь важного дела, вряд ли могли ему чем-то помочь. Прошло, наверно, минут десять, когда Белый оказался на развилке между несколькими поворотами в подземные глубины, — если честно, он плохо помнил, каким именно путём два с лишним месяца назад они вышли сюда. Наступая на лужи и стоптанный мусор вместе со сколотыми от бетонных стен камнями, он держал луч от фонаря чуть искоса и не торопился шагать слишком быстро, тщательно прислушивался к каждому шороху, то и дело чуть крепче сжимая в руке припасённый пистолет. Разумеется, в глухих и почти ледяных катакомбах вряд ли кто-то мог бы быть, — кому охота умирать прямо здесь, где нет ровно ни хрена, один мрак и сырость, — но внутреннее военное чутьё подсказывало Руслану, что всё равно нужно быть начеку. Заблудился же каким-то макаром в этих потёмках Орлов, хоть и, на их счастье, оказавшись в итоге здоровым, а значит, отметать вариант очередных беглецов с Центральной или, что хуже, просто потерянных после Катастрофы облучённых людей было бы крайне глупо. Дальняя, конечно, и называлась для удобства Дальней, потому что находилась по координатам максимально далеко как от эпицентра Взрыва, так и от основного пристанища для выживших, но уж лучше держать в голове и всё самое худшее, помимо лучшего. Свет фонаря выцепил изображённый зловещий череп на стене — Белый помнил его слишком хорошо, Щербаков тогда, чтобы хоть как-то разрядить напряжённую обстановку, пририсовал ему обломком непонятно откуда взявшегося здесь кирпича сигарету, — а значит, он на верном пути. Слегка приободрившись, командор миновал очередной разветвлённый поворот, оказываясь в катакомбах пошире, и следующие минут пятнадцать шёл уже куда смелее, припоминая, что вскоре слева должен быть долгожданный выход к пустоши. С потолка то и дело срывались противные капли, которые не столько мочили не боящуюся влаги ткань защитного комплекта, сколько просто бесили монотонными звуками ударов о заваленный всяким дерьмом бетонный пол, и, сосредоточившись на этой раздражающей какофонии, Белый не сразу услышал чьи-то приглушённые голоса за следующим поворотом. А когда услышал и даже смог разобрать, что говорили навскидку трое, судя по неровным шагам, незнакомцев, побледнел, на инстинктах пригибаясь за каким-то воняющим плесенью каменным выступом и, наплевав на всё, практически ложась на холодный бетон. — Блять, мы уже какой день их ищем, и всё без толку, никаких следов. Серьёзно, товарищ старший лейтенант, нахрена столько времени тратить на четверых каких-то долбаных воров? — Отставить, сержант! Не «каких-то», блять, а абсолютно отмороженных! Они госимущества напиздили на несколько лямов — и если мы дадим понять, что это останется безнаказанным, то и остальные возьмут с них этот «прекрасный» пример! И ладно бы спёрли и сдохли где-то здесь, стали бы мы уже который день каждый лаз тут осматривать! Босс хочет публичную «порку» — значит, получит её, приказы властей не обсуждаются. Запомни это, солдат, раз и навсегда, если хочешь нормально служить здесь и дальше за такие бабки. Продолжаем искать — я уверен, далеко эти смельчаки не ушли, мы их обязательно найдём. Голос собеседника ничего не ответил, а шаги через пару мгновений, показавшихся Руслану вечностью, скрылись где-то за дальним поворотом. То, что услышал командор, повергло в немой ужас, несмотря на то, что два с лишним месяца назад где-то на задворках сознания он понимал, что их побег из заражённой, тоталитарной Центральной не останется поначалу незамеченным. Первые полторы недели они даже ночевали в страхе, хоть и сделали всё, чтобы закрыть или замуровать всеми подручными и самодельными средствами запасные и чёрные выходы завода, лишь потом только смогли коллективно успокоиться, но то, что даже спустя такой огромный срок, после которого они точно должны были считаться мёртвыми для властей, их искали — поразило сознание до неприятного холода во всём теле. Руслана будто бы окатили водой, он даже не понял, как подорвался с места и вернулся спустя некоторое время обратно, чуть возясь с замком массивной двери на выходе из подвала и сразу выруливая в сторону «медпункта». Было глубоко насрать на то, что подумает и скажет Сабуров, когда увидит командора во всей красе натянутого на тело тёмно-зелёного ОЗК, — Белый ногой выбил дверь пинком средней силы тяжести, заставая Нурлана и Алексея, весело смеющихся и играющих в шахматы за столом, и остановился рядом, снимая с лица респиратор: — Игры закончились, товарищи по выживанию, — гневно прыснул Руслан под натиском четырёх глаз, которые смотрели на него абсолютно шокировано и без какого-либо понимания. — Нас ищет патруль.