***
Когда Орлов узнал от солдата, что песок вполне можно поискать на втором этаже, который они до сих пор так и не изучили из-за боязни ненароком получить ударную дозу облучения, поначалу даже испугался. С одной стороны, прошло уже достаточно времени, чтобы пыль и прочие прелести последствий Катастрофы хотя бы немного успели сойти на нет, а с другой, все эти знания были у него в голове явно взяты из каких-то второсортных художественных фильмов, так что ошибиться тут можно на раз-два. Даже у Сабурова нельзя было ничего уточнить для безопасности — Щербаков взял с Серёги клятвенное обещание держать рот на замке. И дело даже не в том, что Лёша боялся праведного гнева Нурлана, хотя доля правды была и в этом, расстраивать своей тупостью медика ему крайне не хотелось, — тогда бы ещё весь сюрприз затрещал по швам, потому что без адекватного объяснения, нахрена им эта информация, тот его ни за что наверх не отпустил бы. А врать Сабурову у Щербакова действительно не получалось, это своё наблюдение медик недавно озвучил не для красного словца. Алексей, что и говорить, умел убеждать и вовлекать в интригу — с таким напористым даром внушения не поспоришь, поэтому через день Орлов уже был так раззадорен планируемым мероприятием, хоть и совершаемым втихушку, что был уже готов идти куда угодно, лишь бы занять себя. Несколько суток, проведённых в постели, — Нурлан тщательно следил за тем, чтобы тот не вставал, и один раз даже исчерпывающе, хоть и спокойно высказался по этому поводу — не привыкшего бездельничать Серёгу сводили с ума, и он рад был наконец взяться за дело, которое к тому же поможет отблагодарить одного очень хорошего человека. Наученный предыдущим разом, Лёша забрал респираторы ночью, когда Сабуров ушёл в душевую, и сам Серёга, уже вполне себе выздоровевший, сваливал из «медпункта» обратно в мастерскую, для надёжности постояв «на шухере» у порога. Вернуть это всё и должен был сам Орлов — солдат с лёгкостью и уверенностью в голосе убедил его, что сам найдёт способ, как отвлечь Нурлана и вызволить его отсюда на время. Парень ощущал себя будто бы героем какой-то саги про разведчиков, риск и опасность ещё больше щекотали ему нервы, и его задорно горящие глаза, когда Щербаков озвучивал свой план, позабавили Лёху, который обрёл в Серёге, намного младше его, очевидно родственную душу. Переодевались в глухую закрытую одежду они уже у пожарной запасной лестницы, ведущей наверх, в районе четырёх утра — пришлось во имя конспирации сделать лишний круг и дойти до нужной двери с противоположного конца подвала. У Орлова уже был «неудачный» опыт, на котором он позорно спалился, потому теперь уже тот знал, как обогнуть жилые помещения с меньшей вероятностью быть пойманными, и к месту назначения оба добрались без приключений. На их счастье, ржавый люк на потолке был без дополнительного украшения в виде какого-нибудь массивного замка, не пришлось хоть сильно шуметь, выбивая этот железный квадрат из петель, — Щербакову хватило почти с десяток коротких, но довольно метких ударов, чтобы открыть эту хрень и поднять её над головой, немного выглядывая наружу и оценивая обстановку неизвестного помещения. Огромные и, главное, чудом уцелевшие панорамные старые окна, устоявшие стены, «живая» крыша — всё это обрадовало солдата так, что он не удержал на языке радостный возглас и, окончательно открывая люк, глянул на Серёжу вниз, бодро подмигивая: — Ликуй, чувак, нам будет чем тут поживиться! — глухой голос через плотный респиратор приободрил Орлова ещё больше, и оба влетели наверх, тут же во все глаза жадно рассматривая многометровое пространство вокруг. Особо времени на обыск у них в распоряжении не было, поэтому за дело принялись сразу, не рискуя внимательно изучать устройство высокой, до самого потолка, мартеновской печи: завод, очевидно, был не самый большой, скорее всего, какой-то частный, не зависящий от давления и надзора Государства. На втором этаже, по всей видимости, скидывали неровными грудами металлолом с дальнейшей отправкой на плавление и окисление. Ещё здесь располагались портативные подъёмные краны и блочные механизмы, упрощающие процесс подачи металла в печь, но рассматривать всё это барахло парни тоже не стали — их куда больше интересовали сваленный мусор и небольшие складские комнаты, хранилища и бендежки, в которых искомое как раз и может быть. — Целых четыре номера «Наука и жизнь», причём всего лишь за прошлый год! — Щербаков вёл себя так, будто бы попал в Диснейленд, поэтому и комментировал каждый свой шаг и любой попадающийся под ноги предмет громко и весело. Бытовка, в которую он зашёл, была маленькой и не слишком обжитой, наверно, существовавшей для каких-нибудь пятиминутных срочных перерывов, лишь бы не спускаться далеко вниз. — Прихватим? Скажем, что в груде подвального хлама и нашли. Будет хоть чем время убить. — «Наука есть, жизни нет», — во весь голос процитировал фразу из любимого фильма Серёга в знак согласия, находясь где-то на другом конце этажа, и, выслушав довольный ржач, не без иронии добавил: — Ты же ненавидишь чтение. — А я и не для себя это забираю, — с готовностью громко сказал Лёша. — Нурик вон, например, с одной и той же книгой вечно за столом сидит, чуть ли не носом в неё клюёт от скуки. Пусть хоть почитает то, что ему более-менее близко. — Пока ты там мелешь что-то о возвышенном, я нашёл бензин! — с ликованием в голосе вдруг крикнул Орлов. — Охуеть! Да ладно? — выпалил Алексей с неподдельным удивлением, выглядывая полукорпусом наружу в проём отсыревшей деревянной двери. Серёга театрально развернулся и, присев в нелепый книксен, торжественно указал на огромную грязную бочку двумя руками. Солдат довольно цокнул, состраивая уважительную к такой находке гримасу, и тут же заметил, что было бы неплохо найти какую-нибудь канистру или, на худой конец, бутылку, — утащить вниз такую махину без привлекающего внимание грохота точно не получится, но слить хотя бы добротную часть для нужд Дальней они просто обязаны. Среди кучи мусора, валявшегося под ногами и во всех видимых пространствах, ёмкости нашлись почти сразу, и общими усилиями перелить топливо тоже получилось, даже почти не замарав рабочие синтетические перчатки. Бензин, ручной насос, метров двадцать плотной верёвки, чья-то забытая спецодежда, висящая на некоем подобии вешалки, — всё это и многое другое быстро улетало в припасённые тряпичные мешки. Прошло ещё полчаса в поисках того, для чего, собственно, они сюда сунулись, и Алексей уже начал заметно расстраиваться, мыслями пропадая куда-то глубоко в себя. Видя это, Орлов с двойным усердием рыскал в каждом полуметре, отвлекая солдата рассказами о том, как в детстве они с пацанами обшаривали брошенные после аварии многоэтажки. Из-за приглушённости и сдавленности голоса от респиратора это звучало ещё смешнее, но, правда, всё равно мало помогало: Щербаков только молча кивал или рассеянно задавал вопросы просто из вежливости. И, когда уже чуть было не начал отчаиваться и он сам, Серёга открыл большой пожарный щиток и на радостях стукнул по железному корпусу всей ладонью. — Пляши, солдат, песка у нас будет хоть обмажься! — прокричал из противоположного угла подсобки Орлов, и Лёха пулей ломанулся к нему, заканчивая перебирать коробки, так напоминающие те, в которых военные хранят боеприпасы. — Здесь ещё огнетушителей несколько, полный противопожарный набор, всё берём! — Заебись, рейд удался! — наконец обрадовался солдат, раздавая «пять» ликующему в ответ мальчишке. — Сука, Серёга, я тебя обожаю! И не дай бог после всей этой херотени мы с тобой потеряемся! — Помню-помню, мы ещё затусить должны, но, пожалуйста, ни слова о вкусной еде, — заржал Орлов, с помощью найденной здесь же лопаты пересыпая песок из большого ящика в ещё один мешок. Осталось только свалить отсюда и наконец заняться делом — оказавшись внизу и закрывая за собой шаткий люк, Сергей заверил Лёшу, что самодельную грушу сделать куда быстрее, чем грамотно прошитую и верно скрученную, и всё будет готово уже к концу дня. Орлов смотрел на подпрыгивающего от предвкушения на месте Щербакова и сам чувствовал себя счастливым и, главное, снова полезным здесь этим людям.***
— Вставай и иди за мной. Нурлан, мирно лежавший в своей постели прямо в одежде, не сразу отреагировал на знакомый голос, лишь только когда оторвал тяжёлый рассеянный взгляд от «Краткой истории человечества» — единственной книги, которую он успел прихватить после Взрыва, — он увидел на пороге «медпункта» решительного Щербакова, который выжидающе смотрел на него с хитрецой в серых глазах. Сабуров шумно выдохнул и взглянул на солдата поверх очков, которые обычно и надевал либо во время процедур, либо для подобного пресловутого чтения: — Как я понимаю, мне проще сдаться, чем ответить, что я тут уже засыпаю? — Я тебя сейчас так взбодрю, что ты забудешь о сне нафиг, — уверенно ответил Алексей, в два прыжка подходя к кровати и подталкивая медика принять вертикальное положение, подсунув свои ладони куда-то ему под лопатки, и добавил с нетерпением: — Давай-давай, Нурик, быстренько поднимай жопу и догоняй меня. — Господи, Лёха, ты что-то нюхаешь втайне ото всех в своей конуре? — Сабуров поддался и позволил немного поднять себя этой ходячей батарейке, опуская ноги на пол и отбрасывая толстый потёртый переплёт на подушку вместе с очками. — Откуда в тебе столько энергии, да ещё и на ночь глядя? — А с хера ли ты вялый такой, что ещё и не огрызнулся, как обычно, за «Нурика»? — с лёгкой издёвкой хохотнул Щербаков, быстро шагая по коридору чуть впереди и каждую секунду поворачивая голову назад, чтобы убедиться, что на лице медика всё-таки зажглось любопытство. — Хотя после того, как ты увидишь, что мы с Серёгой намутили, я думаю, ты выдашь мне сертификат как минимум на пять тысяч таких обращений! И без каких-либо вопросов! Заинтригованный Сабуров наконец перестал зевать от сонливости и изо всех сил старался не отставать от бодро бегущего солдата. Он даже не нашёлся сразу, что ответить: в голове вмиг затуманилось от удивления, что же неугомонный Лёха снова напридумывал, а внутри что-то всколыхнулось от приятной мысли, что солдат делал это только для него, раз они куда-то лишь вдвоём и направляются. Теперь хоть стало понятно, где Щербаков пропадал в последние дни, заходя в «медпункт» наскоками и избегая прямых ответов на вопросы, чем он таким занимается, — Нурлан на всякий случай несколько раз проверил лично упакованные в вакуумные пакеты ОЗК, теряясь в догадках. И даже, наверно, успел немного взгрустнуть без привычного пребывания солдата у себя, отчего и взялся за нудную книгу, лишь бы убить медленно идущее время. А оказывается, они с Орловым готовили какой-то сюрприз, как бы пафосно это ни звучало для такого опостылевшего серого места. — А сейчас, как в детстве, закрой глаза и не подглядывай, — снова заржал Щербаков, становясь теперь уже позади медика, и для верности накрыл его лицо своими ладонями, корпусом направляя прямо и не позволяя оступиться. Всё это было похоже на какой-то абсурд вперемешку с ясельками, поэтому Сабуров окончательно растерялся, не совсем понимая, правильно ли он всё воспринял, — это, по ходу, какой-то тупой пранк, на который он зачем-то повёлся, но, когда на инстинктах выставленные вперёд руки нащупали нечто ровное и плотное, напоминающее парусину, медик сначала нахмурился. А затем, смелее потрогав что-то металлическое и явно подвешенное в воздухе, Нурлан мягко, но требовательно убрал с лица мешающие ладони и посмотрел прямо перед собой, расширяя тёмные глаза и не веря тому, что видит. Груша получилась добротной и почти ничуть не хуже тех, что обычно продавались в подобных инвентарных спортмагазинах в доядерном Городе, — да, тёмно-серый брезент слегка потрёпан суровой жизнью, нестираемыми пятнами и въевшимися волнами неизвестной грязи, зато он был надёжный, и его метража хватило даже на плотные двойные швы по краям. Лёша с Орловым обрадовались почти как дети, что у суетливой Юли, которая, конечно же, уже знала тайну, нашёлся в запасе суперклей, а сами они в последний момент догадались сорвать с конвейерной машины, которая уже никогда не будет выполнять свою механическую работу для нужд Города, длинную цепь из толстых колец, чтобы было на что повесить, — пришлось перематериться вусмерть и потратить минут десять, стягивая её с липкой железной ленты в четыре руки до мелких царапин и мозолей на пальцах, но результат того стоил. Даже Белый пришёл заценить, чем пацаны с таким рвением занимаются, и остался впечатлён увиденным, дав несколько дельных советов, как лучше закрепить цепь на потолочных карабинах. Одним словом, подарок для Сабурова мастерили всей Дальней, и, пожалуй, всё получилось так идеально только потому, что, в отличие ото всех, медик не любил слоняться по доступной территории в поисках приключений на одно место. — Ну как, тебе нравится? — с нетерпением в голосе, но всё же осторожно, чувствуя, как от волнения потеют ладони и спирает в горле, спросил солдат. — Если скажешь, что нет, то я пойду и на соседнем карабине повешусь. И да, это шантаж, мы тут всей толпой охереть с каким трудом это всё провернули! — Блять, Лёха… Ты это серьёзно? Я… даже не знаю, что тебе сказать… Можно? Щербаков, кажется, впервые видел Сабурова таким — смотрящим широко открытыми глазами, полными нескрываемого восторга, улыбающимся во весь рот и эйфорично разглядывающим со всех сторон грушу от накативших эмоций. Его какой-то робкий от неожиданности и изумления вопрос вынудил солдата громко и радостно рассмеяться, сумбурно кивая, и уже спустя пару лёгких ударов на пробу Сабуров развернулся и, не давая Лёше опомниться, крепко прижал его к себе, тем самым заставляя того невольно утыкаться носом в не прикрытую воротом толстовки шею. В этот момент Алексей в первый раз осознал, что готов проклясть всеми фибрами души небольшую, но охренеть как сейчас помешавшую разницу в росте, — он, если честно, никогда об этом даже не думал, воспринимал этот недостаток на целую голову между ними как слепое пятно, а теперь, едва коснувшись кожи губами, которые теперь уже точно не получится сжать, он выдохнул для всей этой ситуации особенно тяжело и шумно, невольно выпустив нечто даже отдалённо похожее на тихий стон. Почему-то захотелось окончательно зарыться под капюшон толстовки с головой и постоять так подольше, улавливая особенный запах этого человека, чувствуя тепло его тела и слыша его слегка учащённое дыхание в макушку. — Спасибо, Лёш, — коротко, но горячо поблагодарил Щербакова Нурлан, не зная, как ещё выразить то, как его всего буквально подбросило от этого внезапного подарка. Он лишь сильнее сжимал в объятиях замершего как статуя Лёху, что тоже цеплялся за его широкую спину ладонями, слегка комкая мягкую ткань, и в какой-то момент оба аж запутались в ногах друг друга, отчего Щербакова повело вбок, и руки его случайно переместились в обратную сторону, на мгновение ощутив крепкость мышц пресса даже сквозь одежду. Тело само по себе, на каких-то чёртовых инстинктах подалось вперёд ещё на сантиметра два, ладонь скользнула выше, к груди, а руки Нурлана, напротив, только сильнее сжали дрогнувшие плечи, удерживая солдата на месте. Осознавая, что невольно мазнул волосами по гладкой щеке Сабурова, чувствуя, как его самого кинуло в жар, и даже боясь поднимать голову, чтобы встретиться взглядом с медиком, Лёша дёрнулся и задел всё ещё покачивающуюся грушу. Это словно отрезвило обоих — окончательно разжав объятия, Сабуров помедлил с мгновение и отпустил Щербакова, скрадывая возникшую неловкость лёгкой улыбкой, по привычке зачёсывая наверх волосы. В горле пересохло, Нурлан замешкал, судорожно выискивая в голове подходящие слова, а Лёша быстро, смотря себе под ноги, отошёл назад и, как-то странно прокашлявшись, глухо проговорил: — Ну, ты, короче, тут пока занимайся, не буду мешать, — с этими словами солдат поправил всей пятернёй отросшие светлые пряди, зачем-то повторяя этот жест за медиком, как ребёнок, возненавидев собственные руки за внезапную дрожь, а себя самого — за ставшие чуть теснее штаны и реакции тела, которых просто не должно было возникнуть. — Рад, что смог угодить. — Ты забыл, что уже давно как бы ночь? — сухо сглотнув, Нурлан опять не сразу сообразил, что сказать. Даже попытался расслабленно улыбнуться, словно всё в порядке, но вышла полная херня, и Алексей, заметив это, тоже среагировал на вопрос далеко не сразу, мысленно матеря себя за тупость ляпнутой фразы. — Да, действительно… Значит, завтра здесь же. Хоть посмотрю в процессе, на что ты способен в неравном бою с этой бандурой, — Щербаков попытался отшутиться, искоса выдавливая из себя полуулыбку, и почти спиной отошёл к массивной подвальной двери. Сабуров кивнул уже наверняка не увидевшему этого спешно сваливающему Лёше и тяжело выдохнул, ухмыляясь набок прозвучавшим словам. Действительно, а на что ты способен, Нурик, и с каких вообще пор ты и сам в мыслях начал так себя называть?***
Белый стоял на ненужном шатком столе под самым потолком, опираясь плечом о стену, и выдыхал дым чуть ли не в железную сетку, впервые радуясь тому, что мальчишка оказался для всей Дальней небесполезным и всё-таки починил эту запущенную заводскую вентиляцию. Наконец-то на первом этаже стало как-то свежее, и ветхий запах металла и сырости начал постепенно улетучиваться. А самое главное — уже даже можно было покурить чуть спокойней и медленней, растягивая ощущение удовольствия от каждой долгожданной затяжки. Немного огорчало, конечно, что пачка рано или поздно опустеет (а с такими темпами, конечно же, рано) и однажды придётся свыкнуться с тем, что без сигарет организм будет неприятно ломать, но сейчас командор просто не выдерживал потока собственных размышлений в одиночку, в четырёх глухих стенах этой безликой комнатёнки, нужно было срочно отвлечься, чем-то занять свои руки, поэтому стоял и смолил, аккуратно устремляя бусый дым в нужное направление. Прошло уже, кажется, дня три или четыре после того, как Руслан потерял голову и сделал то, о чём запрещал себе даже мечтать все эти годы. Да ещё его и не смутило то, что он, можно сказать, почти воспользовался тем состоянием, которое будет порабощать Юлю раз за разом, пока они тут выживают. Командор чувствовал себя каким-то поехавшим безумцем, ведь нужно же было хотя бы в последний момент взять себя в руки и дать по тапкам, в сознании отпечатывалось же чёткое понимание, зачем Ахмедова всё это делает и насколько при этом она не отдаёт себе отчёт в собственных действиях, а сам, как дурак, отключил мозг и получил то, что могло ему когда-то только сниться. И как теперь это назвать? Отношениями? Никакие это не отношения, по крайней мере, до тех пор, пока они не выберутся наверх и не вернутся к нормальной прежней жизни. А Юля ещё — и к нормальной, адекватной себе. Банальный секс с подругой, которая, мягко говоря, слегка поехала головой? Звучит как натуральная мерзость, что аж самому было противно и тошно. Просто яйца зазвенели, и он нагло ухватился за шанс? Ещё хуже и гаже, чем всё то, что могло зайти за хоть какой-то ответ самому себе. И ладно бы ещё переспали да и всё, так нет же, сработало позднее зажигание, что всё это — отвратительная херня, и он всё-таки дал по газам тогда, когда надо было остаться, побыть рядом, банально проследить за тем, чтобы Ахмедову ещё больше не понесло одному чёрту известно куда. Руслан ненавидел себя каждым квадратным сантиметром своей душонки — у него была масса партнёрш, у которых он даже имени не спрашивал, не то чтобы переживать, что отправил девушку подальше сразу, едва член успел опасть, и ему было абсолютно пофиг. Просто умом Белый понимал, что он мудак, и всё на этом, а сейчас осознание собственной ничтожности пожирало изнутри, мешало дальше жить, дышать и думать, и вот как раз последнее ему было крайне необходимо. Не ради себя, нет, а ради той, перед которой и так по гроб жизни виноват, а ещё ради тех, без кого тоже неизвестно что вышло бы по итогу. А самым паршивым оказалось то, как на всё это реагировала Юля. Она будто бы избрала тактику «было и было» — разговаривала, звала на завтрак и обед, щебечуще интересовалась самочувствием, «а то ты какой-то хмурый, Руслан» и всё так же носилась ураганом, разрываясь между починкой генератора, который, наконец, смогла восстановить, наведением порядков в нежилых помещениях и бесконтрольными поисками непонятно чего. И можно же выдохнуть и радоваться, что всё обошлось, но командор просто не мог не понимать, что это или затишье перед бурей, или вовсе какая-то неведомая херня, которая обязательно преподнесёт ещё «весёлые» сюрпризы. Приближающиеся шаги где-то вблизи от этого закутка вынудили Белого очнуться и быстро затушить папиросу, бросая её прямо через прутья решётки. Если это снова Сабуров, то очередного занудства ему не избежать, и никакие аргументы о восстановленной на этаже вентиляционной системе не помогут — снова заведёт свою шарманку о здоровье, на которое Белому было уже наплевать. Но вместо медика из-за угла появился Щербаков, который сам, поднимая голову выше, вынырнул из своих раздумий и остановился, почти сразу же хмыкнув, глядя прищуренным взглядом на Руслана: — Теперь хоть знать буду, откуда порой так сильно сигаретами несёт. Я-то думал, только я один здесь бываю. — Ты же не куришь, — в тон ему сказал Белый и спрыгнул со стола, почти сразу садясь на его сколотый край. Он глянул на солдата бегло, замечая, что ссадина на кривом носу уже почти зажила, да и от заметной припухлости не осталось былого следа. Но вот взгляд парня всё равно казался каким-то другим, отражающим невиданную ранее грусть и чрезмерную задумчивость. Белый крайне редко видел Алексея в плохом или хотя бы просто странном настроении: тот, даже если злился или расстраивался, бывало, что и пыхтел как чайник, и ему под горячую руку лучше было не попадаться, но всегда быстро отходил, первым шёл на компромисс, ещё и остальных старался приободрить своим дурачеством и шутками. Пестрил оптимизмом, в пятисотый, кажется, раз рассказывал истории о том, как в армии сожрал змею на интерес, чтобы кому-то что-то там доказать, или как они всей ротой шесть часов учились надевать и снимать шапку, — причём каждый раз по-разному. А сейчас Лёха что-то совсем увяз в чём-то, что, кажется, никто из жителей Дальней не знал. — Надо же, ты запомнил. Я вот думал, что ты никого, кроме себя, любимого, не видишь, — не без доли сарказма съязвил Щербаков и, смахнув с ненужного стула слой пыли, расслабленно сел напротив, закидывая одну ногу поперёк другой и стряхивая в воздухе ладони друг о друга. Он наконец сам посмотрел Руслану в глаза, заметив, как тот, в общем-то, не обратил никакого внимания на колкость, а, скорее, обратно погрузился в туманные невесёлые размышления, отчего помолчал несколько секунд и спросил: — Чего мрачный такой? С Юлькой поцапался? — Да если бы, — коротко бросил в его сторону командор, давая всем своим видом понять, что в подробности вдаваться он не желает. Что он скажет? Что вычитал того же солдата как пацана, чтобы в адрес Ахмедовой и пальцем не шевелил, лишь бы её лишний раз не потревожить, а сам-то? Сам-то что ты натворил, Руслан Викторович? — А ты что? — А я — ссыкло, — прямо и запутанно для Белого выпалил Лёша, опуская потемневший взгляд и поправляя на своей футболке невидимые складки, скрывая тем самым едва заметную дрожь в руках. Щербаков всегда был уверен — и сам себя уважал за это, хоть, в общем-то, никогда не хвастался да и вообще завышенной самооценкой не страдал, — что он может многое, если уж не всё. С энтузиазмом хватаясь за что-то новое, будь то игра на гитаре или на барабанах либо прыжки с трёхметрового гаража, он упрямо и твердолобо повторял про себя одну единственную фразу: «Если кто-то может — то и я могу». Что в армии, что на работе, в сугубо мужских коллективах, ловя кого-то на «слабо», Лёха первым стебался с того, кто очканул, и слово «ссыкло» для него самого, в собственный адрес было натуральным оскорблением. Скажи ему кто-то раньше, что будет так сложно сказать кому-то, что ты чувствуешь, пусть даже в шутку, он бы, наверное, врезал слабоумному смельчаку. А оказалось, врезать надо себе, за свой идиотизм, трусость и неумение признавать очевидное сразу. Ничего ведь такого не случилось: сначала Щербаков, придя в зал, как и договаривались, посмотреть на боксирующего Сабурова, чуть ли не провалился сквозь землю от увиденного, мгновенно растеряв всю выдержку и адекватные слова, лишь жадно пялился, открыв рот, и тяжело дышал, прослеживая за каждым отточенным и слитым движением, снова и снова видя перед собой мощь натренированных мышц и силу точных и метких ударов, которые никогда не были случайными или непродуманными. Лёша смог тогда отшутиться, поржать, что вообще-то и не догадывался, как сильно рисковал здоровьем, обзывая того «Нуриком» и всячески подъёбывая, и не без смешка напомнил про свой разбитый нос, которому и так досталось. И тогда всё ещё не отдышавшийся Нурлан просто, в какой уже раз после полученной травмы, подошёл к нему непозволительно близко, мягко коснувшись лица, улыбнулся, оставшись явно довольным прогрессом заживания, и сказал что-то совершенно обыкновенное. «Отлично, Лёх, сегодня ты мне уже нравишься», — и это совсем не стоило воспринимать иначе, чем банальное заключение лечащего врача, но у Щербакова буквально рёбра туже стали и кислород в гортани перекрыло. Как нельзя подходящий момент был, чтобы со смешком ответить: «Взаимно, Нурик», а ещё лучше — вообще ничего не говорить и просто рискнуть поцеловать, что уже не раз представлял, закрывая глаза перед тем, как уснуть. И теперь с каждым днём Лёша всё больше и больше ощущал, как все его впитанные с детства пацанские шаблоны с треском ломаются, разрывался между этим неправильным, ненормальным желанием поцелуя и пониманием, что ему банально страшно. Страшно за этого нового незнакомого себя, страшно за будущие последствия, ведь разрушенную одним дебильным поступком дружбу уже ничем не склеишь; страшно за свои реакции и пагубные мысли, которые ничем хорошим не кончатся, а кончится только он сам, если будет изводить себя всей этой хернёй и дальше, не зная, как поступить. Да он в прошлой жизни и допустить не мог, что вообще будет думать в таком ключе о мужике, даже в кошмарном сне не мог представить! И сейчас чувствовал себя слабаком, у которого всю решимость словно бензопилой снесло, ампутировало, и солдат понял для себя одно: он никогда не сможет ни в чём признаться Сабурову. Да что там Сабурову, он до сих пор на максимум честно не признался ни в чём самому себе. — О чём ты? — Руслан нахмурился, не улавливая сути странной самобичующей фразы. Он не привык в последнее время видеть Щербакова таким: дёрганным и слегка потерянным, слишком часто пропадающим в своих мыслях и существующим будто бы не здесь, не с ребятами. С некоторых пор за столом солдат уже не травил похабные шутки, как раньше, слишком часто зависал в зале для тренировок и разговаривал непривычно мало для человека, который всегда трещал как электровеник, проговаривая сотни путаных слов в минуту. Лёха вообще в последние дни старался поменьше попадаться кому-то на глаза — Руслан поначалу думал, что тот всё ещё не может отойти от того инцидента с Юлей, хотя все давным-давно об этом уже забыли, и даже подошёл к нему, когда тот без продыха тягал железо, но, увидев искреннее удивление на его лице от высказанного предложения забить и общаться, как раньше, махнул рукой: не маленький, сам разберётся. А оказалось, всё гораздо хуже. Командор логично возлагал на Щербакова первостепенные надежды, чтобы подниматься наверх, делая ставку на человека, не понаслышке знающего о разведке, об опасности и о том, что с этой опасностью делать, но теперь, как бывший офицер, когда-то непосредственно работавший с личным составом и знающий, как много значит для такого рискованного дела уравновешенное психологическое состояние, понимал, что этого категорически делать нельзя. Как минимум, до тех пор, пока он не поймёт, в чём причина. — У тебя здесь баба есть, блять, — солдат решительно поднял на Белого настолько грустный взгляд, демонстрируя ещё и серьёзное выражение лица, какого на нём так давно не помнили, что Руслан замер, даже не вызверившись за «бабу», чего по отношению к Юле, по идее, не должен был позволить. — Живая, родная. Ты сто лет с ней знаком, хоть и воротишь почему-то от такой красотки нос. В принципе, это не моё дело, но просто сам факт. Вы при любом раскладе не потеряетесь, когда выберетесь отсюда, сможете снова хоть в одном доме жить, потому что у вас общего хоть жопой ешь. А что прикажешь делать мне? — Лёша выплюнул этот вопрос в воздух с плохо скрываемым отчаянием, и голос его непредсказуемо сорвался так, что даже у Белого, считавшего себя чёрствым, дрогнуло что-то внутри. — Как мне быть, командор? Может, сразу застрелиться ко всем херам? Я заебался, Рус, понимаешь? Я так мечтал отсюда свалить нахуй, а теперь я чётко осознаю: свалим — и я его больше никогда не увижу. Руслан смог не выдать своего полнейшего охеревания от услышанного только благодаря многолетней выдержке и тому, что в принципе уже о чём-то догадывался, когда замечал, каким взглядом смотрит на Сабурова Лёха и как часто торчит у него в «медпункте». Правда, он не думал, что это зашло настолько далеко, списывая всё на разность миров, в которых те раньше существовали: противоположности всегда притягиваются, а, например, у него самого с солдатом было куда больше того, что могло их объединять. Это помогло им сойтись поначалу, ещё по пути на Центральную, но по-настоящему друзьями они так и не стали, соблюдая вживленную намертво за годы службы субординацию «офицер-сержант», а чтоб вот так вот говорить по душам — так это вообще произошло впервые. — Ты уверен, что всё настолько серьёзно? — Белый не умел ходить вокруг да около и смягчать жёсткость слов, когда нужно было что-либо прояснить для себя и в особенности для того человека, который открылся ему, поэтому спросил прямо, как есть, заглядывая в глаза. — Точнее, уверен, что, если мы отсюда выйдем, тебе ещё нужно будет его видеть? «Живая и родная баба» здесь одна, но, будь ещё вторая, стал ли бы ты в принципе таким образом смотреть в сторону Сабурова, который, сто пудов, вот вообще не «такой»? — То есть я, по-твоему, совсем ебанат? — Лёша озлобился, дёргая бровями вверх, и встал на ноги, шумно выдыхая, но затем быстро сдулся и уселся обратно, утыкаясь упрямым взглядом в лицо командора. — Считаешь, что у меня банальный спермотоксикоз? И я просто западаю на то, что есть? Да я все те дни, что мы здесь ютимся, ни на шаг от него не отходил! Поддерживал его, отвлекал, давал понять, как он важен. Не только мне, но и всем, кто был и здесь, и там, разве ты не помнишь? Я себя ведь несколько лет таким камнем непрошибаемым считал, ничего не чувствовал, ни на кого не смотрел, думал, что я просто уже ни на что не способен! Раз уж я однажды ничего от другого человека не добился, то, значит, и нахер мне это не надо, не создан я для каких-то там взаимных чувств, получается! А тут… Да я спасти его хочу, Белый, хочу, чтобы он жив остался и был счастлив, а на себя впервые в жизни мне насрать! Дослушав до конца этот крик души, пока Щербаков совсем не поник, даже не моргая, Руслан встал и несколько раз похлопал его по спине, сглатывая и про себя понимая, что во многом всё это применимо и к нему самому. Но его ситуация всё равно не настолько критична: лишь в сравнении видишь, как тебе ещё повезло и что твой случай ещё не совсем безнадёжен, поэтому Белый помолчал с минуту и постарался сказать то, что максимально бы подходило ко всей этой сложившейся канители: — Нет, ты не ебанат, Лёха. Я таким тебя никогда не считал. Но тут я, наверно, тебе не советчик. Самому бы понять, блять, как быть теперь. Щербаков ещё раз посмотрел на Белого, но уже с явным очертанием недоумения в глазах, надеясь, что тот даст своим словам внятное пояснение, но Руслан лишь покачал головой в знак отрицания и добавил с лёгкой улыбкой на губах: — Я уверен, ты разберёшься. Ты же у нас тот ещё дятел, умеешь своего добиваться. По крайней мере, здесь у тебя точно есть на это все шансы. И это… Прости за нос, братан. Я не должен был так поступать. — Да нет, Рус, как раз-таки должен, — невесело усмехнулся Лёша, протягивая для рукопожатия раскрытую ладонь. — Я на твоём месте за близкого человека вообще нахрен убил бы. Жаль, что ты этого не сделал, кстати, сейчас бы насколько легче было.***
Это были чуть ли не самые ненавистные дни в жизни медика в стенах Дальней — да здравствуют, собственно, те паршивые времена, когда он только появился в этом жутком здании и всем своим существом раздражался от каждой минуты, проведённой здесь. Сделав ещё серию коротких и быстрых ударов практически через силу, Сабуров наконец отошёл от несчастной груши, вытирая руками лицо и шумно вбирая ртом воздух, когда сбитые костяшки снова защипало. Нужно было хотя бы нормально пальцы забинтовать перед тем, как спускаться в тренировочный, — а ещё, мать твою, врач, называется! Промокнув лоб краем неизменной чёрной футболки, которую всё равно надо отправлять в стирку, Нурлан тяжело уселся прямо на холодный пол, передав ещё один привет своему идиотизму, и снова вернулся в мрачные мысли, не дающие покоя вот уже несколько дней. Он ведь и подумать раньше не мог, что будет настолько по кому-то скучать. Это было до жути тупо, с учётом того, что Лёха, хоть и всё равно пропадал в подвале целыми днями, как минимум два-три раза появлялся в столовой, но он перестал приходить к нему в «медпункт», как это регулярно происходило раньше. Сабуров не был слепым, чтобы не видеть, что с солдатом что-то происходит, несколько раз спрашивал напрямую, получая туманный и вообще ни фига не честный ответ: «Не выспался просто». Один раз Нурлан уже вкрай не выдержал и со всей настойчивостью затащил Щербакова к себе, готовясь устроить ему допрос с пристрастием, но тот вдруг пробубнил себе под нос что-то невразумительное, из разряда: «Сорян, Нур, мне идти надо», и ничего большего медик так от него толком и не добился. Кроме обещания всё-таки как-нибудь побить грушу вдвоём, посоревноваться и наконец провести время вместе. А ещё Нурлан не был дураком, чтобы путём анализа и вызывающих какую-то непонятную внутреннюю дрожь воспоминаний не разобраться в причинах. Очевидно, Лёха испытывает нечто подобное, что и он, и именно поэтому так остро и ярко реагирует на малейшие прикосновения, жадно льнёт им навстречу, смущается, как школьница на первом свидании, теряется и да — боится. Боится неизвестности, ненормальности, боится осуждения прежде всего самого себя в собственных глазах; боится, но хочет и просто не может себя перебороть, перешагнуть через эту черту, которую ему обрисовало окружение ещё, наверно, в детстве. Сабуров видел это в его глазах так же отчётливо, как и в отражении старого зеркала в своих, и, вопреки тому, что, как мог, отгонял от себя эти навязчивые мысли, понимал: им и жить-то, может, осталось последние недели, хрен знает, чем обернётся вылазка на поверхность, так, может, дать себе шанс эти последние недели по-настоящему жить? Чувствуя, как мозг практически закипает от самокопаний и сомнений, Нурлан решительно встал, наконец ставя жирную точку в собственной несмелости. Он ещё даст себе небольшую отсрочку, дождавшись, пока Лёха не выполнит своё обещание, продумает, как не спугнуть, но быть убедительным и твёрдым в своих действиях и словах, и сделает то, что должен хотя бы перед самим собой. Потому что если не сейчас, то уже никогда. И если не он, то точно никто.