***
Над лагерем стоял подрагивающий раскалённый воздух. Воровато оглядываясь, я перебежками подвигался к библиотеке с ценным грузом в руках. После линейки «Совёнок» словно опустел, но очевидно было, что такое впечатление обманчиво. Площадь, на которой возилась Славя с метлой, жилая аллея, библиотека… Несерьёзное испытание я прошёл без труда, поэтому наконец заскочил в приоткрытую дверь «храма знаний», выдохнул и подошёл к стеллажам. За ними на тёмном кожаном диване сидел Леонид Семёнович. Он перелистывал какую-то брошюру, находясь в окружении шатких книжных башен из трудов о коммунизме и унылой прозы безымянных авторов, которые мы ранее выгрузили из шкафов. — Ставь, да аккуратней! — скомандовал Каневский. Как оказалось, под мешками с мукой в библиотечном подвале был погребён старый, но рабочий телевизор, о существовании которого мы с Леонидом Семёновичем узнали час назад, проводя согласованную инвентаризацию. А двигать диван по читальному залу, поднимать и водружать телик на неиспользуемую тумбу, не говоря уже о его реанимации, пришлось мне, меня же отрядили за видеомагнитофоном — Каневский заинтересовался аниме на кассетах. Но совместить приятное кино с полезным трудом я был не прочь, поскольку среди здешних богатств иногда попадались любопытные произведения, занесённые ветром бурной «перестройки». Леонид Семёнович, пользуясь случаем, вернул в библиотеку «Понедельник начинается в субботу». Кстати, пока я подкрадывался к видаку, Каневский тоже прогулялся: на тумбе рядом с телевизором появилась авоська с двумя бутылями, соседствуя с заранее принесённой видеокассетой. Но только я открыл рот, как Леонид Семёнович завёл разговор: — Сумка-авоська — необходимая в хозяйстве вещь. Прозвали её так, потому что берут с собой для случайных покупок — авось что-нибудь попадётся. Авоська компактна и поместится куда угодно, весьма прочна и очень удобна для переноски многих товаров. Дома прямо в ней можно хранить продукты, а некоторые умельцы используют сетчатые сумки даже для ловли раков! Именно в ней я принёс… нет, не кефир, чему обрадовался бы Тузик из «Улитки на склоне», — Каневский махнул рукой в сторону ближайшего стеллажа, где почти половину полки с фантастикой занимали Стругацкие, — а простоквашу! «Нет ничего полезней для желудка в такую жару!» — помнишь Ходжу Нассредина? — А я и о фантастике поболтать не прочь, — отозвался я, прилаживая видак к телевизору. — Тут ведь есть Азимов, Хайнлайн, Булычёв тот же. Впрочем, кибернетики не могут склепать роботов, которым нужны три закона робототехники, «Дверь в лето», сидя в лагере, не жалую, а ещё почему-то обожаю цикл о Великом Гусляре. — Великий Гусляр! Простой советский городок, регулярно посещаемый инопланетянами и полный странностей — мечта для исследователя аномалий! — улыбнулся Леонид Семёнович. — Чего только стоят золотые рыбки… — А мужики с их помощью превращают канализационную воду в водку. Горбачёв бы точно расстроился, — ввернул я. — Хотя, честно, я слабо представляю, чего бы я просил у высших сил, в которые не слишком верю. — Тогда давай сыграем в игру «Что ты хочешь?», м? — выдал Каневский будто бы заготовленную фразу. — Откладывать бессмысленно, а так мы лучше узнаем друг друга. — А давайте! — мигом оживился я, вставил последний провод в нужный разъём и плюхнулся на диван рядом с Леонидом Семёновичем. — Смотри уж, не пасуй тогда, — погрозил пальцем сосед, умудряясь ещё и грозно глядеть на меня сверху вниз, будучи на полголовы ниже. — Правила донельзя просты: ровно минуту я буду тебя спрашивать, чего ты хочешь, а ты обязан отвечать — желательно, честно. Подвоха нет, но я буду бомбить тебя этим вопросом ровно минуту. Выдержишь — сможем обсудить твои желания. — Всегда готов! — немедля согласился я, ведь казалось, что раскованности мне не занимать. — Что ты хочешь? — Чего-нибудь выпить. — Вот простокваша, пей сейчас, спиртного нет. Что ты хочешь? — Искупаться бы… — Через час все отряды идут на пляж, ты чем на линейке слушал? Что ты хочешь? — Э-э-э, послушать музыку… — Что ты хочешь? — Не так быстро… — Леонид Семёнович не давал одуматься. — Что ты хочешь? — Дать послезавтра концерт! — Что ты хочешь? — Завершить все дела и в библиотеке, и в лагере, пока есть время. — Что ты хочешь? Я уже не знал, что ответить — совсем не ожидал такой настойчивости от Каневского. — Не молчи! Что ты хочешь? — Бллин, я выдохся, мы можем закончить? — Нельзя. Что ты хочешь? — Хм, перемен. — Что ты хочешь? — Допустим, сделать что-то важное, оставить после себя память. — Что ты хочешь? — М-м-м, справедливости? — Что ты хочешь? — Пообниматься с девочками… нет, потрахаться! Зверски! Леонид Семёнович и бровью не повёл. — Что ты хочешь? — Ничего на ум не идёт… — Что ты хочешь? — Кажется, я не понимаю, чего мне хочется. Неприятно. — Что ты хочешь? — Да выбраться из лагеря, бл… — Я осёкся, но тут Каневский вскинул руку, глянул на часы и произнёс: — Стоп. — Меня хлебом не корми — дай покопаться в себе, но я не люблю, когда меня раздевает догола и выворачивает наизнанку кто-то другой, даже! если я этого человека уважаю. Ваш вердикт? — выпалил я и после этой тирады высосал полбутыли простокваши. — Ну, ты не безнадёжен, просто заблудился, — заверил Леонид Семёнович мягким тоном. — Я готов помочь тебе чего-либо достичь. Хочешь справедливости? Обездоленные точно найдутся. Но про низшие потребности помалкивай, ты же не похотливое животное! — Как хотите. Знаете, я сейчас представил, будто мы, как Дон Кихот и Санчо Панса, поскачем по необъятным полям вокруг «Совёнка» и сразимся с ЛЭП… — Мы ещё программу свою снимать хотели, помнишь? Небось, твои сценарии воплощать придётся, — хохотнул Каневский. — Не, в голове пусто, придётся адаптировать готовые. Хорошо, что тут за авторские права претензий не предъявляют. — Ладно, у нас дела, а ты что-то показать хотел. Какое-то время подумав, видак соизволил наконец-то вывести изображение на экран. Заиграла милая сердцу мелодия, поэтому я повернулся к Леониду Семёновичу с улыбкой до ушей. — А знаете ли вы, кто такой Генда? Он из этого аниме «Евангелион», а там… Ностальгия захлестнула меня, поэтому я постарался за минуту рассказать визави о шедевральной мехе, подчеркнув в ней роль великого комбинатора Гендо Икари. — А главное, в «Совёнке» я вспомнил о «Еве» совершенно случайно: сижу вот на площади после дискотеки, снова ни с кем не потанцевав, смотрю на Генду и тоскую. Знаете, не так давно Лену потерял, по дому соскучился, — я вздохнул, — вот и остаётся слушать музыку в телефоне. Бам! Попадается вот эта песня, которая в начале каждой серии играет, и у меня в голове что-то щёлкает. Показалось, что я вновь сижу у родного компьютера и с замиранием сердца наблюдаю за эпичными сражениями и философскими рассуждениями… — Что на самом деле представляют из себя Евангелионы? Когда ожидать Третьего удара? И кто на самом деле хочет заполучить власть над миром? Смотрите далее в нашей специальной программе «Леонид Каневский и свитки Мёртвого моря»! — экспромтом выдал Леонид Семёнович, подражая диктору своей телепередачи. Я хохотнул и почему-то представил Каневского, стоящего у берега моря плечом к плечу с Каору, но отогнал непрошеную мысль — фантасмагории хватило ещё этой ночью. Опенинг уже заканчивался, поэтому я устроился поудобней. — В исполнении Мику эта песня звучит замечательно, мы обязательно отыграем это на концерте! — шепнул я.***
— Музыка тут хорошая, проблематика тоже, — признал Леонид Семёнович, когда Рей закончила вертеться под эндинг. — Но это интересней молодёжи, да и для меня культура чужая. Не скажу, что я в восторге, но любопытно будет посмотреть дальше. Каневский встал с дивана и подошёл к стеллажам. — Завтра можешь весь день репетировать с музыкантами, в середине последнего дня дадите концерт, а потом поедем, — предложил он. — У меня тут ведь привилегии, могу ненадолго отложить отъезд. — Ого, здорово… Я задумчиво потёр челюсть, волоски на которой даже к концу смены не хотели собираться в бороду, примерно прикинул репертуар ещё не собранной группы и подошёл к Леониду Семёновичу, который несколькими размашистыми движениями смахнул с полок пыль и начал ставить книги обратно. — Говоришь, в твоём «Евангелионе» прямо-таки философия есть? Расскажешь? Я в два шага дошёл до стеллажа с философскими трудами, взял пару книг Шопенгауэра и вернулся. — Пожалуй, каждый Семён, впервые заходя в библиотеку, читает «Жизнь как воля и представление», — напустив на себя умный вид, объявил я и распахнул книгу примерно на середине. — Вот, слушайте.Жизнь человека с её бесконечными трудами, нуждой и страданием следует рассматривать как объяснение и парафраз акта зачатия, т.е. решительного утверждения воли к жизни; с этим связано и то, что человек обязан природе смертью и с тоской думает об этом обязательстве. Разве это не свидетельствует о том, что в нашей жизни заключена некая вина? И тем не менее, периодически расплачиваясь смертью за рождения и смерти, мы всегда существуем и испытываем все горести и радости жизни попеременно, когда ни одна из них не может нас миновать: таков результат утверждения воли к жизни. При этом страх смерти, который, несмотря на все страдания жизни, удерживает нас в ней, становится, в сущности, иллюзией; но столь же иллюзорно и влечение, заманившее нас в жизнь. Объективное выражение этого соблазна можно увидеть в обращённых друг на друга страстных взглядах влюблённых: они есть чистейшее выражение воли к жизни в её утверждении. Как она здесь кротка и нежна! Она хочет благополучия, спокойного наслаждения и тихой радости для себя, для других, для всех.
Я перевёл дух, захлопнул эту книгу и открыл полное собрание сочинений немецкого философа, припоминая нужную страницу. — Это для красного словца пришлось, но я не выпендрился, а описал типичную жизнь в «Совёнке». В самом «Евангелионе» использовалась метафора Шопенгауэра, известная как дилемма дикобразов.Стадо дикобразов легло в один холодный зимний день тесною кучей, чтобы, согреваясь взаимной теплотою, не замёрзнуть. Однако вскоре они почувствовали уколы от игл друг друга, что заставило их лечь подальше друг от друга. Затем, когда потребность согреться вновь заставила их придвинуться, они опять попали в прежнее неприятное положение, так что они метались из одной печальной крайности в другую, пока не легли на умеренном расстоянии друг от друга, при котором они с наибольшим удобством могли переносить холод. Так потребность в обществе, проистекающая из пустоты и монотонности личной внутренней жизни, толкает людей друг к другу; но их многочисленные отталкивающие свойства и невыносимые недостатки заставляют их расходиться. Средняя мера расстояния, которую они наконец находят как единственно возможную для совместного пребывания — это вежливость и воспитанность нравов. Тому, кто не соблюдает должной меры в сближении, в Англии говорят: «Keep your distance»! Хотя при таких условиях потребность во взаимном тёплом участии удовлетворяется лишь очень несовершенно, зато не чувствуются и уколы игл. У кого же много собственной, внутренней теплоты, тот пусть лучше держится вдали от общества, чтобы не обременять ни себя, ни других.
— Главный герой травмирован и не может никому довериться в должной мере, он буквально ломается от навалившейся на него ответственности по спасению мира. Единственным выходом для него становится отстранение ото всех. Что я скрепя сердце нахожу подходящим для себя. В нашем мире шутят, что аниме смотрят только забитые неудачники, то есть каким я был, таким остался. Мне тяжело сохранять надежды на лучшее, когда тебя при любом раскладе забывают на следующую смену, как ни изворачивайся. Да и почти все твои достижения обнуляются, обидно же! Есть ли тогда смысл раскрываться и развиваться? — А проработка комплексов? — За годы я социализировался, но подрастерял оптимизм и замкнулся обратно. Батарейка села. Растянули, понимаете ли, «День сурка» аж на целую неделю, гады! И всё у меня вышло наоборот, и надежд особых нет. — Допускаешь ли ты, что чего-то так и не понял за проведённое тут время? Я не обязан быть авторитетом, но, если видишь, не боюсь нового и даже гнусь сейчас к полу, хотя для меня такие нагрузки уже чреваты, — по-доброму усмехнулся Каневский. — Дай, пожалуйста, эти вот книги. — Ничего не отрицаю. Вы очень активны, это достойно уважения. Но я не понимаю, как реализовываться здесь и… удовлетворить так все свои потребности, что ли? Получать весомое признание? — Помогают любопытство и действие, друг мой, любопытство и действие. У тебя есть хорошие порывы, я помогу их направить в нужное русло. Только пора бы тебе вылезать из «панциря апатии». А теперь смотри, — Леонид Семёнович крякнул и подобрал с пола последнюю книгу, — что за безобразие творится. Какие-то негодники обмотали книгу скотчем, теперь и не открыть! — А вы уверены, что её стоит открывать? — встрял я. — Смотрите, тут бумажка под обложкой!«ОПАСНО! НЕ ОТКРЫВАТЬ! Миронова О. Д.»
— А на обложке написано «Девять заветов настоящего пионера». — Каневский потёр лоб. — Походит на розыгрыш, но написано не детским почерком, да и стояла книга за остальными. — Давайте тогда спросим, зачем вожатая это сделала? — Как знаешь. Если из-за книжки разозлится, то я не виноват, — пошутил Леонид Семёнович. Он забрал проблемную книгу, свой журнал, куда вписал итоги инвентаризации, и авоську с недопитой простоквашей. Я же отсоединил видеомагнитофон и вытащил из него кассету. Мы вышли из библиотеки, не закрывая её, и направились к домику вожатой.***
Ольга мирно спала в шезлонге с неизменной книжкой, норовившей выскользнуть из её рук. Каневский деликатно кашлянул. — А? — Ольга Дмитриевна, у меня к вам дело, — без предисловий начал Леонид Семёнович. — В библиотеке мы нашли эту заклеенную скотчем книгу, а под обложкой обнаружили записку с предупреждением. Если, конечно, она ваша, как вы всё это объясните? Ольга тяжело вздохнула и встала. — Да, это действительно моя записка. Я думала предупредить вас на линейке, но не осмелилась, поэтому… не сочтите сумасшедшей, но содержимое книги действительно опасно. Семён, пожалуйста, отнеси видеомагнитофон обратно, тебе нечего тут уши греть. Я пожал плечами и побрёл в клубы.***
Вернуть ценный груз без разговоров не получилось. — Привет, — поздоровался со мной почему-то мрачный Шурик, ковырявшийся в роботе. — Куда видак таскал? — Нашли в библиотеке с Леонидом Семёновичем рабочий телевизор, вот и опробовали… — протянул я. Парни оживились. — А не попросишь ли ты у Леонида Семёновича разрешения выделить нам этот телевизор? Нам страшно нужны детали! Их завозят лишь однажды и так мало, что работать невозможно! — взмолился Саша. — Расстраиваетесь, что не успели доделать и презентовать робота? — Ага, — вздохнул он, — хоть и понимаем, что наш труд не насмарку. Говорят, что в следующую смену приедут ребята из профильных школ. Они с мозгами, и наверняка доведут нашу Эмму до ума. — Эмму? — Робота. Эмма, — вступил сидевший рядом Сергей, — это Электрический Моторный Механизированный Аппарат. — Это для непосвящённых, а Семён состоит в кружке, — поправил Шурик. — А вообще это Эвристическая Метасистема Машинного Анализа, только полезных функций этой бандуре за две недели мы так и не добавили, она даже ходить не хочет. — Может, поможешь нам, пока смена не кончилась? — намекнул Электроник, но без привычной бодрости в голосе. — Замолвлю за вас словечко перед Леонидом Семёновичем, но пособирать робота не успею — с музклубом договорились дать концерт, — приврал я. — Хотя бы так поможешь, спасибо. А то мы бы только скворечники и мастерили… — пробормотал Шурик. — Жаль, модель не функционирует — на концерте понадобилась бы, антуража навести… — посетовал я, прикинув, где можно было бы достать фиолетовую и зелёную краску, чтобы соответствующе разукрасить реквизированного робота. — Ну, вдруг у нас что получится. Оставляй видак тут, мы сами его обратно поставим, — сказал Электроник. — Вы на пляж лучше сходите, вам же есть с кем? — намекнул на прощание я и вышел. Честно говоря, я жалел парней с их сизифовым трудом. Когда-то довелось уломать их, чтоб разобрали телевизор из подсобки, но и оттуда деталей для реализации проекта не хватило. Библиотечный почти полностью походил на собрата, из-за чего и теперешние потуги ребят бессмысленны. Из-за мыслей о бренности бытия я подзабыл о том, что научился худо-бедно телепортироваться, поэтому решил освежить навыки… и успешно прыгнул через пространство к дому. Леонид Семёнович завершал сборы на пляж и позволил переодеться мне через пару минут. Забавно, что плавки и вся моя сменная одежда остались такими же, как и в прошлые смены. — Возьми с собой самиздат почитать: любые зеваки догадаются, что ты из библиотеки, но не более, — подсказал мне Каневский, выходя. — Ох, что я тебе расскажу… Стремившиеся на пляж пионеры запрудили аллеи, поэтому Леонид Семёнович отмалчивался, пока мы не пришли. На пляже царила безмятежность. Казалось, что сидящие в партере невидимые зрители с удовольствием посмотрели бурную первую половину спектакля, а сейчас расползлись по небу кучерявыми облачками, как расходятся в театре во время антракта. В это время артисты переводят дух и завершают проверку реквизита. Похоже, сегодня так было и в «Совёнке». Множество детей нежилось на солнышке, а уставшие за смену взрослые наконец-то прекратили виться вокруг них и собрались под деревьями на окраине пляжа. Мы с Леонидом Семёновичем взяли лежаки, оттащили их подальше в тень и с комфортом расположились. Каневский, переодевшийся в гавайку и белые брюки, развернул взятую с собой газету и, сделав вид, что читает, зашептал: — Ясно, почему Ольга не хотела лишних ушей. Если коротко, то эта книжонка вызывает… м-м-м… помешательства на сексуальной почве. В читателя будто бы вселяется маленькая Виолетта и всех вокруг совращает. Кто создал этот артефакт, кто придумал превращать лагеря в бордели — вожатой неизвестно. Сжечь, утопить или закопать книгу у неё не получается, вот и спрятала запретный плод от греха подальше. Говорит, даже из дома, из закрытого шкафа, пытались стащить! Синь-камень настоящий! Я заверял, что решу вопрос. — И что делать будете? — Понятия не имею, — вздохнул Леонид Семёнович. — Ладно, пока книга перекочует к нам домой. Но её лучше не трогай, читай свой самиздат. У меня вот «Правда» за май 87-го… — Хотите сказать, что мы в 1987 году?! — Конечно! Не знал, что ли? Твои коллеги высчитали год по фазам Луны и сарафанным радио распространили. Сегодня одиннадцатое июня. Я не придумал, как реагировать, но лицо вытянулось само, и разве что челюсть не отвисла. — Я действительно выгляжу постарше, если ты этому дивишься. Сел в автобус я семидесятилетним, но в восемьдесят седьмом мне и пятидесяти не было, — заметил Каневский. — С математикой у омолодивших меня товарищей, видать, неважно, ибо какое-то среднее арифметическое выходит — ощущаю себя на шестьдесят. Ну, плюс-минус два года. — Мне тоже десяток лет скинули. Разницы не видят, что ли? — усмехнулся я. — Не, просто как-то неожиданно было всё это узнать. Я скинул одежду и спустился к реке — надо же хоть раз окунуться. Водичка, как и всегда, потрясающая. Чуть позже оценил я и самиздат — сборник стихов советских поэтов. На любой вкус и цвет можно было отыскать акмеистов, футуристов, шестидесятников. В конце, как бы намекая на наличие продолжения, — сборника бардовских песен, о котором Бродяга тоже упоминал, — стихи Окуджавы. Пролистав сборник дважды и, так сказать, исходив из конца в конец, я почему-то зацепился за строчки Бродского:Зачем выходить оттуда, куда вернёшься вечером Таким же, каким ты был, тем более изувеченным?
«Прямо-таки я, это хорошо звучало бы на концерте! Ну-ка, ну-ка…» Поразмышляв о переложении стихов на музыку, я не сразу вспомнил о статусе некоторых советских поэтов, поэтому спросил у Леонида Семёновича: — Как думаете, стихи Бродского на концерте можно, ну… — Смело! Ты тогда расскажи, что вы вообще исполнять будете, я вашу команду перед вожатой прикрою. Но не затягивай, нам на пляж скоро мороженое принесут. Я обомлел. — Я разжёг здесь молочную революцию! — с гордостью объявил Каневский. — Если раньше тут стоило ожидать только молока с кефиром, то теперь в столовой подают ряженку, простоквашу, сыр! Благодаря звонкам в райцентр я сумел разнообразить питание всего лагеря! — А я-то думаю, почему набрасываюсь теперь на местную стряпню так, что за ушами трещит! Полезно быть на короткой ноге с завхозом и завучем, особенно если это — один человек, — отметил я, ухмыляясь во все тридцать два. — Вы только договоритесь, чтобы на остров никого не отправляли за ягодами для торта. Да и с мороженым сегодняшнее меню не сочетается. Как говорится, какая гадость эта ваша заливная рыба! — Зря ты так! Но не переживай, я уже обо всём позаботился. Жаль только, что дыни с арбузами выбить удалось лишь однажды, с апельсинами-мандаринами везёт больше… — пустился было в рассуждения Леонид Семёнович, но решил вернуться к основной теме. — Так что с твоим репертуаром? Раз я твой должник за вчерашний поход, то постараюсь защитить перед концертом. — Если без подробностей, то у нас будет что-нибудь меланхоличное о любви, смерти, обречённости, инструментальные композиции… Английский здесь знают, но о нехороших вещах, помнится, ни слова. — Пломбир! Вкуснейший пломбир! — донёсся хриплый крик с дальнего конца пляжа. Надрывался вчерашний знакомый — сторож с пристани. Младшие пионеры повылезали из воды и ломанулись к мужичку, толкавшему перед собой ящик с мороженым. — Я возьму мороженого нам обоим? — спросил я. — Не стоит, Ермолаич оставит нам пару стаканчиков, — ответил Каневский, помахав рукой, чтобы привлечь внимание. Раздав мороженое всем желающим, сторож направился к нам. — Кушайте-с, не обляпайтесь… — вместо приветствия заявил он, вручив нам по стаканчику пломбира. — Товарищ, где же ваши манеры? Семён ведь вас по имени-отчеству не знает. — Ах да, кхе... прошу простить, молодой человек… Георгий Ермолаич... — прочистив горло, представился сторож. — И снова здравствуйте. А почему вы мороженщиком заделались? — панибратски спросил я, поглощая лакомство. — В столовой лишняя пара рук не помешает… а мне и денег… неплохо было бы подзаработать… — А вы как, знаете, благодаря кому столько вкусностей у нас появляется? — решил я намекнуть. — С меня, — сторож зевнул и пошёл к своей пристройке, — никто не спросит, так что сами… с усами… — Пустой номер, из взрослых никто так и не раскололся, — вздохнул Леонид Семёнович. — Надежды были на физрука, но он крепкий орешек, говорил только, что в органах госбезопасности служил. Может, легенда обязывает. Зато он сумел съездить в райцентр и записал отснятые материалы на кассеты! — А, на вэ-ха-эс? Ну, логично, — пробормотал я. Вид у меня наверняка оставался скучающе-снисходительным, и не хватало разве что зевания во весь рот, поэтому Каневский сжалился: — Ладно, иди к девочкам. Вижу, что неймётся. — Может, мы с ними и в музклуб с пляжа пойдём? — Если хочешь. Я встал и побрёл в сторону своего отряда, увязая в горячем песке по щиколотку и нелепо размахивая руками, чтобы удержать равновесие. Мику с Алисой на соседних лежаках грелись на солнышке и болтали ни о чём, Ульянка резвилась в воде с малышнёй. — Добрый день! Дамы, не думаете ли дать концерт? Выступим перед товарищами, покажем свою удаль? — зашёл я с козырей, прежде чем присесть на закопанную в песок шину. Девушки оживились. — А я-то гадала, когда до тебя дойдёт, что надо хоть изредка бывать в музклубе, аристократ наш недоделанный, — прищёлкнула языком Двачевская. — Ты и сама не ходишь! — вставила Мику, а затем обратилась ко мне: — Отличная идея! Сколько всего отыграем! Всем запомнится! — Особенно запрещённого, если кое-кто договорится о покровительстве… — Уже! — подмигнул я. — Хорошо, собрали антипартийную группу. А кто примкнёт, где Шепилова найти? — Улька, без вариантов. Мику тоже за, верно? — объявила Двачевская, загоняя подругу в угол. — При таком раскладе башмаками стучать останется Ольге Дмитриевне, — окончил шутить я. — Не хотите ли в музклуб прямо сейчас? Разумеется, Ульяна в деле. Когда уже весь отряд начал собираться, я вернулся к Леониду Семёновичу. — Согласились, поэтому идём репетировать, — отрапортовал я. — А, да? — заозирался Каневский. Я нечаянно его разбудил. — Удачи тогда! Я подхватил одежду и тут увидел среди других Шурика. — Меня же кибернетики просили! — Я хлопнул себя по лбу. — Отдадите им библиотечный телевизор? Жалуются, что деталей не хватает. — Раз не полезли одни в старый лагерь, то заслужили. Если проберутся мимо Жени — на здоровье, — улыбнулся Леонид Семёнович. — А нет — придётся везти Серёжку в поликлинику. Для опытов. Я усмехнулся. Конец смены обещал быть ярким.***
Музыку, как и всегда, девчонки приняли на ура. Распределились просто: на мне бас и вокал, хоть без косплея Лемми, за Улькой ударные — с её-то реакцией и скоростью, — и гитары на Алисе с Мику. Глава музклуба настояла и на аккомпанементе фортепиано, поэтому мы полдня разучивали и песни у костра, и номера для концерта. Вся команда отказалась от обеда и готовилась ответственно, валяться на матах никто не захотел. Я наравне с Мику руководил процессом, сыпал шутками и в кои-то веки вёл себя как нормальный компанейский парень. Настолько нормальный, что кое-кто заглядывался на меня непозволительно долго. Я подзабыл, чем это опасно.***
Словом, время до похода пролетело незаметно. Как и вчера, отряды собрались на площади и дружно отправились в лес. Ольга Дмитриевна и Каневский с целой авоськой чая возглавляли шествие, следом мы с парнями тащили картошку, Мику с Алисой несли гитары, Ульяна вела армию покорной ребятни, Славя тянула вяло сопротивляющуюся Женю, а Лена с Виолой шли в арьергарде, готовые предотвратить любой несчастный случай.***
Кто-то всё ещё бродил вокруг костра, выискивая удобное местечко. Мы с Леонидом Семёновичем сидели на небольших пеньках, немного поодаль от остальных. Так уж выходило, что пресловутую костровую атмосферу я чувствовал лишь на первых порах, а сейчас — ни капли удовольствия: огонь, хоть и притягивал мой взгляд, не стирал из головы бессмысленных переживаний. Удовольствия не приносили и тёрки-разборки Лены с Алисой, Славины купания, Ульянкины шалости — куда чаще поводы для головной боли. Первый час тоже не происходило ничего, что отличало бы этот поход от всех остальных: младшие жарили картошку, старшие весело болтали, сбившись в кучки. — Дело было вечером, делать было нечего, — пробормотал Каневский, ни к кому не обращаясь. — И приспичит же вожатым устроить прощальный костёр сегодня и организовать концерт не к родительскому дню, а на закрытие… Активисты несчастные, даже спорить устал. Подремать, что ли? — Сеня пел, Шурик молчал, а Сергей ногой качал? — пошутил я. — Ладно, мы в музклубе договорились исполнить пару песен у костра. Словно по сигналу Мику подозвала Алису, вручила ей гитару, и девочки уселись поближе к костру. Пару переборов спустя Мику запела:In the town where I was born Lived a man who sailed to sea And he told us of his life In the land of submarines.
So we sailed up to the sun Till we found the sea of green And we lived beneath the waves In our Yellow Submarine
We all live in a Yellow Submarine, Yellow Submarine, Yellow Submarine We all live in a Yellow Submarine, Yellow Submarine, Yellow Submarine
And our friends are all on board Many more of them live next door And the band begins to play. We all live in a Yellow Submarine, Yellow Submarine, Yellow Submarine We all live in a Yellow Submarine, Yellow Submarine, Yellow Submarine
«Надеюсь, они не подражают паровым котлам на подлодке». Девочки действительно не стали заморачиваться, но партию капитана решила исполнить Алиса, подбавив в голос хрипотцы:As we live a life of ease Every one of us has all we need Sky of blue and sea of green In our Yellow Submarine.
Последний припев хором пели почти все на поляне, по окончании девчонок наградили аплодисментами. Следующую песню попросился исполнять я. Все застыли в ожидании. Я покрепче ухватил гитару, тяжело вздохнул и завёл свой меланхоличный рассказ:Глупый мотылёк Догорал на свечке. Жаркий уголёк, Дымные колечки. Звёздочка упала в лужу у крыльца... Отряд не заметил потери бойца
. «Искусство быть посторонним — другая опера, но забавно, что я столько лет спустя вновь не вписываюсь. Я лишний на этом празднике жизни, да и дома тоже».Мёртвый не воскрес, Хворый не загнулся, Зрячий не ослеп, Спящий не проснулся. Весело стучали храбрые сердца... Отряд не заметил потери бойца.
«Люблю вложить душу в музыку, будто кроме искусства у меня ничего не остаётся... Чужие банальные и не очень банальные мысли словно вытесняют собственные. Приятно ли быть флюгером?»Не было родней, Не было красивей. Не было больней, Не было счастливей. Не было начала, Не было конца... Отряд не заметил потери бойца.
Ребята вновь не поскупились на аплодисменты, усердно рукоплескал Леонид Семёнович. Я отдал гитару Мику и вернулся к своему пеньку. — Молодец, с душой поёшь! Есть у тебя творческая жилка, — похвалил меня Каневский. — Скажете тоже… — улыбнулся я. — Как насчёт страшилок у костра? — спросила спустя несколько минут Славя. Одобрительный гул пионеров стал ей поддержкой. — Рассказывайте, — охотно согласилась Ольга. Впрочем, мне было не до баек, которые травила выпущенная на волю Ульяна, поскольку Алиса с Леной, очевидно, готовились сцепиться. Выждав несколько минут — чего я там не слышал, — я подкрался поближе и укрылся за деревом. Мне было не впервой их разнимать, чтобы иметь в итоге меньше проблем. Жаль, в эту смену со мной до такой степени наобщалась Двачевская. — Нет, это ты меня послушай! — Ничего я слушать не собираюсь. — Да? Ну и отлично! Алиса отвернулась, но я решил появиться сам и отчеканил: — Обе. Прекратили. Девушки за пару секунд просверлили меня ненавидящими взглядами насквозь. Я вытерпел и прервал паузу. — Мне хватило времени всё понять. Делить меня собрались? Зря. — Хватило ему! — процедила Лена. — Всё из-за тебя! — Ага, знаю. Но признаете проблему — сможем решить, поэтому не истерите, пожалуйста. — Психолух, ты опять за своё? Шёл бы ты отсюда! — прикрикнула Алиса. — Проблем себе захотел? — Думаете, я не понимаю, что вы ревнуете? Плавали-знаем, девочки, я уже наблюдал подобные сцены. Ещё не хватало, чтобы вы друг друга избили. — С чего вдруг такая забота? Много на себя берёшь! — разозлилась Алиса и двинулась вперёд. Но Лена её остановила. — Понимает он. И что ты предлагаешь? — холодно поинтересовалась она, удерживая вырывавшуюся соперницу. — Знаете, буду честен. Я не собираюсь казаться лучше, чем я есть, и не собираюсь никого завоёвывать. Ещё раз: не надо меня делить. Алиска уже знает о моей безынициативности, не правда ли? Я не буду даже пытаться отвечать взаимностью, потому что… чёрт, ко мне пофигизм прилип, вот что! И вы его не сможете выжечь, потому что уже многие пытались, я пытался, но ничего не вышло! Лена выпустила Алису — достаточно неожиданно, чтобы рыжая не удержалась на ногах. — Жестоко, но честно. Спасибо и на том. — Девушка сложила руки на груди и криво улыбнулась. — Но это не повод бросать попытки. Двачевская поднялась на ноги, отряхнулась и нацепила на себя независимый вид, хотя гордость её наверняка пострадала. — Я была о тебе лучшего мнения, Сенька. Может, Лена и захочет тебе помочь, если вы, — Алиса скривилась, — в одной лодке, но спасение утопающих — дело рук самих утопающих, меня подобное не интересует. — Да ты что? — ехидно спросила Лена. — Сама первой рвёшься опекать беззащитных, ещё и огрызаешься направо и налево. — А чтобы ты у меня никого больше не отобрала. Тьфу на вас! Алиса ушла к костру, закрывая тему. Лена пожала плечами и тоже удалилась, но сказала: — Не вешай нос, она остынет. Я вернулся на свой пенёк и предался раздумьям. Нет, я всё же поступил правильно, но так их обламывать — тоже не выход. Вот и пытайся помогать другим, даже если об этом позабудут и ни о чём не пожалеют. Но раз можно избежать лишних проблем, то уж лучше так?.. — Позвольте поделиться припасённой историей, — наконец послышался хриплый голос из задних рядов. Толик вышел к костру и достал потрёпанную книжечку. — С удовольствием послушаем! Давай! Да!.. — посыпалось со всех сторон. Подмигнув нам с Каневским и откашлявшись, Толик раскрыл книжечку и пояснил слушателям: — Все совпадения имён и названий – случайность. Итак…«Сия история написана Семёном Персуновым, простым недорослем из северных губерний. Жил я небогато и небедно и, как другие, радовался своей судьбе.
Пансион "Совенокъ" — один из красивейших в нашем Отечестве. Он находится на югах, но матушка никогда не экономила на билетах. Я всегда знал, где проведу каникулы. Но всему хорошему приходит конец, и моё лето в пансионе станет последним. Больше не поеду в пансион в отрочестве, ибо папенька позаботился о моём поступлении на военную службу.
***
Две недели пролетели быстро. Вместе с моей подругой Славяной, с которой я дружил ещё с детства, да и прочими отдыхавшими ребятами, строгой, но доброй воспитательницей, мы занимались в пансионе всем, чем возможно. Целыми днями дети отдыхали на побережье, их водили на пешие прогулки, в зоосад, желающие посещали инженерные и музыкальные курсы. Жизнь становится ярче, как и лето, кончаясь, всё ценней для юных дворян.
***
Дежавю? Уезжая из пансиона, я был всецело уверен, что уже к вечеру отправлюсь с вокзала к родному имению. Я мечтал, что мы с ребятами будем переписываться, навещать друг друга по большим праздникам, но стоило мне уснуть в экипаже… и я снова, чёрт возьми, оказался в пансионе! Виноват дурак-извозчик, или это подарок родительский? Что странно, никто не помнил о предыдущей смене! После раздумий я принял решение провести эти две недели подобающе, получив все удовольствия. Лишь мимолётом я вспоминал, что живу здесь повторно.
***
Третья смена. Не знаю, кто станет это читать, в пансионе меня точно никто не поймёт. Это не дежавю, а что-то странное и неподвластное моему пониманию. Приехав сюда в третий раз, я понял, что всё происходящее есть не чьё-то дурацкое проказничанье и, кажется, не бесовская выдумка. Придётся обживаться и искать ответы.
***
Замуровали демоны! Все надежды и мечты пошли прахом, всё тлен. Почему? Смена не заканчивается, хотя обычно длится две недели. Я же прожил в пансионе куда больше – десятки двухнедельных смен, повторяющих друг друга точь-в-точь.
Казалось бы, обидно, что жизненные планы вмиг оказались уничтожены. Быть может, я наоборот должен забыть обо всём и использовать на полную катушку всё время, отведённое мне здесь. Но это место сводит с ума. Я внезапно осознал, насколько духовно обнищал, ведь стремлюсь только выбраться отсюда.
***
Какая эта смена по счёту? Вечером восьмого дня я вышел к воротам нашего пансиона. Я пробовал многое, скука мне не грозила, но чем бы я ни занимался, стремился лишь убить время! Ничем не горю. А ведь из лагеря попросту не выбраться: ни пешком в любом направлении, ни вплавь, ни экипажем. Ещё обиднее, когда за смену ты привязался к другому человеку, а он окончательно и бесповоротно забывает тебя, и каждую смену ты знакомишься с ним заново. С самого начала было интересно предсказывать, что скажут ребята мне в ответ, а потом надоело – ни капли разнообразия.
Они тоже пленники лагеря? Но осознанно ли? Если да, то почему я до сих пор не заметил никаких личностных метаморфоз? Никто даже на трапезы не опаздывает!
Звёзды… как интересно за ними наблюдать. От общения с людьми быстро устаёшь, особенно если знаешь их действия наперёд. Предсказуемость светил над головой не так раздражает — даже напротив, успокаивает…
Из глаз выкатилась пара слезинок. Я не хотел сдаваться, но понимал, что скоро сойду с ума от повторяющихся смен, одних и тех же лиц, одинаковых возгласов и поручений...
Я услышал скрип ворот за спиной. Это Славяна, помогает воспитательнице. Если она обходит территорию — значит, скоро отбой. Оглянувшись, я заметил, что девица непривычно грустна. — Здравствуй. Всё в порядке? — спросил я. — Нет, — она покачала головой, — не в порядке. Я... не понимаю, что происходит. Всё в пансионе как-то не так… — Да ты что?.. — осторожно переспросил я. — Никто меня не поймёт. Думаю, ты тоже, — вздохнула она. — Так больно это осознавать… и знать, что все всё забудут. — Только не говори мне, что мы думаем об одном и том же. — Мой голос задрожал. — Неужели ты... — Вспомнила, что я здесь уже не первую и не десятую смену. — Я знаю, потому что я — такой же пленник лагеря, как и ты. Я тоже всё помню. Ответом мне стал тихий всхлип. Славяна подбежала ко мне и крепко обняла. Нас волной накрыло щемящее сердце чувство взаимного доверия. Слова были не нужны. Но они были произнесены тем, кого здесь совсем не ожидали. — Как мило... — протянул подозрительно знакомый голос у меня за спиной. Я обернулся. Каким-то чудом у ворот появился экипаж с недовольно храпящими гнедыми лошадьми. Высокий юноша с кривой ухмылкой на лице готовился сойти на землю. Глаза его закрывала чёлка, телосложение его было плотное, одет он был в тёмный плащ и держал в руках сигару. — Позвольте представиться. Меня тоже зовут Семён Персунов, и я, как и вы, снова и снова в этом лагере...»
— На этом история обрывается, — заявил Толик. — Финал можете выдумать любой. Считайте мой рассказ хоть правдоподобной легендой, хоть буржуйской графоманией или дневником сумасшедшего недоросля... ну, или любительской и не очень научной фантастикой. Пионеры дружно выдохнули. Я вышел к костру. — Спасибо за историю, дружище! — Я крепко пожал руку толстяку. — Ловко ты обыграл моё прибытие в середине смены! — Замечательный рассказ, я даже поверила, что была на месте своей тёзки! — хихикнула Славя. Я снова вернулся к нашим пенькам. — Однажды после подобной истории у костра мой друг, на такое намекавший, всех вокруг убил… — вздохнула неожиданно появившаяся Юля. Она спряталась от пионеров у меня за спиной. — Нехорошо, — вздохнул Леонид Семёнович. — И много у тебя… таких друзей? — Я стараюсь дружить со всеми, но есть те, кто мою дружбу не принимает, — поджала губы кошкодевочка. — Да и не только мою. Я их стараюсь остепенить или, в крайнем случае, изолировать. — А смысл? — поинтересовался я. — Знаете ли, бесполезно просить вора: «Не кради!», а убийцу — «Не убий!». — Семён, что за равнодушие? По-твоему, лучше будет, чтобы всё шло своим чередом? Чтобы сильные со скуки убивали слабых? Тебе напомнить, что бывает с молчунами, когда за кем-то приходят? — возмутился Леонид Семёнович. — Или ты уже забыл о вчерашнем? — Пожалуйста, не ссорьтесь… — попросила Юля. — Как он упирался вчера, как сейчас Лену с Алисой разнимал… Сёме не всё равно, как бы он ни старался доказать обратное. — Звучит так, будто ты только что это придумала, — огрызнулся я. — Кстати, выглядит хорошей отмазкой, лишь бы ничего не делать. Та же вакханалия в пещере… — Я не отвечаю за происходящее в старом лагере! — прошипела уязвлённая кошкодевочка. — Вы — взрослые люди, вы смогли предотвратить худший исход! Тебе вообще было вполне себе неплохо все те смены с нашей последней встречи. — По сравнению с кем? Хреново мне было на самом-то деле, но я же взрослый, всё сам-с-усам разрулю! — Не придирайся к словам, а! Так вышло, что старый лагерь действительно был испытанием. Леонид Семёнович испытывал и себя, и тебя, даже не догадываясь о том, что поняла я. Мне достаточно твоего неравнодушия, чтобы понять, что ты действительно не потерян. — Я сегодня говорил то же самое, — вступил Каневский. — Он ведь хочет как лучше, но не знает, куда приложить силы. — Что за манера говорить обо мне в третьем лице, когда я здесь? — бессильно выдохнул я. — Ну хорошо, хорошо, что мне делать? — Да ничего пока, просто проведите остаток смены в своё удовольствие. Потом вы с Леонидом Семёновичем постарайтесь не потерять друг друга и отыскать меня. Кажется, я поняла, как вам помочь. — Юля по-детски зевнула, едва ли не заваливаясь в кусты. — До встречи через неделю. Казалось, что пионеры вообще не заметили ничего необычного — как и всегда, над костровой поляной разносились названия городов. Я замечтался о путешествиях по миру после возвращения домой, Леонид Семёнович же блаженно дремал. После нескольких минут неловкого и неподвижного сидения с размышлениями о высоком я захотел освежиться, поэтому скользнул за деревья и огородами побрёл к лесному озеру неподалёку. Что-что, а звуки ночного леса завораживали, таинственные шорохи складывались в необычную музыку. Слух ласкало стрекотание сверчков, тепло светили звёзды над головой. Я раздвинул очередные кусты и наконец-то вышел к цели. Почему-то у берега озера уже кто-то сидел… по-турецки. Мне захотелось развернуться и уйти, но этот кто-то, заслышав треск веток, обернулся. — Серьёзно? Очередной Пионер с папироской? — вслух подумал я. — Садись, не стесняйся, — рассеянно позвал к себе гость, не обратив внимания на моё бормотание. Я опасливо приблизился, но Пионер был весь в своих мыслях. — Будешь «Беломор»? — предложил он. — Не откажусь. Мы выкурили по папиросе и зарыли окурки в песок. «Два дня подряд раскуриваю папиросы мира, выходит». — Ты мне вот что скажи, кореш, ты зачем кукол разнимаешь? По тебе видно, что бывалый, но ради чего паришься? — поинтересовался мой товарищ по несчастью, очевидно, увидев во мне своего. — Да как сказать… Куклы — не куклы, а всё ж лучше жить в спокойствии, без свар над ухом. Или ты любишь местный сыр-бор? — Нет, но сам посуди: на фиг вообще вмешиваться? Вариантов-то особо нет: с девкой или без девки — всё равно вновь и вновь будут остановка и автобус. Принципы? Надежда? Стоицизм? Надолго не хватает. Или я чё-то не знаю со своими-то годами в «Совёнке»? — Да я и сам так думаю. Но знаешь, неделя прошла так интересно! — Но тут я спохватился. — С удовольствием рассказал бы, но меня у костра ждут… — Охлади траханье, боец, не надо бегать по лесу ночью. У меня времени навалом, так что делись, свалить по своим лагерям всегда успеем. В компании я пустился в обратную дорогу под обстоятельный рассказ о своей смене. Пионер внимательно слушал и кивал, порой оглядываясь по сторонам. — Что-то не так? — Светляки… Ты видишь? — насторожился мой собеседник. — Они как-то чересчур кучно летают! Прямо-таки вьются вокруг нас. У меня отвисла челюсть. Вспомнив первый день, я вытянул руку вперёд, и на неё сел светлячок. Жучок потёрся брюшком о палец, сполз к ладони и спланировал с неё. — Знал бы ты, как давно я их не видел, — обернулся я к Пионеру с детской улыбкой. — Говорят, что бог кроется в мелочах… Может, это какой-то знак? А если именно этот лагерь не так уж плох? — Я прихлопнул комара, пробравшегося сквозь стаю светляков. — Даже кровососы меня не так бесят, как могли бы. — Господи, ещё один клерикал? — возопил Пионер, закатив глаза в притворном недовольстве. — Знал бы ты, какие скопища фанатиков можно отыскать при желании!.. Пугают меня твои светлячки, к беде они. Ведь мы оба так пусты и в пустоте очаровательны!.. Или у тебя намечается с кем-то р-р-романтика, обалдевший? Он больше ничего не говорил, пока мы не дошли до костровой поляны. У дороги нас встретил Леонид Семёнович. Он быстро сложил два и два и шепнул Пионеру, что в администрации есть где прикорнуть. Отряд уже собирался обратно. — Тогда до завтра, — попрощался я с Пионером. — Мне ещё есть о чём рассказать, да и смена ещё не кончилась. — Замётано. Пионер с загадочной улыбкой куда-то телепортировался, я же побрёл со своими обратно в лагерь. Уже скоро мы были дома, и со смешанными чувствами я улёгся. «Начинал неделю за здравие, кончаешь за упокой», — прокомментировал мои похождения очередной голос в голове — настырно-ехидный, как у Бродяги, на которого был неуловимо похож сегодняшний Пионер.