***
Весь день я провёл в музклубе. Наш ВИА репетировал усердно, поэтому я не беспокоился о том, что мы не успеем что-то разучить и отточить — девушки отлично играли. Правда, Алиса всячески избегала разговоров со мной из-за вчерашнего. Чуть что — опустит взгляд и уйдёт в сторону. Я не мог её винить, думая, что именно так и должно быть, именно так будет лучше для всех.***
Под конец дня Каневский созвал весь отряд в клубы на «свечку». Подобных мероприятий в моём «Совёнке» почему-то не было, но, кажется, я мало потерял, поскольку всё, что рассказывали пионеры о смене и своих впечатлениях, аккуратно передавая свечу по кругу, мне было хорошо известно. Хорошо хоть, ни Лена, ни Алиса о своих склоках не распространялись. Впрочем, мы на халяву выпили чайку и посмотрели на видаке «Бриллиантовую руку» с персональным дубляжом и остроумными комментариями от Леонида Семёновича. Чтобы не было пьянок, Каневский отдал кибернетикам водку вместе с телевизором и проконтролировал, чтобы использовали всё по назначению.***
Утро последнего дня выдалось забавным. Ночью я сквозь сон слышал прысканье, но не сразу почуял неладное. Стрельнув глазами в сторону, я обнаружил, как строчивший в свой журнал Леонид Семёнович озорно улыбался. — Доброе утро... — настороженно протянул я. — Доброе! Леонид Семёнович не смог выдержать интриги и спросил: — А почему у тебя лицо белое? Я потрогал лоб и щёки, нащупал что-то липкое, принюхался… — Зубная паста? Королевская ночь?! — Не кипятись ты так! Я позволил пионерам извести зубную пасту со складов на такие вот безобидные шалости, специально для этого просил доставить, — пояснил Каневский, едва сдерживая хохот. — На вот полотенце, сходи умойся. Мелькнула мыслишка обежать лагерь, чтобы попугать беспредельщиков, но я и сам посмеялся: — Стоит чаще так просыпаться. Я сходил умыться, мы перекусили и решили начать сборы. Леонид Семёнович отнёс наши личные вещи в администрацию, я же вернул постельное бельё на склад, где с утра уже дежурила Славя. После линейки и завтрака я пришёл к кабинету Каневского, где мы договорились встретиться, и почти что с порога решил задать назревшие вопросы: — Как думаете, действительно есть этот пансион, о котором Толик говорил? — Думаю, да, — задумчиво ответил Леонид Семёнович, возясь с сейфом. — Нам ничего не помешает, так сказать, проверить его показания, если не имеешь возражений. — Ну, давайте, если не потеряемся на полдороге, — почесал затылок я, на самом деле до сих пор не понимая, как относиться к неожиданной истории. — Ещё спросить хочу. В начале недели вы говорили, что, фактически, управляете лагерем. А где же остальные? Почему вообще так вышло, что вы и завуч, и завхоз… — Ольга говорит, что дирекция либо в райцентре, либо в деловых разъездах, поэтому ответственность за всё несу я. Думаю, что эти управляющие числятся только по документам, и не суждено нам узреть эти «мёртвые души». — Странно... — буркнул я себе под нос. — А ребята подозревают, что вы актёр? Вроде, алиби есть, но меня вчерашние посиделки напрягли. — Много будешь знать — скоро состаришься. Но я даже на глаз старше контрабандиста из «Бриллиантовой руки» или майора Томина! — хмыкнул Каневский. — Конечно, они не знают о моей настоящей профессии. Ты скажи, хочешь ли что-то особенное взять с собой? — Кассеты, фотоаппаратуру, ваш журнал учёта, папки, лупы, экипировку на каждый день… — скороговоркой перечислял я, пока меня не прервали: — Спасибо, помощничек, всё уже! У меня шаббат, суетиться нельзя! — замахал руками Леонид Семёнович. — А у тебя генеральная репетиция на носу. По дороге в музклуб я завидел Пионера, который куда-то торопился куда-то по своим делам, не боясь излишнего внимания, но не придал этому значения.***
И вот, настал тот час... почти. До концерта осталось совсем немного, зрители уже занимали лучшие места. Завершалась и сопутствующая суета: гитары уже настроены, фортепиано в боевой готовности, Улька нервно вертела палочки в руках, готовясь заводить толпу динамичным соло, Мику торопливо проверяла микрофоны и докладывала об их состоянии Леониду Семёновичу, который координировал приготовления кибернетиков. Пионер, которому я незадолго до концерта всучил пылившуюся без дела футболку с Летовым, не утратившую своего понятного только ценителям шарма, дважды мигнул мне фонариком — кинокамера на позиции. Он же откуда-то притащил самодельные прожекторы, которые Шурик, посомневавшись в надёжности электросети, всё же установил под крышей и по бокам сцены. Физрук пропускал посетителей, нарезая круги по тропинке. Я решил отойти за сцену, чтобы собраться с духом, но встретил за ней Алису. — Нам нужно поговорить, — нерешительно сказала она, скрестив руки на груди. — И о чём же? — нейтральным тоном поинтересовался я. Надо сосредоточиться на концерте. У Алисы были другие планы. Нервно теребя то юбку, то рубашку, и явно намереваясь закурить, она всё же выпрямилась и заявила: — Бл-лин! Короче, я всё-таки к тебе привязалась. «Беда пришла, откуда не ждали», — резюмировал один ехидный голосок в голове. «Как гром среди ясного неба!» — перепугался второй. Под стать моменту Мику решила для разминки сыграть «Лунную сонату» Бетховена, а мне и не пришлось изображать удивление: Алиса — и признаётся? — Мне самой нелегко об этом говорить. Знаешь, я ведь часто наезжаю не по делу и грублю в ответ, но ведь не всё время так себя вести. Я поняла, что... ну, возможно, тебе понадобится... моя помощь? Ко мне вернулся дар речи. — Про помощь — это ты про выступление?.. — уточнил я, не понимая, зачем тупил. — С твоими загонами и неуверенностью. Знаю, что сейчас не налажаешь, — улыбнулась она. — Я не уверен, что мне нужна помощь. — прозвучало как каламбур. — Ты хоть в чём-нибудь можешь быть уверен, дурак? Оглянись, люди, как только появится возможность, сбиваются в стаи, чтобы выжить! Зачем ты от этого торопишься отказаться и стремишься лишь сильней замкнуться? — завелась Алиса. — Терпеть не могу дворовых понятий, они донельзя упрощают реальность. А реальность такова, что некоторым людям не нужна ничья помощь, им нужно просто дать разобраться в себе, — разъяснил я. — Реально, не стоит! Но приятно. — Ты так со всеми себя ведёшь? Так вот пытаясь в самостоятельность и независимость, потому что мир доставил слишком много боли? — смягчилась девушка, пытаясь меня переубедить. — Да как тебе сказать... — замялся я. — Скорее уж я пытаюсь не перекладывать на других свои проблемы. Взаимопомощь — это хорошо, но зачем помогать, если я справлюсь и сам, а опыт будет только мне на пользу? — Ты поймёшь, что не все проблемы можно решить в одиночку, философ мой недоделанный. Обязательно поймёшь... Внезапно Алиса сделала несколько шагов вперёд, положила руки мне на плечи, лишая возможности сбежать, встала на цыпочки и... поцеловала меня. Искренне и действительно неожиданно. Забившиеся глубоко внутрь меня эмоции вырвались из заплесневелой темницы души, а разум ввергся в открывающуюся пучину. Я застыл, словно омертвев снаружи и ожив внутри, фонтаном била совершенно непонятая и неуместная… радость? Время будто остановилось, но что странно — так или иначе я переживал это не один раз, а уже и успел забыть, каково это. — Для мотивации, — смущённо заявила Алиса. — Давай хоть попытаемся быть вместе, дурачок. Скинь бестолковый груз с души. — Так-так-так, drugi мои, да тут концерт, старина Людвиг ван! — внезапно раздался со стороны пренеприятный тягучий голос, глумливо покатывающий на языке некоторые слова. — А какая kisa, а какой malltshipaltshik! Перепуганная Алиса отцепилась от меня, мы огляделись. Из леса к сцене неторопливо вышла компания парней в белых рубашках, штанах с дурацкими подтяжками и чёрных шляпах-котелках — низенький с накладной ресницей на правом глазу, два крепыша среднего роста и амбал глуповатого вида. — Кому с пальчик, а кому и Гулливер… — я храбрился, но облик компании отнюдь не внушал доверия, поэтому запнулся. — И киса моя, не ваша. Брякнул — и сам задумался, правду выдал или заговаривал зубы. Впрочем, это не впечатлило компанию. Низенький главарь банды засмеялся и приблизился мелкими шажками, а за ним — и его кореша. — Чё ты puglyi-то такой? О tykve своей так волнуешься? Алису в обиду я ни в коем случае не дал бы, но зачем испытывать судьбу? Перед глазами встала картинка, как удав гипнотизирует кролика, но я понял: парни пришли не в то место и не в то время. Я замахнулся ногой, будто заправский каратист, и проломил ей основание сцены. Несчастная доска громко хрустнула, как и кость, поэтому на меня пару секунд удивлённо косились пять пар глаз. Но главарь вышел из ступора и всё приближался в замедленной съёмке, приплясывая и примериваясь... Насвистывая, из-за деревьев по левую руку показался ухмыляющийся Пионер, умудряясь одновременно попыхивать папироской и небрежно поигрывать охотничьим ножом. А ножик-то у нас из дома утащил! С другой стороны сцены вышел Леонид Семёнович. — Что за шум, а драки нет? — спросил Каневский, а затем, увидев гостей, удивлённо воскликнул: — Батюшки, какие люди! Коротышка Алекс собственной персоной?! — Откуда тут millicent?! — ощерился главарь, отскакивая как ошпаренный. — Хм, а ты догадливый, не отнимешь, — хмыкнул Леонид Семёнович. — Один вопрос... вас тут только четверо, никто больше не подойдёт? Коротышке Алексу и товарищам расхотелось заигрывать, они рыпнулись вперёд... но Леонид Семёнович лёгким движением вынул из кармана брюк «Токарева» и взвёл пистолет. — Стоять, паршивцы! Объясню понятным языком, а то у меня всего три патрона. Как у вас дома обстоят дела с карательной психиатрией, Алекс, братишка? А то в твоём случае остаётся единственный вариант — превратить, — Каневский отечески улыбнулся, — в заводной апельсин. Как я мог забыть сногсшибательный «Заводной Апельсин»?! — Не brat ты мне, hren stary, hlebalo захлопни! Думаешь, эта drebedenn тебе поможет? — Глупые мальчишки! Я не позволю учинять здесь раздрызг и ваше старое доброе ультранасилие, поэтому дуйтe отсюда. — Леонид Семёнович был настроен решительно. Раздались тяжёлые шаги, и перед нами Терминатором вырос физрук. Он смерил хулиганов презрительным взглядом, под которым те съёжились. Пионер, скрываясь от лишних глаз, нырнул за деревья, готовясь зайти гостям со спины. — Zaraza! — зашипел кто-то из прихвостней Алекса. Банда засомневалась, но теперь преимущество не на их стороне, поэтому сегодня... — Нам пора itty. Оревуар, — бросил ДеЛардж на прощание. — Но мы ещё заглянем к вам на tshaj. — Что это вообще было? — растерянно спросила Алиса. Но ей никто не ответил, поскольку до концерта осталось несколько минут. — Борис, звоните в райцентр, пусть по окончании смены милиция отловит этих бандитов, — потребовал Каневский. Физрук кивнул. — Почему вы с пистолетом? — второпях шепнул я Леониду Семёновичу перед выходом на сцену. — Да просто Пионер твой... охотничий нож умыкнул у нас из дома, я решил перестраховаться, — пробурчал Леонид Семёнович, поднимаясь вместе со мной. — Не удивлюсь, если он хулиганов и привёл. — Просто так совпало! — с непонятной уверенностью вступился за него я. — Скоро увидим, кого мы пригрели на груди. Давай, ни пуха! — К чёрту! Каневский выдал мне тяжёлую бас-гитару «Урал» и подошёл к микрофону, решив пообщаться со зрителями: — Бас-гитара «Урал» — гордость советской музыкальной промышленности и непременный атрибут любой начинающей рок-группы. При правильной настройке ревёт не хуже одноимённого грузовика. Как молодые музыканты после нескольких репетиций не остаются глухими — великая тайна. Он покачал головой, но продолжил: — Именно этот инструмент использовал наш тоскующий Семён в попытке разнообразить лагерный досуг. Встречайте, ВИА «Фукуро»! Леонид Семёнович отступил в сторону и включил кинопроектор на столике. Замигали синим и зелёным прожекторы. На обустроенную заднюю стену проецировался опенинг «Евангелиона». Мику дотронулась до клавиш фортепиано и запела:Zankoku na tenshi no you ni Shounen yo shinwa ni nare
Лакированные инструменты с глуховатым ламповым звуком казались живыми, отзываясь на наши движения, а басуха будто бы довольно урчала.Aoi kaze ga ima Mune no DOA wo tataite mo Watashi dake wo tada mitsumete Hohoende'ru anata
Sotto fureru mono Motomeru koto ni muchuu de Unmei sae mada shiranai Itaike na hitomi
Dakedo itsuka kidzuku deshou Sono senaka ni wa Haruka mirai mezasu tame no Hane ga aru koto
Мику разогналась и выдавала строчку за строчкой, восхищая публику. Мы, ритм-партийцы, не отставали.Zankoku na tenshi no TE-ZE Madobe kara yagate tobitatsu Hotobashiru atsui PATOSU de Omoide wo uragiru nara Kono sora wo daite kagayaku Shounen yo shinwa ni nare
Импровизированный кинопоказ завершился, но нам он был уже и не нужен: наша вокалистка с максимальным упоением исполняла на родном языке ещё не вышедшую, но такую дорогую для простого Семёна песню, приковывая к себе всё внимание. Алисина гитара взревела, заменяя Микуськин бридж. Зрители зааплодировали.Zutto nemutte'ru Watashi no ai no yurikago Anata dake ga yume no shisha ni Yobareru asa ga kuru
Hosoi kubisuji wo Tsukiakari ga utsushite'ru Sekai-juu no toki wo tomete Tojikometai kedo
Moshimo futari aeta koto ni Imi ga aru nara Watashi wa sou jiyuu wo shiru Tame no BAIBURU
Zankoku na tenshi no TE-ZE Kanashimi ga soshite hajimaru Dakishimeta inochi no katachi Sono yume ni mezameta toki Dare yori mo hikari wo hanatsu Shounen yo shinwa ni nare
Hito wa ai wo tsumugi nagara Rekishi wo tsukuru
Накал медленно, но верно доходил до предела. Экстаз.Megami nante narenai mama Watashi wa ikiru
Zankoku na tenshi no TE-ZE Madobe kara yagate tobitatsu Hotobashiru atsui PATOSU de Omoide wo uragiru nara Kono sora wo daite kagayaku Shounen yo shinwa ni nare
Конфигурация не изменилась. Мы начали этаким джаз-бэндом исполнять предложенную девочками композицию, которую я окрестил «Бесконечным Летом». Едва касаясь клавиш, Мику наигрывала лёгкую мажорную мелодию, Ульяна деловито задавала ритм, я расслабленно лабал, внося низкочастотного гудения. От Алисы слышны были сначала умиротворённые переборы, затем покусывающие риффы, и дуэтом с Мику они точно развернули дивно писаное полотно. Я представлял, будто бы талантливый художник написал удивительный пейзаж, да так здорово, что хотелось влиться в него самому — настолько он был глубок. Там — неизменные ЛЭП, дорога, убегающая к горизонту, и пышные облака. Да-да, именно это всплывало перед глазами от незатейливого, но цепляющего мотива. Казалось, что я попал в чудесную сказку, откуда не захочется, но придётся уйти каждому, но... у счастливчиков останутся и воспоминания, и приятно-тягучее предвкушение последующих чудес, заданные темпом мелодии. Жизнеутверждающими пассажами мы закрепили впечатление пионеров и красивыми росчерками завершили вступление к нашему концерту. В том же составе и с той же рассадкой мы продолжили бой. Ульяна диктовала неровный ритм, Мику вносила минорности, Алиса вносила свою часть с мрачной гитарой. Я занял место у микрофонной стойки и стал декламировать Бродского. Ольга Дмитриевна вряд ли будет довольна.Я всегда твердил, что судьба — игра, Что зачем нам рыба, раз есть икра, Что готический стиль победит, как школа, Как способность торчать, избежав укола.
Я сижу у окна, за окном осина, Я любил немногих, однако — сильно. Я считал, что лес — только часть полена, Что зачем вся дева, раз есть колено, Что, устав от поднятой веком пыли, Русский глаз отдохнёт на эстонском шпиле.
Я сижу у окна, я помыл посуду, Я был счастлив здесь и уже не буду. Я писал, что в лампочке — ужас пола, Что любовь, как акт, лишена глагола, Что не знал Эвклид, что, сходя на конус, Вещь обретает не ноль, но Хронос. Я сижу у окна, вспоминаю юность: Улыбнусь порою, порой отплюнусь.
Я сказал, что лист разрушает почку И что семя, упавши в дурную почву, Не даёт побега, что луг с поляной Есть пример рукоблудья, в природе данный.
Я сижу у окна, обхватив колени, В обществе собственной грузной тени. Моя песня была лишена мотива, Но зато ее хором не спеть, не диво.
Что в награду мне за такие речи Своих ног никто не кладёт на плечи. Я сижу у окна в темноте, как скорый, Море гремит за волнистой шторой,
Гражданин второсортной эпохи, гордо Признаю я товаром второго сорта Свои лучшие мысли, и дням грядущим Я дарю их как опыт борьбы с удушьем.
Я сижу в темноте, и она не хуже В комнате, чем темнота снаружи. Я сижу в темноте, и она не хуже В комнате, чем темнота снаружи.
Я сижу в темноте, и она не хуже В комнате, чем темнота снаружи. Я сижу в темноте, и она не хуже В комнате, чем темнота снаружи.
Обречённо повторив финальную строчку, я перешёл к стихотворению, с которого всё и началось, — по наитию объединил со вторым.Так не выходи из комнаты, не совершай ошибку, Зачем тебе Солнце, если ты куришь «Шипку»? За дверью бессмысленно всё, особенно – возглас счастья... Только в уборную — и сразу же возвращайся!
Не выходи из комнаты, не вызывай мотора, Потому что пространство сделано из коридора И кончается счётчиком. А если войдёт живая Милка, пасть разевая, выгони, не раздевая.
Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло, Что интересней на свете стены и стула? Зачем выходить оттуда, куда вернёшься вечером Таким же, каким ты был, тем более изувеченным?
Не выходи из комнаты, танцуй боссанову В пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу, В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной, Ты написал много букв, ещё одна будет лишней.
Не выходи из комнаты, пускай только Комната догадывается, как ты выглядишь, И вообще, incognito ergo sum! Как заметила форме в сердцах субстанция: Не выходи из комнаты, на улице, чай, не Франция, Не будь дураком, будь тем, чем другие не были, Не выходи из комнаты, дай волю мебели, Слейся лицом с обоями, запрись, забаррикадируйся От хроноса, космоса, эроса, вируса!
Я сижу в темноте, и она не хуже В комнате, чем темнота снаружи. Я сижу в темноте, и она не хуже В комнате, чем темнота снаружи.
Я сижу в темноте и она не хуже В комнате, чем темнота снаружи. Я сижу в темноте, и она не хуже В комнате, чем темнота снаружи.
Мы завершили чтения. Пионеры наверняка уже в благоговейном трепете. Леонид Семёнович одобрительно кивнул и передал мне акустическую гитару вместо баса. Я присел на стул, выждал немного и тронул струны, словно наконец-то по-настоящему пробился голос души. Алиса вышла из-за моей спины, и тихое бренчание перекрылось жужжащим плачем гитары, как бы сожалеющей о какой-то невосполнимой утрате. Мы порхали, срываясь с незримых качелей то вверх, то вниз, ещё и ещё… Я задал новый резвый ритм, и теперь мы будто бы в вестерне с мексиканским привкусом или на фестивале фламенко. Сначала Алиса, а затем и Мику присоединились к гонке, наперебой затыкая тишину рёвом гитар. Звучало так органично, словно наперегонки вились спирали молекулы ДНК или растение вокруг дерева-хозяина, выбиваясь вверх, к рассвету и расцвету… Я словно пытался обогнать уходящее время, обогнать реальность в бесплодной попытке вырваться и стать уже бесплотным, устав от бренности и повторяемости бытия. Но время неумолимо, реальность жестка и жестока, что, впрочем, не мешает миллиардам принимать их именно такими. Девушки резко остановились, вновь передавая мне инициативу. Я, не боясь соскользнуть в незримую пропасть со струн инструмента, наигрывал то, что казалось иногда зримым, иногда бесплотным голосом утешения и после очередной неудачи, и после сокрушительного провала. Гитары за моей спиной вновь отчаянно и одиноко завывали, словно находясь в вечном поиске утешения и… неожиданно в чём-то его всё же найдя. Я нещадно терзал инструмент, подкидывая повод всей нашей команде взвиться в экстремальном, невиданном и невидимом танце из рвущих душу в клочки созвучий. Теперь мы, как единая общность, лезли куда-то вверх, ничего не видя, но шаг за шагом приближаясь к желанной цели. И настал миг, когда звуки одновременно умерли. Чак Шульдинер оценил бы шоу. После последнего аккорда раздался гром аплодисментов. Я благодарно кивнул толпе и начал другой рисунок на акустике, подбавляя в голос усталой хрипотцы.Don't remember where I was I realized life was a game The more seriously I took things The harder the rules became. I had no idea what it's cost My life passed before my eyes I found out how little I accomplished All my plans, denied
Я быстро сменил инструмент на бас, поднесённый Каневским, и с моей помощью мощный звуковой взрыв уплотнился.So, as you read this, know my friends I'd love to stay with you all Smile when you think of me My body's gone, that's all
Я слабо представлял, зачем Мастейн решил выпендриться с французским, но Джуниору о таких мелочах знать необязательно. Смягчившийся мелодичный припев был эффектен. Жаль, не было у меня друзей, чтобы им такое говоритьÀ tout le monde, à tous mes amis Je vous aime, je dois partir These are the last words I'll ever speak And they'll set me free
If my heart was still alive I know it would surely break And my memories left with you There's nothing more to say
Moving on is a simple thing What it leaves behind is hard You know the sleeping feel no more pain And the living all are scarred À tout le monde, à tous mes amis Je vous aime, je dois partir These are the last words I'll ever speak And they'll set me free
Наша рыжая заводила зажигала толпу техничным соло, и если бы не причёска — стала бы неотличима от самого Марти Фридмана. Пионеры уже давно были на ногах и покачивались в такт, и похоже было, что даже сам Леонид Семёнович был в восторге.So, as you read, know my friends I'd love to stay with you all Please smile, smile when you think about me My body's gone, that's all
À tout le monde, à tous mes amis Je vous aime, je dois partir These are the last words I'll ever speak And they'll set me free
À tout le monde, à tous mes amis Je vous aime, je dois partir These are the last words I'll ever speak And they'll set me free
Ульянка деловито ударила в ободки, и мы перешли к классике русского рока. Я не пытался косплеить Кипелова и пел даже злобно.Город твой — двуликий зверь. Для тебя он днём откроет дверь, А вот в полночь он объявит тебе: Ты враг! Враг парней, что ищут драк, Им плевать, кто трус, а кто смельчак. Город прячет в недрах стаи волков.
Но есть мы! Раскачаем этот мир, Где в разгаре грязный пир. Дух насилья рвется в дом, Насилье рвется в дом. Раскачаем этот мир! Или волки, или мы! Здесь для слабых места нет! Для слабых места нет.
В темноте глаза горят, В них сомненья нет — один азарт. Волчья стая свой готовит прыжок. Цель есть! Ты — чужак, ты сам не свой, В сердце страх засел стальной иглой. Ты всё понял — здесь бессилен сам Бог.
Но есть мы! Раскачаем этот мир, Где в разгаре грязный пир. Дух насилья рвётся в дом, Насилье рвётся в дом. Раскачаем этот мир! Или волки, или мы! Здесь для слабых места нет! Для слабых места нет.
Мы вновь вступили в шуточную гонку друг с другом. Ласкали слух чистое соло, бридж и динамичные пассажи.Сначала дразнят, но не бьют, Сначала гонят, но не рвут, И ночь с волками заодно, А ты бежишь, не чуя ног. Но неизбежен этот миг, Глухой тупик погасит крик, И шансов нет — ты здесь чужой, Пророчит смерть звериный вой!
Вспыхнул день, и стаи нет, А в глазах горит спокойный свет. Их ласкают дома сёстры и мать. Но лишь бросит ночь на город мрак, Для парней ты снова лютый враг. Город прячет в недрах стаи волков.
Но есть мы! Раскачаем этот мир, Где в разгаре грязный пир. Дух насилья рвется в дом, Насилье рвется в дом. Раскачаем этот мир! Или волки, или мы! Здесь для слабых места нет! Для слабых места нет.
На десерт мы оставили «Взвейтесь кострами». Нам подпевали абсолютно все. Гитары на последнем издыхании взорвались снова, отпечатываясь в мозгу. Соло получилось даже возвышенным, оставляя надежду не то на светлое будущее, не то на возвращение милого сердцу прошлого. Зрители хлопали в такт. Прожекторы высветили по отдельности каждого из нас и погасли с последним аккордом. Мы раскланялись под бурные аплодисменты, спустились со сцены и уже за ней обнялись, поздравляя друг друга с успехом. Увы, сегодня торжество окислилось неожиданным и неуместным признанием Алисы, расшевелившим моё заболоченное нутро. Я вывернулся из цепких лапок девчонок и под грузом бестолковых терзаний ушёл в администрацию забрать вещи, старчески шаркая по пыльным дорожкам. Пальто с телефоном ждали, многострадальный самиздат отправился в глубокий карман. Не желая нарушать сложившуюся традицию, я и сегодня решил сходить в лес.***
— Мне хотелось бы тебя как тогда обнять... — вёл я бредовый монолог, разгуливая по лесу к северу от жилого квартала. В наушниках играло что-то грустное и лиричное. От прохладного ветерка я поёжился и накинул на плечи пальто. — Но для этого придётся тело раскопать. Я всё ещё скучаю. Подвернулась возможность опять завести отношения, на этот раз Алиса. Иронично, да? А мне не надо. Любовь — просто камуфляж, да? Я собрался с мыслями и продолжил: — Как она там говорила? Привязалась? Неужели я так жалок, неужели я беспомощный сопляк? Хотя так оно и есть, и не заслужил я счастья, и измениться не смог. Чёрт, ведь именно поэтому я не сумел тебя спасти... В горле встал комок, но плакать уже давно не получалось. Всё было выплакано, не хватало только каких-нибудь слёз природы. — Не будь дураком — дай человеку второй шанс. Не будь идиотом — не давай ему третий. Следовательно, меня держат здесь альтернативно одарённые, а я такой же. Хотя, как сегодня декламировал, не будь дураком, будь тем, чем другие не были... Задница, словом. Ни во что верю. Деревья беспокойно зашумели, словно напоминая о скором отъезде. — Конечно, я привязался ко всем, да и ко мне априори неравнодушны. Но, сука, это так неестественно, зачем мне это теперь?! Безнадёжно. Мне хочется верить, что с Алисой получилось бы вырваться, а ей почему-то хочется взаимности. Я скрипнул зубами и сорвался с места. — Неужели мне есть, что ей предложить за пределами лагеря? Раньше меня такой вопрос не останавливал, но сейчас без шансов! А на распутье оба варианта кажутся хорошими. Я вздохнул. Но от числа вздохов кирпичей у кума Тыквы не прибавлялось, поэтому я принял решение. — Нет. Мне ни к чему очередное разочарование. Оставайся с девушкой, не оставайся — в пионерлагере без перемен. Остаётся вести следствие в сугубо мужской компании. — Тебя бы по башке долбануть разок. Тюк — и уезжать не придётся, — хихикнул из-за спины подошедший Пионер. — Меня, собственно, в первую смену так и тюкнули. Первым делом, первым делом лишь ответы... Ну а девочки? А девочки потом, — ответил я, свернув наушники. Пионер понимающе похлопал меня по плечу и встал напротив. Откуда-то он раздобыл чёрные очки, точь-в-точь как у Летова на футболке. — Хорошо отыграл, всем зашло. Чую, самого затянет. — Позанимайся поплотней музыкой, не пожалеешь. Бродяжничать без цели хоть не придётся, — посоветовал я. — Каневский об этом же сказал, когда мы относили кинопроектор. Очки подарил… Я догадался о будущем Пионера, но только хитро улыбнулся. Не всучить ли ему кассеты? Хотя и парадокс убитого Сёмочки проверять неохота. — Автобус уже приехал, поэтому погнали, провожу вас.***
Хвала небесам, Пионер вёл себя спокойно и ничем больше не стал меня донимать. Я и не заметил, как вечерело, поэтому на прогулку по местам боевой славы не пошёл, на это не оставалось времени. Да и к чему сентиментальность? Я не верил, что здесь и сейчас моя последняя смена, поэтому, не создавая лишних проблем ни себе, ни остальным, дошёл до остановки. «Икарус» уже мирно ждал, у дверей ошивался водитель — мрачный рослый старик, бледный как смерть. Ребята уже подтягивались и тащили из домиков свой багаж. Я встал у памятника мальчику-горнисту, Пионер спрятался за ним. — Не поедешь с нами? — дежурно уточнил я. — Много чести, тут покукую. Разговор не клеился, хотя обычно возможности пообщаться по душам с товарищем по несчастью я не упускал. Впрочем, на остановку уже пришли невозмутимая парочка кибернетиков и почему-то тосковавшая Женя. Чуть подумав, я направился к ней. — Так не хочется уезжать? — добродушно поинтересовался я. — Чего грустим? — Ни сна, ни отдыха измученной душе… — проворчала она, а затем украдкой кивнула в сторону Электроника. — Сыроежкин приставал, дурак влюблённый. — Не он один сегодня обломался... — понимающе протянул я. — Кому-то признавался? Эх, мальчишки, все одинаковые! — фыркнула Женя. — Нет, признались мне. Отшить не успел — концерт, — вкратце объяснил я, и решил закинуть пробный шар для поддержания разговора: — А что он тебе говорил? Воспевал красоту? Восславлял острый ум? — Куда уж там, просто выверенное «ты мне понравилась, давай переписываться» — а то я с юга, он из Москвы. Только непонятно, почему раньше не спохватился, если общаться хотел, — вздохнула Женя. — Я так-то не против отношений, но мне нужен степенный, рассудительный парень. Серёже этого не хватает, он то весь в трудах, то до неприличия развязен. — Это точно, — поддакнул я. При желании даже с умняшей Женей можно было поладить, но невидимых барьеров лагеря сломать не могла и она. — Сначала разум, а уже потом эмоции? — Во-во, — подтвердила девушка. — Я хотела бы, чтобы парень мог трезво оценить действительность или блеснуть умом, когда надо, а когда надо — был бы чутким и понимающим. Разве я многого прошу? — Да нет, это как раз естественно и вполне нормально, что сначала ты вкладываешься в себя, а уже потом в отношения. Меня-то беспокоит, что я или недостаточно вложусь, из-за чего потеряю человека, или сильно, но потеряюсь сам. — Мозги у тебя на месте, поэтому тоже всё будет, — заявила Женя неожиданно бодро. — Да и наш отряд теряться вряд ли думает, смотри вот, все подошли. На остановке действительно прибавилось народу, я заметил даже Толика. — Спасибо, что выслушала. Удачи? — Взаимно! Постарайся найти то, что ты хочешь. То, что я мог найти, нашлось само через несколько секунд: Алиса с Ульяной влетели на остановку и синхронно опёрлись руками о колени, стремясь отдышаться. Ясно, что на подступах была Ольга. Впрочем, её немного обогнал Леонид Семёнович. Отыскав взглядом меня, — а надутый и прихрамывающий сыч с пальто на плечах явно выделялся, — он кивком попросил следовать за ним и подошёл к одной из статуй. Пионер всё ещё стоял за ней и скучал. — У тебя в вещмешке еда со снаряжением, у меня рюкзак с техникой и записями, — сообщил Каневский. — А то вдруг не сможем встретиться или потеряемся. — Спасибо, что привлекли! Надеюсь, концерт снят и переписан удачно, — поблагодарил нас Пионер. Поймав на себе недобрый и подозрительный взгляд водителя, он поёжился. — Удачи вам! Может, чё интересное найдёте, — бросил он на прощание и пожал нам обоим руки. — Я тоже чем-нибудь полезным займусь. — Бывай, Бродяга, — откликнулся я. — Не сходи с ума. Пионер недоумённо выгнул бровь, но на прозвище не обиделся, шёпотом повторил его... и смотался восвояси. Пионеры же настоящие уже сгрудились вокруг нашей вожатой. — Дорогие мои! — прочувствованно начала она, и видно было, что для неё так и есть. — В последний день смены я хотела бы сказать, что... — её голос дрогнул от волнения. — Для меня было большим удовольствием и великой радостью провести с вами эту смену, делить с вами ваши значительные победы и незначительные поражения. Мне тяжело расставаться с вами, и ещё горше осознавать, что я вас наверняка больше не увижу. И, тем не менее, хочется надеяться, что вы не только получили незабываемые впечатления, но и вынесли из пребывания здесь какие-то положительные уроки, которые останутся с вами... и которые вы, возможно, передадите своим детям. Кто знает, может, когда-нибудь я и их буду так же провожать... — вожатая пустила слезу, не в силах сдержаться. — Ну, идите сюда! — она раскинула руки. Пионеры по очереди обнимали Ольгу Дмитриевну и грузились в автобус. Вскоре на остановке остались только я и Алиса. Вожатая ушла в лагерь, — видимо, плакать, — а Леонид Семёнович в последний момент куда-то ушёл по своим административным делам. Алиса несмело подошла ко мне и спросила: — Ты от нас убежал и чёрт-те где шлялся, я чего уж не надумала! Ну, и как? Я тяжело вздохнул и выразился иносказательно: — Сегодня я на высоте, и все нас полюбили. Пора вылезать в люди, но не осмелюсь. Всё слишком странно, даже звёзды выглядят иначе. Знаешь, я здесь как в консервной банке. Далеко от мира. Земля осталась голубой... — Ничего не сделаешь с тобой, — подхватила Алиса. — Слышишь это, майор Том? Я обнял Двачевскую в порыве чувств. — Прости, Алиска, не могу я сейчас переступить через себя. Не подумай, при всех своих недостатках ты замечательный человек, но... я не хочу обманываться в себе. Я жалею, что заставляю себя терпеть, — с надрывом проговорил я. — Впервые вижу, чтобы так боялись сближаться. Ладно, не судьба. — Она сдержалась. — Пожалуйста, закрой глаза. Я послушался. Меня опять поцеловали в губы, как бы извиняясь за настойчивость. Совершенно неважно, были ли свидетели, но внутренний шторм мне всё равно не утихомирить. — Я ни о чём не хочу сожалеть, но знаешь!.. Я верю, что мы обязательно встретимся. Скажи жене, что я люблю её... и она знает. Алиса вывернулась из объятий, легко заскочила на подножку автобуса и скрылась в глубине салона, а я так и остался стоять на остановке, словно выпав из реальности. Моё плечо накрыла твёрдая ладонь. — Вот так оно и бывает, и будь я проклят, если от ребят только оболочки. Пошли, что ли, — промолвил вернувшийся Леонид Семёнович и мягко направил меня к «Икарусу». В конце автобуса часто укачивало, поэтому я с вещами устроился на первом ряду, поодаль от своих. И снова внутри была пустота. Каневский, который, как я понял, уходил за своей ручной кладью, уселся напротив водителя. Автобус мягко тронулся. Сон не шёл, общаться было ни к чему — я уже сделал выбор и отказался от манящего, но такого обманчивого счастья. Со мной осталась только музыка. Кори Тейлор вновь велел бежать бывшей возлюбленной, Дэвид Боуи вновь пел о странном происшествии вдали от дома, Майкл Стайп вновь делал выбор и терял веру. Сердце каждого завсегдатая «Совёнка» превращалось в пепелище. Раньше на его месте мог быть хоть прекрасный замок возвышенной любви, но с каждой новой сменой душа всё сильнее напоминала выжженную пустошь. Сложно надеяться на лучшее, когда возлюбленные вновь и вновь забывают о проведённых с тобой в обнимку минутах и часах. Чувства к девушкам не затухали и не разгорались, а только лишь тлели. Тлели достаточно, чтобы причинять бессмысленные и неестественные муки. Я бессильно пялился в окно, где проносились знакомые поля. Лес был уже недалеко, но и «Совёнок» оставался в обидной близости. Лагерь не отпускал просто так, и я об этом прекрасно знал по собственному опыту. Когда-то вознамерившись покинуть лагерь пешком, я украдкой собрался и в первую же ночь свалил в одиночный поход, но тогда за мной незаметно увязалась... да, всё та же Алиса. Какое-то время мы шли молча. — Сбежать хочешь? А зачем? Я ускорил шаг. — От чего ты бежишь? И куда? — Сам не решил. — Давай решим... или хоть подумаем вместе. Мы гуляли до утра, взахлёб болтая о личном и насущном. Я уже знал, что душу местным открывать бесполезно. Понятно, что в конце холеричной недели мы напились до чёртиков, окончательно потонув в пьяных рефлексиях, и отдались друг другу ради утоления душевной жажды. Того раза хватило с лихвой, ибо мне не хватило мозгов нормально объясниться. Постепенно исчезала осязаемая надежда покинуть лагерь. Мне показалось, что глаза слипались, и я проморгался. Ощущения не изменились. С трудом я догадался, что это воздух рябил, словно шли помехи, что мир подёргивался и заволакивался дымкой. Кажется, мы добрались до рубежа. Захотелось встать с сиденья, но силы окончательно меня покинули. Дряблым кожаным мешком я распластался по креслу, едва не улёгшись на вещмешок, и грустно шепнул: — Почему? Ответа ниоткуда не было. Не было вообще ничего, не чувствовалось никакого движения — только мерная тряска и гудение двигателя. Автобус уже наполнился плотным туманом, в котором едва проглядывались очертания пионеров. Я вздохнул: тело не слушалось. Пришлось свеситься в проход, чтобы оглядеться. Повернув голову, я обнаружил, что и силуэты начали растворяться. Тени статистов неторопливо исчезали, а наш отряд упорно держался, словно не хотел уходить. Я вдруг пожалел о том, что провёл с ребятами так мало времени. Спереди послышались шорохи: похоже, Каневский добрёл до места в очередной раз куда-то запропастившегося водителя. «Это конец?» — Я вижу это регулярно, — глухо донеслось с водительского места в ответ на проскользнувший в моих мыслях вопрос. Знал ли Леонид Семёнович, что я ещё не отключился? — Так и осознал, что мы здесь не навсегда. Сём, ты ведь неглуп… пионеры настоящие, понимаешь? Мы обязаны их защитить любой ценой, если не выберемся сами. Чует моё сердце, что сейчас не выберемся — не доросли. А в салоне осталось только три человека… я, Каневский и Алиса. Девушка безразлично смотрела вверх. Я не знал, как привлечь её внимание, но Двачевская сама глянула на меня, слабо и умиротворённо улыбнулась... и закрыла глаза. Туман накрыл и её. Дымка в автобусе мгновенно пропала, лишь осталась истома. Засыпая, я различил на шоссе несколько автобусов — «Икарусы», ПАЗы, ЛиАЗы… Где-то сидели одинокие Семёны, где-то с ними были девушки. Кто-то управлял автобусом сам, кто-то блаженно сидел у окон. Кое-где были и другие: крепкие парни неславянской внешности, японцы… — До встречи, дружище. Нам многое надо будет увидеть и сделать. Со всякими аномалиями, жестокими пионерами без царя в голове, коротышкой Алексом и компанией точно не заскучаем... Мы ехали навстречу будущему. Но совместному ли? Я осознавал, что в одиночестве моей адекватности скоро придёт конец. «— Но если и с Каневским всё будет впустую?» — шепнул внутренний голос, вечно сомневающийся. «— Мы хотя бы попытаемся».