Пути страсти

      Рео скучал. Скучал столько, сколько себя помнил. Утром понедельника и вечером пятницы. Ничего не менялось. Его судьба была предопределена до его рождения. Жизнь циклична, логична и неинтересна.       Была.       Пока Рео не обрёл мечту — цель, которую заполучить не так-то просто — и свое драгоценное сокровище в лице Сейширо Наги.       Тогда жизнь заиграла красками неопределенности. Наги не хотел заполучить его одобрение. Все, чего он хотел — денег, спать и иногда читать учебник по истории.       «Мне б твои проблемы», — вздыхал иной раз Рео, любуясь другом-бездельником. В своем наплевательском отношении к жизни Наги был по-своему очаровательным.       Независимым. Бесконечно притягательным.       Для того, кто был скован цепями с детства, Наги был олицетворением свободы. Рео был птицей в золотой клетке, а Наги — его запретным плодом по ту сторону решетки.       Поэтому, если бы Наги не общался с новенькой, Рео не обратил бы на нее ни малейшего внимания.       Она представилась Лин Бей. Китаянка с непомерными амбициями. Девочка из среднего класса, которая прорвалась в престижную частную школу только благодаря высокому баллу.       Она была невысокой. Кривоногой. Симпатичной разве что лицом.       Большими карими глазами она смотрела на мир с любопытством, которое казалось Рео скорее глупостью, чем детской непосредственностью. Наги хорошо к ней относился, потому что она была старостой, подаренной небесами — ни от кого ничего не требовала; только мягко просила, но если ей отказывали, она взрывалась и жаловалась учителям, потому что не могла справиться с возложенной на нее ответственностью.       «Слабачка», — подумал Рео, когда она, раскланявшись, попросила отстранить ее от поста старосты.       Он не видел в ней энергичную, трудолюбивую отличницу, которой ее видели другие; клубок с нервами — вот кто такая Лин Бей.       Она слишком многое берет на свои плечи и всем хочет угодить; в этом не было ничего плохого, если бы она справлялась. Но она бросала многое из того, за что бралась, на полпути. Странно, что ей удавалось сохранять стабильную успеваемость.       Несмотря на то, что на нее заглядывались парни постарше, она не получила ни одного признания в любви к концу первого семестра. Наверное, было в ней нечто отталкивающее, что называется — загруженность. Каждый, кто ее видел, даже если не отличался проницательностью, не мог не заметить тень озабоченности на ее лице.       Рео представлял, что она приходит домой и с утра до вечера не вылазит из-под баррикады учебников. Ему даже было жаль ее, потому что… он такой же.       Отличие лишь в том, что он вел такой образ жизни из-под палки, а она добровольно. Он родился с золотой ложкой во рту, а ей приходится добиваться всего собственными силами.       Возможно, это несправедливо, что люди неравны, но таков закон мироздания. И Рео нравились такие, как Лин Бей. Принявшие правила игры. Действующие в связи с правилами системы. А бунтовщики не вызывали ничего, кроме отвращения.       Таким образом, проникшись к новенькой симпатией, Рео познакомился с ней в начале второго семестра. Вернее, они и так были представлены друг другу, но он заметил, что она зевала на истории Японии, и предложил ей позаниматься вместе.       Она согласилась с удивительной лёгкостью, при этом не смутившись ни капли; он ожидал, что хотя бы робкий румянец выдаст ее истинные чувства — должно же ее одолеть какое-никакое волнение от мысли, что она будет наедине с принцем школы! — но напрасно он вглядывался в нее пристальным взором, занятый таинственным разговором со своим сердцем: она лишь отвернулась, нервно улыбнувшись.       — Что-то не так, Микаге-кун?       Этим вопросом она, сама того не ожидая, осадила его. Рео понял, что занят ерундой, а он так ненавидел гадать над чужими мотивами.       — Пожалуйста, зови меня Рео. А я буду звать тебя Лин, хорошо?       Лин кивнула, и Рео восторжествовал — краска прильнула к ее щекам; пусть следствием румянца было замешательство, Рео все равно был доволен тем, что пошатнул ее внутреннее равновесие.       Невозмутимые люди раздражали его. Наги был исключением, а не правилом.       Рео ожидал, что, оставшись с ним наедине, Лин Бей признается в любви. Так делали все девчонки до нее. Она не стала. Но чувствовала себя некомфортно. Ёрзала, постоянно искоса поглядывала на окно, словно хотела сбежать.       Наконец, Рео не выдержал:       — Лин-чан, тебе холодно?       Она покачала головой, вновь уставилась в тетрадь и старательно закончила конспект. Показала ему, пересказала — он поправил ее несколько раз, но в целом она справилась неплохо. Он даже испытал подобие учительской гордости; ему часто приходилось что-то объяснять так называемым друзьям, но мало кто слушал его с таким вниманием, как бывшая староста.       Когда она была сосредоточена на его голосе, он думал только о ее губах. Ей повезло с наследственностью: она взяла от родителей-китайцев лучшее, что можно было — мягкий овал лица, густые смольные волосы и аккуратные брови.       Одна беда — она была молчаливой в его присутствии, и это злило. Хотелось вывести ее на откровения. Рео ничего о ней не знал, а он ненавидел пребывать в неведении — это делало его уязвимым.       Журналистику называют четвертой властью, потому что она располагает информацией. Владея ей, владеешь ситуацией.       Лин Бей любила чай с бергамотом, детские мармеладки и опускала взгляд в кружку, когда пила — это Рео узнал, пригласив ее перекусить во время их занятий; она умела вязать, но занималась этим скорее от скуки, чем из интереса — это она сама рассказала ему; у нее ловкие пальцы и деловая жилка — этим поделился Наги, но Рео не слишком ему верил.       Лин Бей плохо справлялась с обязанностями старосты. У нее не было друзей в классе — только приятели, потому что досуг она посвящала учебе.       Рео корил себя за вспыхнувший интерес. В нем не было того снобизма, что в родителях, которые хотели найти ему достойную партию, но Лин Бей была абсолютно заурядной девушкой.       Рео бы не сказал, что весело проводил с ней время; она не подпускала его к себе слишком близко, чтобы он сумел понять ее хоть немного.       Но бывает же такое — у человека с холодным взглядом пылкое сердце. Лин Бей, казалось, обладала разгоряченным нравом, но похоронила его глубоко в душе. Это и сделало ее пассивной. Меланхоличной. И немного угрюмой.       Если Рео чего-то хочет, он это получит. Любой ценой. И Лин не исключение. Ее мнение и ее отношение абсолютно не имеет никакой силы. Рео привык получать желаемое и не привык к отказам.       Он хотел стать ее островком. Тихой гаванью. Приютом заблудшей души. Или как там это называется?..       Однажды Рео по неосторожности озвучил свое желание. Лин на удивление рассмеялась, но без злобы:       — Но я не заблудшая душа, Рео. Я знаю, чего хочу и знаю, как этого достичь.       — И чего ты хочешь?       — А тебе зачем знать?       — Возможно, я хочу тебе помочь.       — Перехочешь.       — Ты меня обижаешь.       — Я говорю правду. Посмотри в глаза фактам: твоя помощь — это не более, чем мелочная, временная прихоть.       — Я для тебя — типичный мажор, сын богача, который в жизни не работал, но при этом делает вид, что все понимает?       — Нам не убежать от нашей социальной роли, Рео, — Лин уклонилась от резкой формулировки, но смысл от этого не поменялся. — Это не делает тебя плохим человеком.       — Но это делает меня кем-то, кому ты не хочешь доверить свою мечту. Разве ты молчишь не ради мелочной прихоти, точно так же, как и я? Между нами не так уж и велика разница.       — Я просто не вижу смысла говорить об этом. И буду благодарна тебе, если мы найдем другие темы.       Парадокс: несмотря на то, что Лин Бей отказалась озвучивать свои долговременные планы на жизнь, этот разговор сблизил их. Она рассказывала больше, чем обычно, компенсируя прежнюю отчужденность историями из детства. Оказывается, дядя Лин занимался конепроизводством, и он научил ее ухаживать за лошадьми и кататься на них.       Это привело Рео в восторг, подобный шторму, сметающему все на своем пути; на выходных, за несколько дней до экзаменов, он предложил Лин Бей посетить конную экскурсию на Окинаве; она отпиралась, но он уговорил ее с условием, что все расходы возьмёт на себя.       Отужинав в тот день, Рео взял Лин за руку и улыбнулся почти застенчиво и так не похоже на него:       — Ну, мы теперь друзья?       — Ты что, покупал мою дружбу?       — Ну… — промямлил Рео, стыдливо опустив глаза.       Деньги работали безотказно. Если ты кому-то что-то покупаешь, ты заявляешь на него свои права. Ещё ни одна девушка, за которой ухаживал Рео, не отвергала его щедрые жесты с таким осуждением.       Пощадив Рео за пробудившуюся совесть, Лин Бей смягчилась — даже голос ее сделался ласковым, материнским:       — Раз уж мы говорили о богатых сыночках, то, я позволю себе заметить, что ты не умеешь выражать любовь иначе. Подарки — это неплохо, но тебе необязательно тратиться, чтобы купить мою расположенность. Мы были друзьями и до того, как ты меня свозил сюда. Здесь прекрасно, не подумай… Я очень благодарна тебе. Но ты нравишься мне не по этому.       — А почему?       — Ты хочешь, чтобы я тебе льстила?       — Я хочу правды, — Рео воинственно сложил руки перед собой на низком дубовом столе. Ладонь Лин, повёрнутая кверху, лежала рядом. На ее среднем пальце серебряное кольцо змеи. Он давно хотел спросить, что это значит, но не решился и сейчас. — Про себя.       — Разве кто-то, кроме тебя, может знать правду? Ты ищешь ответы в других, а стоило бы в себе.       Как и кольцо змеи на ее пальце, Лин искушала Рео вопросами. Ему не нужна была терапия. Он просто хотел разойтись с ней добрыми друзьями. Вот и все. Но она заставила его отступить от этой затеи и склониться к типичному разговору подростков противоположного пола.       — У тебя потрясающие бедра. Носи брюки почаще. К черту юбки!       Рео поднял бокал безалкогольного игристого.       — К черту! — Лин чокнулась с ним, изумляясь бесстыдству и простоте, с которой он уходил от неприятной темы. — Ты нравишься мне именно поэтому.       Рео пригубил напиток и посмотрел на Лин с недоумением. Он уже и не надеялся на ответ. Но это ее типичная речевая стратегия: лишить надежды и дать желаемое, когда собеседник уже и не надеется.       — То есть?       — Ты не испорченный. И ты любишь все необычное. Это здорово, но и пугает меня тоже.       — Что в этом страшного?       — Сначала ты удивляешься, а потом любишь.       — Я не вижу в этом ничего нелогичного.       — Ты прикидываешь, кто достоин твоей любви, а кто — нет. Вот и ко мне ты присматривался поначалу. Если бы я сразу вывалила всю информацию о себе, ты бы потерял ко мне интерес.       — Обычно люди любят говорить о себе.       — Далеко не все. Я не особенная, если измерять особенность по этому критерию.       — Наги, — признался Рео с тяжёлым грузом на сердце. — Я обратил на тебя внимание из-за него.       Обычно люди чувствуют себя использованными, когда узнают, что они приглянулись кому-то из-за знакомства с кем-то, а не сами по себе, но глаза Лин загорелись победоносным блеском.       — Ха! Так и думала.       — Как правило, он равнодушный, но тебя выделял среди прочих. В смысле, относился неплохо, а не наплевательски.       Лукавая улыбка, как свет полумесяца, отраженного в речной глади, тронула губы Лин.       — Хочешь, раскрою секрет нашей «крепкой» дружбы?       — Буду признателен.       — Конфеты. Однажды он забыл дома булочку и хотел слинять в столовую прямо с урока. Ну, я и стала подкармливать его, потому что негоже сэнсея прерывать и всякое такое.       Рео весь посерьезнел, даже сел ровно, словно шпагу проглотил.       — Что за конфеты? Мне срочно нужно название.       — Рео, да какие попало, — Лин небрежно пожала плечами и рассеянно заозиралась по сторонам: похоже, она засиделась. Рео без удовольствия заметил, что она не прикоснулась к напитку. — Я названия даже не помню.       — Значит, ты кокетка.       — С чего бы это?       — А не ты ли сказала: «Если бы я сразу вывалила всю информацию о себе, ты бы потерял ко мне интерес»?       — Я умалчивала о себе не потому, что хотела соблазнить тебя.       — Я тебе не верю-ю-ю, — пропел Рео и, подняв руку, попросил у официанта счёт.       — Да верь, во что хочешь. Лично я верю только в цифры на банковском счету.       — Ты подкрепляешь стереотипы о женской меркантильности.       — Стереотипам верят только идиоты, которые не умеют мыслить самостоятельно. Если в моем окружении есть такие люди, то, услышав это, они отвернутся от меня, и слава богу. Я называю это «мусор выносит сам себя».       — Не слишком экологично сравнивать людей с мусором.       — Некоторых людей иначе не назовешь.       Рео оставил ее фразу без комментариев, потому что не согласиться было невозможно.

***

      Итак, Лин Бей и Микаге Рео — просто друзья. Наконец-то друзья!       Но старшая школа Хакухо так не считала. Слухи об их поездке распространились с космической скоростью. «Какая бесстыдница! За несколько дней до экзаменов заниматься такими непотребствами!» — Рео лично слышал это от одноклассниц, которые казались ему вполне приветливыми и дружелюбными, и не переставал поражаться лицемерию женщин.       Интересно, какими такими непотребствами? Никто не уточнял. Их там не было. Они ничего не видели. Но судачили так, словно не отходили от них ни на шаг.       Что уязвило Рео, так это то, что доставалось в этих сплетнях только Лин, а не ему. Никто его не осуждал за то, что за несколько дней до экзаменов он решил отдохнуть с подругой. Эта участь выпала на долю Лин.       Ему прощали все грехи, просто потому что он мужчина и он богат. Даже если бы он развлекался с учительницей, сполна последствий хлебнула бы она. Не он.       Рео ничего против привилегий и классового превосходства не имел. Но ему хотелось, чтобы его наказали. Чтобы родители обратили на него внимание. Чтобы все окружающие увидели не красивую картинку, а настоящего, живого человека — да, не без недостатков и даже грехов. Но людям проще и приятнее было верить в непорочность идола, чем в обычного, такого же, как они, человека.       По доброте душевной Рео воспользовался властью, которую имел в школьном совете, и посодействовал тому, чтобы Лин Бей оставили в покое.       Со временем слухи улеглись, но Лин не была благодарна ему за это. Они вообще редко говорили с тех пор. Подготовка к экзаменам шла своим ходом, а после — каникулы и начало третьего семестра.       Вероятно, в следующем году их с Лин распределят в разные классы. Но Рео не грустил. Он достиг дружбы Лин, но удовлетворения ему это почему-то не принесло. Очередная цель, не более того. Но пока они учились вместе, его взгляд, блуждая по аудитории, по-прежнему останавливался на ней.       Он возжелал ее тело. Да, наверное, дело в этом. Нужно ее куда-нибудь позвать на каникулах и как следует…       — Рео-кун?       — А?       Рео оторопело сморгнул поволоку размышлений, недоуменно уставился на неловко переминающуюся с ноги на ногу одноклассницу.       — Ну, скоро каникулы вот я и подумала… Может, сходим куда-то?       — Прости, но я занят.       — С Бей-чан, да? — она ожидала его ответа, но Рео ничего не сказал, нахмурился только. — Послушай, я вижу, как ты на нее смотришь… Она тебе нравится, да?       Рео стиснул зубы, но принудил себя улыбнуться.       — Конечно, она мне нравится. Иначе бы я с ней не дружил.       — Но… но… — Рео наскучил этот разговор, поэтому он встал и сделал вид, что ему срочно нужно идти. Девушка цеплялась за непонятную, тлеющую нить надежды и продолжала, задыхаясь от пламени чувств: — Разве ты веришь в дружбу между парнем и девушкой? С таким, как ты, дружить, невозможно.       Рео елейным голоском протянул:       — С такой, как Лин Бей, тоже.       И скрылся восвояси.       Девчонка, кажется, расплакалась, но Рео было наплевать. Он ощутил такой жгучий прилив благодарности к Лин Бей, что хотел задушить ее в объятиях.       Все женщины одинаковые. Они жаждут от него лишь денег и положения в обществе. Того, чего он может дать, но не его самого.       Лин Бей отличалась не только своей мудростью и целенаправленностью, но и независимостью. Всего она желала достигнуть самостоятельно.       Как же он был благодарен небу за такого друга!       Он и не думал, что можно пожать руку женщине, не наблюдая ехидно за ее реакцией. Лин не краснела. В ее обществе можно быть свободным. Не кокетничать. Не притворяться. И эта опьяняющая свобода сводила его с ума.       Жаль, что они отдалились в последнее время; Рео воспылал желанием заполнить этот пробел. Для начала он позвал Лин в кино, и она, внимательно просмотрев свой график, неохотно согласилась.       Уже в кинотеатре Рео долго выбивал из Лин, на какой фильм хочет сходить она. Хорошо, что они пришли пораньше, иначе бы пропустили все показы. Лин лениво ткнула на первую попавшуюся комедию, и они, накупив попкорна, устроились в зале.       Рео искренне смеялся и несколько раз любовался улыбкой Лин. Она редко улыбалась с такой мимолетной, а оттого и ценной искренностью.       После сеанса они решили пройтись вдоль парка, а там за ними подъедет машина. Сначала бабушка Бая отвезёт Лин до дома, а потом уже Рео. Для него было важно, чтобы она добралась в целости и сохранности. К тому же, раз она его подруга, то он чувствовал за нее некоторую ответственность.       Но Лин удивила, когда прижалась к его руке всем телом и ошарашила не то чтобы просьбой, а скорее приказом:       — Притворимся парой.       Рео недвусмысленно присвистнул.       — Уже втрескалась в меня по уши?       — Навстречу нам идёт мой бывший, — Лин невозмутимо кивнула на высокого молодого человека, который быстро приближался к ним. — Поэтому.       «Ты не отрицаешь», — лишь это было важно для Рео.       — У тебя есть бывший?       — Для тебя это странно?       — Ну…       — Ты меня красивой не считаешь. Знаю.       — Откуда? — почти испуганно Рео сжал ее руку, но она не пикнула, не дернулась — ни намека на протест.       — Я женщина. Мы такое замечаем.       Рео принял это как данность, но, когда парень прошел мимо, не обратив на них ни малейшего внимания, Рео догадался:       — Он не твой бывший.       — Откуда ты знаешь? — Лин спросила это, пародируя его недавний вопрос и даже тон. Он ответил ей в той же манере:       — Я мужчина. Мы такое замечаем.       Она расхохоталась — и смех ее лопался искрами на ветру.       — Да, ты прав. Я просто хотела подержаться с тобой за руки.       — И как мне это воспринимать?       — Да как угодно, — Лин пожала плечами. Когда она отстранилась, Рео почувствовал холод, пустоту и тоску по безвозвратно утерянному детству.       В пятницу Рео пригласил Лин в гости по настоянию матери. Он не хотел, чтобы мама оценивала его подругу как его девушку, по статусу и внешнему виду, но это было неизбежно. Отобедав, Рео отправил Лин в свою комнату, а сам остался в столовой.       — Ну, мама, что скажешь?       — Судя по твоему скептическому взгляду, ты догадываешься, что ничего хорошего. Она милая на личико, но таких, как она, куча.       — И что с того? Это проблема? Я с самого начала сказал тебе, что мы не встречаемся, повторю и сейчас: нас не связывает ничего, кроме учебы и, пожалуй, лошадей.       — Если бы ты видел свое отражение, когда смотрел на нее, ты бы так не говорил, — мама говорила это с укором, и, не стерпев нападки, Рео вышел из-за стола, не поблагодарив.       Его раздражало, что окружающие вели себя так, словно знали его лучше, чем он сам себя. А, может, так оно и есть. И это бесило больше всего. У кого знания, у того власть. Над ним. Это недопустимо.       Настроение испорчено напрочь. Нужна разрядка. Чтобы попинать мяч, придется выходить на площадку, а Рео не хочет тащить Лин на улицу — упаси Ками они ещё наткнутся на отца. Музыка — отличный вариант.       Вернувшись в комнату, Рео полюбопытствовал:       — Ты умеешь играть на пианино?       — Нет.       — Хочешь послушать, как играю я?       — Если это не издёвка, то с удовольствием.       Рео уселся на низкий стул, нашел ноты и сыграл «Return to Versailles» с чувством, которого не было прежде. Его игра была более экспрессивной, чем требовалось, но это придало особый шарм. Закончив, он выразительно взглянул на Лин. Под тяжестью его глаз ее ноги стали ватными. Стоя совсем рядом, она оперлась о его плечо, чтобы не упасть, и выдохнула почти на издыхании:       — Это для меня?       — Ты единственный слушатель, — не сводя с нее пристального, дотошного, взгляда, — конечно для тебя.       — Спрошу иначе: это про меня?       Рео кивнул в ожидании ее реакции. Рука Лин на его плече задрожала.       — Очень лестно, что ты видишь меня такой светлой. Спасибо, Рео. Я тронута.       Глаза заслезились, и Лин отвернулась, чтобы Рео не видел слез. Он встал, мягко очертил контур ее шеи, приник к ней в отнюдь не дружеском объятии.       — Ты мне не доверяешь?       — Я себе не доверяю, Рео. Не то что тебе.       Рео отступил; даже если ему хотелось нарушить ее личное пространство, он не мог себе этого позволить. Не сейчас.       До начала третьего семестра остался день, и Рео хотел посвятить его тренировкам, но Лин неожиданно пригласила прогуляться после. Он пытался отвертеться, потому что не хотел, чтобы она видела его уставшим, злым и потным.       «И с каких пор я дорожу ее мнением? Ах, точно, — невесело подумал Рео. — С самого начала».       Это звучало как приговор. Но, по крайней мере, его сердце в надёжных руках. Лин его не разобьёт, потому что разбивать там нечего.       Лин умела хранить молчание, но не когда речь заходила о собственных чувствах, которые она собиралась раскрыть. Ее щеки покрыли пунцовые пятна; она не прятала беглый, трусливый взгляд; смотрела чужаком, будто Рео был для нее посторонним человеком.       — Я люблю тебя.       Рео поперхнулся. Неловко улыбнулся, ожидая продолжение анекдота. Но Лин не шутила, о чем и сообщила. Лицо тотчас сделалось серьезным, и Рео вытер каплю пота со лба.       — Я же могу быть с тобой честен?       — Ну конечно! — Лин с преувеличенным энтузиазмом взмахнула рукой. Рео не поверил ей и иронично хмыкнул, смерив снисходительным взглядом. — Мы ведь друзья.       — В меня влюблены столь многие, что чувство влюбленности уже потеряло для меня всякую ценность. Ты лишь в очередной раз доказала свою схожесть с остальными девушками.       — А почему я должна быть не такой, как все?       — Чтобы заинтересовать меня.       — Но ты уже во мне заинтересован. Иначе бы ты не проводил со мной столько времени.       Что ж, она права. Стоит вспомнить его усилия, предпринятые для того, чтобы узнать ее; станет очевидно — ему что угодно, но не все равно.       — Мы друзья, как ты и сказала. И я заинтересован в тебе как в подруге, но не более того.       — Я не стану унижаться, Рео. Если я люблю тебя, это не значит, что я должна становиться кем-то другим, чтобы тебе понравиться как девушка. Это кажется бессмысленным и нелепым. К тому же я не жадная — мне хватает и нашей дружбы. Я благодарна, что могу проводить с тобой время. Кто я, чтобы претендовать на большее? Признаваясь тебе, я не рассчитывала на взаимность.       Рео цинично вздёрнул бровь. Кто бы мог подумать, что в ней столько альтруизма?       — Я рад, что ты понимаешь очевидные вещи. Мне нравится, что ты не устраиваешь сцен.       — Сцены устраиваются для тех, кто способен их оценить, — она отвела глаза, и Рео угадал в них какую-то… горечь? Неужели ей не терпелось разыграть давно знакомый сценарий? — Тебе же все равно.       — Мне так плевать на твои чувства.       Лин чопорно поджала губы. Ох, это выражение! Наконец-то к ней возвращается прежняя собранность.       — А вот это уже хамство.       — Ладно. Прости, — без сожаления сказал Рео просто для того, чтобы она успокоилась. — Когда тебе признаются в любви, то невольно чувствуешь власть над человеком.       — И хочется его унизить, да? Втоптать в грязь его искренность?       — Тебе это знакомо не понаслышке?       — Ну… я могу это понять, потому что садизм есть в каждом человеке в той или иной степени.       — Но не каждый человек способен себе в этом отдать отчёт.       — Это так. Но садизм проявляется во всем. Мы как животные, которые почуяли кровь. Запах дурманит, и хищники нападают. Мне… становится страшно, когда я думаю о том, что многие способны добить проигравшего, сами того не осознавая.       Садизм изощряет ум, нашептывает роковые истины, освещает серость жизни багряными лучами прозрения. Один удар дарит чувство власти. Второй — безнаказанности. А третий лишает сна.       Рео понимал это, понимала и Лин. Отличие лишь в том, что она боялась, а Рео принимал реальность такой, какой она была. Со всеми достоинствами и недостатками. Он сократил расстояние между ними, взял ее за подбородок и вынудил посмотреть на себя.       — Я всегда с тобой, чтобы защитить тебя от кошмаров.       Ядовитая ухмылка, в которой трескается боль, как огонь на угасающих углях — следствие неверия.       — Давай будем честны: ты всегда со мной, чтобы быть моим кошмаром.       — Не без этого. Лин.       — М?       — Если бы я предложил тебе секс по дружбе, ты бы согласилась?       Она не закатила глаза, хотя ей очень хотелось.       — Своим вопросом ты уже предлагаешь. Будь осторожнее.       — Я серьезно.       — То есть ты хочешь унизить меня не только морально, но и физически? Настоящий зверь.       — Да нет, просто ты… ну… не такая как все в этом смысле. Неудачная формулировка, так что не обольщайся.       — И не думала, это ведь ты. Я знаю, почему ты хочешь сделать это со мной. Тебе интересно открыть для себя мир секса — как знать, вдруг это окажется интересным? — но ты не хочешь лишних истерик от девушек, а со мной так просто — я ничего от тебя не требую.       Рео прислонился своим лбом к ее в нежном порыве. Лин даже не сомневалась в том, что Рео девственник. Она знала его не хуже, чем он ее. Рео впервые задумался о том, что не только он рассматривал ее с любопытством исследователя; если внешне она была беспристрастна, это не значит, что она не делала так же.       — Если ты все понимаешь, что ты думаешь насчёт этого?       — Я тебя привлекаю, как женщина? — этот вопрос показался Рео издевательским: он разочарованно покачал головой.       — Я же не слепой. И я хочу ответа.       Лин больше не казалась Рео кривоногой. Только бесконечно желанной. Даже если у нее есть недостатки, то это не лишает ее достоинств. Она все ещё девушка, которая любит чай с бергамотом и мармеладки, а он любит смотреть на нее.       — Нет, Рео. Я не хочу разбивать себе сердце.       — А от него что-то осталось? Мне кажется, я позаботился об обратном. Знаешь, в литературе выделяют два типа женской любви: та, что жертвует ради тебя всем и та, что тобой пользуется. Тебе больше подходит первый. Ты хочешь быть моей, но отчаянно сопротивляешься. Почему?       — Я знала, что ты сексист. Все богатые сыночки грёбаные сексисты.       — А не ты ли говорила, что стереотипам верят только идиоты? Убогое зрелище! Но обвинение меня в сексизме не отвечает на мой вопрос.       — Я не хочу потерять себя, Рео. Ты прав, одной части меня хочется отдаться тебе полностью. Хочется, чтобы ты пользовался мной, вытирал об меня ноги. Хорошо, я потешу твое эго и буду чуть откровеннее, чем обычно — я хочу, чтобы ты трахал меня; мне иногда снятся эротические сны с твоим участием, и в них мы любим друг друга во всех позах.       — Мне приятно. Продолжай.       — Ещё бы тебе не было приятно. Но я быстро тебе наскучу. Любовь женщин, которые вверяют себя всю без остатка мужчине, никто не ценит, потому что есть в этой собачьей преданности что-то жалкое. А все жалкое — противное. Когда мы видим противное, нам хочется от этого избавиться. А ты очень жесток.       — Я хочу тебя. Начало положено, разве нет? — Рео взял ее за руку, переплел их пальцы в паутину чувств; они срослись будто, стали единым организмом, и этим сходством Рео не иначе как упивался. — Мы могли бы попробовать. Любовь придет со временем.       — После секса? И я должна в это поверить? В тебе говорит эгоизм и типичное мужское тщеславие, а не здравый смысл.       — Если бы я мог тебя полюбить так же, как и ты меня, я бы полюбил.       — Я знаю, Рео. И верю тебе. Но давай больше не возвращаться к этой теме, ладно? До завтра.       Рео проводил Лин глазами. Посмотрел на свою бледную ладонь. Отстранившись от него, она забрала какую-то его часть. Краски жизни отхлынули от лица, позвоночник вспорол могильный холод. Рео согнулся пополам и в ужасе зажал рот руками. Он не хочет быть один. Вот что изменилось с приходом Лин в его жизнь: он перестал ощущать удушающую пустоту, вырвался из цепей страха и лап скуки.       Рео поспешил домой, окунулся в джакузи. Вода ласкала его разгоряченное тело, как прохладная простыня. Пузырьки приятно облепили кожу.       Память об отказе Лин выжжена в его мозгу печатью бессмертия. Рео погрузился в воду по подбородок. Он Лин почти ненавидел в эту секунду. Своим отказом она унизила его. Перечеркнула возможность любых теплых отношений.       Но он все ещё не может отпустить ее. Чертова связь, которая установилась между ними, не даёт ему покоя.       Рео обречённо покачал головой и, спустив воду, обтерся. Посмотрел на свое нагое тело без самолюбования. С тем же пробирающим до костей равнодушием, с которым смотрела Лин. Глаза, смотревшие с таким холодом, не могли ласкать, не могли любить. Лин ему соврала.       Убедив себя в этом, Рео отправился спать. Сон был беспокойным, прерывистым, а утро — неправдоподобно ранним. У Рео — синяки под глазами, плохо работает мозг и его знобит как при высокой температуре.       Но Рео все равно собирается в школу. Не ради учебы и даже не ради Наги. Ради Лин. Ради того, чтобы расставить все точки над «i». Она вызвала в нем противоречие, которое он силился разрешить. Делала ли она это специально или по наитию? Бог знает. И Рео хочет знать тоже.       Рео приятно, что Лин выглядит не лучше. Он хватает ее на обеде за руку и ведёт в укромное местечко, не слишком заботясь об улюлюканье, что несётся им вслед.       — Ты точно меня любишь? — он вышибает воздух из ее лёгких не только спонтанностью вопроса, но и грубостью, с которой прижимает ее к стене и нависает сверху.       Лин настораживается, вжимается в стенку, но не боится. Это что-то другое. Неистовое сожаление. О чем? О том, что она призналась ему в любви? Да будь проклята минута, когда Лин решила разделить с ним это чувство. Кажется, оно проникло в его кровь ядом. И противоядие — голос Лин. Но она, как назло, молчит. Только когда Рео готовится укусить ее, она раскрывает рот:       — Почему спрашиваешь? Думаешь, за ночь я передумала?       — Иногда ты смотришь на меня с таким безразличием. Да и в отношении тебя я ни в чем не уверен.       — И это, конечно же, задевает твое тщеславие.       — И рождает и сомнение, и противоречие.       — Как говорят в Китае: «У всех людей по девять дырок».       — Что это значит?       — Не тупи, Рео.       Рео прикрывает глаза, с огорчением перебирает пальцами ее пряди. Может, не стоило отвергать ее? Может, взять ее здесь и сейчас, даже если она будет кричать и барахтаться? Плевать на последствия. Когда разлепляет веки, он отвечает только за тем, чтобы отвлечься от мыслей подлеца:       — Мы все одинаковые. У нас у всех одинаковые органы, в которых зарождается зависть, корысть, любовь, справедливость… Мы все люди.       — Да. Все про это. Только на фоне друг друга мы можем себя познать. Мы можем дать друг другу шанс стать лучше.       — Я тебя понял.       — Ничего ты не понял. Если любовь для тебя выражается в любящем взгляде, значит ты про любовь ничего не знаешь.       — Ты не можешь ставить мне в укор то, что для меня важно в чувствах.       — Могу. И делаю это без зазрения совести. Потому что теплый взгляд — это небезопасно. Понимаешь? Чувства между двумя. Другие не должны быть посвящены в эту тайну.       — Любовь мужчины и женщины — это не тайна.       — Но и не общественное достояние. Не нужно выносить ее на всеобщее обозрение.       — Если чувство теряет силу оттого, что в него посвящены другие, значит его никогда и не было.       — Пусть так, — Лин не согласилась с ним, но спорить больше не желала.       Рео был достаточно близко, чтобы поцеловать ее, но лишь робко лизнул кончик ее носа — странный порыв, будто он пёс, выражающий таким образом привязанность к хозяйке. Возможно, Лин Бей приручила его, сама того не ведая.       — Вчера ты ясно дала понять, что считаешь меня жестоким. Я тоже себя таким считаю.       Лин втянула губы, словно пробовала эту мысль на вкус. Затем посмотрела на него осмысленно и уточнила немного скованно:       — Это предупреждение?       — Возможно, — от Рео веяло неопределенностью, потому что он и сам не знал, на что был способен.       Лин ответила ему с убежденностью, которая облегчила его страдания:       — Я знала, какой ты, с самого начала, поэтому мне не страшно.       — Ты не пожалеешь о том, что не боишься?       — Мне нужно держаться от тебя подальше?       — Наверное. Я могу тебе навредить. Мне так кажется.       — Ну, ты уж постарайся держать себя в руках.       — Насколько возможно — буду.       «Я веду себя как влюбленный. Устраиваю сцены ревности. Я, а не Лин! Точно ли она мне признавалась в любви, а не наоборот? Я уже ничего не понимаю».       Учебная неделя, за исключением слухов, прошла спокойно. Рео ненавидел навязчивый интерес, который проявляли девушки к его личной жизни. На обеде он забрался на крышу и молча свесил голову на плечо Наги, изредка наблюдая за тем, как он играет в видеоигры. Хорошо было проводить время с кем-то в тишине.       С Лин тоже можно было молчать и не напрягаться. Но Лин его раздражала. Невозможность обладать ей невыносима.       Пусть она делала это бессознательно и без злого умысла, но она соблазняла его своей отчужденностью и своей непокорностью. Было в ней нечто притягательное. Она уважала себя, и эту волю хотелось сломить. Даже если это неправильно. Гадко. Жажда сильнее.       В понедельник Лин дежурила; она осталась после уроков и расставляла стулья. Рео, войдя в пустой класс, отсалютовал ей. Она сложила руки на груди и потребовала объяснений.       — Пришел помочь, — продекламировал Рео таким тоном, будто вещал с трибун толпе зевак.       — Лучшая помощь — не мешать.       — Да брось, я тебе не наврежу.       — Я не слишком верю тебе. На прошлой неделе ты был сам не свой.       — А какой я обычно?       — Снова выпрашиваешь ответы о себе?       — Это плохо?       — Нет. Но и не хорошо.       Лин шумно выдохнула; она причитала, словно старушка, и Рео смотрел на нее с нежностью, сам того не осознавая. Легко ненавидеть ее на расстоянии, но невозможно вблизи.       Когда он видит ее, сердце смягчается, и жестокость, которая есть в каждом человеке, сходит на нет, уступая место всепоглощающему чувству не разрушения, а созидания. Словом, Рео знал Лин достаточно, чтобы предугадать, что она пояснит через три… два… один…       — Обычно ты дружелюбный, улыбчивый и стремящийся всем угодить.       — Но ты лучше меня понимаешь, что это не более, чем маска. Разве не хорошо, что я ее отбросил?       Лин протёрла подоконник и, развернувшись к нему, посмотрела как-то по-новому, словно оценивая.       — Просто я… не ожидала, что в тебе столько подавленной ярости. Когда ты… я… — Лин протёрла лицо платком, словно ее лихорадило, и пот струился по ней градом. Она резко побледнела, поджала в нерешительности губы. — Ты действительно можешь сделать мне больно. И я испугалась тебя. Впервые.       — Все могут сделать тебе больно. Таков мир.       — Да, но я…       — Думала, что я безобидный? — Рео спросил это с насмешкой, а Лин отвела глаза, чем подтвердила его правоту. — Неприятно признавать, что у роз есть шипы, а у кроликов — клыки.       Рео подошёл к ней впритык и зарылся носом в ее шею, щекоча дыханием.       — Рео, — Лин с лёгкостью вырвалась из плена его рук, потому что он позволил. — Зачем ты меня понюхал?       — Не удержался.       — И чем я пахну?       — Морем, — ответил Рео, недолго думая. Всегда, когда Лин была рядом, он видел ее либо в голубых, либо в зелёных цветах. Она была чем-то природным, стихийным, но не бедствием, а явлением — лёгкий ветерок, моросящий дождь.       — Это хорошо, — на губах Лин расцвела мечтательная улыбка. — Моя мечта — поселиться на берегу моря, не видеть людей, но видеть птиц. Сочинять стихи, песни и рисовать восходы и закаты.       — Не замечал за тобой склонность к творчеству.       — У меня нет на это времени.       — Часы, что ты проводишь со мной, ты отнимаешь у вдохновения. Хочешь, вместо разговоров мы будем практиковаться в игре на пианино?       Лин хитро прищурилась.       — А ты вытерпишь без наших разговоров?       Упрямый блеск фиалковых глаз говорил за Рео.       «Не дождешься. Я не настолько от тебя зависим, чтобы отсутствие разговоров с тобою стало для меня мукой. Уж как-нибудь перетерплю».       — Я смогу тебя касаться. И слышать твой голос. Так что не вижу проблемы.       — Ну-ну. Не жалуйся потом.       Рео помогал отстающим одноклассникам с учебой, иным заменял репетитора — настолько скрупулёзно он подходил к своим негласным обязанностям, но ему никогда не приходилось учить игре на пианино, поэтому, до прихода Лин, Рео всерьез прочитал вырезки из музыкальных журналов, брошюрки и статьи в интернете.       Волнение было таким сильным, что у него вспотели ладони. Рео вытер их о классические брюки и хрипло, вкрадчиво рассмеялся над самим собой, над своей глупостью.       Это же Лин! Она обидела его, но она ему как родная. Он привязался к ней сильно, пылко, и эту привязанность не расколет молот.       Лин пришла в клетчатой юбке, и это выглядело как приглашение. Она уже выбрала сонату, которую хотела разучить. Шестая симфония Арнольда Бакса. Рео открыл ноты на смартфоне и, усадив Лин на табурет, принялся объяснять ей, как правильно держать руки. Она чуть сутулилась, и он мягким нажатием на лопатки попросил ее выпрямиться.       Лин в совершенстве сыграла лёгкую разминку, которую ей продемонстрировал Рео, и он стал объяснять недочёты.       — Пальцы нужно уметь расслаблять.       Рео взял ладонь Лин в свою, стал массажировать ее пальцы, но глядел так, словно хотел сожрать с потрохами.       — Рео… — голос Лин был сиплым: ее ресницы, смоченные выступившими слезами, дрожали; Рео приник к ней в поцелуе, разомкнул ее губы, проник языком внутрь — она не отвечала взаимностью, но и не сопротивлялась; горячая щека к щеке, трепет дыхания.       Рео взял Лин на руки, отнес на диван. Она попыталась сесть, поправить юбку, задравшуюся до середины бедра, но Рео не позволил; он мягко, но настойчиво, надавил на ее живот, и ей пришлось повиноваться.       Его руки расстегивали ее блузку, и Лин вперила в Рео недоуменный взгляд; она была совершенно сбита с толку его поведением.       — Что ты делаешь?       — А ты не видишь? — Рео очертил ее ключицы указательным пальцем, сжал грудь. На ней было белое хлопковое белье, а кожа на ощупь была гладкой, нежной и такой теплой, согревая изнутри. — Я хочу тебя.       — Рео, не надо, — Лин поймала его ладонь, прижала к своему сердцу — так гулко оно стучало, что отдавалось эхом в затылке и в ушах. — Ты пожалеешь.       — Это будет потом.       Рео, не слушая, слюняво поцеловал ее живот, рядом с пупком, раздвинул ее ноги и приспустил чулки. Лин впилась пальцами в обивку дивана и уставилась в потолок. У нее не было сил бороться и не было сил уйти. Просто пусть это все закончится.

***

      Рео старался быть нежным, чтобы его прикосновения к ее бархатной коже были трепетными, шелковистыми, но, что бы Рео не делал, Лин не реагировала: она замерла, онемела, превратилась в амёбу. Когда он спросил, как она себя чувствует, она не ответила и, кажется, даже не услышала.       Рео знал: жертвы насилия, чтобы легче пережить травматическое событие, старались абстрагироваться. Сделать вид, что они находятся в каком-то другом месте.       С Лин происходило то же самое. И это разожгло в Рео возмущение; можно подумать, он ее принуждал! А потом понимал: да, принуждал. Она говорила: не надо. Он предпочитал слышать то, что хотел, а не правду.       На следующий день Лин не пришла в школу. Шептались — подвернула ногу. Рео не верил. Рео знал: дело в другом.       Он писал ей, но она не заходила в сеть. Такое чувство, будто Лин Бей отрезали от мира.       Вернувшись, она избегала его, прячась по школьным коридорам с такой осторожностью, точно он был монстром, который мог застигнуть ее врасплох. На математике Рео не выдержал — Лин игнорировала его многозначительные взгляды — и подкинул ей записку, но она не то чтобы не прочла, а даже не шелохнулась, словно ничего и не было.       Это задело его, как и задевает всякого гордеца; потеряв привычное самообладание — прочную опору! — он растерялся; у него опустились руки, и он не знал, что делать — мог только злиться.       Гнев — вторая эмоция после страха, знакомая каждому. Примитивная, завладевающая рассудком, она подкашивает ноги и омрачает разум туманом. Ясность мысли теряется, лишь редкие проблески дают понять, что происходящее под влиянием эмоций ненормально.       Сплетни жгли Лин затылок, преследовали роем жалящих ос, но отныне Рео не считал, что это его проблема; раз уж она отвернулась от него, пусть пожинает плоды последствий, какими бы горькими они не были на вкус.       Губы у Лин тоже горькие. Во второй раз, когда Рео домогается ее, она сопротивляется. Он закрывает их в старом мужском туалете, в безлюдном крыле на первом этаже, где располагаются лабораторные и кладовые.       Лин уворачивается от поцелуя, и, морщась, выплёвывает:       — Грязно.       Рео хрипло смеётся ей в плечо. Грязное помещение, грязные намерения и грязный он.       — Ты не думаешь, что заслужила это?       — Того, что ты со мной делаешь, не заслуживает никто.       Рео поднял руки над головой:       — Я с тобой ещё ничего не сделал.       Лин смеряет его выразительным взглядом, а Рео припадает к ней в новом, жадном поцелуе; как путник, что бродит по пустыни, наткнувшись на оазис — будь то мираж или явь — не может напиться, так и Рео, сколько бы не поглощал Лин, не может ощутить удовлетворение.       Ему мало. Всегда мало. «Катастрофически тебя не хватает», — Рео понимает, что это жажда, а не любовь, но он не останавливается, когда Лин бьёт в живот, или когда она до крови кусает его нижнюю губу — от вкуса собственной крови и ее попыток воспротивиться тому, что все равно произойдет, Рео хмелеет: он опрокидывает Лин на кафельный пол.       Она больно ударяется головой, шипит и извивается змеёй, но он держит ее руки над головой. Глаза ее метают молнии, блеску которых позавидовал бы сам Зевс. На ее губах — его кровь. Рео очарован. Рео не отпустит Лин, пока она смотрит на него с ненавистью. Потому что её ненависть — его отрада.       Лин брыкается, но не проклинает. Рео раздосадованно цокает; ее ругань ублажила бы его слух.       Он не раздевает, как в прошлый раз — он уже исцеловал ее тело до дыр, но она не оценила, с какой добротой он обошёлся с ней; в этот раз он не собирался щадить.       Достаточно задрать юбку, отодвинуть трусики и проникнуть внутрь. Из глаз Лин брызгают слезы-бусинки, слезы-горошинки; ее лицо корчится в страданиях, но она не издает ни звука.       Лишь дыхание учащается, делается шумным, прерывистым, но когда в нем слышатся слезы, она замолкает.       Рео не помнит судорогу удовольствия, прокатившуюся по телу. Не помнит, куда кончил. Помнит только ее лицо, не выражающее ни злости, ни обиды. Вообще ничего. Именно это сводило Рео с ума. Всегда. Равнодушие.       Неужели он не заслуживает даже капельки ее ненависти?..       Если так, то он направит ненависть на Лин. Она заслужила. Правда ведь?

***

      Ущербность зачастую толкает на опрометчивые проступки. Рео ни за что не признался бы себе в чувстве собственной неполноценности, но Лин разоблачила его, пусть и без злого умысла; он воспринял это в штыки и с лёгкой руки одобрил травлю над ней.       Буллинг — страшное явление общества, заставляющее изгоя почувствовать свою обособленность от человечества; многие самоубийства совершаются на почве непонимания.       Рео лично застал, как одноклассница, которую Рео довел до слез перед каникулами, отвесила Лин Бей хлесткую пощечину. Но Лин не ответила тем же. Она вообще никак не отреагировала. Таких, как она, травить было неинтересно.       Она была словно восковая кукла. Ударишь — упадет — поднимется вновь. Вскоре издевательства над Лин наскучили классу, и травля прекратилась, но учеба Лин не ухудшилась ни на балл.       Лишь однажды Рео увидел, как ее затошнило, и она сорвалась с места прямо посреди урока истории. Рео встретился обеспокоенным взглядом с Наги. Смутное подозрение закралось в его сердце.       Меньше всего Рео ожидал от Наги наставлений, но, когда они поехали на велосипеде на площадку в тот день, Наги буркнул сзади:       — Не то чтобы я разбирался в запутанных человеческих отношениях, Рео, но ты перебарщиваешь.       — То есть?       — Ты супер хуево себя ведёшь.       — «Супер» и «хуево» в одном предложении как-то не состыкуются.       — Да мне пофигу. Оставь ее в покое.       — Не так-то и пофигу, получается, раз просишь за нее, — Рео остановился на светофоре и посмотрел на друга через плечо. — Или это угроза, Наги?       Наги пожал плечами. Как всегда невозмутим.       — Всего лишь мое мнение. Мне все равно, что с ней будет, но в кого ты превратишься, если позволишь ей упасть?       — Я не должен ее ловить.       — Не должен. Но если не поймаешь, то станешь кем-то другим; кем-то, кто мне не понравится.       — Что за странные речи, Наги? На тебя не похоже. Или ты, наконец, проснулся из спячки?       — Нет. Поехали уже.       — Узнаю тебя, дружище.       Рео в тот вечер смеётся много, заливисто, но не слишком искренне. Он, наконец-то, признается себе, что Лин Бей создана для любви, а не для жажды. И он хочет научиться любить ее. Наги, сам того не ведая, помог ему это понять.

***

      — Рео? Зачем пришел?       — Я… ну… вот.       Рео, совсем как мальчишка, краснеет, прячет бегающий взгляд и протягивает Лин Бей мармеладки, чай с бергамотом и букет цветов.       — Ты снова покупаешь? — Лин опирается бедром о дверной косяк, складывает руки на груди и смотрит насмешливо, с вызовом. — На этот раз — мое прощение?       Рео злобно рыкает — ненадолго хватило терпения; он бесцеремонно сует ей в руки подарки и заходит внутрь. Бегло оглядывается, удивляясь традиционной японской отделке; в гостиной — подушки дзабутон, на полу татами, а комнаты друг от друга отделяют перегородки сёдзи. Рео впервые в доме Лин, и он думал, что она живёт на китайский манер, но эта фантазия оказалась ложной, как и многое из того, что представлял Рео до сих пор.       Лин нюхает чайные розы с удовольствием, радуется даже, как листва — пробуждению весны; ставит цветы в вазу и раскладывает чай и конфеты по местам. Рео разувается и без спроса проходит в гостиную, садится на дзабутон, смотрит в окно, не видит пейзаж.       Лин садится напротив него, ставит перед ним чашку ароматного зелёного чая и поджимает ноги к груди. Доселе рассеянный взгляд Рео сосредотачивается на лице Лин, пытаясь запечатлеть каждую ее чёрточку.       — Почему не пьешь? Чай не отравлен.       Рео игнорирует ее вопрос и задаёт свой:       — Почему ты не злишься на меня?       Ее спокойствие заразительно: Рео вместо ответа взял чашку, грея руки, подул и отхлебнул. Сорт Лу Инь Ло. Его любимый. Он не случайно оказался в доме Лин Бей. Она знала, что он придет.       — В произошедшем я виню не только тебя.       — Но и политику, и экономику. Даже не общество.       — Общество — жертва, как и я.       — Потому что общество — это люди, а ты милосердна к людям.       «Ты более сердечная версия Наги, вот и все. Он — мое золото, ты — мое серебро».       — Ты неплохо меня изучил, — Лин кивнула так, как кивает императрица, приняв достойный выпад от соперницы; Рео хмурится от сравнения, потому что понимает, откуда в Лин столько выдержки и достоинства.       Она держится с королевской самодостаточностью. Лин Бей тоже своего рода королева. Его сердца как минимум.       — Такое бывает, когда слишком долго всматриваешься в бездну, знаешь ли.       — Смотри не стань мной.       — Мне это не грозит. Я слишком хорош.       — И слишком скромен.       — Я люблю тебя, — слетает с губ так естественно и так просто. Рео думал, это сложнее. Рео ошибался так много раз.       — Я уже сбилась со счету, сколько раз ты это повторял. Ты же понимаешь, что слова, не подкрепленные действием, ничего не значат. А в твоём случае слова идут вразрез с действиями.       — Когда я говорил тебе, что… люблю?.. Люблю…       — Бедный ребёнок, — Лин перегнулась через стол, протянула руку и по-матерински погладила щеку Рео костяшками пальцев. — Ты даже не понимаешь, что значит признаваться в любви.       Рео то ли прозрел, то ли попал в ловушку сознания: он вспомнил, куда направлял пытливый ум в начале их с Лин Бей дружбы — на изучение и узнавание ее привычек, склонностей, реакций. Настоящая любовь — это сила и знание. Одно невозможно без другого. Каждый раз, когда Рео пытался понять мотивы Лин Бей, он ее любил. Потому что только к любимому человеку проявляется жадный, ненасытный интерес. Рео любил Лин задолго до того, как осознал это.       — Я понял все.       — Ты не понял ничего.       Воцарилась минута молчания, во время которой Рео примирился с собой. Какое приятное чувство — любовь! В нем нет одиночества. Только светлая грусть, печальная радость, много смирения и так мало жадности. В эту минуту Рео желал Лин Бей счастья, даже если она обретёт его не с ним.       — Почему ты не прогонишь меня?       — Потому что я тебя жалею.       — Жалеют собачек, которые поранили лапку. Это отвратительно.       — Ты это заслужил.       — Но жалость — это меньше, чем презрение. Почему ты не презираешь?       — Рео, если ты ещё хоть раз задашь подобный вопрос, я буду тебя и презирать, и ненавидеть. И все, что захочешь. Ты ведь хочешь, чтобы я тебя наказала? Если не за своей порцией презрения, то зачем ты ко мне приходишь после того, что натворил?       — Я… не знаю.       — Все ответы в тебе. Прекрати искать их во мне. Если ты меня любишь — это не значит, что я помогу тебе себя понять.       — Но ты должна!       — Я никому ничего не должна. Тебе уж тем более.       — Я люблю тебя, — сказал он снова, потому что хотел, чтобы она осознала всю глубину его чувства.       — Нет, — Лин осадила его взмахом руки. Он не смел говорить, когда она смотрела так грозно из-под нахмуренных бровей. — Ты всего лишь хочешь мною обладать. И моя холодность лишь разжигает в тебе интерес хищника. Завоевать, покорить, сделать своей. Только я уже твоя, но тебе мало того, что я даю. Ты хочешь меня целиком. Поглотить. Сделать дополнением к себе. Почему бы тебе не быть честным с самим собой?       Рео поверил в благородство своей чистой, бескорыстной любви: он не хотел признавать очевидную правду. То, как он обошёлся с Лин — это, если и любовь, то в самом низком, самом подлом проявлении.       — Нет… нет…       — Чего ты так боишься, Рео? Когда успокоишься? Ведь ты забрал мою девственность. Ах, да. Ты не успокоишься никогда. Я уже стала для тебя такой желанной, что крышу сносит. Не этого я хотела. Наверное, я бессознательная кокетка. Признай, что твоя любовь как минимум не здорова. Я понимаю, что ты по-другому не можешь, но…       — Ты ни черта не понимаешь! Я… я повел себя ужасно. Бесчеловечно. Продолжаю вести.       — Только сейчас это понял?       — Не насмехайся.       — Это все, что мне остаётся.       На языке вертелось предательское: «Ты будешь моей?», но произнес Рео по-рыцарски благородное:       — Что я могу для тебя сделать?       — Отпустить. Ты это знаешь. Но это, наверное, единственное, что ты не сможешь сделать. Может, мне родить тебе ребенка?       — Не насилуй себя.       — Тебе, значит, можно, а мне — нет?       — Мне кажется, я был бы ублюдочным отцом. По крайней мере, сейчас.       — Как травмированный тобой человек подтверждаю.       — Лин, скажи, сколько я должен за аборт? И за моральную компенсацию?       — Догадался, значит. Я не собираюсь убивать.       — Он ещё не родился. Это не убийство.       — Но это зачаток жизни. Мои убеждения не религиозные. Они просто есть и все.       — Ужасно, что мы говорим об этом так просто.       — Ужасны не разговоры, а поступки.       — Есть ли способ отмотать время назад?       — Ты у меня это спрашиваешь? Если бы я могла, я бы сделала это, но… есть одна сказка…       — Сказка? Ты серьезно?       — Твой вопрос наивен, а какой вопрос, такой и ответ, так что не жалуйся. Эту сказку мама рассказала мне в детстве. Ее автор неизвестен, но главный герой — историческая личность, художник Цукиока Ёситоси. Он творил в направлении укиё-э, в непростые времена — крах феодального строя и начало реставрации Мэйдзи.       — Я сдавал по нему тест. Все это я знаю. Давай ближе к сути.       — Я говорю это не просто так, Рео. После его колоссального успеха ему поступило множество писем от поклонниц, и одна из них была особо возмущена изображением харакири, поскольку это оскорбляло ее религиозные чувства. Она предложила встретиться, но Цукиока-сан отказался, тогда она настигла его на улице и обокрала подчистую, полоснув по щеке когтями и оставив уродливый шрам. Женщина эта оказалась проклятой. Цукиока-сан очнулся в конюшне, а на устах его слово «ведьма». Его лихорадило, все тело кололо: он лежал на стоге сена, а под стогом обнаружился огонь, который, касаясь сена, не зажигал его. Когда Цукиока-сан попытался дотронуться до этого непонятного марева, он провалился в бездну, а странный огонь потух. Больше Цукиока-сан никто не видел, но, поговаривают, он открыл глаза в прошлой эпохе, которой поклонялся — феодальной.       — Какая-то бессмысленная сказка с непонятной фабулой. И каков моральный урок?       — Каждый решает для себя сам.       — Это удобное оправдание для убогих книг. Если в них нет смысла, придумайте его сами, читатели, это и будет смыслом книги, а если он есть, значит книга заслуживает вашего внимания. Тупой маркетинговый ход.       — Это категорично. Половина успеха книги состоит в недосказанности. Читатель не должен отвечать на вопрос «что хотел сказать автор?» — это все шаблоны школьных сочинений, на самом деле важно «что я для себя нашел в этой истории?»       — Главное, чтобы эта недосказанность не пришлась на финал. Никто не любит открытые финалы.       — Я люблю. Потому что наша жизнь — это сплошной открытый финал.       Рео не спорил. Он сел по-турецки на циновку рядом с Лин и погладил ее пока что плоский живот через ситцевую ткань домашнего платья.       — Не простишь?       — Такое не прощают.       Он допил чай, сухо распрощался с Лин, не осмелившись обнять; по дороге домой он думал о том, что у него где-то завалялся томик легенд древнего Китая и Японии.       Уже дома, в ванной, он обнаружил порез. И когда успел?.. Наверное, у Лин задел что-то пальцем и не заметил. Уснул сразу, едва голова коснулась подушки.       А на утро Рео сонно протер глаза, открыл телефон, ввел пароль, и он оказался неправильным. Рео резко сел на кровати. Да и заставка на экране блокировки старая. Дата — первое апреля. Это шутка такая? Неудачная, следует заметить.       Мама проскользнула в приоткрытую дверь с грацией кошки и, уперев руки в бока, уставилась на сына с неприкрытой претензией.       — Рео, почему ты ещё не одет?       — Мам, так выходной же…       — Увы, но нет. Собирайся давай, а то опоздаешь в первый учебный день.       Легенда, о которой рассказывала Лин. Шрам старика и порез Рео. Все сходится. Он переместился в прошлое. Он принял это так просто, но… Лин Бей! Что на счёт нее?       Рео спешно засобирался, не позавтракал даже и не заехал за Наги, сразу — в школу. Как и ожидалось, Лин только представили классу, ведь Рео немного опоздал.       На перемене она разговаривала с одноклассниками, окружившими ее стаей голодных стервятников, но Рео не было в их числе — он наблюдал за ней издалека.       Ему нужно… перетерпеть сейчас. Он получил шанс все исправить. Не вмешиваться в жизнь Лин Бей. Не зачать ей ребенка, который бы испортил ее будущее.       Их общение было формальным; Рео так и не сводил ее на конную экскурсию в Окинаве, так и не выпил с ней чай с бергамотом и не поцеловал.       А в конце года он любовался ее румяными щеками, когда она вместе с подругами позировала для фотографий в выпускном альбоме. Увидев Рео, она помахала ему рукой и позвала к ним, но он с печальной улыбкой покачал головой.       Рео, пока сверстники веселились, сидел в углу, что было не похоже на него, привыкшего быть в центре внимания всюду, где бы он ни оказался; в новом мире он стал более замкнутым и отчужденным, переняв качества прежней Лин. Его Лин.       Нынешняя Лин подсела к нему, толкнув его бедром и огласив, не выжидая подходящего момента:       — Спасибо, Микаге-кун.       — За что?       — За шпаргалки на контрольной.       — Ах, это. Да пустяки. Честно говоря, не думал, что существует что-то, способное снизить твою успеваемость.       — Я тоже! Но Сатоши, он такой, ну, такой… с ним я забываю про время.       С Рео Лин была особенной, потому что он хотел видеть ее такой, но в отношениях с Сатоши она стала такой, как все. Хорошо это или плохо — Рео не знал. Но ему было бесконечно грустно.       Та милосердная, гордая, спокойная Лин, которую он знал, навсегда осталась в прошлом. Лин, что он видит перед собой, Лин, с которой он говорит — это не его Лин. Его Лин умерла в прошлом. Ее не существует ни в одном из миров.       Рео ответил не сразу; его душили слезы. Лишь сейчас, заговорив с нынешней Лин, он осознал глубину своей потери! Он не любил ее так, как она того заслуживала, и сейчас расплачивается за это.       — Я рад, что ты нашла человека, с которым часов не наблюдаешь. Не пойми меня неправильно, но я думаю, что ты это заслужила.       — Думаю, ты тоже. Знаешь, когда я на тебя смотрю, у меня такое чувство, словно мы знакомы очень давно и очень хорошо.       Рео отвернулся, буркнув что-то неопределенное, потому что если бы она увидела его слезы, то стала бы расспрашивать и утешать. Он бы не сдержался и все ей рассказал, не боясь прослыть безумцем. Она бы ласково улыбнулась, но не поверила ни единому слову.       Он живёт в мире, в котором его любимой женщины не существует — лишь ее блеклая копия. Вот его наказание, которое он отбывает в одиночестве.