***
К удивлению Кэрол класс принял ее дружелюбно, за исключением своры девчонок, сидящих на задних партах. Староста нагнулась к плечу Кэрол и сказала: — Не принимай на свой счёт. Они просто ревнуют. Кэрол вскинула недоуменно бровь. — Ревнуют? С чего бы это? Староста выглядела не менее озадаченной. — Ну, как же?.. Ты ведь приехала с Кайзером. Вся школа об этом треплется. — Кайзер? — Кэрол шокировано округлила глаза. — В смысле, Михаэль Кайзер? — Ну… да, — староста была смущена даже больше самой Кэрол, — он у нас один такой. Футболист. — Понятно. Популярный парень, по которому все тащатся. Даже ты? — Упаси боже, — расхохоталась девушка, откинув голову, но не слишком убедительно. Но сомнения Кэрол развеялись, когда та пояснила: — Мы с ним ходим на курс европейской литературы. Человека более неспособного не встречала. — Серьезно? Все настолько плохо? — Ну, рассуждать и делать выводы он умеет, но теорию отказывается учить напрочь. Фыркает, мол, зачем мне эта литература. А ты, кстати, из Франции же к нам приехала? Твой немецкий хорош. — Не льсти мне, я знаю, что говорю с акцентом. — А говорить без акцента невозможно. Разница лишь в том, нравится тебе или нет. Твое немножко кар-р-ртавое говорение мне по душе. «Пройдет время — и тебе надоест», — весело подумала Кэрол, села на свободное место у окна и только сейчас поняла, что оставила рюкзак с тетрадями и письменными принадлежностями на заднем сиденье своего авто. Какая лажа. Она вымученно простонала, обернулась к соседке сзади и попросила ручку. Та смерила ее надменным взглядом, но просьбу выполнила. Остаток дня Кэрол провела в спокойствии — обедом с ней поделились милые, щедрые одноклассницы; но деньги на проезд, ключи от дома и средства гигиены — все осталось в рюкзаке. Пришлось искать Михаэля. Она подкараулила его у аудитории, сверившись с расписанием — он учился в двенадцатом классе, всего на год старше ее; поскольку его фамилия теперь была известна ей, она обратилась к нему именно так, неловко поймав за руку. Шершавые у него были ладони, большие такие, как у великана. — Эм, господин Кайзер… Михаэль прыснул со смеха так громко, что ребята стали оборачиваться на них. Кэрол внутренне психанула: она не любила внимание, но сегодня привлекла его слишком много. И это все из-за этого чудака-соседа. — Серьезно? Переходишь на «господин Кайзер», когда грубила мне все утро? Ты меня, может, обидела. — Будь вежливым и подыграй — как ты меня там назвал? — барышне. — Ладно, — успокоившись, наконец, сдался он, — что у тебя стряслось? Кэрол изложила ему суть ясно, доходчиво, но он продолжал на нее смотреть в изумлении, словно на невиданное создание. Когда она закончила, он с театральным драматизмом уточнил: — То есть, ты предлагаешь мне встречаться? Ах, ну мы же знакомы всего лишь день! Я должен все взвесить, а уже потом… Обычно Кэрол была спокойнее. Может, месячные, может нервы сдали из-за машины, рюкзака и в целом переезда, но она так сильно разозлилась на Михаэля, что ударила его в бок со всей силы. Он шутливо согнулся пополам и взмолился о пощаде. Доехали в тишине, не прощаясь друг с другом. Засыпая, Кэрол подумала, что ей, в общем-то повезло с тем, что Михаэль — ее сосед. Как бы то ни было, он ей очень помог, не требуя ничего взамен. Она искренне благодарна ему. Теперь она перед ним в долгу. Но сон сморил быстрее, прежде чем Кэрол решила извиниться за свое хамское поведение. А на следующее утро наступил новый день. И следующий. И так до тех пор, пока Кэрол не привыкла к Берлину. На адаптацию потребовалось около полугода. В первую неделю Кэрол обратилась к школьной газете и попросила местную сплетницу распространить слух — в общем-то, правдивый: они с Кайзером не встречаются, просто живут по соседству. Кэрол сделала это, наивно полагая, что от нее отстанут, но теперь те же самые девчонки, что презрительно кривили губы в первый учебный день, набивались ей в подружки, и особенно настойчиво просились в гости. Это было просто отвратительно. Парад лицемерия. Кэрол отвергала их предложения с вежливой улыбкой, оправдываясь тем, что семья у нее закрытая и антисоциальная — они не приветствуют гостей; потребовалась целая осень отказов, чтобы до девчонок, наконец, дошло, что через Кэрол им ничего не перепадет. Они расстроились, но от нее отлипли, а это — самое главное. Кэрол подружилась со старостой-тёзкой. Когда они проходили мимо, одноклассники беззлобно поддразнивали: «Две Кэрол, одна напасть для класса». Кэрол не отличалась дисциплинированностью, но благодаря тесному общению со старостой стала ее правой рукой. Однажды, когда староста заболела, Кэрол вместо нее относила бланк со списком отсутствующих, и столкнулась в пустой учительской с Михаэлем. Кроме школы они особо не пересекались, но, каждый раз, когда это происходило, будь то в магазине или на улице, Михаэль приветливо махал ей рукой и подмигивал. Иногда, по настроению, она отвечала, и они даже болтали о бытовухе, иногда — отмалчивалась, но не похоже, что игнором его было так легко обидеть. Но сегодня. Впервые. Он сделал вид, что ее не существует. Отвернулся поспешно, словно вор, спрятавший в складках пальто драгоценный предмет, но Кэрол успела разглядеть на скуле Михаэля фиолетовый синяк. Ее пробрали мурашки ужаса. Конечно, она себе что-то напридумывала, ведь Михаэль — восемнадцатилетний юноша; мальчишки иногда дерутся, переживать не о чем, но… Михаэль был всеобщим любимцем. С кем же он мог повздорить? Чувствуя себя отвратительно из-за того, что лезет в душу другому человеку, Кэрол перехватила запястье Михаэля и спросила его, в чем дело. Рука под ее пальцами неестественно напрягалась, удивительно даже, что вены не лопнули. Желваки заходили ходуном. Михаэль обернулся к ней, рывком подмял под себя и толкнул на учительский стол. От страха, остудившего в жилах кровь, у Кэрол перекрыло дыхание. Страшно — рокочет пульс на корне языка, барабанными ударами отдается даже по спине, словно ее хлещут розгами. Захлопнулась от сквозняка дверь. Кэрол вздрогнула. Впервые она видела такую звериную ярость, перекосившую красивое, обычно лукавое лицо. Михаэль, рыкнув, склонился к ней, и выплюнул, пережевав слова: — Это не твое дело, — повторил, словно мантру, — не твое, блядь, дело. Оставь меня в покое. — М-Михаэль, — губы дрожали от ужаса, но Кэрол нашла в себе силы успокаивающе погладить парня по руке — у него были задранные рукава, светлые волосы на руках, и даже они, кажется, встали дыбом: напряжение ощущалось каждой клеточкой тела, атмосфера давила, — прости, если вопрос ранил тебя. Я просто беспокоилась… — Беспокоилась, — ядовито процедил он. — Как же! Что-то истерическое угадывалось в его манере говорить. Словно он ходит по лезвию ножа и вот-вот надорвётся, канет в пропасть, в холодное небытие. — Я не знаю, что сказать, — растерянно прохрипела Кэрол, когда Михаэль опустил подбородок на ее плечо. — Просто помолчи, — посоветовал он, и она послушалась, — давай побудем так… немного. Мне нужно. Какая-то не вполне объяснимая жалость ручьем обтекла сердце Кэрол и сжала его. Кэрол обвила торс Михаэля ногами, стараясь не касаться его подошвой, чтобы не испачкать, но ему, похоже, было все равно. Он сопел, горячие слезы обожгли ее шею, и она лишь теснее сжала его в объятиях. Она не знала, что с ним случилось, связано ли это с синяком, но ей хотелось помочь настолько, насколько она способна. Дверь распахнулась, но они не отстранились друг от друга. А потом — разбирательства, кабинет директора. Заставшая их учительница немецкого посчитала, что они прелюбодействовали, но они и не стали отрицать. Разумеется, по школе поползли нелицеприятные сплетни о том, что Кэрол не только оторва, но и лгунья; многие засомневались в том, что они с Михаэлем жили по соседству. А в конце декабря, когда поздний снег устлал землю, Михаэль сел рядом с Кэрол на ступеньках во время обеденного перерыва, и извинился, что из-за него она попала в такую ситуацию. Кэрол закатила глаза, сказала, что это пустяки и сделанного не воротишь, но он настаивал на том, чтобы она не держала на него зла. А она и не держала. Спросила лишь, стало ли ему легче. Он ответил что-то неопределенное, но она предпочла думать, что это «да». Наступили новогодние каникулы; Кэрол проснулась рано, в четыре утра, из-за кошмара, в котором ее преследовала огромная черная тень. Она распахнула окно, вдыхая морозный, кусающий кожу воздух; в комнате было душно, и она чувствовала, что если не сделает это, то задохнётся. Лучше простыть от холода, чем умереть от жары. Каково было ее удивление, когда она заприметила человека, лежащего в снегу; кажется, он не шевелился. Она стала разглядывать его и с ужасом узнала в мужской фигуре знакомые черты. Сомнений быть не может: это Михаэль. Но что он там делает? Время для вопросов не остаётся. На улице адский дубак. Сколько он уже так лежит? Это опасно. Кэрол в панической спешке оделась и выбежала к нему. Растормошила его, перевернула на спину и ахнула в покрасневшие от холода руки — его лицо походило скорее на кровавое месиво. Запекшаяся кровь в уголке губ, кровь, хлынувшая из носа и залившая подбородок; кровавые разводы на щеках, внушительный порез поперек брови. Столько крови! Кэрол сглотнула ком чистого, неподдельного, первозданного ужаса разума перед нечеловеческой жестокостью. Она никогда не сталкивалась с насилием или его последствиями. Ее чопорные родители были выше этого. Она слышала про неблагоприятные семьи, но это казалось чем-то далёким, чем-то, что ни в коей мере не затронет ее тихую, спокойную жизнь… Но ведь перед ней не посторонний человек. Человек, которого она знает. И, несомненно, ее старая догадка подтвердилась: дома его… обижают. Кэрол привела Михаэля в сознание: он тихо простонал, и она, обхватив его одной рукой за поясницу, а другой, придерживая за грудь, провела к своему дому. Он хромал, но старался быть сильным, и эти усилия задели ее за живое. Она привела его в ванную; он умылся, и Кэрол обработала раны. Он выглядел помятым, мертвецки-бледным, но уже значительно лучше. На шум пришли родители. Пришлось все объяснять им. Кэрол постелила Михаэлю на диване, дав домашнюю одежду, игнорируя его возражения, и спорила с отцом по поводу его дальнейшей судьбы. В пылу спора Кэрол разгорячилась: щеки ее вспыхнули жаром возбуждения, дыхание участилось, и она подбежала к креслу, на котором сидел отец, упала ему в ноги и взмолилась, почти надрываясь: — Папочка, ну пожалуйста, разреши ему остаться у нас хотя бы на сегодня и завтра… папа, пожалуйста, ты же видишь, в каком он состоянии… папа, ну как ты не понимаешь? Он хороший, он же наш сосед, он не раз выручал меня, он… Отец хранил молчание. А потом, когда Кэрол коснулась его руки, он неожиданно взревел и вышел из комнаты. Кэрол бездумно открыла рот, будто наглоталась воды; глядя отцу вслед, она поняла, что ей не нужно разрешение этого человека, чтобы позаботиться о том, о ком она хочет позаботиться. Эта мысль придала ей решимость. Когда она вошла в гостиную, Михаэль не спал. Лёжа на боку, он сверлил взглядом стену — по его непроницаемому лицу Кэрол ни за что бы не смогла угадать его эмоции. Она присела на край дивана и шмыгнула носом. — Как ты себя чувствуешь? — Как дерьмо, — ответил он ещё до того, как она договорила, — Мне нужно домой. Отец будет меня искать. Михаэль привстал на локтях и заозирался по сторонам с каким-то беспокойством, не имеющим ничего общего со страхом; только бесконечная тревога из-за неопределенности. Кэрол испуганно переместилась к нему, надавила на его плечи, чтобы он лежал спокойно и не пытался уйти. — Это он с тобой сделал? — спросил она строгим тоном. Михаэль закатил глаза и открыл рот, но она прижала палец к его губам: — Только не вздумай говорить, что это не мое дело. Я могу донести на твоего отца в полицию. И не смотри на меня так. Твое лицо — красноречивое доказательство, а я — живой свидетель. — Мило с твоей стороны было притащить меня сюда, — он улыбнулся рассеянно, будто это было для него непривычно. — Но не более того, понимаешь? — Почему ты не позволишь о себе позаботиться? — А почему обо мне нужно заботиться? — Ты издеваешься?! Ты в зеркало смотрел?! Яркий контраст: Кэрол готова рвать и метать от эмоций, застилающих глаза, а Кайзеру все равно. Как пьяному мирские тревоги — что водоросли на реке, так и Михаэль взирает на нее с равнодушием. Никакого игривого огонька в глазах. Только пустота. Необъятная. Разъедающая. Пугающая. — Знаешь, как-то не было возможности. Да и неважно это все. Мой отец болен, Кэрол. Я не хочу, чтобы последние годы своей жизни он провел в дурке. — И поэтому позволяешь ему измываться над тобой?! — Все не так плохо… — Издеваешься?! Михаэль Кайзер, которого я знаю, никогда бы не позволил никому с собой так обращаться! — Именно, Кэрол. Михаэль Кайзер, которого знаешь ты. У всех свой Михаэль Кайзер. Кэрол прикусила губу. Он был прав: он играл в клоуна, нравился всем, все от него чего-то ждали, но никто не знал его настоящего. Кэрол захотела узнать. — Мне очень жаль, — она виновато потупила глаза. Слишком стыдно смотреть на него. Она не заслужила. — Я ни о чем не знала, хотя жила по соседству. — Не вини себя. Ты не должна была знать. Кэрол не смогла ответить — ее душили слезы. Она прильнула к груди Михаэля и жутко разрыдалась. Он гладил ее по волосам, успокаивая, и эти движения ей показались скорее отеческими, чем романтическими. «Прости, что я ничего не могу для тебя сделать. Прости-прости-прости». Хочется и утешать, и утешаться в равной степени. Вот что такое договорная любовь — равноценный обмен. Тучи на лице Кэрол рассеялись, щеки порозовели: любовь?.. Она, что же, влюблена? Какая чепуха! Но эта мысль почему-то грела и щекотала девичье сердце.***
Богатая тётка, ради которой и состоялся переезд в Германию, наконец, померла, оставив солидное наследство на отцовском счёту. Неделю до окончания каникул, что Кэрол выхаживала Михаэля, отец ездил туда-сюда, решал вопросы с документами, а мать не обращала на них внимания, поэтому они были предоставлены сами себе: за эти семь дней они сблизились, но не то чтобы слишком — Михаэль лишь создавал видимость человека с душой нараспашку, на самом же деле в его омуте притаилось множество демонов, которые не пробуждались в мирные времена. Потом его положили в больницу, потому что отец заявил, что более выносить присутствие постороннего человека он не намерен; у него есть родители, и плевать, как они с ним обращаются. Кэрол навещала его раз в два дня. Михаэль восстанавливался быстро, потому что был спортсменом, но ел неохотно, зачастую его приходилось уговаривать; так, однажды, в среду, Кэрол купила несколько килограммов фруктов, с трудом дотащила их до больницы и, очистив груши от кожуры, стала расхваливать достоинства этого фрукта. Михаэль смотрел на нее со скепсисом; ее попытки его развеселить забавляли его, но то было злое веселье. Так продолжалось до тех пор, пока Кэрол смачно не откусила кусочек. Михаэль теперь больше смотрел на ее губы, чем на груши. Кэрол не отличалась внимательностью и не заметила, какой томностью наливался взгляд Михаэля, когда она оказывалась в его поле зрения, но его кузина, Джерд, приехавшая погостить, сложила два плюс два без особого труда. Кэрол до сих пор помнит этот день: апрельское солнышко грело лужайку, и Кэрол выходила из дома, предвкушая поездку в новой машине, которую ей подарил отец; Михаэль свистнул, привлекая ее внимание. Она подошла к нему, и он сообщил, что едет в аэропорт, встречать кузину, и предложил ей составить компанию. Недолго думая, она согласилась. Та неделя, что они жили под одной крышей, сделала Михаэля для Кэрол одним из немногих людей, с которым ей было комфортно проводить время. Кэрол не знала, чего ждать, но в аэропорту у нее от волнения вспотели ладони; кузине Кайзера было двадцать шесть лет, и она выглядела как состоявшаяся в жизни девушка. Настолько велика разница с ее никудышным, несчастным кузеном, что Кэрол озябла — она не могла подобрать внятных слов приветствия. Михаэль распахнул объятия, но прежде, чем подойти к нему, кузина критически осмотрела его со всех сторон. — А ты вырос и похорошел. Надеюсь, не только телом, но и мозгами. — Эх, милая кузина! Вы слишком плохо меня знаете, раз так хорошо обо мне отзываетесь. — Все ясно, — закатила глаза Джерд, — по-прежнему работает одна извилина. Выносливая она, поди, у тебя. Кэрол не удержалась от хихиканья. Джерд, оказывается, была не лишена чувства юмора. Когда они приехали, Джерд первая вошла в дом, а Кэрол остановила Михаэля на пороге. — Послушай, а Джерд… ну, ее… — Нет, — с убежденностью ответил Михаэль, — отец ее не тронет. Ему нужен только я. «Отец. У всех у нас проблемы с отцами». Кэрол никогда не была в гостях у Михаэля, не собиралась и на этот раз. Она боялась столкнуться с его отцом, с человеком, который сотворил такое с собственным сыном. Что самое страшное — это терпение Михаэля. Он любил отца и прощал ему все «казусы». Кэрол ненавидела собственную беспомощность. Она обещала прокатиться со старостой, но честно сообщила ей, что поехала с Михаэлем. Подруга ответила сухо: «Только не отрицай, что втрескалась в него». «Да нет же!.. — протест внутри. — Он мне не… Ну как мне он может нравится? Он просто «свой» человек, вот и все. Ну, и мне его жаль. А как иначе? Он такой весёлый в компании, а в душе похоронил такую трагедию. Тут уж каждый призадумается». На следующий день староста предложила прогуляться. Кэрол согласилась, не раздумывая и не ожидая, что ее ждёт серьезный разговор. Подруга предложила присесть возле пруда, покормить уточек. Она достала из пакета булочку, раскрошила по воде, наблюдая за тем, как утки стали клевать. Здесь, в этом парке, Кэрол могла перевести дыхание. Мерное течение воды, воздух, колыхающий кроны деревьев и чистое небо над головой. Только дав себе паузу, можно продолжить жить в прежнем темпе. — Помнишь, — начала староста, — я говорила тебе, что не люблю Кайзера? — Ну… да. А к чему ты это? — Ты же уже все поняла. Мой вопрос говорит сам за себя. — Ничего я не поняла. И не хочу. — Я солгала тебе. Он дорог мне, и я хочу, чтобы ты о нем позаботилась. Можешь пообещать мне это? — Нет, — ответила Кэрол, почти паникуя: она встала, походила вокруг своей оси, усмиряя бешеное сердцебиение, — ты, может, любишь, а я не люблю давать такие серьезные обещания, не зная, исполню я их или нет. — Пожалуйста, Кэрол. — Пожалуйста! Я не хочу, чтобы Михаэль стал причиной нашей ссоры, понимаешь? — Кэрол подошла к подруге, положила руки на ее плечи. — Ты важна для меня. Не хочу потерять тебя из-за парня. — Не думай, пожалуйста, — высвобождаясь из объятий, промолвила староста, — что я ужасно ревную. Мне, конечно, хотелось бы быть на твоём месте, но у нас с ним все равно ничего бы не получилось, а у тебя есть шанс. — Почему ты так в этом уверена? — Потому что он подпустил тебя достаточно близко к себе. Я поняла это, когда ты написала, что поехала с ним в аэропорт встречать его любимую кузину. Думаешь, он бы пригласил кого попало? Кэрол выронила телефон. Нет. Кайзер не из тех, кто уделяет внимание всем, кто его жаждет. И она осознала это только сейчас. Михаэль пригласил Кэрол в ботанический сад на выходных, и она приняла предложение, как и делала всякий раз, когда он улыбался. Ей нравилась его улыбка. Она озаряла его лицо как закатное солнце. Закатное, потому что улыбка была грустной; смотришь на нее и думаешь невольно — она вот-вот скроется за горизонтом. Джерд приготовила сэндвичи и чай в термосе. Пока Михаэль отлучился за мороженым для них, девушки пили чай. Они разговорились о взвинченном поведении Кайзера сегодня, и Кэрол в шутку спросила: — Джерд, как ты терпишь этого засранца? — Молча, — пожала плечами Джерд, откусив кусочек торчащего из сэндвича сыра, а потом посмотрела на Кэрол в каком-то подозрительном ожидании. — Скажи: ты дура или правда не видишь? Кэрол подавилась чаем. — Не вижу чего? — Мой кузен сохнет по тебе. Изо рта Кэрол вырвался нервный смешок. — Быть того не может. Ты смеёшься надо мной, вы с ним просто в сговоре. — Разве я похожа на человека, который будет действовать за чужой спиной? Кэрол стушевалась под этим тучным взглядом и нахмуренными густыми бровями. Джерд входила в число тех людей, которые умели нагнетать обстановку одним своим присутствием. Кэрол вдруг почувствовала себя такой маленькой. Ей захотелось забиться куда-нибудь в угол и переждать бурю. — Ну… нет. — Следовательно… — Ты не лжешь, — Кэрол выдохнула ответ почти с облегчением. — Я понимаю, что ты любишь Михаэля и желаешь ему только добра. Я не пудрю ему мозги, если ты об этом. — Я это прекрасно вижу. Но ты пудришь мозги себе. Определись уже, Кэрол. Ему нужна определенность. «А ты любишь говорить от его лица, да?» — невесело хмыкнула Кэрол, но не стала озвучивать эту мысль. Больше они эту тему не поднимали, а в пятницу Джерд улетела в Сан-Франциско. Пища для размышлений в любом случае была. В мае солнце пекло как не в себя: в один душный день, ближе к десяти часам вечера, Кэрол услышала, что кто-то скребётся в ее окно. Испугавшись и вооружившись скакалкой, она выключила свет, подошла и… увидела на улице мужской силуэт. Оказывается, это был скрежет маленьких камней, которые он кидал. Ну, каков дурак. Кэрол открыла окно и жестом велела подняться к ней. Благо, это было реально. В ожидании, пока Михаэль заберется к ней, она чуть не сгрызла пальцы от нетерпения. Наконец, она усадила его на кровать, заперла дверь, чтобы не вошли родители в случае чего, и включила настольный светильник. Теперь она могла разглядеть заплывший глаз и разбитую бровь. — Ты в порядке? — спросила она, потому что не знала, как иначе начать разговор. — А по мне не видно? — Ну, скажем так, кровь тебе к лицу, — Кэрол шутила, но в ее голосе было много грусти. Она провела пальцем по брови Михаэля. Ее пересекал шрам, который оставил ему отец в январе. С тех пор они не дрались. По крайней мере, не настолько серьезно, чтобы Михаэлю понадобилась медицинская помощь. Бытовые стычки точно были, просто за закрытыми шторами. — Даже не знаю, комплимент это или оскорбление. — Два в одном. Вы с отцом опять… поругались? — Какая ты вежливая. — Ну, ладно, выражаясь твоим языком: он тебя отпиздил. — Я позволил ему меня отпиздить. — Важное уточнение. Ты даже не попросишь меня обработать твои раны? — Разве человека нужно просить, чтобы он выполнял свою работу? — Ах ты!.. С каких пор это стало моей обязанностью? Мне за это никто не платит. — У нас валюта поцелуями. Кэрол отвернулась, сморгнула слезы. Она не хотела в это верить. Это было по-настоящему больно. — Михаэль! Так ты правда, ты… — Когда пса обидят, он приходит к хозяину, которого любит. — Называешь себя псом? Разве это тебя достойно? — В любви нет места собственному достоинству. — Напротив. — Хватит трепаться. Михаэль обхватил ее затылок, притянул к себе. Кэрол покрылась мурашками предвкушения; она закрыла глаза, на нее нахлынула волна блаженства; электрический ток проник даже в кости, кажется; их треск отдавался волной по всем телу. Ей хотелось, чтобы Михаэль ее поцеловал; хотелось его кровь на ее губах, ощутить металлический привкус, чтоб до отвращения и боли. Он так и сделал — отравил ее похмельем первого поцелуя. Она отстранилась, нежно шлепнула его по щекам. — Ты же понимаешь, что если мы будем встречаться, я захочу, чтобы ты выбрал меня, а не своего отца. Я была не уверена, что могу что-то предпринять, потому что не знала, кто я для тебя, но если ты меня любишь, то я не позволю никому тебя обижать. Даже если ты сам позволяешь. Михаэль улыбнулся, но в этой улыбке была только боль. — Я выбрал тебя сегодня. Иначе бы я не пришел. — Спа… сибо, — Кэрол зарыдала, и голос ее охрип, — ты н-наконец-то позволил мне… позаботиться о себе. Спасибо, Михаэль. Спасибо.