Wacko Jacko

Я устал… Скажи, ты обнимешь меня? Будешь ли ругать, если ошибусь? Найдешь ли, если потеряюсь? <…> Все контролируют меня. Такое ощущение, что мир Заготовил для меня некую роль. Я так растерян… Ты покажешь мне, Что будешь рядом И что, любя, сможешь меня выносить?

Стоял не в силах пошевелиться, заставить себя сделать лишний вздох. Ноги казались почему-то по-старчески неустойчивыми и непослушными, а духота комнаты, наполненная запахом терпких духов, кружила голову. Интересно, что за марка такая… Интересно, смог бы я когда-нибудь позволить её себе? Запахи часто навевают воспоминания. Кислая пластмасса дедушкиного радио, мамин яблочный пирог с пряной корицей… Когда я лишусь возможности находиться рядом с Майклом (я знал, что это наступит совсем скоро), мне бы тоже хотелось сохранить где-нибудь в сердце его домашний ночной образ с игривыми нотками гардении и жасмина. — Лет десять не напивался, — прошептал он, болезненно хмуря брови: — Отвратное ощущение, что тогда, что сейчас. — Пятнадцать лет благородный возраст, — произнес, все же делая шаг в сторону расправленной кровати: — Я тогда первый раз поцеловал девушку. — Отличное уточнение, — хмыкнул Джексон, заворачивая край одеяла под себя: — Присаживайся. С твоими коленями не так приятно вести беседу, как тебе кажется. После этого предложения или приказа особо делать ничего не оставалось. Как можно более непринужденно опустился на самый край матраса. Было немного страшно и как-то робко шевелиться. Сам факт пребывания в кровати с человеком, который безумно нравится, будоражил и без того расшатанные нервы. Ноги и руки цепко немели, а по загривку не переставали бегать колючие мурашки. Такая вот дурацкая реакция. Майкл непринужденно повернулся на бок, чтобы при разговоре быть лицом ко мне. Его изогнутая фигура, с этим внезапно спавшим рукавом халата, обнажающим тонкую ключицу, выглядела преступно прекрасно. Помню, я тогда нервно перевел взгляд в сторону, стараясь смотреть лишь в затуманенные мыслью и алкоголем глаза собеседника. Однако каждый вздох мне все равно казался пыткой, испытанием самообладания. Ведь проходили долгие секунды, а я так и не мог позволить себе дотронуться до него. — Мне не очень нравилось в пятнадцать… Зрителям было обидно, что милый, не по годам талантливый ребенок вдруг превратился в стеснительного угловатого подростка. Прыщи, комплексы, всякое разное… — Хотите сказать, что не зависали с девчонками? Такая возможность ведь благодаря славе, — улыбнулся, разрешая себе немного отклониться назад. Не удержавшись, будто случайно провел рукой вдоль подушки, задевая одну из темных прядей. Так, чтобы точно нельзя было почувствовать украденное прикосновение. И все же угол перемещения я не рассчитал. Майкл теперь оказался как-то внезапно близко. Я даже мог чувствовать дуновение его теплого глубокого дыхания на своем запястье. И от этого мне было только хуже. — Мало на самом деле, — пробормотал он, вновь прикрывая глаза, на которые тут же упали темные провалины теплых теней. Как выяснилось, даже на одном из век у него было небольшое светлое пятнышко, напоминающее карту Франции или, проще говоря, шестиконечную звезду: — Групи, готовые переспать с тобой, лишь потому что тебя показали на ТВ. А фанатки… это совсем какое-то издевательство уже. Братья часто водили девушек в наши комнаты, видимо, думая, что я сплю. Мне их потом так жалко было… ведь они влюблены и словно больны. Не знаю даже. — Мне кажется, вы слишком много думаете. Даже если после секса следовало расставание, они, вероятнее всего, были безумно счастливы провести время со своими кумирами. — Или с их отцом-менеджером, — как-то грустно продолжил Майкл. — Злитесь? — Лишь немного, — произнес певец и вдруг заинтересованно спросил: — А ты женат, Берти? У тебя кольцо. — Просто старый подарок. Только на этот палец и налезает, — отрицательно покачал головой. Хотел было стянуть украшение и показать Майклу гравировку «Глупому братцу на его глупый день рождения», но кольцо предательски застряло: — И это будто немного статусности добавляет. Вам так не кажется, что женатого человека больше уважают в обществе? — Какой ты смешной все же… — улыбнулся Майкл, зачем-то прикрывая рот рукой. У меня только знакомые девушки так делали, когда смущались. Наверное, именно это меня и позабавило, потому что в ответ я тоже скорчил довольную гримасу. — А вы? — Что? — непонимающе спросил Майкл. — Тайно женаты, может быть? — Разве что на своей работе. У меня ни на что нет времени, тем более на выстраивание близкой серьезной связи. Произнес он это каким-то совсем расстроенным тоном. Учитывая, какой большой у него была семья — с дядями, тетями, десятками племянников — он наверняка чувствовал себя одиноко, отдалившись и от них и не найдя пока ничего своего. — Почему вы все же сегодня выпили? Да еще и в одиночестве. Совсем на вас не похоже. — А ты знаешь, что на меня похоже, Берти? — певец поднял на меня взгляд, в котором плескалась насмешка вперемешку с детской искренностью. Дожидаясь, пока я переживу зрительный контакт, он прикусил нижнюю губу из-за чего думать, ища достойный ответ в голове, становилось совершенно невозможно. — Вы пытаетесь сбить меня с толку, — угрожающе, в шутку наклонился, нависая сверху и практически уже полностью оказываясь на кровати. Даже не заметил этого, ей-богу: — Третий раз за вечер уходите от ответа. — Разве третий? — продолжая вызывающе ухмыляться, уточнил Майкл и опрокинулся вновь на спину, смотря на меня в упор. Он в этот момент напоминал мне довольного мальчишку, крайне гордого своей глупой шалостью. Глаза смеются, а брови невинно удивленно приподняты вверх, будто он здесь ни при чем. — Уже четыре, — прошептал, понимая, что не в силах выбраться из плена чужого настроения. Россыпи мелких пятнышек на шее и открывшейся груди напоминали созвездия. Маленькие такие и ужасно чувственные. Хотелось дотронуться до них, ощутить тепло, исходящее от этих звезд в смуглой ночи мягкой кожи. — А вот и неправда, — тихо сказал Майкл, вновь закусывая нижнюю губу. И мысли куда-то совсем испарились… Будто невидимый дирижер махнул рукой, затыкая оркестр здравых идей и собственных правил. Увольнение? Безденежье? Смерть от пули кредиторов? Потеря доверия и неправильная трактовка слов, взглядов? Стало как-то абсолютно все равно. Единственное, что было важно в этот момент это то, что я наклонился вперед и накрыл губы Майкла своими. Казалось, наполненный тьмой мир вокруг замер навсегда, хоть и прошла от силы лишь одна дурацкая секунда. Я чувствовал, как он вздрогнул, видимо, желая отстраниться. Но я не пустил. Помню, как с силой сжал хрупкие плечи, вдавливая пальцы до болезненных фиолетовых синяков. Как безумный, навалился сверху, не давая возможности сдвинуться с места или вскликнуть. Наверное, я его ужасно напугал тогда. Я бы напугался, если бы так поступили со мной. Но вопреки всему Майкл казался до жути податливым, послушным... Он словно и не пытался сделать ничего, чтобы освободиться. Я только вдруг почувствовал, как тонкие пальцы невесомо, неуверенно коснулись моей шеи, оглаживая напряженные жилы. Он осторожно тоже двинул губами, неумело стараясь подстроиться, видимо, не умея быть ведомым. Боже, я тогда, наверное, был похож на голодного жадного зверя. Как Майкл не побрезговал и не оттолкнул меня, не знаю. Знаю лишь теперь, что пальцы у него шершавые, как у любого музыканта, а от волос пахнет тем самым изысканным парфюмом. Жасмин, гардения, шоколад, смешанный с чем-то землистым и пряным. Вот так он ощущался вблизи. Легкие постепенно начинали гореть от нехватки кислорода. Но отстраняться вовсе и не хотелось. Думалось, что уж лучше так лишиться жизни, чем отстраниться и столкнуться со взглядом карих глаз, увидеть в них заслуженную обиду или, не дай бог, слезы. — Пожалуйста, подожди, — прошептали мне в губы. Мой организм воспринял тихую просьбу как приказ, от которого невозможно уйти. Я послушно замер, не решаясь все равно посмотреть на Майкла. Почувствовал лишь, как на щеки ласково легли его жаркие ладони. — Из-за твоей щетины мне щекотно, — проговорил артист, будто мы продолжали обычный разговор. — Простите меня, — забормотал, ощущая, как ненависть к себе вперемешку с горячими слезами скручивается где-то в горле железным комом. Мне было и стыдно, и упоительно сладко одновременно. И это все пугало до дрожи. — Пустяки, — сказал он, продолжая оглаживать мое лицо, словно действительно стараясь успокоить, словно я заслуживаю успокоения. — Мне очень жаль, что я так поступил с вами, — произнес, чуть ли не задыхаясь. Сам не знаю к чему это больше относилось. К поцелую? К записанным на диктофон разговорам? Мои трясущиеся руки сами вновь легли на оголенные плечи, желая притянуть артиста к себе и непонятно от кого защитить в этих объятиях. Наверное, от самого себя. — Думаешь меня никогда не целовали без разрешения? — спросил Майкл, заглядывая в мое красное лицо. — Такое случалось? — Ты когда-нибудь попадал в толпу сотен людей, в которой каждый жаждет оторвать от тебя кусочек в качестве сувенира? Я живу в таком мире всю свою жизнь и, скорее всего, проживу и весь её остаток так же. Он улыбался, пока говорил это. И эта улыбка, будто меня успокаивала, убаюкивала, хоть и была нервной, кривой. — Вы бы хотели сбежать? — зачем-то спросил, продолжая аккуратно перебирать кудрявые волосы. Вслед за каждым движением Майкл мило вел головой, будто боялся упустить его. Я еще тогда удивился, почему человек, окруженный таким огромным количеством народа, так не избалован искренним участием или лаской, что хватается за каждое её маломальское проявление. Может быть, действительно одиночество особенно остро ощущается в ликующей толпе? — Нет. Никогда, — проговорил Майкл, поспешно утыкаясь, будто прячась, в мое плечо и опаляя его ровным дыханием: — Я живу ради творчества, музыки, создаваемых волшебных миров. Мне лишь обидно, что невозможно провести четкую черту между работой и личным. Мерзко, когда над больницей кружат вертолеты папарацци, когда пихают камеры в кабинки туалетов. Он хмыкнул и коротко, несмело поцеловал меня в шею. От этого легкого касания уши у меня зажгло неистово. Потому что оно исходило от Майкла. — Я бы на вашем месте сошел с ума. — Может, так и будет, — искренне проговорил он, вновь прячась в изгибе моего плеча и перемещая руки на мой колючий, коротко стриженный затылок: — Если сойти с ума значит погрузиться в свой выдуманный мир, то я согласен. — Сплошной эскапизм получается. — Именно… но это единственное спасение, — Майкл немного отстранился, выпутываясь из моих объятий, но сам не отпускал, продолжал перемешивать пряди того, что осталось от моих волос после сломанной бритвы: — Ты спрашивал, почему я сегодня напился? Медленно кивнул, стараясь прочитать эмоцию, что появилась на красивом лице. Майкл выглядел то ли отстраненно холодно, то ли собирался прямо сейчас заплакать. В любом случае голос певца казался шатким, будто расстроенным и вместе с тем напуганным. — Я очень редко смотрю телевизор. Каждый раз, когда я узнаю, что происходит в мире, мне становится так больно и плохо, что не могу контролировать себя. Живот и грудь словно разрывает на куски, — он изобразил что-то руками, указывая на сердце: — Сегодня, например, передали, как грудного младенца нашли расчлененным в лесу, а девочку застрелил её же старший брат. И вот скажи мне, разве ты хочешь жить в реальном мире? В таком мире, где невинные люди страдают? — Плохие, ужасные вещи случаются, — теряясь, проговорил какой-то очевидный бред. Мне было сложно сориентироваться, сложно понять, почему Майкл так близко к душе принимает подобные ситуации. Творческая ранимая натура? Юношеский максимализм? — Я решил построить такое место, — продолжил он, будто и вовсе не услышал мой ответ: — Место, похожее на сказку. Там будут парки аттракционов, зоопарк, ларек с мороженым. Ты представляешь это? А по выходным туда смогут ездить больные дети, которые никогда этого не видели. Как не видел этого я в свое время. — Это утопия, — я мягко улыбнулся, тронутый желанием этого молодого паренька в моих руках наладить мир, давно слетевший с катушек. — Вот увидишь, — Майкл обиженно уставился на меня, но все равно подставляясь под замедлившиеся поглаживания руки: — Любовь всесильна и заключается в дарении радости. Поэтому и все мое тело это лишь инструмент. — Что вы имеете в виду? — Ты веришь в Бога? — Какой кошмар… Вы заговорили сейчас, как истинный свидетель Иеговы. Майкл недовольно цокнул языком и ощутимо ткнул пальцем в бок: — Пошляк! Я рассмеялся. Наверное, больше от скопившегося напряжения и от счастья, что Майкл продолжал со мной общаться после того, что произошло. Не возненавидел, как я думал ранее, собираясь поцеловать его: — Говорите, пожалуйста. Вас я, пожалуй, послушаю. — Ещё бы, — буркнул певец, поджимая нижнюю губу: — У тебя нет выбора. Так вот, — сменив обиженную интонацию на увлеченную, Майкл продолжил: — Мне кажется, что вся музыка, которую я сочиняю, она уже существовала до меня. — Воруете? — Помолчи, иначе вином оболью. Я имею в виду, что она уже существовала где-то на небесах. Как и все творчество, вдохновение, что сходит на людей. И моя задача лишь быть проводником всего этого. Доносить любовь до людей, дарить им радость. — Типо быть Иисусом? — не выдержав, ляпнул и тут же заметил, как глаза Майкла опасно сощурились. Он даже перехватил мою руку, что удобно лежала на угловатой талии, и картинно смахнул её вниз. — Я с тобой вообще разговаривать никогда серьезно не буду. Кажется, он действительно обиделся. Повернулся спиной, поджимая колени к себе. Стало тут же стыдно и неловко за свое поведение. Мало того, что насильно поцеловал человека, так и еще и посмел какого-то черта насмехаться над тем, что ему дорого. — Мистер Джексон, — несмело произнес, аккуратно касаясь махрового пушистого рукава. Никакой реакции не последовало, и поэтому я пододвинулся ближе, ложась за его спиной. Пропустил руку, обнимая за живот и притягивая к себе. Моя бывшая любила, когда я так делал. Отодвинул кучерявые волосы в сторону, оголяя тонкую нежную шею. Если бы Майклу что-нибудь не нравилось, он бы с легкостью сейчас мог оттолкнуть меня, но артист лишь выжидательно замер, незаметно теребя пальцами уголок пышной подушки. Получив негласное разрешение, прижался губами к кромке темных волос, мелко целуя каждый дюйм бархатной кожи. Майкл вздрогнул, откидывая голову слегка назад и цепляясь пальцами за воротник моей рубашки. — Мне надо было сделать все так с самого начала, — прошептал на ухо, замечая, как оно тут же мило краснеет: — Я всегда хотел быть аккуратным с вами, а в итоге набросился как дикарь. Простите еще раз. Я умею быть нежным, честно. — Ничего страшного, — тихо выдохнул Майкл, ловко разворачиваясь в моих объятиях и обхватывая руками шею: — Можешь использовать меня, как захочешь. Только, пожалуйста, не бросай. Смотрел он пристально, выжидательно, будто стараясь прочитать мысли. И все же глаза у него совсем не черные... скорее горько-шоколадные. — Обещаю, — прошептал в раскрытые искусанные губы, затем касаясь их вот уже второй драгоценный раз за эту длинную ночь. Я тогда говорил совершенно искренне. Я был уверен, что придумаю способ избавиться от тех записей, чего бы мне это ни стоило. Что смогу достойно объясниться с Майклом.