Она танцует в постели по ночам, Она танцует, когда ему нужно, Она танцует, пока ему не становится хорошо, Пока он не засыпает. — Вы видите себя в Майкле? — Да, вижу. Даже сам Майкл мне говорил: «Мама, я такой же, как и ты. Даже когда я пытаюсь не быть». А я ему говорила: «Я не хочу, чтобы ты был таким». Потому что… понимаете, я всегда была очень покорной и тому подобное. И он был таким же. Я сказала тогда: «Ты мужчина, когда-то ты будешь заниматься бизнесом, и тебе нужно быть более сильным». Но… Он пытался.
Три месяца спустя. Мы видимся редко. Тогда я твердо решил отказаться от его щедрого предложения и не занимать вновь должность личного водителя. Думал, что совмещать личное и рабочее так себе идея, подумал, что не хочу быть зависим в этих отношениях, как бы это странно ни звучало. Мне хотелось оставить за собой право оставаться честным с ним, не юлить, не лицемерить, как обычно происходит, когда между двумя людьми встают деньги. Проблема была в том, что до сих пор оставалось не ясно, есть ли в его жизни место для чего-то кроме работы. Поэтому, может, я и совершил ошибку тогда, отказавшись. И так ведь уже давно был зависим — от коротких встреч, от поцелуев украдкой, от всего него. Я видел, как он тянется ко мне, как рад нашим свиданиям, однако если выбор стоял между романтическим киновечером и студией, то он выбирал второе. Поэтому ощущения были странные. Вроде мы довольно долго находились в «отношениях», а все равно робели каждый раз при новой встрече, как только недавно познакомившиеся люди. Ещё с удивлением выяснил, что Майкл безумный упрямец. Добротную часть нашего совместного времени он угрохал на то, чтобы заставить меня уйти с работы охранника. Говорил: «Ты умрешь с голоду, и мне будет стыдно». Деньги ведь я у него тоже принципиально не брал. Как-то неловко было. Меня ведь всегда воспитывали как «кормильца семьи». Тут роли, понятное дело, смешались и переигрывались тысячу раз уже, однако все равно как-то совестно, неправильно себя ощущал. В конечном итоге я все равно сдался, и Майкл пристроил меня в издательство. Прямо как порядочный журналист с высшим образованием теперь работаю в офисе. По началу на меня часто косились коллеги, но постепенно я занял свою устойчивую нишу в ежедневных колонках «Спорт» и «Механика». Начальник говорит, что у меня неплохо с юмором и деталями выходит. Быть может, и врет засранец. Но мне все равно приятно.***
— Я думал, что ты не приедешь сегодня, — говорю, отпирая дверь. Будь у меня хвост как у собаки, то он бы уже как пропеллер улетел вверх от махания. — А я думал, что ты уже спишь, — Майкл улыбается. Он уставший, но выглядит в своей любимой фланелевой рубашке, с полураспустившимся хвостом как всегда прекрасно. — Два часа. Детское время еще, — пропускаю во внутрь, попутно придирчиво оглядываю себя в зеркале в прихожей. Будто первый раз видимся, ей-богу. Я отчего-то дико волнуюсь. Его охрана, похоже, внизу. Бедолаги просидят в машине как обычно до самого утра. — В твоей старой квартире мне больше нравилось, — Майкл оценивающе обводит взглядом чистенькое светлое пространство вокруг, я снял это помещение недели две назад буквально. — Почему же? — удивленно спрашиваю. Вспоминая ту развалюху в бандитском районе, я лично только лишь содрогнуться могу. — Там было такое забавное ощущение, будто попадаешь на съемку фильма-катастрофы. — Очень смешно, — тянусь вперед, играясь и мстя в ответ, тыкаю пальцем ему в бок: — Сделаю вид, что не обиделся. Он вздрагивает от ощущения короткой неожиданной щекотки: — Ауч! Разворачивается ко мне, поддельно строго скрещивает руки на груди: — Чем займемся? Подхожу опасно близко, кладу ладони на его напряженные, слегка ссутуленные плечи: — Устали, мистер Джексон? — Не дразнись. Договорились ведь давно по именам друг друга называть… — Так что там по записям? — Ты ведь все равно не разбираешься. Хмурю брови: — Мне просто любопытно. Мелкий колкий дискомфорт обиды лениво зашевелился в груди. Всегда, когда я спрашиваю у него о работе, слышу в ответ что-то вроде: «Это мой бизнес. Лучше туда не лезь». — Демок около сотни, — сдаваясь, говорит он, снимая с волос резинку. Смешной рисунок Бэмби сверкает на бархатной подкладке. Майкл вообще, как оказалось, неожиданно любит всякие мультики и детские игры. Я это узнал не так давно. Он, видимо, не решался говорить мне об этом, думая, что я не пойму или сочту странным. Однако я ведь сам тот еще великовозрастный ребенок… просто не всегда решаюсь отпускать себя так, как это делает Майкл. Может, в этом отчасти и кроется успех его творчества. — А сколько планируете выпустить в свет? Я всегда задаю много вопросов. Даже стыдно порой бывает, но ничего не могу поделать, я привык слушать, а не рассказывать. Майкла это порой раздражает. — Примерно десять. Продюсер говорит лучше так. — Куинси? — Боже мой… — Майкл обнимает меня за шею, смотрит поддельно восхищенно, заглядывая в лицо: — Неужели ты запомнил хоть кого-то! Мои зрачки непроизвольно сами норовят закатиться под веки: — Я ведь не такой безнадежный. И вновь он принижает мой искренний интерес. Мне почти обидно, хочется сказать тоже что-то заковыристое в ответ, однако слова так и застревают где-то на кончике языка. Дыхание перехватывает от внезапно накатившего желания его поцеловать, прижаться хоть куда-нибудь: скулы или нос, подбородок или губы. Я не могу выбрать. — Ты чего? — он смотрит с любопытством, немного наклоняет голову, отчего пара длинных прядей спадает набок. — Все же я немного ревную, — понижаю голос, крепче притягиваю его к себе за талию, словно он может сбежать: — К Куинси, к Фрэнку… к работе, даже к простому микрофону, которого ты касаешься губами. Как сделать так, чтобы ты не мог хоть какое-то время думать об этом, подскажи? Майкл, видимо, не ожидал услышать от меня подобную шутку. Смотрит в ответ загнанно, смущенно. — Не говори глупости. Я не знаю. Незнакомый азарт разливается по моим венам. Словно мы сочинили новую игру: кто первый найдет ответ, тот и выиграет. — Тогда можно мне поэкспериментировать? Оглаживаю руками его спину, тянусь ниже, нажимая, очерчивая ладонями мышцы округлых ягодиц. Он выдыхает. Кажется, бормочет в ответ что-то вроде «дурак». Дальше поцелуев и объятий наши отношения никогда не заходили. Сейчас мне представился призрачный шанс. Я знаю, что Майкл как-то стесняется всего этого, ему не нравятся пошлости. Боюсь представить, сколько раз с ним играли в игру, где главный приз инфоповод «Я переспал с Майклом Джексоном». — Все хорошо? — спрашиваю, обеспокоенно замечая, что он чуть ли дыхание не задерживает, чтоб не шевельнуться лишний раз. — Прости… Я знаю, что ты хочешь зайти дальше этих глупых посиделок и поцелуев, но мне страшно. Мне трогает то, как он искренне это говорит. Будто действительно делает что-то, за что следует извиняться. Хочется успокоить его, приободрить. — Меня тоже пугают эти новости. Я понимаю. Загадочная болезнь, поражающая только гомосексуалистов. Божья кара, аббревиатура, несущая за лаконичным названием долгую мучительную смерть. — Нет, не из-за этого, — Майкл легонько поворачивает голову, опаляя дыханием мой висок: — Просто я никогда до этого не спал с мужчинами. — Я тоже, — говорю, аккуратно скользя пальцами под выправленный край рубашки. Кожа на пояснице мягкая, теплая. У Майкла искусанные губы, по краям остатки персиковой помады. В последнее время он почему-то часто ей пользуется. — Наверное, это больно… — Можем попробовать, а я потом расскажу. — Мне хочется не так. От его тихой, интимной интонации бегут мурашки. Когда-то я говорил, что терпелив, что правая рука отлично справляется с напряжением. Сейчас мне сложно было думать о чем-то кроме тянущего жара внизу живота. Однако мне не хотелось его пугать, заставлять переступать через себя столь резко. — Для начала мы можем принять вместе ванну. Мы ведь так давно хотели попробовать это. Увидишь хотя бы меня голым. Если это не покажется отвратительным, то подумаем дальше о том, чем займемся этой ночью. Как тебе идея? Он кивает. Кудряшки слегка щекочут мне шею. — Знаешь, подруга моего брата работает медсестрой в больнице. Говорит, что члены у белых мужчин странные. Слишком розовые, прозрачные. Меня пробирает смех. — Что ж, самое время проверить. А так я с ней согласен. Зрелище не для слабонервных. Майкл тоже что-то фыркает. Я чувствую, как он немного расслабляется в моих руках.***
Вода приятной жаркой субстанцией окутывает мое глупое тело. Блаженно выпрямляю ноги, запрокидываю голову на бортик, погружаясь чуть глубже, по самый нос. Уши закладывает словно ватой. Слышу набатом быстрые громкие удары собственного сердца. Стараюсь дышать ровно, считать про себя от одного до десяти, от десяти до двадцати… Жду пока подойдет Майкл. Однако все равно погрузившись в мысли, не сразу замечаю чужого присутствия. Вздрагиваю, когда его рука ложиться мне на макушку. Он перебирает сквозь пальцы отросшие волосы, спускается чуть ниже, вбок, обводя ногтем покрасневшую раковину уха. Слегка приподнимаюсь из воды, чтобы сказать: — Я все же не железный. Не стоит так делать. — Мне залезть прямо к тебе? — с интересом спрашивает он, украдкой поглядывая в воду, думая, что я не замечу его любопытства. — Конечно, — улыбаюсь, бесстыже развожу сильнее ноги в стороны, как бы приглашая присесть между ними. Казалось бы, я довольно уверен в себе. Я хорошо контролирую ситуацию. Тысячу раз представлял подобное в своих влажных фантазиях одинокими вечерам. Однако горло все равно удушливо пересыхает, когда вижу, что он снимает с себя одежду. Неторопливо, я бы даже сказал робко, если бы это не было так намеренно-завлекающе. Зачем-то подумал о том, что он, наверное, часто видел в детстве, как девушки танцуют стриптиз для своих клиентов в ночных клубах. — Отвернись ненадолго, пожалуйста. Я залезу, хочу еще пены добавить, — говорит он, нерешительно оттягивая резинку черных боксеров. Фигура у него тонкая, гибкая. С узкими бедрами, красивым размахом плеч. Как бы мне не хотелось продолжить смотреть, послушно зажмуриваю глаза. Слышу, как лишняя вода, вытесняемая чужим телом, звонко выплескивается на пол. Чувствую костистую спину, прижавшуюся к моей груди и проскользнувший тяжелый вздох, холодящий руку. Его кожа касается моей, запах от волнистых волос щекочет нос. — Теперь можно подглядывать? — Лишь слегка. Майкл немного пододвигается, укладывая голову на мое плечо. Манящий изгиб чувствительной шеи слишком близко, не сдерживаясь, я аккуратно прикусываю светлый участок. Пятен стало гораздо больше в последнее время. Много новых, незнакомых или «расползшихся» старых. Теперь я это отчетливо вижу. Вся грудь, плечи, практически все лицо — слой косметики от влаги немного смазался — покрыты ими. Когда я читал про эту болезнь в медицинском справочнике, то выяснил, что она прогрессирует быстрее всего из-за сильного стресса. От этого становится немного горько, грустно. — Можно я потрогаю твои ноги? — зачем-то предупреждаю, проскальзывая под слой густой пены, которую он щедро разлил впопыхах. Его колени дрожат, плотно прижаты друг к другу. Успокаивающе глажу, очерчиваю линию мышц на упругих бедрах. Майкл выдыхает: — Тебе не противно на меня смотреть? — Что за глупость? Я ведь сотню раз говорил, что нахожу это красивым. — И правда. Говорил. — У тебя на лопатке небольшой шрам, никогда не замечал раньше. — А мы никогда не сидели раздетыми так. Он немного ведет плечом, встряхивая кудрями, на которых осели густые капли от пара. Из-за влаги его волосы становятся с каждой секундой словно все непослушнее, пышнее. — Там на самом деле не один, — Майкл прикрывает глаза, устало вновь облокачивается на мою грудь, будто желая почувствовать хоть какую-то опору: — Знаешь, это был словно настоящий ритуал. Он сначала заставлял нас раздеться, потом намазывал маслом… А когда бьют железным шнуром, не только следы остаться могут, там вообще такое ощущение словно умираешь. Каждый раз. Такое ужасное, жестокое чувство абсолютной беспомощности, — говорит он тихо, еле слышно: — Он недавно спросил меня: «Почему ты так меня боишься?». А я не смог ответить. Неужели он совсем не понимает, что сделал? — Мне очень жаль, что тебе пришлось столкнуться с подобным. А Джозефу, откровенно говоря, лучше больше никогда не попадаться мне на глаза. Сомневаюсь, что смогу контролировать себя. — Сейчас он лучше. Просто мне хотелось, чтобы он стал таким чуточку раньше. — Ты слишком отходчивый и добрый. — Неправда. Просто эта ненависть пожирает не его, а меня. Надо попробовать отпустить ситуацию хотя бы ради того, чтобы жить дальше. — А о чем ты мечтаешь дальше? — Мне хочется, чтобы меня любили. У меня есть талант, способности. И мне кажется, если я буду их развивать… Если я стану таким замечательным исполнителем, которого еще не видел мир, то тогда меня полюбят. — Любят ведь не за что-то, — говорю, мягко очерчиваю губами мочку маленького аккуратного уха: — Я ведь люблю тебя только из-за того, что ты это ты. Люблю твой внутренний мир, мысли, то, как ты морщишь нос, когда недоволен, как прикрываешь ладонями лицо, когда смущаешься… могу перечислять вечно, ты мне веришь? Майкл молчит. Затем поспешно кивает, смаргивая накатившую влагу с глаз. — Я тоже люблю тебя просто так. И это так странно. Это так отличается от того, что я знал раньше. Мне хочется сказать вновь какую-нибудь гадость о его семье, об отце. Уже открываю рот, чтобы произнести желчные слова, но он неожиданно разворачивается, целует меня. Жадно, мокро, у меня перехватывает дыхание от такого напора. Часть воды вновь выплескивается за борт. Я кладу руку на его тяжело вздымающуюся грудь. — Только я вдруг подумал… тебе комфортно, когда касаются? Если раньше, в детстве, физический контакт ощущался лишь как что-то болезненное, страшное. Этого нет сейчас, все хорошо, я не слишком настойчив? — Все хорошо. Мне всегда хотелось, чтобы ко мне относились ласково… чтобы меня обнимали. Он благоговейно смотрит мне в глаза: — Спасибо еще раз. — За что? — За то, что появился в моей жизни.***
Все происходило как в тумане. Простыни были почти все насквозь сырые из-за того, что мы плохо вытерлись полотенцами. Слишком торопились, словно нас могут отобрать друг у друга. Я целовал его шею, пока она вся не покрылась чувственными розовыми отметинами. Кажется, ему нравилось такое. Он практически не стонал, только тяжело, рвано дышал сквозь плотно сжатые зубы. Но даже по этим коротким, сдержанным звукам я мог с легкостью определить, чего ему хочется больше всего в этот момент. Смазки из-за трясущихся рук я, наверное, вылил полтюбика. Майкл сказал, неловко разводя ноги: — Выключи, пожалуйста, свет.***
Поначалу, когда комната погрузилась во мрак, я практически ничего не видел. Боялся, что могу сделать что-то неправильно. Однако постепенно, осторожно изучая его гибкое тело дюйм за дюймом, я почувствовал странное откровение где-то внутри себя. Я будто стал странным извращенным маэстро какого-то невиданного доселе искусства. Чувствовал, будто держу в руках искусный, очень хрупкий инструмент… И в тот момент я был уверен: если Майклу позвонят из студии, то он останется со мной. Потому что этой ночью я исполнитель.