***
Попасть в правильный номер — отдельная песня. Ни менеджеры, ни нанятые телохранителей, конечно, меня не знали. Возможно, слышали когда-то про мутного типа под кодовым именем «Друг из газеты», не более. Как на зло, Майкл не брал трубку, поэтому я торчал в ресторанчике при отеле и постепенно мирился с мыслью о том, что проведу здесь ближайшую ночь в компании оскорбительно теплого и дорогого мохито. Положив голову на руки, я прикрыл глаза. Очки больно надавили на переносицу и виски, но было как-то неловко снимать их и отсвечивать фингалом перед накрахмаленными международными леди и джентльменами. А вообще было красиво. Старая, тяжёлая люстра, пошлые оборочки штор из золотых нитей… сразу видно — место шумное и интеллигентно-веселое: скуластый китаец играл на виолончели, подставные парочки кружили в зале, зазывая гостей присоединиться. Мне почему-то горько нравилось наблюдать за тем, как эти нанятые люди нежно обнимают друг друга в танце. Их лакированные туфельки скользили по зеркальному полу, руки взметались в воздух лишь для того, чтобы вновь притянуть ближе. Я отвернулся. Разозлился и по-дурацки обиделся на все вокруг, как будто только это место и виновато в том, что я никогда не смогу спокойно потанцевать так же с человеком, который мне нравится… Звон бокалов… переливистый смех девушки за соседним столиком… Еще секунда, и я бы глубоко задремал, но вдруг подошел официант, позвал к телефону. Дыхание в трубке было сонным, каким-то бархатным. Несколько секунд, как дурак, я улыбался тишине, затем, спохватившись, сказал: — Привет. — Здравствуйте. Подскажите, пожалуйста, откуда у вас мой номер? Лучше свяжитесь через менеджера. Я сейчас немного… немного устал. Вряд ли чем-то смогу помочь. — Ты пил что ли? — я рассмеялся, надеясь, что Майкл в очередной раз меня разыгрывает: — Но если действительно устал и не хочешь видеть мою потную физиономию, то я пойму, дорогой, пойду к тараканам в мотель. — Берти? Как ты? Мне сказали, это телефон ресторана… не понимаю. — У тебя есть еще пара секунд на то, чтобы проснуться и не выглядеть последним дураком, — я начинал нервничать из-за того, как странно и медленно звучала его речь. — Четырнадцатый этаж. Сейчас позвоню охране… они отведут. На конце провода булькнуло, и все оборвалось. Быстрые гудки встревоженно стучали в висках, подгоняя мысли о том, что зря я все же решил приехать, утроить глупый сюрприз.***
Пара черных крепких ребят встретили меня в холле. Без лишних слов, надрессировано-профессионально они отвели к нужному номеру на пустом этаже, запустили внутри, закрыли дверь на внешний замок. — Запирают, чтобы мы не сбежали?! — крикнул, проходя глубже в комнаты. Был еще ранний вечер, за окном мыльно-розово горело солнце, освещая богатое пространство вокруг: бестолково-гигантская пустота, необжитая, «холодная» мебель, модная куртка-бомбер с нашивками, сброшенная посреди коридора и кажущаяся совершенно инородной для интерьера президентского люкса, она представлялась единственным предметом, принадлежащим живому человеку, а не манекенам с прилавков. — Эй, Майк! Ты в какой из миллионов комнат? По донесшемуся смеху я примерно сориентировался и пошел в нужную сторону. — Привет, — улыбнулся и замер на пороге, различая в полумраке плотно зашторенных окон знакомый хрупкий силуэт. Майкл сидел на краю кровати. Такой же несуразно большой, как и все в этом номере. — Привет еще раз, — мягко и тихо. Я не знаю, что за дурная привычка после долгой разлуки стесняться в моменты таких наших встреч: — Прости, что не вышел. Я немного устал и не могу встать с кровати. — Немного устал и не могу встать это разные вещи, — посмеялся, но невесело. От того, что у меня не получалось толково рассмотреть Майкл и оценить его состояние, становилось паршиво на душе. Но почему-то вместо того, чтобы избавиться от изматывающей потребности сказать ещё хоть что-то, я подошел ближе, завалился у кровати на пол. — Ты чего? — растерянно пробормотал Майкл, немного пододвинулся, погладил мои короткостриженые на затылке волосы: — Весь сырой… — брезгливо констатировал, но руку не убрал, а наоборот зарылся пальцами еще глубже, оттянул пряди, словно проверяя длину. — Если бы открыл окна, то почувствовал какое пекло на улице, а то как соловей в клетке. Но тут кондей, комфортно так… Я повел головой, пытаясь получить больше касаний, однако мазнул случайно мокрым виском по голому бедру Майкла. Тот вздрогнул и не больно дернул меня за ухо: — Щекотно ведь! — Простите, Ваше высочество. В горле пересохло, знакомое волнение от прохладных, ласковых пальцев электрическим током распространялось по телу. Я развернулся и прижался губами к мягкой коже возле коленки. Подцепил её рукой, заскользил по складке сгиба, зачем-то пододвигая еще ближе к себе и слегка прикусывая то ли в отместку за ухо, то ли в порыве знакомого омерзительно-гордого собственничества. Те семьдесят тысяч потрогать не могут, хотя и очень хотят, а я… я слышу, как учащается томное дыхание наверху и устало и нежно его голос произносит моё имя. — Ты вообще не надеваешь наколенники? — зачем-то спрашиваю, дотрагиваюсь до припухших темных следов, возле которых постепенно расцветал бледным пятном и мой укус. Кожа у Майкла на этом месте бледная, почти прозрачная, каждый поврежденный сосудик кажется болезненным взрывом, хоть я и надеюсь, что это ощущается не так, как выглядит. — Пользуюсь вообще-то… один вчера треснул во время номера, я испугался, что осколок войдет внутрь. Тогда пришлось бы отменять концерты. — Я понимаю, если бы ты испугался, потому что могло быть больно, но шоу… Оно хорошее, но и полежать, отдохнуть не помешало бы, а то год уже колесишь. Планировали же меньше. Уложил подбородок на его раскрытую ладонь, коснулся носом шершавых пальцев, не зная, как ещё восполнить потребность прочувствовать Майкла рядом с собой, убедиться, что и я действительно здесь, а не в своей душащей пустотой квартире. На улице уже потемнело. Как-то очень быстро, нетипично для лета... а быть может, собиралась гроза, поэтому и было так изматывающе-влажно весь день. По всему номеру пластом лежали густые тени, однако даже так глаза быстро привыкли. Я запрокинул голову, чтобы рассмотреть лицо Майкла: тонкие брови приподняты словно в удивлении, уголки сухих губ из привычной ненастоящей улыбки, которую за годы я хорошо научился различать, хрупко задрожав, на мгновение опустились, чтобы вновь вернуться на исходную позицию «Тебе показалось, все хорошо». — Есть обязательства. На меня рассчитывают люди, им надо кормить семьи, и зрители заплатили деньги и должны увидеть программу, меня так учили с детства. Я не жалуюсь, просто это сложно. Когда я готовлюсь к туру у меня начинается обезвоживание, я не ем, не пью, не сплю. Не специально, я просто так завожусь, что не могу об этом даже думать. За один концерт теряю примерно десять фунтов… Представляешь, теперь меня даже заставляют ходить с капельницами. А почему ты продолжаешь сидеть на полу? — Одежда грязная, и я не чище. У Майкла дурная привычка выговариваться, а затем задавать совершенно глупый, неподходящий вопрос… Я знал, что Майкл может быть увлечённым, но периодически забывал до какой пугающей степени это порой доходит. — Еще тридцать не исполнилось, а разваливаешься, — зачем-то сказал это так, в шутку, хоть и горло пережало крепко. — У эстрадников, особенно танцоров срок годности небольшой. Через десять лет мне будет сложно делать то, что сейчас дается легко. — Но ты же контролируешь ситуацию? Знаешь, когда следует остановиться? — Конечно.Когда еще шли переговоры об этих концертах, он говорил о них в машине. «Они хотят, чтобы я дал 50 концертов. Я не в состоянии дать 50 концертов». Он не говорил, что отказывается, он хотел сказать, что их предложение было глупым, все равно, что просить его спрыгнуть с крыши пятнадцатиэтажного здания и остаться при этом в живых.
Я улыбнулся, желание верить его словам было очень сильным. Но меня вовремя ошпарило презрением к самому себе за такие отговорки. Пришлось напоминать себе: я нахожусь здесь для того, чтобы проследить за тем, что по-человечески важно и что вечно забывает Майкл в погоде за гениальными идеями. Чтоб отвлечься и отвлечь, вновь прильнул к мягкой коже, только в этот раз на тонкой стройной голени, оставляя там ряд мелких поцелуев и слыша сверху смеющееся: «Щекотно! Добрейся нормально в следующий раз!» Майкл пододвинулся к краю, одним плавным движением соскользнул вниз, стаскивая за собой одеяло. — Тогда я спущусь к тебе, — он весь прижался, трогательно поджимая ноги под себя: — Спасибо… — хлоп-хлоп ресницами. Кажется, у меня сердце сжималось в такт их движений. — За что? — За то, что приехал. Мне казалось, что я вот-вот сойду с ума, а тут звонок, думал, что заснул. Его шепот обжигал губы. Нежность и вязкое возбуждение вспыхнули с новой силой внутри меня. Целоваться после месяца разлуки представлялось драгоценным подарком судьбы. Я придерживал подбородок Майкла, борясь с желанием пересечь ту тонкую черту, после которой жадность и жар заполнят всё тело, в таком случае я точно не смогу остановиться. Фантазии, воспоминания, даже самые яркие, объемные до мелочей, были не способны заменить то настоящее, до боли трепетное, что я испытывал сейчас, обнимая его. — Сними дурацкие очки. В них неудобно, — Майкл капризно увернулся. Неуместная стеснительность в его голосе давно пропала, сообщая, что стену в очередной раз удалось пробить. Он повторил с нажимом: — Снимай. Ломаться смысла особо не было, я покорно потянул за дужку, надеясь, что в темноте фингал не так заметен. Мне не хотелось в присутствии Майкла даже произносить слово «драка», вообще ассоциироваться у него с чем-то насильственным, потому что я знал, как сильно он этого боится и сторонится в силу… собственного опыта. Однако и толковую легенду не додумался сочинить заранее, дурак. — Что это? — Синяк… Мне вдруг стало страшно, что Майкл оттолкнет меня, поэтому, не давая шанса одуматься, я притянул его ближе, повалил в скомканное одеяло, начал пытаться зарыться куда-то в складки пижамной рубашки, словно сбежать, и целовал, куда придется: в шею, ключицы, плечи… Паркетный пол был прохладный, кожа под моими руками горячей, кофейно-смуглой. — Что случилось? — Майкл ожидаемо запротестовал, упираясь. И в очередной раз меня напугало то, насколько он измотан и хрупок после концертов. Обычно, когда мы валяли дурака или в шутку боролись, он был шустрым, юрким, неожиданно сильным благодаря постоянным тренировкам, особенно в ногах. Мне бы ничего не стоило продолжить лапать его, отдаваясь упрямым порывам, но здравые мысли победили, вовремя сообразил, как это оскорбительно и неправильно выглядело всё же со стороны. — Прости… Я немного подрался, — честно пробубнил куда-то в складки одежды, не решаясь поднять голову с груди Майкла. — В честь чего? — кажется, мне собрались читать нотацию о вреде насилия через три, две, одну… — Новый раздел в газете открыли, про шоу-бизнес. Желтуха какая-то. — И? — Просто один чувак бред начал писать… — По поводу? — Ну, как сказать… Неважно. — Из-за «неважно» в драку полез? Я закатил глаза от настолько неподходящего педагогического тона. Словно очутился в кабинете директора. Но все же выслушивать претензии от Майкла, лежа сверху было гораздо приятнее… На улице начинал накрапывать дождь. В просвете между штор виднелись косые капельки и всполохи тонких, пока бесшумных молний. — Ну, он написал, что ты кастрат, вот я и обиделся. Я приготовился говорить еще, но тело подо мной затряслось от смеха так сильно, что я чуть не свалился набок, под кровать. Майкл смеялся громко, чуть ли не икая каждый раз на вдохе. — И что?! Побежал защищать мое мужское достоинство? — Непонятно, как Майклу удавалось справляться с грузом слухов и всей ерундой в газетах, которая свалилась на него вновь, как только он вернулся на сцену. Такое чувство, что я злился за нас двоих: — Еще бы доказательства принес! Дурак… Тонкие руки заскользили по моим плечам, лопаткам, поглаживая и прижимая к себе. Кажется, меня осторожно поцеловали прямо в подбитую подглазину, из-за чего какая-то странная гордость заиграла по всему телу. Я зарылся в длинные волосы, пробираясь к шее. Хотелось что-то сказать, но вместо этого я прижался к жилке пульса, стараясь, как обычно, за неумением сказать — показать, что чувствую. А чувствовал я как-то слишком много. — Ты бы видел, что происходило после концерта, когда девушки начали кричать, что любят меня. Ох… После, на приеме, все были такие злющие, умереть со смеху можно. Именно с Майклом мне нравилось иногда кусаться, а после думать о том, как небольшой след останется там, словно автограф. Хвастается тут женщинами передо мной… — Не сомневаюсь, — я пододвинулся выше, заглядывая в светящееся озорством лицо напротив: — У тебя всегда было странное чувство юмора.***
Я чувствую, что танцую на проволоке в цирке, без страховочной сетки подо мной. Никого нет, и сетки тоже нет, и я должен выкладываться по полной, чтобы остаться там, на этом тросе, и преуспевать в том, что делаю — во всех странах.Совсем один, загадывая желания на звёздах,
Жду, пока ты найдёшь меня.
Я знал — однажды нежной ночью я увижу
Незнакомца, что станет моим другом.
Когда кто-то в темноте протягивает тебе руку
И разжигает искру, что приходит, сияя.
Говорит тебе: никогда не бойся.
Тогда где-то в твоём сердце ты можешь почувствовать зарево,
Свет, что сохранит твое тепло, когда ночные ветра дуют.
Словно это было начертано в небесах, я знал —
Мой «кто-то» в темноте — это ты.
Спасибо…