***
Рим гудел огнями. Я попросил в эту поездку снять комнату (соответственно и весь этаж) в доме неподалеку от Пьяцца ди Спанья. Апартаменты были великолепны. Расписной потолок, прекрасный старинный балкон, на котором можно было пить кофе по утрам и вино вечером, чудесный вид. Всего одно шоу. Но я волновался. Я приехал дать его бесплатно в честь дня рождения Сэмюеля Дэвиса-младшего. Он был моим кумиром с самого детства. И это был мой последний шанс увидеть его живым, отдать дань уважения. Рак горла — паршивая болезнь. Особенно для того, кто ценит свой голос превыше всего. Какая-то горькая ирония. Я свесился с балкона, разглядывая резные перила этажом ниже. Воздух был влажным и теплым, небо мягким и низким. Я попытался неслышно напеть, скорее всего просто шевеля губами и слыша музыку и слова, по привычке, у себя в голове:Да, вы были здесь, и спасибо вам,
Теперь есть дверь, через которую мы все идем
И мы, здесь, у всех на виду,
Чтобы быть лучше, чем мы можем быть
Да, я здесь…
Потому что вы были…
Только бы не расплакаться завтра на сцене. Я был не в форме. Недавно провели очередную операцию из-за ожогов. Под кожу загнали несколько силиконовых шаров, чтобы растянуть её. Ужасно болезненное дело, такое чувство — одно неловкое движение и всё лопнет: и разойдутся швы, и вновь волосы станут гадко-липкими от крови. Проходил, больше не хочу. Как хорошо, что Альберт согласился полететь со мной. Я положил голову на руки, прижимаясь щекой к холодной шершавой поверхности перил. Голова немного гудела, клонило в сон, но я знал, что всё равно не смогу уснуть сегодня. Повезло, что у Альберта тоже были проблемы в этой области. Как-то по утру, часов в пять, я встал, чтобы попить воды и застал Альберта на кухне (мы тогда заболтались до поздней ночи, уснули вместе на кровати, споря о какой-то ерунде и эскапизме). Рубашка выглажена, брюки тоже. Альберт дымил сигаретой, хмуро читая «Илиаду» на греческом с большим словарем под рукой. — Что ты делаешь? — спросил я. — Поэзию нельзя читать в переводе, — пояснил Альберт, не отрывая взгляд от страниц. Белки глаз были пронизаны сеточкой покрасневших капилляров, пепельница — набита окурками, волосы — хорошо уложены. Мне были слишком хорошо знакомы эти сигналы, чтобы понять — мой новый знакомый, как и я, страдает бессонницей. В номер принесли ужин. Я закинул в себя листья салата, съел шоколадный пудинг.***
Альберт поднялся в номер только к полдвенадцатому. Я был немного обижен. Одна мысль, что какой-то Колизей может быть интереснее моей компании, угнетала. Ещё было жаль, что мне ведь тоже любопытно, но возможности спокойно прогуляться по улице без риска быть растерзанным на сувениры, не существовало. Познание Рима ограничится кусочком вида Пьяцца ди Спанья, резными стульями в снятой квартире, знаменитым экспрессо, который я терпеть не могу, и аэропортом послезавтрашним вечером. — Простите, я заблудился, — произнес Альберт, устало облокачиваясь об стену: — Но принес сыр и вино. Он поднял руку, чтобы продемонстрировать ветхую сумку-сеточку, сквозь которую торчала залитая красным воском красивая дорогая бутылка. — Я не заметил даже, репетировал. Знаешь, всегда так погружаешься в процесс творчества… Улыбнулся, отводя взгляд в сторону. Волосы у Альберта немного растрепались, ботинки были пыльными, как и идеально отутюженные брюки. Кажется, он действительно не соврал, а наворачивал круги в поисках дома. От этого в груди расползлось какое-то незнакомое тепло. — К сожалению или счастью, не знаю. Альберт стянул с плеч пиджак, прошёл мимо меня, на общую кухню. Достал покупки, аккуратно повесил сеточку на спинку стула. — Можно было просто позвонить. — Всю мелочь забыл в чемодане. Я прошёл следом, сел за стол, с любопытством разглядывая этикетку с названием «Pneuma enthusiatikon». — Мне неловко, что вы оплачиваете полностью поездку. Вышлите, как прилетим, счёт. Одним ловким сильным движением Альберт вытащил штопором пробку, разлил красное вино по бокалам. — Пустяки, — я отпил немного, наслаждаясь сладким привкусом. Вино — единственный алкоголь, который возможно пить, на мой взгляд: — Денег полно, я даже не знаю, сколько оно всё стоит на самом деле. И знать не хочу. «Твоя любовь вызывает во мне трепет» — даже не пытаясь напеть, процитировал Альберт. «Но твоя любовь не оплатит моих счетов» — продолжил я, в очередной раз побеждая в нашей спонтанно возникшей когда-то игре «Начни стих или песню, а другой подхватит». — Всё-то вы знаете. — Битлз бесполезно упоминать. Мне принадлежат практически все их песни, — я сделал очередной глоток из бокала, любуясь маслянистым блеском на поверхности. — Как так? — мой собеседник был очаровано наивно поражен. Никогда не видел, чтобы Альберт, так широко открыв глаза, пялился на меня, как на какого-то римского императора. Мне это нравилось. Улыбнулся, напуская в голос мелодичной небрежности и простодушия: — Купил в двадцать шесть лет. Неплохая сделка.***
Мы проболтали вновь до поздней ночи. Затем разошлись по комнатам. Я тут же провалился в глубокий сон, уносящий меня в сумрачный мир подсознания. Проспал, правда, всего часа три. Сквозь сон услышал странные звуки. Наши спальни с Альбертом находились в разных частях квартиры, но ванна была одна. Поднявшись с кровати, я пошёл к ней. Дверь оказалась не закрыта. Абажур горел мягким оранжевым светом, тени старинной лепнины напоминали рожки и когти чертей. Сквозь щель я разглядел силуэт Альберта. Он прижимал руку к губам, стараясь, видимо, заглушить приступы кашля. В очередной раз, согнувшись над раковиной, сплюнул в утекающую воронку воды, затем намочил дрожащие руки, протёр лицо. Я поспешно отошёл в тень. Я всегда любил лезть не в свои дела. Но сейчас почему-то не хотелось надоедать вопросами. Тем более Сэмми достоин хорошего подарка. Стоило сосредоточиться на выступлении, а нервные тики Альберта я решил оставить на потом. Иначе и без того вечно захламленные мысли сведут с ума раньше положенного срока.***
Запах сцены невозможно спутать ни с чем — мыло, немного парафина. Тонкая пыль, летающая в луче прожекторов. Выступление не требовало танцев. Только статика, легкие движения головы и рук, устремленные к микрофону. Свет выполнял своё дело. Белый столб отсекал пространство вокруг, загонял меня в рамки, чтобы позволить ворваться в сознание людей. Я не видел лица зрителей, лишь влажные глаза Сэмми. Мне нельзя было видеть ничего кроме них.Вы были здесь раньше, чем мы пришли. Вы приняли боль, вы приняли стыд. Они выстроили стену, чтобы заграждать ваш путь, Но вы сожгли их, Вы выиграли день…
Взмах ладони, поглаживание стойки. Отзвучала последняя нота, словно вытягивая из меня часть души. Мир фантазии и волшебства неминуемо приближался к концу. Я улыбнулся своему умирающему другу, поклонился, не слыша шума аплодисментов, только краем глаза замечая, что первые ряды стоят. Чувство мертвенного спокойствия и легкости наполняло тело.***
Альберта нигде не было. Мы должны были вместе поехать на квартиру в машине охраны. Но мои парни не смогли даже отыскать и следа. Похоже, Альберт ушёл, не дождавшись конца выступления. От этого горького осознания, всё прекрасное просветление тут же улетучивалось. Сказать, что я расстроился — ничего не сказать. Это был первый раз, когда я позвал Альберта на концерт. Хотелось, чтобы ему понравилось, чтобы он, как и все… с щенячьим восторгом смотрел на меня хотя бы пару часов. Ощущение власти? Собственной значимости? Мне, правда, просто хотелось произвести на него впечатление.***
В квартире пахло сигаретами. Я прошёл вглубь гостиной — пустота, на кухне даже свет не горит. Только полоска теплого отблеска стелилась по полу из-под двери, ведущей в комнату Альберта. Не стуча, я раздраженно дёрнул за ручку. Под потолком скопилось облако дыма. Альберт сидел на полу, облокотившись на кровать, спиной ко мне. На шум он даже не обернулся, лишь перелистнул страницу очередной книги, видимо, взятой с полок из прихожей. — Как концерт? — процедил я, стараясь унять подступающие слезы обиды и злости. — Неплохо, — безразлично отозвался Альберт, даже теперь не удосужившись одарить меня взглядом. «Неплохо?». Только отец мог позволить себе сказать подобное после восхитительного по всем параметрам выступления. Неплохо… Я рассмеялся, принимая правила игры. Залез на кровать, перебираясь на четвереньках к плечу Альберта. Заглянул в книгу, будто мне было какое-то дело до неё. От его кожи пахло крепким парфюмом и чем-то влажным. Сердце почему-то пропустило удар. Всё же, всмотревшись в страницы, я на секунду завис. — Не думал, что вы знаете французский. — При чём тут это? Я не знаю его, — Альберт повел головой, как-то нервно разминая шею. — Тогда как вы читаете книгу на французском? Однажды записывал песню на нём, точно не перепутаю, — я непонимающе улыбнулся, поворачивая голову в его сторону: — Альберт… В зубах тлела обкусанная сигарета. Глаза как-то потерянно бегали по строчкам, словно напуганные внезапным открытием. Нижние длинные ресницы слиплись раскосыми паучьими лапками. Только пододвинувшись вперед, я понял — Альберт плачет. Притом не как обычные люди, а без каких-либо эмоций. Слезы просто лились потоком по его щекам, делая рубашку из синей практически черной у ворота. — Позвать врача? Я растерянно поднял руку, провел ей по чужим волосам, прижался ко лбу, чтобы проверить температуру. — Нет, не стоит, — Альберт тяжело вздохнул, откладывая книгу в сторону, облокотился лопатками о край матраса: — Извините. — Что, черт побери, происходит? Ругался я редко, но сейчас был, откровенно говоря, напуган. Почему мой "островок нормальности", мой "умный-взрослый" ведет себя подобным образом? — Я думал, вы приедете позже. Пойду, надо принять душ. Он встал, будто ничего не произошло. Улыбнулся уголками губ, как-то странно и пьяно смотря на меня. Ничего больше не говоря, ушёл, тихо прикрыл за собой дверь в ванну и провел там часа три, перед тем как выйти, отсвечивая привычным добродушным лицом "главы семейства, готовящим бургеры перед домом". Всё это время я лежал на кровати Альберта. Сбитые простыни скрутились в ногах, будто ловя в рыболовную сеть. — Идите сюда, — удалось проговорить довольно равнодушным тоном: — Только откройте форточку и выключите свет. Здесь уже невозможно дышать. Альберт виновато, понимающе кивнул и выполнил указания. Кровать скрипнула рядом. Я чувствовал тепло чужого тела и аромат ежевичного шампуня. — Теперь расскажите, — я повернулся на бок, вглядываясь в очертания лица напротив. Красивые глаза, ровный нос, волосы непривычно лежали на другую сторону, открывая лоб. — Что рассказать? — Почему ушли раньше времени, не дождавшись конца? Я вцепился пальцами в одну из простыней, до боли сжимая её. — Испугался, — отозвался Альберт, аккуратно накрывая мои напряженные костяжки ладонью сверху. Из-за темноты это касание казалось слишком интимным. Хоть я и понимал, что тот просто пытается успокоить. — Глупость, — я растерянно пробормотал, не зная, куда себя деть от непонимания и досады: — Что может быть страшного в выступлении? — Оно было очень красивое. Мне удалось рассмотреть грустную улыбку, играющую на чужих губах. — И? — я чувствовал себя глупым ребенком, который расспрашивает у матери, как устроен этот мир и кто на заборе написал плохое слово. — Вам не рассказывал, но порой у меня бывают проблемы с принятием эмоций. Ещё секунда, и я расхнычусь как идиот. Абсолютно не понимал, что говорит Альберт. И главное — не мог разобраться — свихнулся он или я отупел внезапно? — Красота? — Ребенок смерти. Настоящая красота всегда тревожит. Я так напугался внезапно охватившим меня чувством, что сбежал. Извините. Альберт замолчал, уходя куда-то в свои мысли. Наверное, туда, где царит вечный порядок и спокойствие и где сейчас разворочены все пронумерованные полки, а осколки желаний поддаться эмоциям царапают ступни. — Можно сказать, я теперь вас немного ненавижу, — прошептал он, продолжая мягко гладить мою руку. — Что ж. Буду считать это комплиментом. Я пододвинулся вперед, протолкнул ладонь под шею Альберта. Тот повёл головой, словно кланяясь и отдаваясь на волю какому-то божеству.