Часть 3.1
На пороге стоял незнакомец. Шею, перетянутое лицо, кисти рук, пальцы на которых отсутствовали, покрывали глубокие ожоги. Он был похож на мертвого грешника, сбежавшего каким-то чудом со стен города Дита. Я неловко отшагнул в сторону, но тут же пристыженный испугом, сделал вид, что намеревался просто пропустить гостя в комнату: — Здравствуйте. Джексон никогда не предупреждал о вещах, которые могли бы показаться другим странными. В его фразе сегодняшним утром «К нам зайдет мой друг», было невозможно уловить и намека на предстоящее знакомство. — Дэйв, я соскучился! Перекатываясь с пятки на носок, Джексон обнял его как родного. — Спасибо, что пригласили, – голоса у них были чем-то похожи. Тихие и вежливые. — Я же не знал, что придется задержаться! Какой-то кошмар. Почему все решили ринуться в Италию? Словно в Америке меня сложнее найти? Мы действительно уже просрочили все билеты и графики аренды. Только из-за того, что помещение снимал «сам Майкл Джексон», нас до сих пор не выгнали на улицу. Мне вновь пришлось переносить приемы. Из-за чего я чувствовал себя виноватым и счастливым одновременно. Как школьник, который прогуливает занятия. Досадное правило работы на себя — берешь отпуск, только когда не можешь подняться с постели. Именно поэтому дни, которые мы проводили Риме, походили на яркий сумбурный сон болеющего ангиной. Давно мне не было так хорошо и спокойно. Настоящее имя Дэйва оказалось Дэвид Ротенберг. Он работал у Майкла то ли посыльным, то ли иллюстратором, я так ничего и не разобрал из их разговора о письмах и восторга Джексона по поводу картин. В какой-то момент мне стало так неловко, что пришлось ретироваться на кухню под предлогом варки кофе. Но когда я вернулся в гостиную с подносом, гость уже уходил. Он обернулся, сжимая под мышкой несколько писем. Протянул руку, и я с готовностью пожал её в ответ. Ладонь на ощупь была неестественно гладкой, будто кто-то стер все линии судьбы на ней. — Приятно познакомиться. Прощайте. У Дэвида большие голубые глаза, обрамленные длинными ресницами. Эта нежная деталь во внешности сильно диссонировала с пугающим обликом парня. На секунду в них мелькнуло что-то ревнивое. Словно я отнимаю у ребенка внимание любимого родителя. Дэвид действительно смотрел на Джексона, как на ангела, не замечая, например, что тот сегодня не в меру нервный и фальшивый. — Думаю, это одна из твоих лучших работ, — Джексон вертел в руках акварельный рисунок с галочками чаек на фоне невнятного фиолетового неба: — Мне нужно, чтобы ты рисовал каждый день, пока находишься здесь. Я хочу, чтобы ты выражал себя. А письма, пожалуйста, отправить в Сан-Диего. Дэвид ещё раз кивнул, поправил шляпу и шарф, которые скрывали изуродованное лицо от любопытных прохожих. После того, как он ушёл, меня разрывало от любопытства выяснить, что же случилось. Но глупая упрямость не позволяла это сделать так прямо. — Что за загадочные дела в Сан-Диего? — Никаких, — Джексон даже не обернулся, словно вопрос возник из неоткуда. — Никаких тайных? Мы вернулись в гостиную. Кофе остывал на серебряном подносе, искры дневного света играли на поверхности призрачными улыбками. Идеалистическая картина, если не обращать на царящий вокруг беспорядок. Обслуживание номеров мы не пускали. Джексон сел в кресло напротив, тут же закинул в кружку четыре кубика сахара. Его движения с самого утра казались плавными и уставшими, пропала пустая жизнерадостность. И я не знал радоваться или расстраиваться этому факту. С одной стороны такое поведение демонстрировало некий уровень доверия, возникший между нами, а с другой — я невольно принимал на своей счёт перемены чужого настроения. — Просто никаких дел, — Джексон громко отхлебнул кофе. Поморщился и отставил его в сторону. Потянулся, поднимая с пола открытую банку пепси. Странная привычка. Если вино разливал не я, то Джексон пил его исключительно из этих дешевых жестяных банок, а воду, наоборот — наливал в красивые бокалы. Консперация уровень: Мегастар с репутацией диснеевского принца. — Ничуть не расстроюсь, если из Дэвида не получится великого художника. Просто считаю, что важно заниматься хоть чем-то. Мне хочется, чтобы у него всегда было дело, а то ведь так можно окончательно слететь с катушек… — Где вы познакомились? — Я знаю его еще с тех пор, как тот был ребенком. Дэвид был одним из первых пациентов в моем ожоговом центре. Кажется, отец облил его керосином и поджог, пока мальчик спал. Пальцы Джексона по привычке отбивали замысловатый ритм, подсчитывали непрерывную мелодию. Мне померещилось на мгновение, что сморщенные потертости на кресле, под его руками, вдруг превратились в куски ободранной человеческой кожи, похожие на склизкую пенку от кипяченого молока. — Недавно мне рассказали, что Дэвид пытался покончить с собой. Он не мог найти работу. — И вы пригласили его к себе? Майкл кивнул, пространно смотря в банку пепси, будто подглядывал в шпаргалку. Небо за окном подмигнуло пушистыми ресницами белых крыш. Я попытался представить, как выглядел бы наш недавний гость без ожогов. — И у вас нашлось для него задание? — Нет. Я просто делаю вид, словно у меня есть дела в разных частях мира. Пишу письма, прошу отправить, говорю, что это очень важно. Дал машину, чтобы Дэвид мог ездить, куда захочет. К тому же теперь у него есть свое место, куда он может вернуться. — Он живет с вами? — В гостевом доме. Вы там были, — Джексон пожал плечами: — Страшно, когда теряешь смысл жизни. Мне хочется попробовать помочь Дэвиду. Хотя бы на какое-то время. Почему вы ухмыляетесь? Он прервался и обиженно смерил меня взглядом: — Я не на приеме. Не стоит вести себя так снисходительно. — Даже в мыслях не было. На самом деле, я просто ужасно растерялся и не знал, что ответить.***
После обеда Джексон предложил прогуляться. Но на вопрос об охране, лишь отмахнулся, сказал, что их больше нет. — Куда они делись? — Уволены. Менеджер из Лос-Анджелеса, должно быть, сейчас в истерике ищет новых. Теперь мне стала относительно понятна причина чужого плохого настроения — что-то произошло утром, пока я спал, на очередной деловой встрече. — Может, стоит надеть менее узнаваемый наряд? Мы стояли в дверях уже полчаса. Я безуспешно пытался убедить собеседника сменить обувь. Слишком кричаще, особенно в комбинации с другими знаменитыми элементами, которые можно было легко угадать под слоем тонкой черной вуали, которую мы нашли в одном из шкафчиков. — Не понимаю, как вас могут называть революционером в музыке. Более консервативного человека в жизни не встречал. На улице постепенно уже накатывал безветренный вечер. Пока мы препирались, розовые смущенные облака окончательно зависли над фонтаном Баркачча. Наверное, мечтали потонуть вместе с ним. Духота была до сих пор ужасная. — А есть кроссовки или кеды? Но только не туфли Florsheim. Неужели, на более престижную фирму не хватает денег? Мои уловки напоминали неумелые попытки старшеклассника задеть учителя. — Вообще-то Майкл Джексон не ходит в кроссовках. Я невольно закатил глаза.***
***
Часть 3.2
Как старые супруги. У меня разболелась голова от этого пустого разговора. Я понимал, что причина спора мизерная и полушуточная — Альберт отступит, стоит мне настоять, просто проявляет беспокойство. Но всё же... Наврав, что хочу пить, я направился в свою комнату. В низкой коренастой тумбочке, которую, должно быть, сделал добрый мастер в позапрошлом веке, валялась груда таблеток. Мне было лень вчитываться в названия. Просто пытался вспомнить те, от которых могут отказать почки, если их смешать с алкоголем. Раз, два, три, четыре, Я сижу в квартире, Я играю и пою, И мечтаю, и лечу. Детская считалочка, которую мы использовали во дворе, чтобы выбрать ведущего для пряток. Странно, я совершенно не помню лиц своих соседских друзей. Неплохой выбор. Эти голубые пилюли не такие сильные. Хватит максимум до вечера. Интересно, я буду гореть в аду? Старейшина на собрании тогда сказал, что точно да. Когда я вернулся, Альберт обеспокоенно переминался с ноги на ногу. Наверное, думал, что я обиделся и не вернусь. Не знаю почему, но его виноватое выражение лица доставляло удовольствие. Вечная рациональность и сдержанность как восхищали, так и доводили до исступления, поэтому мне хотелось каждый раз вытворить что-то новое. Как в вечер концерта. Если честно, я до сих пор был польщен, что удалось довести Альберта до слёз простым номером. В таком состоянии среднестатистического собеседника было что-то знакомое и понятное, но, вместе с тем, меня пробирала приятная полузабытая дрожь — опять же, потому что сдержанный Альберт вдруг вел себя так потрясающе несдержанно.***
Мы вышли на небольшую тихую улицу Виа Маргутта. Она проходила параллельно Виа дель Бабуино, идущей от нашего дома, до площади Испании. То, что было видно из окон, я уже изучил в подробностях. Меня воротило от каждого булыжника, словно я в родном Гэри. Забавно, но воздух в Европе пахнет иначе. И люди ощущаются другими, более гуманными и приветливыми, что ли. Хотя со мной всегда все приветливые. Аж тошно. Я пнул маленький камушек, лежащий на дороге, и тот тихо поскакал вниз, по склону улицы. Там, на повороте, из-под земли торчала верхушка двери забавного низкого здания. На вид очень древнего, как из сказки или мифа. — Хочу зайти туда. Альберт удивленно кивнул, но протянул руку, чтобы я не споткнулся о стертые крутые ступеньки. Почему-то я только сейчас задумался, насколько безалаберно поступаю. Чужая страна, никакой охраны, мой бывший психолог, договор о неразглашении с которым аннулировался на прошлой неделе... — Вам нравятся украшения? — спросил Альберт, поглядывая в сторону дремлющего продавца. Дверь оказалась гораздо интереснее помещения, которое за ней скрывалось: невысокий потолок, голые каменные стены, прохлада и землистый душок. Полочки пестрели бусами и браслетами, кольцами с вычурными узорами глаз и цветов. — Венецианское стекло, — безразлично, как экскурсовод, сказал Альберт: — С тринадцатого века его производство сосредоточено на острове Мурано. Наверное, ужасно скучно родиться там. Так что? Отблески от лампы, наших теней, красиво играли на гранях прозрачных деталей. Цены были немаленькие. Я даже удивился, что в таком некрасивом магазине стеклянные украшения стоят так дорого. — Я почти не ношу ничего. — Почему же? — Придерживаюсь правил золотой эпохи. Если говорят комплимент про вещь, то её надо дарить. Буш до сих пор злится, что я отдал пиджак до того, как он успел сделать копию выкроек. С украшениями в таком случае может возникнуть много проблем. Они часто берутся напрокат. Рука Альберта неожиданно коснулась моего воротника рубашки, чтобы заправить выбившуюся ткань, которая прикрывала лицо. Мне показалось, что чужие пальцы задержались там дольше необходимого. — Даже не знал, что существует подобный этикет. Думал, просто одна из предосторожностей. — Если оценивать так, то любой элемент гардероба может стать опасным. Вспомните танцовщицу Айседору Дункан. Однажды, когда я был маленький, мы с братьями сошли с трапа самолета в Лондоне. Кто-то из экипажа сообщил о времени прилета газетам, и у аэропорта была уже толпа. Мы попали в давку. Знаете, настоящая живая волна, которая хочет утянуть вглубь себя. Я помню, как поднял глаза к небу, еле различил его в потоке рук. Было ещё раннее утро, прохладно, небо серое, по-английски пасмурное. Стюардесса повязала мне свой бежевый шарф, чтобы я не замерз. Тоже так стыдно, если подумать… Со мной летел отец, старшие братья, но, когда становилось страшно, почему-то приходили успокаивать лишь эти незнакомые женщины. В толпе кто-то начал тянуть за один конец, кто-то за другой. Суматоха ужасная, у меня маленький рост, никто даже не видит, что происходит. В такие моменты запахи обостряются. Духи, пот, остывающий двигатель самолета… Меня почти задушили, вот забава. Хорошо, что Джеки оказался рядом. Сзади раздался громкий зевок. Я не уследил за голосом и разбудил продавца. Неприятное оцепенение сковало руки и ноги. Ладонь Альберта аккуратно легла на мои плечи. — Не поворачивайтесь. Его уверенный шёпот немного успокаивал. Если подумать, у Альберта был очень приятный тембр. На мой взгляд, самое привлекательное в людях — это их голоса. Теперь Альберт забавно дедал вид, будто разглядывает бусы из жемчуга, которые каким-то образом попали в этот магазин. Хотя я ведь совершенно не разбираюсь в традициях итальянских украшений… — Дорогая, так… Что тебе нравится? Я не сразу понял, что вопрос обращен ко мне. Была бы возможность, парировал гаденько в ответ. В дурацкой вуали, похожей на фату или наряд богатой вдовы, вид действительно казался странным. На ум полезли мысли о парандже. Да… это более похоже на правду. Дурацкая шутка. Пальцы Альберта легонько сжались на моём локте, приводя в чувства. Пришлось махнуть рукой в сторону одной из полок. Чтобы придать убедительности спонтанному спектаклю, я погладил «Своего Дорогого» по волосам, краем глаза замечая, как у того повыскакивали мурашки на коже. Что ж. Один — один. Стало весело, и я рассмеялся, стараясь сделать голос выше обычного. Получилось вполне по-девчачьи. Талант к пародированию никто не отнимал. — Я куплю, а вы стойте пока тут. Затем разворачиваемся и идем к выходу. Я еле различил слова Альберта. Зачем так переживать? Хотя я ведь только что рассказал страшилку о толпе… Наверное, думает, что нас на улице будет поджидать бушующий народ, если продавец что-то заподозрит. Такая умилительная наивность и забота всё же приятным теплом отозвались в сердце. Альберт купил мне все украшения, которые были на той полке. Около пятидесяти разных бус, колец, браслетов. Я хохотал как умалишённый, пока мы возвращались домой. Обожаю такие спонтанные шутки. — Что с ними теперь делать? — Оставите себе или отдайте в качестве сувениров друзьям. Можете просто выбросить. Альберт деловито пожал плечами, поправил выбившуюся из пакета серебряную застежку.***
Ночь в Риме накатывала тихим занавесом. Греческая трагедия в трех актах: утро, день и вечер. Сейчас наступал запоздавший антракт. Утром, после встречи, в здании гостиницы я зашёл в туалет. Не успев даже расстегнуть ремень, заметил, что под дверь кабинки суют камеру. Блестящий объектив смотрел на меня как страшный зверек, готовый вцепиться в ногу. На автомате, со всей силы я пнул по ней, прижал каблуком к полу. Раздался звонкий и веселый хруст битого стекла с пластмассой, чей-то голос за дверью взвыл. Когда я распахнул дверь, то увидел человека, сидящего на полу. Какой-то итальянский папарацци. Из-под ногтя у него капала кровь. И мне стало его ужасно жалко. Как в тумане, до сих пор не соображая от испуга, я опустился рядом, протянул руку, помог встать. А в следующую секунду был готов сгореть от стыда перед самим собой. Насколько нужно быть жалким, чтобы вместо злости испытывать вину перед этим человеком? Который ползает по полу общественных туалетов, стараясь сфотографировать и продать подороже… Пошатнувшись, я сделал шаг назад, ринулся вон. Единственное, на что хватило сил, так это сквозь слезы сказать напуганной охране, что они уволены. Днем пришёл Дэйв. Он вырос очаровательным молодым человеком, я безумно рад. Надеюсь, он найдет спасение в своём творчестве и любви к природе, как когда-то нашёл я. Вечер — спонтанная прогулка, очаровательная компания понимающего Альберта. Не знаю, с каких пор я стал бояться одиночества. Такое чувство, что существует два его вида, и уж точно они не могут носить одинаковое название. Одиночество, которым я наслаждался в подростковые годы, напоминало тихую гавань, полную спокойствия, долгожданного умиротворения. Но то, с чем я сталкиваюсь на протяжении уже более десяти лет — другое. Что-то невыносимое, то, от чего хочется кричать и скулить, как забитой собаке. Поэтому, когда ночью перестали действовать препараты и наступил долгожданный антракт от реальности. Кажется, некоторые психологи называют это альфа-состоянием, я пошёл в комнату Альберта. Как под гипнозом, мне хотелось болтать и делать глупости, попытаться забыть о ноющей боли в затылке. Альберт тем временем мирно читал книгу. Лампочка лениво бросала отблески на страницы, словно говорила нам, лунатикам: «Я устала, хочу спать». На носу у Альберта красовались очки. Овальные такие, с тонкой металлической оправой. Я прошёл вглубь комнаты, как всегда, без приглашения, опустился на край кровати. Не удостоившись никакого внимания, капризно ткнул ногой кресло-качалку. Альберт нахмурился — потерял строчку. — Где мой подарок? — спросил: — Бусы, кольца, браслеты… Под чужим внезапно строгим взглядом я почему-то почувствовал себя раздетым. Альберт довольно резко встал с кресла, подошел к кровати. Разница в росте с такого положения представлялась внушительной. На секунду у меня перехватило дыхание, и я запахнулся посильнее в халат, однако Альберт лишь опустился рядом, достал из тумбочки убранный пакет. Занятие, достойное самой нудной девичьей ночевки. Прохладные руки Альберта коснулись моей кожи, помогая застегнуть очередное мелкое крепление. Теперь на мне висели все пятьдесят украшений. Бусы оттягивали шею немного назад, браслеты, будто колокольчики у коровы, делали движения шумными и веселыми. Мне всегда нравилось, когда предметы издают звуки. Альберт смотрел странно, не проронил ни слова, хоть я и ожидал нескончаемых колкостей – ради чего и пришёл. — Ну, как? Жалко потраченных денег? — Ни капли. Вам идёт. Я погладил жемчужное ожерелье, которое тогда в магазине разглядывал Альберт. На самом деле, мне нравилось лишь оно. Представил, как здорово смотрелся бы белый перламутр на смуглой коже. Как у Дайаны, например. Какая же она красивая! Многие газеты писали, что я мечтаю быть ей, однако это глупость. Её движения, смех, беззаботный наклон головы — благословление. Кажется, мне тогда было шестнадцать, ей тридцать один. И это был единственный раз, когда мне кого-то по-настоящему хотелось. Если подумать, то асексуальность вполне оправданное решение в моем случае. Кто мечтает трахаться всю жизнь, как крот, в темноте? Эти дурацкие пятна, словно клейма. — Выключите, пожалуйста, свет, — попросил я, забираясь на кровать с ногами. Точки уличных огней горели далекими галактическими порталами. Оливковые деревья, растущие под окном, представлялись дикими и древними. Как и мое вдруг подступившее одиночества. Я обнял Альберта, мы завалились вместе на сбитое одеяло. Мир будто замер, я чувствовал лишь прохладу от стекла на шее и запястьях. Непонятно, чего именно я хотел. Наверное, просто быть с кем-то рядом. Я приподнялся над Альбертом, заглянул ему в лицо. Тот в ответ смотрел настороженно, точно помечал очередные сведения в анамнезе пациента. Интересно, Дайана была счастлива, когда вышла замуж за того противного старика нефтяника? Зачем-то я закрыл глаза и попытался представить, что напротив сейчас лежит он вместо Альберта. Руки сами заскользили по крепкой шее, разглядели на груди сбитую ткань рубашки. Я наклонился вперёд и поцеловал его в щеку. Мое тело странно задрожало, Альберт оставался Альбертом, а мне почему-то стало страшно, и я представил себя Дайаной. Что бы она сделала? Бусы тихо постукивали друг о друга в темноте, обилие колец мешало сомкнуть пальцы. Сердца Альберта загнанно билось под рукой, как диффузор у колонки, которому выкрутили громкость на максимум. Уголок улыбки Альберта складывался в небольшую ямочку, её можно было почувствовать только на ощупь. Довольный таким открытием я двинулся дальше — легкая щетина, теплые сухие губы. Ровный ряд зубов, нежная слизистая. Некоторое время Альберт послушно лежал с закрытыми глазами, позволяя делать всё, что угодно. Как пациент на приеме у опытного хирурга. — Если вам не хочется заходить до конца, то лучше, наверное, на этом остановиться. Мне сложно сдерживаться. Альберт закрыл лицо ладонью, размял переносицу. Настраивал радиоволну умных мыслей, не менее. Я рассмеялся от того, как смущенно и потерянно тот выглядел. Однако ж... цель достигнута. Что-то новенькое. — Хороший подарок. Оказывается, мне нравится наряжаться… — Тогда, как бывший консультирующий специалист, могу порекомендовать вам ролевые игры. Я фыркнул. Что за дурень! Приторная нежность и благодарность разливались в груди. Я был рад, что не сделал ничего плохого, что могло бы безвозвратно испортить наши отношения. Глаза знакомо защипало. Мне нравилось, я ещё могу испытывать такие эмоции. Рука Альберта наконец-то коснулась моей щеки, осторожно погладила. Кажется, я так и завалился к нему под бок, как убитый.Я не могу излечиться, я держусь как могу,
Не похоже, что ты любишь меня,
Я чувствую, я зависим от тебя.
Они сказали мне, ты должен петь песню,
И радоваться своему чувству грусти,
Но я пою уже так долго.
Скажи мне, что же мне делать?
Всё, что я знаю,
Чада, дада, дада, да...
***
***
***
По традиции, небольшие отрывки исторических справок, которые приплетены в тексте (кому любопытно).