Живым и невредимым

      Стоя у порога дома Ёнджуна, Субин не мог поверить, что пришёл не к парню. Ощущение было странное, будто Субин застрял во сне, а потому принимал любой происходящий бред за реальность — быть может, чуть более эмоционально и откровенно.       Спустя полминуты дверь открыла Союн. За прошедшие недели она ещё больше сгорбилась и обрюзгла; прятала худобу, кутаясь в шаль. Кудрявые волосы потеряли былую пышность, стали похожи на грязную овечью шерсть.       — Субин! — ахнула Союн, поднимая на него глаза-льдинки. В нос ударил резкий запах ядрёных сигарет — Субин еле сдержался от кашля.       — Я принёс еду от Ёнджу, — так звали мать Хюки. — Минсу ещё положила лазанью, — в последнем Субин признался немного неловко. Минсу купила замороженную лазанью в супермаркете и всучила брату, скорее, ради приличия.       — Что вы, не стоило, — сказала Союн с лёгкой улыбкой. На её усталом лице та смотрелась неестественно и вымученно.       — Нам не сложно, — сказал Субин, пытаясь как можно скорее передать пакет. Но Союн либо не видела его спешки, либо вовсе не хотела её замечать.       — Может, останешься на чай? Или кофе? — с надеждой в голосе спросила она.       — Не хочу вас отвлекать… — Субин колебался, переминаясь с ноги на ногу. Он не был уверен, что, зайдя в дом, не сломается.       — Ты ничуточки не отвлекаешь! — настояла Союн, вцепившись ему в кисть мёртвой хваткой — ощущения были, будто Субин запутался в водорослях на дне реки. — Проходи, не стесняйся!       Субин всё-таки согласился. Стоило ему переступить порог, как к тяжёлому сигаретному запаху добавился горьковатый душок вина: кресло было обставлено пустыми бутылками, которые Союн тут же принялась убирать, прижимая шаль к груди серой сухой ладонью.       К креслу был придвинут журнальный столик. Он был завален свежими газетами и газетными вырезками, непонятными бумагами, сумбурно исписанными расчётами в столбик и спешными заметками. Поверх них лежал пульт от телевизора и раскрытый фотоальбом: за блестящей плёнкой Ёнджун недовольно косился в сторону снимающего красными глазами. Чуть поодаль в рамках тоже стояла пара фотографий, но их Субин не разглядел.       На другом краю стола уместилась разбитая фарфоровая чашка со сколотой ручкой, доверху набитая мятыми окурками и пеплом. Рядом — грязный бокал. Во всём этом безобразии удивительно смотрелся раскрытый ноутбук.       — Я работаю из дома последнее время, — вставила Союн. — Но всё равно ни черта не получается! Смотрю на эти цифры, как баран на новые ворота…       Субин кивнул, поджав губы. Он не знал, что на это ответить. Союн и не требовала.       — Прости за этот бардак, — выдохнула Союн оконфужено.       — Ничего страшного, — выдавил из себя Субин.       — Да, сейчас всё вверх дном, — сказала Союн будто сама себе. Вдруг она опомнилась: — Нужно поставить чайник!       Они зашли в кухню, Союн стала набирать воду из-под крана. Субин поставил пакет с гостинцами на стол.       — А что передала Ёнджу? — поинтересовалась Союн, чтобы заполнить молчание.       — Яблочный пирог, печенье… Сладости, в общем.       — Ах, яблочный пирог! Я никогда не пекла ничего для Ёнджуна, — снова заговорила она сама с собой. При имени сына она вспыхнула, жалея о своём простом упущении.       Субин стиснул зубы и потупил взгляд. Союн щёлкнула парой кнопок на плите и поставила чайник.       Теребя угол шали, она сказала:       — У нас минут десять. Давай я немного приведу гостиную в порядок? Ты можешь посидеть в комнате Ёнджуна, если хочешь…       Наверное, Субину стоило отказаться.              Комната Ёнджуна всегда напоминала склад. Вещи валялись друг на друге, на мебели, на полу, были распиханы по ящикам, полкам и старым раздутым коробкам, стоящим друг на друге. Иногда в этих коробках находились совершенно неожиданные вещи, так что Субин говорил, что в доме Ёнджуна, как в мешке Санта-Клауса, можно найти всё что угодно.       Окно было наглухо затворено. Сквозь него еле пробивался белый свет. Воздух был душный и пыльный, будто с момента исчезновения в комнату никто не заходил. Субин понимал это решение, но всё-таки осмелился переступить порог.       Ёнджун оказался повсюду и одновременно — нигде. О нём кричал каждый угол комнаты, каждая поверхность, каждая небрежно оставленная вещь. Им был пропитан воздух. Казалось, Ёнджун поджидал Субина на каждом углу, затаившись за стопкой коробок, за спинкой компьютерного кресла, в приоткрытом шкафу, под кроватью…       Но стоило Субину сделать шаг навстречу, как образ исчезал, рассеивался. Сердце в груди тяжелело, обращаясь в камень.       То ли осматриваясь, то ли невольно ища Ёнджуна, глубоко в душе надеясь выиграть в этой игре в прятки, Субин столкнулся взглядом с отражением в зеркале, прикрученном к дверце шкафа. За стеклом он на толику секунды заметил Ёнджуна и резко отшатнулся.       Благо, быстро опомнился и выдохнул. Никакого фантома не было — Субин всего лишь сходил с ума.       Через дверцу шкафа была перекинута футболка: белая с надписью пузатыми чёрными буквами «more than friend less than lover». Раньше это была футболка Субина. Он одолжил её Ёнджуну в тот же вечер, что они переспали (про себя Субин всё-таки предпочитал «сблизились»), чтобы его парень не спал в уличной одежде. Утром в этой же футболке Ёнджун ушёл домой и возвращать явно не собирался. Субин бы и не возразил, если бы Ёнджун заявил ему, что не отдаст вещицу, — он бы даже рад был, что Ёнджун хочет сохранить что-то, что будет напоминать о нём.       Субин отвернулся. Из черноты шкафа за ним будто кто-то наблюдал.       Он взглянул на стол с вечным развалом вещей. На нём лежала расчёска, с протянутыми между зубьями чёрными волосами, опрокинутая на бок шкатулка — простенькая лакированная коробка — с запутанными металлическими цепочками, тяжёлыми подвесками, браслетами из гремящих бусин, нанизанных на тугую кожаную нить, и серебристыми серьгами, которых у Ёнджуна было бесконечное множество.       Бижутерию Ёнджуну никто никогда не дарил, потому что он сам, как сорока, скупал всё блестящее, на которое только падал глаз. Тут были и кольца, и простые серебристые гвоздики, и с небольшими камушками, и серьги с двумя гвоздиками на цепочке, и длинные: с геометрическими подвесками, с металлическими фигурками и прочими причудами…       Субин смотрел на них, как на музейный экспонат под стеклянным колпаком. Он побаивался прикасаться к вещам, боясь разрушить атмосферу комнаты и выпустить поселившийся в ней фантом.       Ближе всего к нему лежал крохотный гвоздик с прицепленной к нему серебряной подвеской в виде пёрышка. Кусок металла был довольно толстый, поверхность пера — ребристая, а в тончайших выемках серебро чуть окислилось, придавая немного грязный вид. Субина это ничуть не отталкивало, совсем наоборот — манило. Было видно, что серьгу носили.       Воровато оглянувшись, даже не столько на Союн, сколько на пристальный взгляд из шкафа, Субин кончиками пальцев подцепил серьгу и спрятал в кулаке. Иголка упёрлась в ладонь — Субин почувствовал её укол. С ним по телу пронеслась дрожь, голова взорвалась резкой болью.       Прижав ребро ладони к пульсирующему глазу — его буквально распирало от боли, будто он раздувался и раздувался, грозя лопнуть, — Субин попятился назад и присел на край кровати. Боль нарастала, становясь всё более невыносимой, будто кара за воровство. В ушах гулко шумела кровь, заглушая звуки вокруг. Субин словно погружался на дно бассейна.       Он старался дышать. Втянуть носом воздух — медленно вытолкнуть, втянуть — вытолкнуть, втянуть — снова вытолкнуть… Каждый новый выдох был легче, словно на груди ослабляли тиски. Боль тоже стихала.       Когда Субин смог открыть глаза, очертания комнаты стали постепенно выплывать из-под чёрных пятен, медленно приобретая контуры. Перед Субином появилась побеленная деревянная дверь с рисками на косяке и подписями жирным мелком: «4 года», «4,5 года», «5 лет», «6 лет»… Каждая новая чёрточка была всё выше и выше предыдущей. Отсчёт закончился на одиннадцати годах. Субин поджал губы: как бы реальный не закончился на семнадцати…       Субин вспомнил, как они сидели у Ёнджуна дома в те нередкие дни, когда его родители были на работе. Друзья ели прямо на кровати, сыпля крошки на плед, слушали музыку так громко, что шатались стены, играли в старую, еле живую приставку или в телефоны. Никто не мог побеспокоить их, нравоучать, просить сделать музыку тише. Они наслаждались маленькими подростковыми радостями вместе.       Без Ёнджуна тихо, как на кладбище.       Субин разжал ладонь, взглянул на серьгу и спрятал её в карман джинсов. Услышав свист чайника, он покинул комнату.              Союн немного прибралась на кофейном столике: сложила газеты в стопку, убрала канцелярию, пустой бокал и компьютер.       — Ты не против, если я оставлю пепельницу? — так она называла разбитую чашку.       — Что вы, я всего лишь гость, — постеснялся Субин.       — Не «всего лишь», Субин. Ты очень важный гость.       От её слов Субину стало неуютно.       Союн подхватила стол, Субин тут же подскочил ей помочь.       — Не стоило, я и сама…       — Тяжело ведь!       Субин переставил стол ближе к дивану.       — Очень мило с твоей стороны, — хриплым голосом поблагодарила женщина и отлучилась на кухню. Субин всё ещё порывался помочь, но Союн отмахнулась. Когда она говорила с ним, её настоящий голос — громкий и резкий, слегка гнусавый, под стать голосу Ёнджуна, — чуть пробивался через усталую хрипотцу. Заботы оживляли Союн.       Она принесла чашки, слабо заваренный в пузатом чайнике чай и два куска яблочного пирога на блюдцах с золотой каймой и села обратно в кресло, нервно поправляя шаль. Союн казалась крохотной, так и норовила придвинуть к груди ноги, но при Субине сдерживалась.       — Как жизнь там, снаружи? — с долей иронии спросила она у Субина, чтобы хоть как-то начать диалог.       — Потихоньку, — Субин ответил, как какой-то старик. Для него снова началась игра «найди выражение», чтобы словами ненароком не расстроить и без того несчастную женщину.       — Как Минсу?       Субина уже удивляла частота этого вопроса.       — Работает… — ему нечего больше было сказать.       — А вы как, мальчики?       Субин тяжело вздохнул.       — Если честно, то неважно. Сейчас всё не как раньше.       — Да, ты прав, — сказала женщина, кивая, но глядела куда-то в пустоту.       — Как вы?       — Ужасно, — сходу ответила Союн, причём так резко, что у Субина возникла мысль, будто этого момента она ждала уже очень долго. — Схожу с ума в этих четырёх стенах. Как затворница, сижу здесь и выйти не могу. Кажется — сейчас сам дверь откроет, придёт… — на последнем слове её голос резко дрогнул. Союн тут же оборвала речь коротким «прости».       Субин отломил вилкой небольшой ломтик пирога и съел его. Маме Хюки в выпечке не было равных: хотелось смаковать каждый кусочек, но в этот раз Субин просто набивал рот.       Союн взглянула на свою тарелку, но к пирогу не притронулась.       — Не могу заставить себя выйти на улицу. Но и дома не лучше. Я даже спать не могу, если не выпью. Мне правда стыдно тебе в этом признаваться, прости…       Субин когда-то читал, что пингвины, потеряв птенца, пытаются украсть детёнышей у других пингвинов, а потом теряют к ним всякий интерес. Субин себя чувствовал именно таким пингвинёнком в глазах Союн — временным сыном. И новый титул не то чтобы ему нравился.       — Я понимаю. У меня тоже проблемы со сном сейчас.       — Кошмары?       — Да. Редко какие-то ужасы, но просыпаюсь каждый раз с тяжёлым сердцем.       — А я не помню, что мне снится, и снится ли вообще. Мне бы так хотелось, чтобы Ёнджуни хоть во сне ко мне пришёл… — Она снова погрузилась в раздумья, но ненадолго.       — Каждый раз просыпаюсь в этом кресле и гляжу в потолок, — рассказала она. — Ужасное чувство: столько мыслей в голову лезет…       — Вы всё время одна? — прервал её Субин.       — Почти всё, да.       Союн наклонилась и разлила чай по кружкам. Взяла свою в руки и продолжила разговор:       — Ёнджун жаловался на нас с его отцом, верно?       — Да, — честно ответил Субин. Имело ли смысл что-то скрывать сейчас? — Но я слышал, горе сближает людей, — зачем-то добавил он.       — Ничуть, — фыркнула Союн даже высокомерно и отпила чай. — За последние две недели мы с мужем даже не разговаривали.       — Как? — удивился Субин. В его картине мира, при проживании в одном доме, не разговаривать друг с другом было чем-то невообразимым.       — Очень просто. Он приходит поздно вечером или вовсе ночью, а потом заваливается спать на нашу кровать. Утром уходит. Он почти не попадается мне на глаза.       Союн горько усмехнулась и снова отпила из чашки. Каждое её слово сквозило обидой.       — Иногда он и вовсе не ночует! Отдыхает наверняка со своей вертихвосткой… Плевал он на сына.       Ёнджун старался не вмешиваться в отношения родителей. В разгар ссоры к нему никогда не прислушивались, а потому он сдался. «Для родителей я не больше, чем вставший между ними плачущий мальчишка», — говорил он Субину, рассказывая, как унизительно это иногда бывает. <Tab>Исчезновение Ёнджуна стало толчком для аморальных похождений отца и оружием для матери. Его имя можно было приписать к чему угодно, оправдывая тем своё поведение.       На всякий случай Субин решил умолчать о словах Тэ и Бомгю.       — Иногда ко мне заходила и Минсу, и Ёнджу, и Юна… — сменила тему Союн. — Я очень ценю их поддержку, особенно ту, что они оказали мне в первое время. Они буквально поднимали меня на ноги! — с восхищением сказала она, но вскоре снова приняла угрюмый вид: — В последнее время они будто совсем обо мне забыли…       Субин вспомнил слова мамы Хюки. Теперь он понимал её. Но и Союн он понимал тоже.       Её лицо мелькало на обложках газет не реже, чем портрет Ёнджуна. Субин заметил это, когда женщина собирала газеты в стопку. Заголовки пестрили отнюдь не подробностями исчезновения и новостями о продвижении дела, сколько рассказами о Союн. В погоне за сенсацией с вырыванием фраз из контекста журналисты забывали, что она не каменный идол, а вполне обычный человек.       «РАССЛЕДОВАНИЕ ТОЛЬКО НАЧИНАЕТСЯ» — мать пропавшего юноши не теряет надежды», «ЖЕНЩИНА-КАМЕНЬ ЧХВЕ СОЮН ОБРАТИЛАСЬ К ПОХИТИТЕЛЯМ ЕЁ СЫНА», «Я НЕ НАМЕРЕНА СДАВАТЬСЯ!» — расследованию БЫТЬ пока жива ЧХВЕ СОЮН!» — было написано жирными буквами на первых полосах еженедельников. Журналисты смаковали подробности поведения Союн так, что реальная проблема будто отходила на второй план. Тактика в своём роде не проигрышная: наивные женщины будут вздыхать над несчастьем, заматерелые тётки будут плеваться, обвиняя Союн в произошедшем, мужчины зачитают новость за завтраком, дожидаясь кофе. На Союн, а следовательно на новостные порталы, будет обращено огромное количество внимания, но единовременно и ненадолго — люди прочитают и забудут.       А Союн забыть не могла. Лишённая поддержки со стороны знакомых, что всего неделю назад ещё заботились о ней, и даже от супруга, она всё глубже погружалась в унылый мир неизвестности и нескончаемого ожидания. От прежней женщины-урагана с вихрами кудрявых волос и огоньком в глазах, которую Субин видел в ночь исчезновения Ёнджуна, не осталось и следа: на него глазами-льдинками смотрела совершенно потерянная, обезумевшая от одиночества старушка.       — Я чувствую, что многим надоела. Стараюсь не надоедать лишний раз… Вам, мальчикам, нужно продолжать жить… — её голос снова дрогнул. В глазах стали слёзы, но женщина смахнула их углом шали.       Субин растерялся. Союн наклонилась к нему и спросила полушёпотом:       — Я могу доверить тебе кое-что?       Почему-то от этих слов захолодило сердце. Субин выдавил:       — Конечно можете.       — Можно я закурю?       — Если вам так удобно.       Союн отвела взгляд, отодвинулась, будто размышляя, действительно ли стоит говорить то, что крутилось в голове. Затем встала с кресла и ушла в свою комнату.       Она вернулась спустя минуту, держа в руках длинный хрустящий пакет из толстого полиэтилена — похожего на тот, в котором носят вещи в прачечную, — и положила его на стол, аккуратно расправляя складки руками. Субин пригляделся к принесённому свёртку.       В куске драной ткани, покрытой бурыми и зеленоватыми пятнами и кусочками сухих листьев, Субин с ужасом узнал футболку Ёнджуна — ту самую, в которой Ёнджун сел в машину, ту, что липла к влажной коже и чуть пахла хлоркой.       Субин выпрямил спину струной, а руки уронил между коленей. Взгляд не отрывался от бурого смазанного пятна прямо на воротнике. Неужели кровь?       Союн вытащила из пачки сигарету и закурила. На тонких ресницах повисли слёзы.       — Я своё ещё на той неделе выплакала, но всё равно: как взгляну — так в слёзы… — хриплым голосом сказала женщина.       — Что п-произошло? — услышал Субин свой дрожащий голос.       — В прошлую пятницу в восемь вечера ко мне пришёл Пак Ханыль, — сказала она, и взгляд прояснился. К ней будто возвращался рассудок. — Зашёл в дом, попросил кофе. Поставил сумку на стол. Сказал, что у него ко мне крайне важное дело, а потом… — голос резко повысился, по щеке покатилась слеза. Союн поморщилась и глубоко затянулась. Субин ненавидел сигаретный дым, но в этот раз не пикнул. — …а потом достал это.       Она указала на футболку.       — Волонтёры нашли в лесу. Была прикрыта ворохом из листьев и веток. Ханыль сказал, что рядом обнаружили такие борозды на земле, что она так была вскопана, будто… б-будто… — голос Союн всё сильнее дрожал.       Она сомкнула губы, стряхнула пепел в расколотую чашку и снова затянулась. Подперев кулаком щёку и глядя в никуда, она выдала твёрдым голосом:       — Будто Ёнджуна волочили, а он сопротивлялся. Ханыль сказал, что это основная версия.       Субин покрылся мурашками. Руки затряслись. Жуткая фантазия поражала воображение: тёмный лес, шуршание листьев и отчаянные крики Ёнджуна, которые никто не слышит. Странное ощущение в затылке предвещало новый взрыв головной боли.       — Пятно на воротнике — кровь, — подтвердила Союн жуткие догадки, — возможно, из носа. Остальные коричневые — грязь. Зелёные — трава. — Женщина перечисляла так, будто рассказывала детскую считалочку. Должно быть, она изучила эти пятна уже вдоль и поперёк. — Ещё одно чуть темнее основного тона — это слюна. Ханыль считает, что тот, кто напал на Ёнджуна, пытался затолкать футболку ему в рот.       Глаз словно пронзили иглой. Субин чуть не заскулил от боли, но тело не слушалось, как во сне. Его будто залили затвердевающим бетоном. Футболка во рту, безуспешные попытки кричать, кашель, кровь носом — всё это воображение рисовало ужасающе живо.       Союн снова затянулась и выдохнула огромное сизое облако.       — Ханыль сказал, что все материалы собраны, и мне эта вещь сейчас нужнее.       Субин глядел на тёмно-серое пятно.       — И-и что с того? Что это значит? — слетело с его уст прежде, чем он успел подумать.       Союн снова поджала губы и откровенно сказала:       — Ханыль не исключает, что Ёнджун может быть мёртв. Сказать больше, это кажется ему наиболее вероятной версией.       — Нет… — бросил Субин, беспомощно глядя то на футболку, то на Союн. — Нет. Нет, нет, нет… Этого не может быть!       Союн отвела сигарету ото рта и резко расплакалась. Тяжёлые слёзы покатились по лицу, щёки и лоб раскраснелись.       — Этого не может быть! — повторил Субин. По лицу расплылась истерически восторженная улыбка. Глаз больно пульсировал, в нём сгущалась чернота.       Потребовалось несколько минут, чтобы Субин и Союн успокоились. Чай остыл. Было не до еды.       — Ханыль сказал, что в нашем мире нельзя быть полностью уверенным в чём-то, — тихо добавила Союн.       Субин прикрыл глаз ладонью.       — Так они продолжат расследование? — с надеждой спросил он.       — Личное убеждение Ханыля не влияет на ход расследования. Полиция не обнаружила много крови, конечность Ёнджуна или тело целиком, а потому не может переквалифицировать дело в «убийство».       — А как же похищение? — сказал Субин почти жалобно.       Союн помолчала с минуту, опустив взгляд. Между её пальцев тлела сигарета. Она затянулась и сказала с досадой:       — Они ищут его труп.       Субин застыл под колючим взглядом ледяных глаз.