Живым и невредимым

      С возвращением Ёнджуна жизнь Субина изменилась. Не сказать, что кардинально, но разительно по сравнению с тем состоянием, в котором он пребывал последние три недели.       На улицах города не встретить было больше листовок с плоским монохромным лицом Ёнджуна: люди сорвали их в тот же день, как по местным телеканалам сообщили о чуть ли не магическом возвращении пропавшего. В этом поступке не было какого-то безразличия или цинизма, скорее наоборот, жители города были рады, что ужас кончился.       Школа организовала свои мероприятия: староста ёнджунова класса предложила собрать для него что-то типа подарка и передать в больницу через родных или друзей. Как ни странно, но корзину, полную фруктов, конфет, шоколада, открыток и каких-то забавных по своей детскости поделок, на руки выдали Хюке. Субин предполагал, что с ним, после всех надуманных слухов, говорить было просто-напросто неловко, но не обижался и даже не высказывал свои домыслы.       Продолжая о школе: за ум Субин так и не взялся, да и не планировал — слишком поздно было. Он погряз в «неудах» и неаттестациях практически по всем предметам, его глаза не горели стремлением к знаниям или хотя бы желанием спасти своё плачевное положение, а потому и благосклонного отношения от учителей ждать не стоило. Минсу была осведомлена о неуспеваемости брата и обещалась что-нибудь с этим сделать, когда закончит свои дела в больнице, но Субин уже морально готовился составить компанию Бомгю и Тэхёну как второгодник.       Должно быть, для кого-то такой расклад звучит ужасающе, и на месте Субина он бы в истерике бился, но на фоне возвращения Ёнджуна риск остаться на второй год казался таким пустяком, что Субин забывал о нём всякий раз, когда садился в автобус, едущий прямиком до больницы.       А там Субин появлялся с завидной регулярностью, пусть и не так часто, как Союн, буквально дежурящая у постели сына в посетительские часы и ночующая на парковке больницы в машине. По возможности он приходил два, а то и три раза в день, хотя и не понятно зачем — «прорыва» не предвиделось.       Восстановление, как и предполагалось, длилось долго и муторно. Большую часть времени Ёнджун спал или находился в состоянии полусна, туго соображая и вряд ли до конца осознавая, что с ним происходит. Виной всему были лекарства, особенно — сильнодействующие обезболивающие на основе морфина. Минсу объяснила такой выбор медикаментов тем, что со сломанным бедром дни до операции с непрекращающейся тупой болью стали бы для Ёнджуна сущим адом, а с учётом общего состояния могли бы и вовсе стать фатальными.       А операцию, как назло, назначили только через три дня. С одной стороны, это злило Субина, ведь обрекало Ёнджуна на три лишних дня отупения в извращённой форме анабиоза. С другой стороны, Субин осознавал необходимость ожидания, поскольку экстремально низкий вес и общее состояние Ёнджуна повышали риск того, что он может вовсе не проснуться. Эта перспектива пугала Субина до чёртиков.       В глубине души он надеялся, что с возвращением Ёнджуна исчезнут его кошмары. Однако ситуация лишь усугубилась: сюжеты его сновидений дополнились новыми обстоятельствами, стали более изощрёнными, приблизились к реальности. Мысль о скорой неминуемой смерти Ёнджуна преследовала Субина в каждом сне, становясь почти навязчивой. Субин старался её отвергать или вовсе избегать, выпивая какие-то лошадиные дозы кофе и не смыкая глаз по ночам. Не хотелось больше видеть Ёнджуна в кислородной маске, разложенного на операционном столе, как препарированная лягушка, врачей, снующих туда-сюда без дела и цели, слышать их суматошные перешёптывания на фоне монотонно звенящего кардиомонитора, а главное — чувствовать ту беспомощность и пустоту, будто в груди пробили прореху. Субин бы не смог смириться с потерей… снова.       Но, как любому человеку, Субину всё равно нужно было хоть когда-то спать. Иногда он засыпал на уроках, не в силах сопротивляться скуке и усталости. А иногда прямо в палате Ёнджуна, бездумно ожидая его пробуждения, чтобы перекинуться парой будничных, незначительных фраз, которые он позже вряд ли даже вспомнит.              Однажды Субин пришёл к Ёнджуну, уже клюя носом. Ночка опять выдалась не из лучших, а на математике за сон ему устроили нехилую взбучку и грозились со следующим прецедентом отправить из класса прямиком к директору. Однако после уроков Субин поехал не отсыпаться домой, а прямиком в больницу к Ёнджуну.       Он обрадовался, когда не заметил в палате Союн. После того, как женщина пропустила пробуждение сына, она будто помешалась на идее опеки и не покидала комнату и на секунду, одержимая идеей, что случится что-то ужасное, если её не будет рядом.       Она стремилась контролировать всё с больным энтузиазмом: когда проводили осмотр врачи, когда приходила медсестра, чтобы поставить капельницу или необходимый укол, когда Ёнджун засыпал и просыпался. Доходило до того, что она пыталась выведать, когда и что Ёнджун ел, как часто пользовался судном и другие интимные вещи. Не реже Союн спрашивала, о чём хотели поговорить с ним друзья. Впечатление это производило не только жуткое, но и отталкивающее — Субин стал понимать, что такое уставать от Союн.       В тот день мать Ёнджуна отлучилась: дело застопорилось без показаний жертвы, а Союн всё с тем же маниакальным рвением хотела не только правосудия, но и обезопасить сына от излишнего давления со стороны органов правопорядка. Посему женщина кинулась на поиски достойного юриста, ездила с мужем в ближайший большой город на их новой машине (не чета старому вместительному автомобилю, да и выглядит поскромнее, но другую семья Чхве позволить себе сейчас не могла).       Субин, тайно радуясь отсутствию Союн, со спокойной душой прокрался за толстую стеклянную дверь, мелькнул мимо ширмы и пристроился в уголке, на краю кушетки, уставившись на Ёнджуна осоловелыми глазами.       Больничный запах «чистоты» и «стерильности» уже так приелся Субину, что он почти не обращал на него внимания, а потому его больше ничего не беспокоило. Привалившись головой к стене, он чувствовал, как тяжелеют веки и подбирается незаметно сон.       — Сонный час? — послышался хриплый знакомый голос. Субин тут же распахнул глаза.       Ёнджун лежал, повернув к нему голову и по-лисьи улыбаясь. В груди что-то защемило, как от трогательного воспоминания.       — Привет, — неловко проговорил Субин, кривя губы в улыбке.       — Привет, — хихикнул Ёнджун в ответ. Даже при этом незначительном движении Субин неосознанно подметил, каким измученным был Ёнджун.       — Как себя чувствуешь?       Ёнджун нахмурился.       — Не надо.       — Тебя все об этом спрашивают, да? — спросил Субин, поёжившись.       Ёнджун кивнул и широко зевнул. Подумал о чём-то, глядя на Субина из-под набрякших век, и выдал:       — Мне одиноко здесь.       — Одиноко? — тупо повторил Субин.       — Угу.       — А как же Хюка, Бомгю, Тэхён?.. хотя бы мама!       Ёнджун промолчал — ничегошеньки Субин не понял. Ёнджун снова вернул взгляд к потолку — к пенопластовым плитам с узором из крохотных треугольников на сером фоне. Наверное, от не покидающей его усталости он не мог разглядеть даже их.       — Полежи со мной, — сказал Ёнджун, еле шевеля губами.       — Нас могут увидеть.       — Мне уже всё равно… В этом нет ничего такого.       Субин посидел с минуту, думая, что Ёнджун уснул.       — Пожалуйста, — вмиг разубедил его Ёнджун. Он звучал так измотано, так отчаянно и так нежно, что Субин не мог отказать. Да и не хотел уже — он же скучал.       Субин придвинул край кушетки к кровати, наделав немного шуму. Осторожно уложил голову на пышную подушку и вгляделся в профиль напротив.       Лицо стало у́же, скуластее, острее и оттого болезненнее на вид. Кожа побледнела, истончала, потеряв внешнюю живость, лишь очерчивая знакомые черты: короткий скруглённый нос, приплюснутые, грустно сложенные губы, прикрытые веки.       «Прямо как в тот день, во сне», — подумал Субин, но тут же поправил себя — теперь Ёнджун был рядом. Реальный, осязаемый, дышащий, он лежал совсем рядом и его нетрудно было коснуться рукой. Что Субин и сделал: спрятал его ладонь между своих.       Но Ёнджун, наверное, уже не обратил на это внимание, провалившись в очередной мирный сон.              Субин не зря упоминал о друзьях — те посещали Ёнджуна не реже его. По Тэхёну и вовсе можно было считать дни недели и даже часы: он отменил тренировки по вторникам и четвергам, а также приходил на выходных, всегда к одному и тому же времени.       Оставаться долго, правда, Тэхён не стремился. Зачастую его визиты длились около получаса, потому что за это время он умудрялся предоставить всю бесполезную помощь, которую только можно было представить. Он не мог сидеть спокойно и глядеть на Ёнджуна часами, ему нужна была хоть какая-то активная деятельность, поэтому «бесцельные» дни превращались для него в пытку.       Субину тэхёновская жажда деятельности доставляла мало удовольствия, как минимум потому, что она вынуждала и его подняться с кушетки и погрузиться в безрезультатную суету. Шустро снующий туда-сюда силуэт не только раздражал его, но и заставлял чувствовать укол совести — особенно перед Союн, дежурящей в палате чуть ли не ежедневно.       — Как вы? — тут же спешил осведомиться Субин у женщины.       — Всё в порядке, — всегда был ответ.       После этого разговор шёл в другое русло: выяснялось, что Союн, забегавшись в поисках хорошего юриста для предстоящих судебных тяжб, не успевала даже поесть. (Стоит сказать, что каждый раз, когда женщина приходила, от неё несло едким сигаретным дымом).       Тогда со своего места молча подрывался Тэхён и уходил к торговому автомату, чтобы купить перекусить. За ним однажды ускользнул и Субин.       — Ты стал таким обходительным, — сказал он тихо, подойдя к Тэхёну сбоку. Тот удивлённо оглянулся на друга, но автомат застучал, заставив отвернуться.       Тэ вытащил из-под нижней дверцы сэндвич в герметизированной упаковке и сказал:       — Бери, если что-то хотел.       Субин покачал головой.       — Мне кажется, ты чувствуешь себя виноватым, — продолжил гнуть свою линию он. Тэхён обеспокоенно вытаращил глаза — он настолько очевиден?       — С чего ты взял? — слетело с его уст.       — Ты очень нервозный. Особенно в последнее время.       Тэхён промолчал, потупив взгляд.       — Я знаю, что меня это не касается, но ты мой друг, и я не могу молчать. Ты зря себя изводишь.       Тэхён и впрямь себя изнурял: ранний подъём, ежеутренняя пробежка, тренировки после уроков, короткий сон и редкий перекус. За это время он явно немало сбросил, стал ещё более поджарым и сухим, но будто постарел: под глазами залегли тёмные круги, на смуглой коже казавшиеся серыми, мимические морщины стали глубже, что на остром и в то же время одутловатом лице подростка казалось особенно несуразным и даже жутким.       — Помнишь, ты говорил, что мне не мешало бы отвлечься? Знаешь, я тебя не послушал тогда, да и ты своим советам не очень-то следуешь… Твоё хобби не должно быть наказанием, вот о чём я, — добавил Субин, неловко поджав губы.       Тэхён ссутулился.       — Я просто не знаю, как себя вести, — признался он. — Я понимаю, что должен что-то сделать, но не знаю что. Это не про «искупление», хотя, может, и про это… Мне трудно во всём этом.       Субин удивился. Тэхён, этот человек-скала, хранящий самообладание в те дни, когда все позволяли себе дать слабину, вдруг разбился. Он точно так же потерял уверенность, был точно так же растерян, как и все остальные.       И предпосылки к этому выводу были, но незаслуженно оставались незамеченными. Тэхён избегал разговоров с Ёнджуном, а если и перекидывался парой фраз, то на глазах становился печальнее и будто скованнее, стремился быстрее завершить диалог и сбежать из больницы, словно он совершил какой-то постыдный поступок.       — Не притворяйся. Честность гораздо более ценна, — только и ответил Субин, ободряюще потрепав Тэхёна по плечу. — Пойдём обратно?       — Пошли, — на выдохе сказал Тэхён.              В день операции нервозность Субина достигла своего пика. Кошмары мучили его всю ночь, так и не дав толком заснуть. Сердце бешено колотилось, по телу бежал «могильный» холодок, голову занимала одна лишь мысль: Ёнджун может не проснуться.       Субин уже понимал, что верить снам — всё равно что верить в расклады карт таро, гороскопы или любой другой околомагический бред, но беспокойство не отпускало. Ему чуть ли не физически нужно было быть рядом, хотя бы поблизости, чтобы тешить себя идеей, что всё под контролем, всё хорошо.       В само здание Субин зайти не решался — боялся попасться на глаза и так замотавшейся Минсу, а потому присел на скамейку напротив, которую многие ошибочно воспринимали как «курилку» (бывало, даже Минсу ловила здесь своих пациентов, изголодавшихся до сигарет), заткнул уши наушниками и стал терпеливо ждать новостей.       «Hey now, hey now, don’t dream it’s over»,— напевал солист с уверенным пафосом, пока Субин в который раз перекатывал серьгу Ёнджуна между пальцев. Это уже превратилось в привычку, к которой он возвращался каждый раз, когда нервничал, хотя всякая надобность и пропала. «Пора бы избавиться от неё», — сказал про себя Субин, раздумывая о том, чтобы отдать вещицу Ёнджуну, как только тот придёт в себя.       Мимо прокатился велосипед и притормозил аккурат напротив скамейки. Подняв взгляд, Субин увидел озадаченное лицо Бомгю и тут же выдернул наушники.       Выглядел Гю лучше, чем прежде. Конечно, тёмные круги и общая серость лица не пропали бесследно, но вид стал свежее и опрятнее — даже торчащие обычно волосы были аккуратно заплетены в хвост.       — Ты тоже здесь? — спросил Гю рассеянно, будто и не стоял напротив.       Субин кивнул.       Шмыгнув носом, Бомгю слез с велосипеда и небрежно бросил тот у скамейки. Брелок на раме лязгнул и зазвенел. Гю устроился рядом с Субином, ссутулив плечи и уставившись куда-то вдаль.       — А почему ты приехал? — поинтересовался он спустя минуту странного молчания.       — Кошмары, — коротко отозвался Субин.       — У меня тоже странное предчувствие, — совестливо признался Гю, поведя плечом и обретая ещё более обеспокоенный вид.       Субин задумчиво нахмурил брови и выдохнул.       — Не знаю, насколько это научно, но я всё-таки верю в какое-то «шестое чувство»… Нужно просто уметь отличить его от страхов, которые мы сами себе придумываем, — сказал он не только другу, но и себе самому.       — И как, научился отличать?       — Как видишь, нет, — с горькой усмешкой ответил Субин. Бомгю тоже расслабился.       — Всё будет в порядке, — подумал он вслух. — Это же нога, а не мозг… И вообще… и не такое бывало.       Бомгю частенько в своих рассуждениях уходил в сторону криминалистики, и этот разговор не стал исключением.       — Знаешь, в девяностые в Штатах была похожая история. Подросток украл мальчика, удерживал у себя дома и переломал ноги. Потом даже кличку «Костолом» получил, ублюдок…       — Мальчик выжил?       — Да. Добрался до телефона и позвонил в полицию, как Ёнджун… Не представляю, насколько страстно нужно желать жить, чтобы так бороться.       — Они действительно сильные, — подтвердил Субин, вновь перебирая серьгу между пальцев.       В их суждениях проросло рациональное зерно: если Ёнджун стерпел ад в том доме, где его нашли, то всяко переживёт операцию. Он сильный. Он борец.       — Ёнджун ничего не говорил тебе про парня, который его украл? — спросил вдруг Бомгю. В его голосе Субин услышал явное презрение.       — Нет. Он вообще сейчас не в лучшем состоянии, чтобы говорить. Тем более, это дело полиции и, я знаю, беседы со следователями не шибко расслабляющее мероприятие.       — Конечно, — согласился Гю. — Меня расспрашивали так, будто я Ёнджуна в лесу закопал… Я думал, у меня сердце остановится.       Субин удивлённо покосился на него.       — Нет, я понимаю, что не самый спокойный и уравновешенный человек, особенно когда паникую… и что семья у меня, может, не самая благополучная… и за словами я не всегда слежу… В общем, много причин для подозрений. Но всё равно — воспоминание не из приятных.       — Я тоже чувствовал на себе подозрения, но не так откровенно.       Бомгю лишь ухмыльнулся, вцепившись пальцами в скамейку.       — В любом случае, хорошо, что всё прояснилось. Осталось дождаться приговора, — сказал Субин.       — Скорее бы, — вернулся тот же раздражённый тон. — Не хочу, чтобы этот ублюдок ещё хоть минуту провёл на свободе и наслаждался жизнью. Мне омерзительно даже от того, что он, несмотря на то, что сделал, заслуживает той же помощи, что и Ёнджун. Чёртова гуманность…       Субин не мог ни поддержать, ни осудить Бомгю за его суждения. Но в глубине души он тоже желал, чтобы преступник гнил в тюрьме, испражняясь под себя и пуская слюни. С другой же стороны стоял морально-этический вопрос. В него можно было бы окунуться с головой, затрагивая высокие материи, тему человеческой души и всепрощения, если бы в дело не вмешивались пресловутые «свой» и «чужой».       Ёнджун был свой. Ёнджун был близким и, возможно, самым дорогим человеком. Он был безвинен и за свои мелкие проступки уж точно не заслужил трёх недель тех мучений, которым его подвергли. Не должен был бороться за жизнь, подвергая её при том огромнейшему риску. Не должен был лежать несколько дней в полузабвении, просто чтобы не сталкиваться снова с адской раздирающей болью. Проходить через всё это он был не должен, однако продрался, переживал сейчас и уж точно столкнётся с последствиями в ближайшем будущем, если не всю жизнь.       В то время как его мучитель — чужой, — возомнивший себя Богом, наделивший себя правом причинять другому человеку боль, пока был наказан лишь ударом по голове и сотрясением. И разве это справедливо?..       Объективный взгляд на мир исчезает, как только так называемый «спорный вопрос» касается человека напрямую. Человек, в свою очередь, может говорить всё что угодно, всё что приемлемо, хотя сердце будет вторить: «Бред, бред, бред!» И в том заключалась заслуга Бомгю — он был хотя бы искренен.       — Я уже просто хочу, чтобы всё это поскорее кончилось и лучше бы не напоминало о себе никогда, — поделился Субин.       — Я тоже, — кивнул Гю. В таком «подвешенном» эмоциональном состоянии им было довольно просто манипулировать и переключить с одной темы на другую, но на каждую у него находился целый ворох мыслей.              После операции дозу обезболивающего Ёнджуну не снизили и даже поставили вопрос о необходимости её повышения. Несколько дней Ёнджун был в состоянии хуже, чем ранее: ежедневно подскакивала температура под сорок, он отказывался от еды и иногда почти бредил. Друзей на время пускать перестали, навещать сына могла лишь Союн, но Субин всё равно рвался разузнать обо всём скоро и как можно точнее, а потому расспрашивал Минсу: та сказала, что такое бывает нередко после операций, и заверила, что поводов для беспокойств нет. Субин ей не верил.       Он не мог унять волнение. Ужас ведь кончился, верно? Почему же их снова разлучили? От несправедливости сердце рвалось на части, пусть Субин и осознавал, что его присутствие ничуть не поможет трепещущему в бессознательном состоянии Ёнджуну, если вовсе не помешает врачам.       Три дня тянулись медленно, ночи проходили незаметно: Субина одолевали кошмары, в которых его мучило страшное удушье, прям как в те пыльные жаркие дни перед ливнем. Кровать под ним превращалась в раскалённые пески пустыни кроваво-бурого цвета, будто кто-то щедро оросил их кровью. Во сне Субин не сомневался, кому она принадлежала, но почему-то продолжал своё странствие по жутким барханам к оазису спокойствия, отгоняя миражи и иные пугающие фантазии.       В который раз жизнь оказалась страшнее любого вымысла. Вскоре Ёнджуну стало лучше, и визиты друзей возобновились. Субин с нетерпением ждал первого, но, увидев Ёнджуна, впал в ужас.       Это тонкое бледное создание снова лежало на больничной постели, прикрытое тонким одеялом. Из-под него выглядывала только нога, приподнятая на особой металлической конструкции, название которой Субин, увы, не знал. Вдоль бедра тянулся разрез, перетянутый грубыми стежками. Кожа приобрела воспалённый розоватый цвет. В голову навязчиво лезло воспоминание с мясного рынка, где на прилавке лежала настоящая свиная голень.       Субин, однако, пересилил себя, подкравшись к Ёнджуну и сев на корточки, чтобы быть на уровне его глаз. Ёнджун взглянул осоловело и блаженно улыбнулся. Его веки набрякли, а потому Субин мог уловить лишь мимолётный блеск из-под коротких тонких ресниц.       — Больно? — спросил Субин, хотя прекрасно знал ответ.       — Угу.       — Но легче? Хоть немного?       — Гораздо, — прохрипел Ёнджун и прочистил горло.       Субин приложил тыльную сторону ладони к его лбу. Тот был немного горячим, но не критично. Мягко улыбнувшись уголками губ, Субин сказал тихо:       — Не волнуйся, скоро пройдёт.       Спустя неделю Ёнджуну сняли шесть из двенадцати швов. Температура больше не беспокоила его вовсе, боль не казалась невыносимой, а потому дозу обезболивающего вновь снизили.       С тем вернулись и привычные колкости, и вспыльчивый характер Ёнджуна, и его былая харизма. Общение пошло легче: Тэхён стал наведываться чаще и общаться без ужимок, исчезал надрыв в голосе Бомгю… В общем, всё возвращалось на круги своя, с тем лишь исключением, что Ёнджун был прикован к кровати с подвешенной перебинтованной ногой.       Весь его мир ограничивался четырьмя стенами палаты и открывающимся иногда окном, выходящим на теневую сторону здания, в парк. Там гуляли пациенты больницы и старики из дома престарелых напротив, но Ёнджун не увидел бы их, даже если бы захотел: с его второго этажа видны были лишь ярко-зелёные кроны. Теневая же сторона здания была выбрана из соображений по части здоровья: после трёх недель во мраке яркий свет был бы просто вреден Ёнджуну.       Ёнджун явно тосковал по «свободе». Нередко при своём визите друзья заставали его печально уставившимся в окно. Но стоило его позвать, как Ёнджун тут же выныривал откуда-то из своих мыслей и расплывался в улыбке. По друзьям он тоже скучал.              Как-то раз Субин с Хюкой нагрянули вместе, узнав, что у Ёнджуна закончилась терапия и перевязка. Кай по такому случаю даже притащил ноутбук из дома, чтобы посмотреть какой-нибудь фильм.       На входе они столкнулись с Союн. Та тушила сигарету о мусорный бак.       — Здравствуйте, — вежливо поздоровались Субин и Хюка.       — Привет, мальчики, — ответила она, будто только что увидела их, и сразу побежала к машине, в которой её, на удивление, ждал муж.       — Интересно, куда это она, — сказал Кай, толкая стеклянную дверь и смотря женщине вслед.       — По юристам, может, — пожал плечами Субин, заходя сразу за другом.       — Ещё и папа Ёнджуна с ней… Неужели, навещал?       — В кои-то веки, — не сдержался Субин от критического комментария. Он мог оправдать для себя отстранённость мужчины от дела, ведь и сам страдал тем же, но его чересчур редкое присутствие рядом с сыном — никак.       — Кстати, папа сказал, что где-то осенью приедет к нам погостить с Леей, — упомянул вскользь Кай. — Хочу уломать его сводить нас всех в ресторан. Что думаешь?       — Думаю, осени стоит хотя бы дождаться, — снисходительно проговорил Субин, поднимаясь по лестнице на второй этаж.       Путь до палаты Ёнджуна друзья уже выучили наизусть. Как и то, что он всякий раз забавно пугается, если подкрасться незаметно. Не то чтобы Субин пробовал, скорее, у него получалось это случайно.       Хюка распахнул дверь быстрее, с характерным щелчком. Сидящий на постели Ёнджун дрогнул с выкриком:       — Напугал!       — Вас, старичков, всё пугает, — простодушно бросил Хюка и плюхнулся на кушетку рядом.       Ёнджун нахмурился и поджал губы с якобы грозным видом, но вдруг лицо подёрнуло выражением боли.       — Нога? — спросил Субин.       — Нет, от здешней еды у меня заворот кишок, — саркастично отозвался Ёнджун. Хюка прыснул смешком.       — Я сообщу об этом Минсу, — в похожем ключе проговорил Субин и пристроился на край постели с другой стороны от кушетки.       — Что вы приготовили на этот раз, мои верные рабы?       Субин и Хюка уже не первый раз приносили Ёнджуну что-то. Просить телефон он отчаялся, так что налегал на книги и комиксы. Субин таскал ему пыльные томики Кинга из библиотеки, Хюка — что-то из своей коллекции романтической манги, чтобы «расслабить мозг».       — Хюка вымолил у мамы ноут, — ответил Субин, кивнув в сторону висящей через плечо сумки.       — Не вымолил, а заработал! Мне неделю сохранять порядок в комнате, имей уважение!       — Забрал авансом, — ухмыльнулся Ёнджун. — Отлично, без вас я бы умер со скуки. Мамина компания имеет свойство быстро надоедать…       — Посмотрим что-нибудь? Комедии, хорроры, мелодрамы?       — С каких пор ты, дружище, смотришь хорроры? — сощурив глаза, спросил Ёнджун Хюку.       — Да мы с ребятами многое посмотрели, когда, ну… — Хюка отчасти испуганно вытаращился, не зная, как подобрать нужное слово. Субин тоже занервничал.       — Без меня? — к счастью, подсказал Ёнджун. Он не звучал разочарованно, в его голосе не слышалось и тени обиды.       — Да, мы посмотрели «Оно» и «Милые кости», кажется… — вклинился Субин.       — Не то чтобы второй фильм считался фильмом ужасов, — подметил Ёнджун.       — Я знаю, я привёл пример.       — Ещё чем похвастаешься? — переключился Ёнджун на него. Бодрость, с которой он говорил, не могла не радовать.       — Я прочитал оба тома «Оно», можешь мной гордиться.       — М-м-молодец, За-Заика Б-Бинни!       — Сп-па-асибо, Дж-Джунни.       — Я вам не мешаю? — со смешком сказал Хюка, уже поставивший компьютер на колени.       — Нисколько, — ответил Ёнджун.       Каю разрешили выбрать фильм самому, и неудивительно, что тот выбрал что-то из «супергеройского» репертуара. Втроём друзья устроились на широкой больничной постели: Хюка уместил компьютер у себя на коленях, так что стоило потесниться. Ёнджун был, в принципе, не против, учитывая, как удобно он положил голову Субину на грудь.       Его будто не столько заботил фильм, сколько их маленькая компания. Не удивительно, впрочем, ведь Субин с Хюкой по сути служили единственным путём взаимодействия с внешним миром, но без лишнего, полного сожалений напоминания о его пропаже. Ёнджун не мог смотреть или читать новости, а если бы и обладал такой возможностью, то вряд ли бы воспользовался: отовсюду рупором трубили о «трёх неделях ужаса», о «волшебном возвращении» и прочем бреде, собранном по слухам за неимением официальной информации. Сюда же добавить неуёмную боль в ноге, изматывающие допросы и попеременные «уточнения деталей», и станет ясно, что в таком ритме устать, даже сидя на месте, — вполне реально.       Иногда Ёнджун начинал дышать будто сдавленно, через силу выталкивать воздух. Хюка не замечал это, но Субин даже физически чувствовал появляющееся в теле Ёнджуна напряжение. На глаза Ёнджуну наворачивались слёзы, но ни одна не срывалась: он скрывал приливы боли, старался сохранять спокойный вид. Субин не решался его разочаровывать, а потому притворялся, что тоже ничего не замечает.              Когда Субин пришёл в больницу в очередной раз, то ожидал стабильно просидеть в палате рядом с Союн за отчасти неловким диалогом с Ёнджуном под её пристальным вниманием. Да, это было неприятно, и на выходе Субин частенько чувствовал себя виноватым, но это был единственный шанс увидеть Ёнджуна и поговорить с ним. Разве не по этому он скучал?       Открывая дверь, Субин готовился говорить максимально вежливо и ужимчиво, чтобы не показаться матери Ёнджуна каким-то неправильным и недостойным юношей, но это оказалось совершенно ни к чему.       В палате — в очередной раз спиной к двери — стоял отец Ёнджуна в позе, что Субин про себя назвал «без вины виноват» — фальшиво наивной, изумлённой даже, скрывающей за собой немалую долю раздражения.       Рядом стояла Союн с видом презрительным и в то же время оскорблённым. Она буравила сына взглядом, полным разочарования.       Субин понял, что рискует стать свидетелем семейной ссоры, но среагировал слишком поздно и был замечен: отец Ёнджуна оглянулся через плечо и сразу отвернулся, стушевавшись. Субин попятился и юркнул в коридор, но голоса доносились даже из-за двери.       — Я не понимаю, почему ты так относишься ко мне, — с надрывом произнесла Союн.       — Оставьте меня в покое. Оба, — послышался голос Ёнджуна. — И без вас тошно.       — Ах, а со мной ещё хуже?       Ёнджун промолчал.       — Со мной хуже, да, Ёнджун? — продолжала напирать мать.       — Союн… — смягчился отец. Субин не знал даже, крылась причина смены его тона в том, что он заметил постороннего поблизости, или в настоящем сочувствии.       — Не смей со мной разговаривать! — гаркнула Союн, вспыхивая. — Ты для меня и для него — никто! Не имеешь права говорить!       — Выйдите вон! — не стерпел Ёнджун. Субин никогда не слышал такого тона.       Воцарилась тишина. Затем что-то заскреблось, послышались шаги. Рядом с Субином распахнулась дверь, и из комнаты вылетела Союн, а затем сгорбленная фигура её супруга. Они не оглянулись на Субина, но оттого было только легче.       Субин не сразу решился войти. С полминуты он стоял напротив двери, вцепившись в ручку. «Может, лучше дать Ёнджуну побыть одному?» — колебался он, но вспомнил тон Ёнджуна. Нет, лучше отхватить, но удостовериться, что всё в порядке, чем бросать Ёнджуна одного.       Субин осторожно вошёл в палату и остановился возле ширмы, будто прячась за неё на случай, если Ёнджун окажется в гневе. Он и вправду был зол, но Субину не сказал и слова — уставился в распахнутое окно. За ним было лето, август, зелёные листья деревьев, а где-то внизу — люди, не осознающие своего счастья.       — Всё нормально? Тебе нужна моя помощь? — прямо спросил Субин и вышел из-за ширмы.       Ёнджун молчал, но Субин всё равно терпеливо ждал ответа. Прошло не меньше минуты, прежде чем Ёнджун проговорил надтреснуто:       — Ты всё слышал?       — Нет, — честно сказал Субин.       Ёнджун поджал губы, упорно не отрывая взгляда от окна, будто собираясь с мыслями, и вдруг всхлипнул. Субин только заметил катящиеся по щекам Ёнджуна одинокие слёзы, которые тот не спешил стирать.       — Если ты тут, потому что чувствуешь себя обязанным, то просто уходи. Не хочу быть ни для кого обузой, — крепясь, продолжил Ёнджун дрожащим от волнения голосом.       — Ты не обуза, — ошеломлённо почти прошептал Субин.       — Да? Почему же? — ревностно набросился на него Ёнджун. — Это же из-за меня ваши жизни превратились в ад! Не я же один страдал. Твой глаз — ты думал, я не видел? А Бомгю? Тэхён? Все!.. — От переполняющих эмоций Ёнджун говорил очень сумбурно.       — Кто сказал тебе, что это из-за тебя? Твои родители? — выпалил Субин с возмущением. Плевать на то, каким нехорошим он покажется: он был готов накинуться на родителей Ёнджуна с обвинениями; внушать пострадавшему сыну такое — непростительно и жестоко.       — Может, так! А может, я не слепой и сам всё вижу! — Ёнджун оторвался от окна и грубо утёр лицо голой рукой. — Вы не доверяете мне. Никто. Вы боитесь меня. Относитесь, как к фарфоровому, говорите с ужимками, даже похищение у вас — «произошедшее», «случившееся»! А что произошло? Что случилось? Что?       Ёнджун снова громко всхлипнул. Его горло, грудь и щёки покраснели от злости.       — Всё носитесь, а что толку? Показать, какие вы сочувствующие? Какие заботливые? Не сдалась мне такая забота! Никто мне не сдался! Никто не нужен! — с жаром выпалил он на одном дыхании и пронзительным взглядом впился в Субина. Тот стоял неподвижно и безмолвно слушал каждое его слово.       Спустя пару секунд молчания Ёнджун снова всхлипнул и закашлялся. Похоже, он ждал, что и Субин уйдёт.       — Вы слишком многого ждёте от меня, — прошептал Ёнджун и сгорбился, зарывшись в волосы пальцами. — Будто я вернусь святым мучеником и нацеплю шоры на глаза. Словно это так просто — забыть всё, как страшный сон, довериться тому, кому не доверял, полюбить кого-то по его требованию, потому что он вдруг вспомнил о твоём существовании!.. Почему я должен был пропасть, чтобы обо мне вспомнили? Ещё и так!..       Ёнджун помолчал с несколько секунд, уставившись в одну точку. По лицу красноречиво текли крупные слёзы.       — Лучше бы я умер.       — Нет! — не стерпел Субин. Он выслушал бы Ёнджуна, даже если тот поливал бы его грязью — потому что Ёнджуну плохо, он устал и нуждался в том, чтобы его выслушали, разделили его чувства. Но эти слова задели Субина до глубины души.       Он без страха подошёл к Ёнджуну и сел на край кровати, склонившись на уровень его лица, спрятанного в узких ладонях.       — Ёнджун, посмотри на меня, — твёрдо сказал Субин. Ёнджун помотал головой.       — Посмотри, — настойчиво повторил Субин, но Ёнджун и в этот раз не отнял рук и продолжил пытку молчанием.       — Я не уйду отсюда, пока не увижу твои глаза, — бескомпромиссно заявил Субин, беря Ёнджуна за запястья. Недолго думая тот сдался.       Когда Субин увидел его раскрасневшееся, припухшее, мокрое лицо, в груди разлилась настоящая нежность. Ёнджун был уязвим: его хотелось защищать, оградить от беспокойств, спрятать, чтобы он был в безопасности и не страдал больше и минуты.       — Ты ни в чём не виноват, — сказал Субин, глядя ему в глаза. — В похищении нет твоей вины. Во всём виноват тот ублюдок, который тебя украл. Во всём виноват только он.       Ёнджун смотрел пристально, с надеждой услышать то, чего втайне хотелось.       — Чувство вины действительно ужасно, когда от него страдают те, кто не виноват. А от него все мы страдали в это время, и многие страдают до сих пор. Эти ужимки, недомолвки с тобой — это всё от вины, не от желания обидеть. И опека твоей мамы тоже. Эти перемены могут показаться очень резкими, и я понимаю, как можно устать от твоей мамы, но она не со зла. Она лишь старается загладить свою вину, закрыть гештальт. Заботится так, до крайности, потому что по-другому не умеет и не знает как.       Ёнджун всё так же сидел молча, будто ждал чего-то. В глазах стояли слёзы.       — Хочешь, я обниму тебя?       Ёнджун кивнул несколько раз. Субин сел чуть ближе и загрёб Ёнджуна в объятия, положив его голову себе на грудь. Жар его влажной щеки чувствовался даже через футболку. Ёнджун как смог обвил Субина дрожащими руками и дал волю слезам. Конечно, за всё это время накопилось очень много…       — Я не-ненавижу его… Моя жизнь… разруш-шена, — заикаясь, промямлил Ёнджун куда-то в пазуху. Субин спокойно погладил его по волосам.       — Нет, не разрушена, — сказал он. — Ты не позволил тому ублюдку сломить тебя однажды, не позволяй и сейчас. Ты герой, Ёнджун.       — Н-нет…       — Да. Всё будет, но не сразу. Я вижу, тебе трудно, но потерпи ещё совсем чуть-чуть.       Ёнджун снова притих, как погрузившись в себя. С пару минут они сидели молча, но Субин чувствовал, что снова что-то упустил.       — Тебе одиноко? — вспомнил он слова Ёнджуна, в полной мере осознав их смысл.       — Д-да, — сознался Ёнджун, вновь заливаясь слезами.       Вокруг него всё это время было так много людей, но ни один не мог понять его, ощутить глубину отчаяния, в которое Ёнджун погружался. Все занимались внешним: привыкали к новым обстоятельствам, к коридорам больницы и стенам палаты, пытались избежать болезненной темы, вовсе игнорируя её, делали вид, что всё как всегда, пытаясь всё вернуть на круги своя, осведомлялись о самочувствии, но не заглядывали глубже — в самую душу, чтобы прочувствовать переживания Ёнджуна и не дать ему сломаться. Боже, как Субин был слеп!       — Я буду рядом, — уверенно проговорил он. — Теперь я всегда буду рядом.       Ёнджун стиснул его крепче.       

***

      Спустя дней десять с Ёнджуна сняли ещё шесть швов и наложили гипс. Вместе с тем закончилось и его «палатное заточение» (не до конца, конечно, но теперь он хотя бы выезжал из своей комнатушки). Он не стремился особо посвящать друзей в процесс своей реабилитации, говорил лишь только, что «график расписан по минутам». Встречи с ребятами стали реже и короче, зато Ёнджун появился в чате. Первое, что он скинул была фотография инвалидной коляски, а затем сообщение:        Ёнджуни <3 8:30 АМ оцените мою красотку буду рассекать по коридорам больницы на зависть всем стариканам йоооу              Субин, увидев, рассмеялся — Ёнджун и вправду почти не изменился.        Ёнджуни <3 8:32 АМ у меня даже есть личный водитель😎 я знаю, я крут прошу завидовать молча              Минсу оперативно докладывала Субину о состоянии друга. Сказала по секрету, что встаёт вопрос о том, чтобы поднять его на ноги. Ёнджун действительно оказался борцом, и восстановление продвигалось стремительно, однако врачи, даже несмотря на результаты реабилитации, опасались давать нагрузку больше положенной.              Дело тем временем продвигалось семимильными шагами и в отсутствие Ёнджуна — от его лица выступала Союн. Прокурором была женщина, с которой, как многие говорили, семье Ёнджуна очень повезло. Её звали Со Ынхи, и женщину эту Субин видел лишь однажды: когда его и остальных ребят вызвали в суд как свидетелей по делу, и сказать, что он остался под огромным впечатлением — ничего не сказать.       Ынхи подходила к делу с маниакальным пристрастием, вживалась в него и остервенело отстаивала интересы своих клиентов. Давая свидетельские показания и отвечая на её вопросы, Субин благодарил Бога за то, что он никогда не помышлял о преступлении — настолько сильно действовал металлический голос прокурора и пронзительный взгляд её глаз.       Девушке, что была в тот день за кассой минимаркета на заправке повезло не меньше: от напора Ынхи она часто оговаривалась и заикалась, но поскольку на суть дела эти мелкие ошибки не влияли, прокурор не кидалась на неё, а по-своему поддерживала, хватая на лету факты о том вечере и «подвешивая» их для грядущих аргументов.       А их было много и, мало того, многие из них Ынхи приводила на наглядном примере. На первое же заседание она притащила макет бедренной кости в натуральную величину, по прочности ничуть не уступающей настоящей, если верить её словам. С артистизмом она продемонстрировала его судье, свидетелям, присяжным и даже самому подсудимому. Затем стала пытаться сломать: нажимала, как могла, с обоих краёв, будто пыталась согнуть эспандер; долбила ей по столу, подняв стук не тише судейского молотка; попробовала сломать об колено — всё безуспешно.       — Теперь вы можете представить себе, с какой силой нужно давить, чтобы добиться перелома бедренной кости? Я, к сожалению, нет, а вот О Мансам — вполне, — завершила она, указывая коротким пальцем на преступника.       Затем она с разрешения семьи Ёнджуна продемонстрировала рентгеновские снимки места перелома и, пусть была не сильна в медицине, апеллировала парой терминов и опиралась на них. С такой доказательной базой Субин был уверен, что Мансам будет гнить в тюрьме долго, как он того заслуживает.       Один вид этого тридцатичетырёхлетнего лба с перевязанной башкой вызывал у Субина нестерпимую ярость. Этот ублюдок отделался небольшим сотрясением и жалкой раной на голове, мог стоять на своих двоих и не жаловаться, в то время как Ёнджун мучился с реабилитацией и тем, как бы поскорее встать на ноги. Во взгляде Мансама не было оттенка вины, он не сожалел о содеянном, смотрел отстранённо — так, будто ему было скучно.       На одно мгновенье они с Субином пересеклись взглядами. Мансам явно не придал этому значения, ведь видел Субина, очевидно, в первый и последний раз, но он даже не подозревал, какое дикое проснулось в этом подростке желание разорвать его на части.       «Вот, что толкает людей на самосуд», — сказал про себя Субин.              В тот день, когда Ёнджуну предстояло буквально встать на ноги снова, Субин тоже присутствовал. Он лишь наблюдал за происходящим, пока вокруг Ёнджуна собралась целая толпа из санитарок, а Союн мельтешила рядом. Правила балом Минсу, раздавая Ёнджуну указания и по-своему подбадривая его.       — Смотри: сейчас мы тебя пока поставим, но потом ты сам научишься. Если всё пойдёт хорошо, то сегодня даже прогуляешься недолго. Понял?       — Угу, — сказал Ёнджун с кривой, боязливой, но всё-таки радостной улыбкой. Две санитарки подхватили его под мышки.       — Готов? — спросила Минсу.       — Угу, — кивнул Ёнджун.       — И-и, взяли! — с заигрывающим тоном прикрикнула Минсу. Женщины приподняли Ёнджуна с постели, он опёрся на здоровую ногу и рядом приставил вторую. Не почувствовав боли, он облегчённо выдохнул.       Союн подставила ходунки ближе. Ёнджун сделал неумелый шаркающий шаг и вцепился в поручни, перенося вес. Приступать на ногу он всё ещё побаивался.       — Молодец, — подытожила Минсу. — Попробуй пройтись… хотя бы до Субина. Эй, сделай два шага назад! — обратилась она к брату.       Субин послушно отступил на два шага.       — Не-а, давай дальше, — скомандовала Минсу. Субин отступил почти к стенке. — Отлично.       Ёнджун оглянулся на Минсу, вздёрнув бровь, потом на маму, а затем отвернулся, качнув головой.       Вынеся ходунки вперёд, он снова выставил здоровую ногу и пришагнул другой.       — Попробуй сильнее согнуть, если не больно, — посоветовала со стороны Минсу.       — Угу, — бросил Ёнджун, снова выставляя железку вперёд. На этот раз он и впрямь чуть больше согнул ногу в колене.       — Больно?       — Вроде нет.       — Тогда продолжай.       Так, шаг за шагом, с глухим стуком резиновых накладок на ножках, Ёнджун подбирался ближе и ближе к Субину, уставившись под ноги то ли от изумления, то ли от стыда.              Когда они вышли в парк, Субина не покидала нервозность. Во всём хотелось Ёнджуну подсобить, подставить плечо, взять под руку — да хоть пронести над землёй эти злосчастные несколько метров! Однако он не вмешивался, повторяя про себя: «Ёнджун должен сам».       Хотя шли они и вправду медленно. Ёнджун выставлял ходунки вперёд и приступал за ними, снова вперёд и снова приступал… Субин неторопливо шёл рядом, спрятав руки в карманы длинных джинсовых шортов, смотрел на сгорбившегося над железной конструкцией Ёнджуна.       — Наверное, немного безответственно отпускать с тобой меня, — сказал Субин со смущённой полуулыбкой.       — Ещё чего! — прыснул смехом Ёнджун. — Ещё одна минута с мамой, и я опять забьюсь в истерике.       — Ладно-ладно, как хочешь, — согласился Субин, кивая, а затем осведомился: — Не тяжело?       — Нет, эта штука лёгкая, — покачал головой Ёнджун. — Рановато я, а?       — Бомгю бы пошутил, что ты похож на старушку.       — А я бы за его космы голову открутил, — проговорил Ёнджун язвительно. — Право шутить над этим имею только я!       — Как скажешь, бабуль.       Ёнджун остановился, держась за поручни, и взглянул на Субина с деланным осуждением.       — Предатель, — фыркнул он наигранно обиженным тоном.       — Я любя, — мягко сказал Субин, не вынимая рук из карманов. Ёнджун подметил это взглядом и пошёл дальше.       Субин поначалу подумал, что забыл застегнуть ширинку. Нет, всё было в порядке.       — Что? Что-то не так? — спросил он, поравнясь с Ёнджуном.       — Раньше ты бы хоть приобнял меня. Боишься прикасаться?       Субин недоуменно вскинул брови. Он и не замечал…       — Тебе может стать больно, если я навалюсь. Я не хочу этого, — честно сказал он. — То, что я не коснулся тебя сейчас не значит, что мои чувства как-то охладели.       — М-м…       — Нет, серьёзно! — с детским недоумением воскликнул Субин.       Ёнджун снова остановился, повернулся к нему и, ущипнув за щёку, протянул:       — Милота. Не злись, я тебя понял.       — Ничего ты не понял, — нахмурился Субин. Ёнджун смотрел ему в лицо даже с каким-то снисхождением.       — Так и будем стоять?       — Ты даже не представляешь, как тяжело было без тебя, — сказал Субин твёрдо.       Порывшись в кармане, он вытащил всё ту же серёжку в виде пера, которую всё не решался или попросту забывал отдать. Когда он показал её Ёнджуну, тот даже не сразу вспомнил, что она — одна из его коллекции.       — Я стащил её у тебя со стола. Я думал тогда, что никогда больше тебя не увижу и всё что осталось от тебя — это твоя комната. Мне почудилось даже, что ты теперь там как призрак. Только не смейся надо мной, у меня даже сосуды на глазу лопнули от напряжения в тот день!       Но Ёнджун не смеялся. Он внимательно слушал его слова, глядя на блестящую серьгу у себя на ладони.       — Хочешь, я отдам тебе её? — спросил он вдруг отчасти задумчиво.       — Нет, не хочу, — покачал головой Субин. — Я хочу, чтобы ты её носил. Чтобы ты был рядом.       Ёнджун прыснул коротким беззлобным смешком и открутил винт гвоздика. Вдел серьгу в ухо и умело закрутил винтик обратно. Аккуратно серебряное пёрышко замерцало, дрожа на ухе. Вот теперь Субин был уверен: всё хорошо.       Он выдохнул, сбрасывая тяжесть неуверенности. Что случится, если их увидят? Кто-то прознает о них? И что с того? Худшее уже позади.       Когда Субин взял лицо Ёнджуна в свои ладони, тот слегка стушевался, но не отпрянул. Субин коротко и нежно поцеловал его в губы, а затем, чуть наклонив его голову, в лоб. Отстранившись, Ёнджун смотрел растерянно, но до жути влюблённо.       «Любовь среди руин», — проговорил про себя Субин, глядя в глаза напротив.       — Субинни, я говорил, как тебя люблю? — сказал Ёнджун так, будто даже злился от этого сильного чувства.       — Я тоже люблю тебя, — ответил Субин, смеясь.