А если?..

Вечер. Покои наследного принца. Третья стража. Му Цин устало откидывается на императорские подушки, не находя себе места. С одной стороны, последние дни вышли слишком загруженными, и у и без того занятых учеников монастыря не было и шанса отдохнуть; только сейчас, спустя множество бессонных ночей, у него выдалась возможность провести хотя бы одну вот так, расслабившись. С другой же… всё немного сложнее. Его Высочество наследный принц Сяньлэ все эти дни также работал без устали, и сейчас, облокотившись спиной на грудь Му Цина, прикрыв глаза от накатившей полудрёмы, он может впервые за долгое время отвлечься от неотложных дел. И Му Цин был бы рад просто позволить ему это и не мешать, но в голову лезут навязчивые мысли, не оставляя и шанса на спокойный вечер, наполняя тревогой лёгкие и ложась тяжёлым камнем на грудь. А что если… Му Цину вмиг становится стыдно. Нельзя о таком думать, однозначно нельзя; нужно успокоиться, применить дыхательные практики, ни в коем случае не поддаваться импульсивному всплеску воображения, ни в коем случае нельзя давать себе волю. Это плохо, это неправильно, это… так страшно, кажется, что у Му Цина в голове сразу всплывает картинка: Се Лянь наверняка его оттолкнёт, одёрнет, сохранит свою прекрасную улыбку на лице, но скажет «нет, прости», и оттого будет больно до разрывающего, опустошающего чувства где-то в горле. Му Цин думает-думает-думает, сопротивляется себе ещё недолго, мечется, перебирая успокаивающим движением волосы Се Ляня, расчёсывая их пальцами. Позволяет себе небольшое удовольствие: с волос переходит на его грудь, прикрытую разве что нижней рубахой. Бездумно проводит по ней ладонью, оглаживает, ласкает скорее ради того, чтобы справиться с нервами, нежели чтобы сделать приятно. Выдавливает из себя жалкое: — Ваше высочество, прошу… не говорите ничего. Просто скажите «нет», если будете против… — перебарывая волнение, сквозь дрожь в голосе, тихо-тихо, едва слышно. Се Лянь точно так же, тихо-тихо, смеётся. От сердца сразу отлегает. — А если я захочу сказать тебе, какой ты у меня хороший? Или… попрошу быть грубее со мной? — отвечает бездумно, шутливо-кокетливо. В груди приятно печёт от его ненавязчивых, непрямых комплиментов. Му Цин молчит мгновение, второе и случайно ловит себя на улыбке, мягкой и слишком… тёплой, нежной, непривычной. Как всё-таки везёт, что Се Лянь этого не видит — как бы хорошо к Му Цину не относились, он пока ещё не готов. — Боюсь, ваши слова окажутся бессмысленны. — М? — расслабленный, почти что сонный Се Лянь запрокидывает голову на плечо Му Цину, и его волосы приятно щекочут кожу, не прикрытую грубой тканью рубахи. — И почему же? Се Лянь наверняка неправильно его понял: решил, что у Му Цина в планах ничего серьёзного, только мягкие, успокаивающие касания. Он наверняка мог бы сейчас уснуть, задремать прямо так, на его руках, и Му Цин бы ему позволил, он даже с места бы не сдвинулся, только бы не разбудить, только бы не потревожить сон. Му Цину думается: есть ещё шанс успокоиться, перестать думать о лишнем, о недостойном… В голове сразу всплывают слова Се Ляня, которые он произнёс так ненавязчиво, так легко, что Му Цин беспрекословно в них поверил. «Му Цин, интимная близость — это не лишнее и не недостойное. Это про любовь. Если ты не чувствуешь ко мне желания, я тебя пойму и заставлять не буду, не подумай. Но… если тебе мешает только это убеждение, я с радостью помогу его преодолеть…» И от воспоминания о том, что он сделал дальше, как доказал свои слова, у Му Цина до сих пор пересыхает в горле. Он твёрдо решает: отступить сейчас — значит закопать себя же в глупых, мешающих жить переживаниях. Провести всю жизнь в стагнации, в метаниях из стороны в сторону. Если Се Лянь его отвергнет, Му Цин примет это с достоинством. Да, будет больно, да, он вряд ли потом предпримет хоть что-то, но… Но если не оттолкнут, это превзойдёт все его мечты. — Потому что вы заслуживаете лучшего отношения к себе, — старается говорить спокойно, ровно, но голос издевательски дрожит; Му Цин почти незаметно для самого себя соскальзывает рукой с груди Се Ляня чуть ниже, к животу, слегка царапает кожу, как часто проделывали с ним, и срывает с губ Се Ляня лёгкий, удивлённый вздох. Му Цин замирает: не ожидал настолько быстрой реакции. Ненадолго покои погружаются в тишину. Му Цин опускается ещё на цунь, оглаживает большим пальцем кожу возле пупка сквозь ткань, чувствует, как под ладонью напрягается Се Лянь, как мышцы каменеют, а сам он, кажется, краснеет и судорожно сминает простыни от волнения. До Му Цина внезапно доходит, какая власть оказывается в его руках. — Расслабьтесь, ваше высочество, вам необязательно так переживать, — произносит он буднично, словно передразнивая, и в его голосе появляется… какая-то циничность, которую он бы никогда себе не позволил при принце. Му Цин замирает снова, мысленно ругает сам себя, зажмуривается, ждёт вердикта, ждёт, что Се Лянь разозлится, что прервётся, но этого не происходит. Се Лянь тяжело-тяжело, уязвлённо выдыхает в потолок, чуть сильнее запрокидывает голову и приподнимает бёдра, словно хочет, чтобы рука Му Цина прошла дальше. И Му Цин видит… видит, как Се Лянь на него отреагировал. О боги. И всё вмиг обретает смысл: и то, как Се Лянь напрягся, и то, как непривычно, по-особенному красиво, жарко он сейчас выглядит. То, как отозвался на его, Му Цина, слова. Му Цину думается, что это неудивительно. Даже такому человеку, как Се Лянь, может потребоваться отдых от постоянного контроля за всем даже в их взаимоотношениях: чтобы быть идеальным, чтобы не остаться недопонятым, чтобы удостоверяться из раза в раз, что хочет того же, что и Му Цин. А потому… может, у него получится помочь Се Ляню в исполнении его желаний? — Му Цин… — слышится горячим шёпотом, от которого внутри зарождается жар, просьбой, волнением: — Му Цин, пожалуйста… ниже. Не останавливайся, давай дальше, я очень хочу, ты же видишь, я так хочу ощутить твою руку там, хочу почувствовать, как ты меня обхватишь… Ну же, не томи… И Му Цин, честное слово, будет себя потом за это проклинать. Будет ругать, будет думать, как же неправильно, нечестно по отношению к Его Высочеству он поступил, но… Но он не слушается. Он жмурится, пересиливая себя, игнорируя упрямо просьбу. Чувствует, как оцепенение от того, что собирается сделать, охватывает грудь, сдавливает лёгкие, не даёт и сдвинуться с места, но перебарывает это ощущение, справляется с ним, успокаивается. Переживать об этом он будет завтра. Он знает, как поступает обычно Се Лянь, как безжалостно, бессердечно он его дразнит, и от мысли об этом, от воспоминаний об их прошлых разах… хочется попробовать то же самое. Это кажется правильным, верным решением, ведь если Се Лянь продолжит контролировать происходящее даже так, если отдать ему бразды правления, то никакого эффекта не будет. Конечно, с ним хочется по-другому: мягко, ласково, подчиняясь любой просьбе, любому желанию. Но если Му Цин позволит себе это, если поступит так, как поступает обычно, то не добьётся совершенно ничего. Так что… Он выравнивает дыхание, справляется с дрожью в руках, прячет волнение далеко-далеко, пытается его игнорировать. Слова сами лезут в голову, сами срываются с губ, и он не хочет им противиться — всего один раз, всего один вечер он позволит себе побыть таким, и этого будет достаточно: — Ну что вы, ваше высочество… — говорит почти язвительно, выливает неопасным ядом, освобождает накопившееся сладкой патокой, мёдом, приторным спокойствием. — Я понимаю ваши переживания, но… вам не кажется, что это нечестно? Я был на вашем месте, легко доверился вам, а вы… Да, Му Цин передразнивает. Стыдно самому себе признаться, конечно, что он дословно помнит их прошлые разговоры, но… нужно задать особое настроение, нужно показать Се Ляню, чего от него хотят. А тот замирает на мгновение, осознавая услышанное. Му Цин снова проводит ладонью по его животу, целует открывшуюся шею, несильно прикусывая кожу, — ровно как Се Лянь делал раньше с ним — оставляет небольшие аккуратные следы, что исчезнут совсем скоро. Тот в ответ выдыхает шумно, справляется, видимо, с наступившим уже наваждением (и это льстит) и говорит всё так же негромко: — Довольно, Му Цин… пожалуйста, я не шучу, прикоснись ко мне-по настоящему… — и тут уже его голос срывается, дрожит, жалобно повышается к концу фразы, и оттого Му Цин невольно смущается, чувствует, как в покоях становится жарко. — Ваше Высочество, вы ведёте себя иначе, — совсем уж бесстыже хмыкает, не желая сдержать последний порыв, и тут же исправляется, завершая речь очередной цитатой: — Одно ваше слово — просто скажите мне «нет» — и я тут же прекращу. Это на всякий случай, чтобы не допустить недопониманий. Се Лянь всегда с ним так делал, всегда спрашивал, всё ли хорошо, и Му Цин, понимая ценность такого вопроса, такой возможности прекратить, если вдруг что-то пойдёт не так, сразу успокаивался. В покоях ненадолго устанавливается тишина. Се Лянь шумно сглатывает, и Му Цин понимает: всё в порядке. Он медленно-медленно, с трудом вынимая пуговицы из петель, принимается раздевать Се Ляня; настолько руки дрожат, настолько одно только ожидание будоражит, мучает воображение, что невозможно унять волнение. Стоит ему лишь распахнуть рубаху, прикоснуться пальцами к обнажённой коже, как Се Лянь взрывается: совсем запрокидывает голову, подставляется под касания, под поцелуи и хнычет громко, чувственно, выбивает почву из-под ног и возносит в небеса, доводит до бессознательности своим мелодичным голосом. У Му Цина сердце пропускает удар в который раз, что думается: почему ещё не перестало биться? И Му Цин под ладонью чувствует, как бьётся и его, Се Ляня, сердце: чуть быстрее, активнее, сбивчивее, как заходится оно в бешеном ритме, как добавляет искренности в их близость. О близости… У них давно уже не было времени, чтобы провести его наедине друг с другом. То дополнительные тренировки, когда оба выбиваются из сил, то Се Ляня вызовут на разговор с советником, когда время уже близится к часу крысы, то… Му Цин уже устал запоминать. Настолько не в их пользу складывались обстоятельства, настолько мало у них было возможностей побыть друг с другом — просто поговорить, просто посидеть рядом, просто… — что Му Цину даже такое… будничное, повседневное, как поцелуй, стало казаться сказкой, мифом, чем-то далёким и нереалистичным. Му Цин впервые открыл в себе потребность в контакте, когда понял, насколько же его не хватает. Что ему холодно без мягких-мягких утренних объятий, что невозможно тоскливо без тёплого взгляда, предназначенного только ему, и что без рук Се Ляня на своей талии, без его губ на своих, он чувствует себя гораздо хуже. Он и подумать не мог, что станет таким тактильным. Се Лянь открывает в нём всё новые и новые стороны, и хочется… открыть в нём что-то новое в ответ. И сейчас, когда время появилось, когда никто не потревожит, это развязывает руки. И одновременно с тем согревает, радует — Се Лянь сперва хотел просто полежать рядом, обнявшись, расслабиться, и Му Цин отчаянно верит, сколько бы тревоги в нём не поднималось, что его любят и ценят. Что с ним хотят разговаривать, что в его руках хотят провести вечер. И что близости с ним тоже очень хотят. И что его колючесть, колкость воспринимают без обид и злости. Му Цин и правда счастлив. — Ваше высочество, приподнимитесь, — и голова идёт кругом от того, что его слушаются: Се Лянь и правда, попытавшись выровнять дыхание, приподнимает бёдра, позволяет снять с себя штаны, оголить полностью, и возвращается на то же место, прижимается обнажённой спиной теперь к грубой рубахе. По Се Ляню видно, как ярко, остро он воспринимает его речь: как он зарделся, как вздрагивает от мурашек, пробегающих по коже, как открывает шею, как подставляется, как теряется в ощущениях, в волнении. И как налившийся уже кровью член дёргается от его слов, как настойчиво требует к себе внимания, Му Цин тоже замечает. Но, к превеликому сожалению Се Ляня, предпочитает игнорировать. Он придерживает его под руки и слегка перемещает по кровати, двигает ближе к себе, помогая облокотиться спиной на грудь полностью, и одновременно с тем давит, совсем кружит голову таким очевидным контактом. Се Лянь в его руках мечется, не зная, что и делать: он то напрягается, становится неудобным, слишком непластичным, то наоборот — размякает, расслабляется, отдаётся целиком и полностью. Му Цин удивляется, насколько же удачную позу они заняли. Се Лянь весь подчинённый, практически безвольный; ему только и остаётся, что растерянно цепляться за простыни и подставляться под поцелуи и сдержанные касания. Му Цин в очередной раз даёт себе обещание — это только на один вечер, в будущем он себе не позволит такой наглости — и наконец даёт волю рукам. Проходит целиком по груди, аккуратно пересчитывает рёбра, заставляя Се Ляня поёжиться, и стоит коснуться живота, только самой верхней части, как темп тут же сменяется медленным, совсем неторопливым, а с губ Се Ляня срывается разочарованный, слабый выдох. Му Цин не думает о том, чтобы подчинить его, сломить его волю или чтобы что-то кому-то доказать. Просто… внутри бушует неопределённое, сложное желание, и понять его причины, его направленность слишком сложно. Му Цин точно знает одно: он мечтает увидеть хотя бы раз Се Ляня, разметавшегося по подушкам от его рук; Се Ляня, ловящего воздух ртом от его пальцев. Измученного, уставшего, неспокойного Се Ляня, получившего разрядку только благодаря ему. И ладони словно сами по себе опускаются чуть ниже, проходят по мышцам, ласкают всё, до чего только могут дотянуться. Се Лянь замирает в ожидании, в преддверии, и Му Цин чувствует себя едва ли не всемогущим, настолько большие власть, сила ощущаются в руках. — Мне продолжить? — спрашивает он просто так, практически безразлично, только чтобы увидеть, услышать, как дрожит голос Се Ляня, как он запинается, сбивается, отвечая: — Д-да, Му Цин, прошу, пожалуйста, не останавливайся, только не… И Му Цин оставляет одну руку на нижней части его живота, придавливает, чтобы не мог толкнуться, чтобы даже тут ничего не решал сам, а второй ведёт медленно, бесконечно вниз, поддразнивает напоследок, гладит внутреннюю часть бедра, светлую кожу, оттягивает момент, ждёт, чувствует, как Се Лянь задерживает дыхание, как напрягается всем телом в ожидании, в надежде. И — дотрагивается впервые. Ведёт пальцем снизу вверх, всё ещё дразнит, обводит головку указательным пальцем. Следит за реакцией Се Ляня, слышит, как быстро, трепетно бьётся его сердце, как он дышит загнанно, сбивчиво, как просит продолжить; скорее чувствует, чем видит, его сжатые губы, его румянец, его сведённые от волнения брови. И горячо-горячо становится от мыслей о нём, о том, как он реагирует. Му Цин ждёт недолго, чтобы накалить обстановку, и целует всё-таки Се Ляня в шею, в мочку уха, в хрящик, одаривает нежностью и одновременно с тем обхватывает его член ладонью, накрывает, касается умеренно, чтобы распалить, довести до края, но не позволить эту границу перейти. И Се Лянь в один момент, почувствовав неладное, стоило Му Цину только замедлиться, но руку с его члена не убрать, пытается толкнуться бёдрами в ладонь, получить хоть малую часть того жара, наваждения, которые лились через край ещё пару мгновений назад, но терпит поражение. И от досады пытается ещё раз, пытается вырваться, тянется даже руками сам, но Му Цин проявляет немыслимую твёрдость духа: удерживает его, не позволяет и сдвинуться с места, и Се Лянь всхлипывает, прямо как Му Цин тогда, в прошлый их раз у зеркала, и одна только мысль об этом горячит, накаляет, заставляет сердце биться чаще. Му Цин еле держится. — Даже не думай, — обжигает шёпотом ухо; член в ладони твердеет пуще прежнего, и Му Цин сглатывает, пытаясь смириться с возбуждением. Се Лянь молча кивает. Медленно-медленно, будто с принятием происходящего, и Му Цин понимает: пропал. Сколько бы он ни пытался отыгрывать чужие роли, как бы ни хотел отомстить, поддразнить, сделать хоть что-то Его Высочеству, как все планы идут крахом. Настолько всеобъемлюще его восхищение им, настолько ощутимы, настолько… сильны чувства к нему, что надолго Му Цина не хватает. Конечно, есть что-то особенное в том, чтобы давать Его Высочеству расслабиться. Чтобы не заставлять его постоянно проявлять инициативу, чтобы позволить отдаться, довериться, но Му Цин твёрдо решает: обдумает это потом. Он всё равно, не важно, что за ситуация, сделает так, как того потребует Се Лянь. Му Цин пойдёт с ним в бурю, прыгнет за ним в бездну и, конечно же, подчинится любому его приказу — пусть и невысказанному, пусть и похожему на мольбу, на жалкую-жалкую, вынужденную просьбу. И Му Цин даже сейчас, не в силах больше держаться, не в силах ослушаться, расслабляет руки, позволяет Се Ляню толкаться в ладонь, позволяет ускориться, добиться нужного только ему темпа. Позволяет забыться во всхлипах, продолжает касаться его везде, только бы сделать приятнее: поцеловать в который раз шею, скользнуть второй рукой по груди, огладить пальцами первой головку, провести по длине одним медленным, тягучим движением, вызвать последний стон, последний глубокий, тяжёлый вздох. Му Цин дотягивается до полотенца на краю кровати и, пользуясь моментом, пока Се Лянь ещё не пришёл в себя, убирает за обоими: стирает капли с ладони, с его живота, приводит внешний вид обоих почти в полный порядок. Но не успевает он и сам перевести дух, как Се Лянь, уже полностью восстановившись, открывает глаза. И Му Цин поражается его выносливости: ему самому, чтобы отойти, чтобы успокоиться, требуется в разы больше времени. И от этого в горле комом встаёт лёгкая обида, и Му Цин бы заглушил её, спрятал далеко-далеко, вот только внимание переключается слишком быстро. Расслабленный, разнеженный Се Лянь переворачивается, оказывается теперь с ним лицом к лицу, и Му Цин не может не замедлиться. Он всегда восхищался им, и в каждом моменте рядом не мог не уловить особую красоту, что-то необычное, интимное, будоражащее. Му Цин и представить никогда не мог, что когда-нибудь увидит Се Ляня таким: с красными щеками, с неуложенными, неаккуратно распущенными волосами, с сияющим чрезвычайно ярко блеском в глазах и с таким же чрезвычайным желанием, смешанным с усталостью, — в них же. Се Лянь позволяет любоваться собой совсем немного. — Я так скучал по тебе все эти дни… — весёлостью, любовью, и в груди поднимается трепет от его слов, и всё отступает сразу на дальний план. — Ты сегодня… очень по-другому ощущаешься. Я бы хотел узнать и эту твою сторону… но это потом. Он вмиг оказывается ближе, прижимается с объятиями, окутывает теплом, спокойной лаской, соприкасается с ним, Му Цином, всем, чем только может и, конечно же, лезет целоваться. Проводит языком меж губ, сразу углубляет, они почти сталкиваются языками; Се Лянь берёт лицо Му Цина в свои руки, оглаживает скулы большими пальцами, направляет, делает всё, видимо, чего ему не хватало то время, что он находился к Му Цину спиной. Они целуются без ритма, без предсказуемости, громко, мокро, и от звуков этих поцелуев мурашки проходят по всему телу, чувствительность повышается в разы и хочется — боги, как же хочется — касаться больше, дотрагиваться, ласкать друг друга, тонуть в нежности, и Му Цин этим мыслям даже не сопротивляется, настолько они понятны, настолько… не кажутся лишними, неправильными. Се Лянь сминает его губы и ведёт себя игриво, дразняще — то прикусит, то залижет это же место, то совсем сведёт с ума своей улыбкой прямо в поцелуй — что Му Цин даже притягивает его к себе ближе, оглаживает его спину, словно ищет, за что зацепиться. Царапает короткими ногтями кожу, чувствует, как лениво под пальцами перекатываются мышцы, и в мыслях только одно проскальзывает, незаметное, едва уловимое: Разморенный Се Лянь — верх его мечтаний. А близость с ним, возможность так его целовать, так притягивать к себе… Му Цин не знает, как это можно назвать. Се Лянь притирается одновременно с тем, елозит прямо по бёдрам Му Цина, горячит, пробуждает вновь желание всеми способами, и Му Цин чувствует, как закипает, как тяжело становится дышать от того, что Се Лянь лежит прямо на нём — так рядом. Му Цин вскидывает бёдра неосознанно, продлевает удовольствие, и Се Лянь отчего-то замирает, словно прислушивается к ощущениям. Он отстраняется с удивлённым выражением лица, и Му Цину сразу холодно становится без близости, без настолько долгожданных объятий, но он пытается сдержаться, не показывать себя настолько уязвлённым из-за мелочи. — Ого, — начинает Се Лянь, многозначительно опустив глаза; он разглядывает Му Цина прямо так, через штаны, смотрит на топорщащуюся ткань, и оттого неловкость вспыхивает на щеках и в груди, не даёт расслабиться ни на мгновение. — Я думал, ты уже закончил… В его голосе нет разочарования или обиды, и на сердце становится спокойнее. Скорее… Се Лянь говорит обещанием, и Му Цин не двигается, весь обращается в слух, готовый ждать продолжения. — Ну, сейчас исправим, — легко так, ласково, и Му Цин не успевает ничего сделать, как Се Лянь целует его в последний раз быстро, мимолётом, и отодвигается ещё дальше, располагается между его ног. Се Лянь снимает с него рубаху всё в том же темпе, и Му Цину только и остаётся, что подстраиваться, привыкать к прохладе комнаты, пытаться не нервничать от осознания, что с ним хотят сделать. Му Цин приподнимает бёдра простым движением, чтобы помочь Се Ляню его раздеть, и в голове мелькает едва заметно: раньше он не мог обнажиться настолько легко. Для него это всегда было стыдом, страхом, тысячей волнений — а если некрасив, а если принцу не понравится, а если он больше не захочет — но… со временем Се Лянь размышлял на эту тему всё больше и больше; он мог разговаривать с Му Цином часами, почти что спорить, но без злости друг на друга; убеждать, помогать поверить, и его слова въелись в подсознание, и Му Цин позволил себе с ним согласиться. «Му Цин, то, чем мы с тобой занимается, — это не про двух идеальных людей, которые, словно на прекрасной картине, не имеют ни одного изъяна. Это про чувства, про доверие друг к другу». «Это про то, как доставить друг другу удовольствие, как показать свою любовь». Му Цин остаётся полностью обнажённым на кровати Се Ляня; он лежит, чуть разведя ноги, на императорских подушках, и от волнения сжимает в руках дорогие императорские простыни, и… чувства, что что-то не так, что он здесь лишний, почти не возникает. Се Лянь постоянно даёт понять, что Му Цин тоже достоин такой жизни. И в это невольно начинаешь верить. Се Лянь вновь наклоняется — в этот раз тянется за поцелуем — и прикасается губами ко лбу Му Цина, мажет по виску, по скуле, переходит на шею и лижет, посасывает, играется с кожей, мучает излюбленными движениями, что Му Цин уверен: наутро останутся следы. В Се Ляне всегда столько чувств, столько искренности, что ему невозможно не поддаться, что невозможно не любить то, как он целует в шею, как оставляет на ней небольшие укусы; что невозможно не любоваться тёмными следами наутро в зеркале, когда остаёшься один в покоях, когда наедине с собой, когда почти не стыдно, но в то же время — стыднее всего. — Кстати… — начинает Се Лянь бодро, приподнявшись лишь на цунь, посмотрев снизу вверх, улыбаясь; развевая все мысли, что ранее клубились в голове. — Спасибо за сегодняшнее, мне очень понравилось. Он вновь припадает к коже, скользит по груди, спускается к животу и, казалось бы, ещё мгновение, ещё бы немного, но Му Цин чувствует, как тревога, как чувство вины накатывают огромной волной, как сметают всё на своём пути — и желание, и предвкушение — а потому берёт лицо Се Ляня в ладони и едва ли не оттягивает от себя. Резко садится на кровати, чувствует, как испуганно смотрит, как руки снова дрожат, как разочарование, обида оседают в груди, не дают дышать. Се Лянь смотрит на него вопросительно, ждёт объяснений, а Му Цин не может произнести ни слова. «Спасибо»? Конечно, это можно трактовать по-разному, но правильным, как и всегда, кажется самый страшный, самый болезненный вариант. А Се Лянь, кажется, умеет читать всё по одному только выражению лица, и потому его мелодичный голос прорезает тишину, не даёт совсем погрузиться в свои переживания, остаться с ними наедине: — Что такое? — взволнованно всматривается в его глаза, приближается вновь, сокращает дистанцию, но Му Цин не может, просто не может, и отстраняется в ответ, упирается в изголовье кровати спиной. — Что не так? — Ваше высочество… — только и может выдавить из себя; опускает голову, избегает взгляда. Весь настрой пропадает, и Му Цин продолжает жалко, пытаясь звучать спокойно, размеренно, но проваливая задачу раз за разом: — Ваше высочество, — он делает остановку, чтобы перевести дыхание, и заканчивает предложение с нескрываемым стыдом, со слишком явной печалью, — прошу, не заставляйте себя. Нельзя ведь позволять другому человеку: возлюбленному, близкому, ценному, — заниматься… подобным из-за благодарности. Это… низко, думается Му Цину, и он бы никогда на такое не пошёл. Мысль о том, что он мог неправильно понять, появляется лишь спустя пару мгновений, когда Му Цин таки решается поднять голову. О боги, как неловко. Се Лянь смотрит на него почти спокойно, почти нежно, но в его взгляде мелькает нечто непередаваемое, сложное для того, чтобы это осознать. — Это вся твоя причина? — спрашивает он, не в силах более прятать улыбку, и продолжает уже с большим расслаблением: — Моё «спасибо» — то, из-за чего ты так распереживался? Му Цин заторможенно кивает и сразу, как только понимает, что именно произошло, прячет лицо в ладонях. Щёки горят со стыда, краска разливается по коже, не оставляя бледным ни одного участка, и Му Цин не представляет, как отнимет потом руки от себя, как в конце концов смирится со случившимся. — Му Цин, — зовёт его Се Лянь и, не дождавшись ответа, говорит уже так; подсаживается ближе, кладёт ладони ему на плечи, поддерживающе сжимает, — не всё так плохо, мне и правда… не следовало такое говорить прямо сейчас. Просто… как бы сказать, мне настолько всё понравилось, я и вспомнить не могу, чтобы раньше заканчивал настолько ярко, и ты… и твой красивый голос… я и не знал, что ты на такое способен. Лесть Его Высочества всегда действует на славу. Му Цин всё ещё не может отнять ладони от лица, открыться, но… чувствует, как что-то в его состоянии легко переменилось. — Ну что? — Се Лянь кладёт свои руки поверх его кистей и медленно, цунь за цунем, разводит их в стороны, убирает-таки с лица. — Продолжим? И Му Цин, надеясь смириться, успокоиться, кивает, подставляясь под едва ощутимые поцелуи в щёки и в уголки губ. Се Лянь их всегда использует, чтобы раззадорить, чтобы заставить тянуться за большим, просить, и — как бы Му Цину тяжело ни было признаться, как бы он не отрицал всё поначалу — это работает. Губы Се Ляня мягкие и тёплые, к ним хочется прикоснуться по-настоящему, хочется снова смять их, мазнуть между ними, сделать их чуть более красными, припухшими, и Му Цин постепенно, шаг за шагом отдаётся моменту: ловит его губы своими, целует сначала всё ещё быстро, торопливо, только бы уйти от смущения, но после раскрепощается, уже разрешает себе долго не отрываться от них, не думать ни о чём. Му Цин руками скользит по спине Се Ляня, притягивает его к себе, позволяет снова оказаться невыносимо близко, позволяет уложить себя на подушки. Разводит ноги, чтобы Се Лянь между ними сел. Чувствует, как тот кладёт ладони на его коленки, как всё равно разводит немногим сильнее, оставляя немного времени, чтобы полюбоваться. От этого иное, необычное смущение разливается внутри, ощущается приятно, желанно. — Так спать уже хочется… — говорит Се Лянь со смешинкой в глазах, отвлекаясь от очередного мокрого поцелуя; он явно нуждается в отдыхе, наверняка недосыпал все эти дни, и… — Ваше высочество, вы не… — Даже не вздумай! — одёргивает сразу, только бы не допустить того, что произошло чуть раньше. — Если я что-то делаю, значит, я этого хочу. Если не хочу — значит, не делаю. Хорошо? Му Цин кивает; хочется обдумать его слова, хочется… уделить им чуть больше времени, но это позже. Се Лянь всё равно наклоняется обратно, целует излюбленно в линию челюсти, в шею снова, возвращаясь к уже расцелованной, замученной лаской ранее коже. Му Цин знает: он обожает долгие, тянущиеся бесконечностью прелюдии; любит смотреть, как Му Цин едва ли справляется, как терпение иссякает по крупицам, как невозможным становится не просить большего. Се Лянь щадяще не уделяет много внимания груди, переходит сразу на живот, и оттого не легче: желание пылает вовсю, пробуждает внутри пожар, которому сопротивляться нельзя, который потушить не получится, и Му Цин слегка опускает взгляд, видит, как возбуждён сам, до какого состояния доведён одними только поцелуями, и терпеть становится ещё сложнее, всё кажется пыткой, томлением, страшнейшим издевательством. Обведя языком кожу возле пупка, царапнув ногтями бока, уложив Му Цина удобнее, Се Лянь наконец склоняется, и от ожидания нельзя не вцепиться пальцами в простыни, нельзя не смять их в попытке выдержать чужой глубокий, мутный взгляд. — Такой красивый… — произносит Се Лянь почти шёпотом, и у Му Цина мочки ушей горят от откровенности, вложенной в его слова. — С каждым мгновением всё лучше. Чувствительный, отзывчивый, ждёшь, когда же начну. И, едва договорив, всё-таки продолжает: широко проводит языком, лижет от основания к налитой кровью головке, обхватывает её губами, посасывает до того… бесстыдно, ласково, что у Му Цина перехватывает дыхание. Он не может перестать смотреть. Се Лянь опускается, расслабляется, и от его движений настолько приятно, настолько яркие ощущения расходятся по всему телу, с кровью разливаются по венам, что у Му Цина не успевает даже вопрос возникнуть о том, как же он всему этому научился. Се Лянь тоже на него смотрит: мягко, с искрой, и Му Цин почти забывает, как дышать, когда он выпускает головку изо рта с громким, слишком развратным звуком. Се Лянь сонный, разнеженный, разморенный всё-таки ещё после того, как закончил сам, и есть в его нынешнем состоянии что-то особенное, необыкновенное, что Му Цину приятно вдвойне. Ради него, чтобы просто доставить удовольствие, жертвуют сном. Целуют головку, вылизывают всю длину тщательно, усердно, и дыхание перехватывает от ощущений. Се Лянь смахивает мешающую прядь с лица и отстраняется ненадолго, берёт руку Му Цина в свою и подносит к волосам, просит: — Попробуй, — и наклоняется обратно. Му Цин понимает, чего от него хотят: чтобы направлял, чтобы сам задавал темп — и соглашается. Зарывается обеими руками в его волосы, чуть тянет назад, на пробу, и Се Лянь, уже успевший снова опуститься, издаёт тихий, приглушённый звук, слишком похожий на стон. По его горлу проходит вибрация, и чувства накрывают с головой: Му Цин, прикрыв глаза, тянет его уже обратно, на себя, тоже на пробу, и Се Лянь едва ли не давится, но справляется всё равно, и оттого ведёт. Му Цин легонько толкается бёдрами прямо ему в рот, когда понимает: не может уже держаться, не может. Хочется больше, хочется оказаться в нём полностью, хочется, чтобы довели до края, до искр перед зажмуренными глазами; хочется, чтобы напряжение дошло до пика, до момента, когда сохранять спокойствие, думать головой окажется совсем уж непосильной задачей. Хочется, чтобы Се Лянь позволил чуть больше, чтобы не останавливался, чтобы… ускорился, и Му Цин шепчет сбивчиво-сбивчиво, громко: — Ваше высочество, пожалуйста… чуть быстрее, прошу, я сейчас… И его слышат и исполняют просьбу. От мысли: Се Лянь его вылизывает, уделяет внимание каждой мелочи — то надавит на выступившую венку, то проведёт языком по всей длине, то, поддразнивая, выпустит изо рта всё, кроме головки, и примется посасывать только её — становится слишком жарко, и Му Цин задерживает дыхание, вскидывает бёдра ещё раз, почти что наматывает волосы Се Ляня — Его Высочества наследного принца, недосягаемого, прекрасного — на кулак, натягивает его на себя, заставляет, сам не понимая того, принять его член полностью, вобрать в рот до конца, и у Се Ляня горло непроизвольно сжимается, он стонет громко, звучно, и оттого только хуже, только напряжённее. У Му Цина темнеет в глазах, и он чувствует приближение пика. Вокруг всё будто плывёт, становится настолько хорошо, что невыносимо, и осознание — слабое, лёгкое — болтается где-то на периферии: он задержал дыхание, и ощущения стали только сильнее. Все его чувства, все ощущения, всё тело кажутся одной натянутой струной, и Му Цин, толкнувшись в последний раз, жмурится до боли в глазах, до искр, как и желал ранее, и удовольствие проходит взрывной волной, накрывает целиком, окутывает всё тело и каждую его частичку по отдельности. Му Цин только сейчас делает вдох: судорожный, глубокий, и в мир вокруг постепенно возвращаются краски. В себя он приходит спустя пару мгновений. Сразу выпускает волосы Се Ляня из рук, извиняется скомкано, сумбурно, потому что не знает, как реагировать. Се Лянь перед ним красивый, румяный, живой донельзя, разгорячённый до яркой-яркой улыбки — и с белёсыми каплями на губах. И его хочется поцеловать до ужаса. Му Цин даже наклоняется, порочной волной, лавиной, бурей оказывается рядом, и почти соприкасается, почти исполняет своё желание, но Се Лянь звучит тихо, надломленно: — Му Цин, ты не должен… — но не успевает он договорить, как его прерывают. — Ваше высочество, если я что-то делаю, значит, я этого хочу. Хорошо? Се Лянь поднимает взгляд, смотрит мгновение, второе, будто осмысляет, и кивает, улыбаясь. Собирается было податься вперёд, но его опережают — Му Цин, сжимая легко-легко его волосы, зарываясь в них пальцами, тянет его на себя и впивается в его губы долгим, продолжительным поцелуем. Сцеловывает горечь с губ, неосознанно улыбаясь, вылизывает их, сминает, и голова кружится от ощущений, от того, что ему позволяют абсолютно всё. Се Лянь одобрительно стонет, подминая Му Цина под себя и позволяя ему скрестить лодыжки где-то у себя за спиной. У них ещё много времени в запасе, целая ночь, и жар снова разгорается внутри слабым, тусклым пока что огоньком, и, кажется… Самое время для второго захода.