«Мы очерчиваем границу между добром и злом, опираясь на полученные знания и опыт. Потому у каждого своя линия между светом и тьмой», — Эол Тёмный Эльф, бродящий по лесу Нан-Эльмот вдали от своей кузни.
— Что нужно в моих владениях избранной смертью ведьме?! И отчего она не покинет эти земли, коли узрела, что их хозяин не жалует её? Над Раной навис могучий исполин с искажённым яростью, широким лицом. Его тёмные глаза чудились маленькими чёрно-алыми рубинами, отражающими того, кто в них смотрит, как гладь ночного озера. Но Рана не отважилась поднять взгляд; её внимание захватила железная секира воистину огромных размеров, что покачивалась в опасной близости шальной рыжей головы. На долю мгновения девушка призадумалась — так ли великану необходимо оружие, когда он, хорошенько замахнувшись, прихлопнет их дружную компанию, словно стайку комаров. — О, друг Беорн, да цветут твои сады вечно и пчёлы исправно трудятся из года в год! Не суди с порога. Мы нарушили твой покой, ибо нуждаемся в помощи. Орки гнались за нами от отрогов Туманных гор. А милая девушка Рана истекает кровью, — вперёд шагнул Гэндальф и на миг отвлёк внимание исполина от милой девушки Раны, истекающей кровью. — Не откажи в помощи… — Убирайтесь! И она, и гномы, и ты! Нечего вам топтать долины реки грязными сапогами, ибо эту траву вскоре будут щипать мои лошадёнки и козочки! — Беорн шагнул ещё ближе, и Компания враз отпрянула. — Пущай тёмное дитя издохнет вдали от моего дома, пущай её загрызут мерзкие сородичи, что спустились с гор и грабят, уничтожают людские поселения! Не желаю я марать секиру в крови проклятой колдуньи, пущай сгинет от рока судьбы! Он медленно и неотвратимо наступал на Рану, и грудной его рокот оглушал, словно неподалёку билась о скалы полноводная река. Девушка, как загнанная в ловушку дичь, испуганно пятилась, высоко задрав голову, чтобы углядеть хотя бы намёк на дальнейшие действия великана. Но в его бездонных, чёрных глазах горел костёр непредсказуемой ненависти. — Не видишь ли ты её эльфийской сущности, Беорн? — спокойно продолжал маг. — Уверяю тебя, милая девушка Рана… — Я вижу Смерть, ничего больше. Я вижу её истинное лицо так ясно, словно его не скрывает вуаль магии! Красивей этого лица не сыщешь ни на западе, ни на востоке, но и чудовищней не найдёшь на белом свете, — беспардонно перебил владыка долин Андуина. — Думал, кудесник, я не учую её скверной чёрной крови? Порывисто Беорн схватил перевязанную руку Раны и с неимоверной силой надавил аккурат на места порезов. Она не сдержалась от крика, неудержимые слёзы обожгли щёки, когда, прогоняемая через тряпку, алая капель застучала о землю. Беорн с внимательностью зверя провожал иную кровавую каплю, пока Рана извивалась в стальной хватке великана, моля Намо Мандоса, чтобы пытка окончилась, и Вала сжалился над ней, наконец забрав в чертоги умерших. Ни гномы, ни полурослик не были уверенны в том, что Беорн не рассердится пуще прежнего и не кинется на их ослабленную спутницу, но они и предположить не могли, что загадочный великан вдруг сменит шкуру! Не успел отряд глазом моргнуть, как их новый знакомый оброс чёрной шерстью, руки и ноги его превратились в лапы с длинными и острыми когтями, а нос и рот вытянулись в медвежью морду. Скованная неожиданостью и ужасом Рана не шевелилась, забыв о боли, забыв о разрезанном запястье, забыв обо всём, кроме чувства ничтожности пред судьбой, ибо токмо в её власти увести гибель прочь от беззащитной девушки. Медведь бросился на неё, но челюсти не сомкнулись с хрустом на её шее. Оборотень за шиворот подхватил упирающуюся девушку и — с неожиданной для огромного телосложения скоростью — побежал далеко на север, где у невидимой границы бросил ношу на пожелтевшую траву и издал громкий, что земля под ними задрожала, предупреждающий вой. Рана понятливо отползла под сень скрюченных деревьев, чьи ветви узлами переплетались в вышине. Проследив за замершей девушкой и презрительно фыркнув на прощание, Беорн степенным шагом возвратился домой. Ещё долго Рану не отпускала дрожь, она прижимала развороченную руку к груди и не верила, что на такой печальной ноте её приключение окончилось. О том, что сталось с Компанией, она не думала, как упорно не возвращались к спутникам мысли. Глупо, конечно, было полагать, что гномы рискнут сражаться с оборотнем за спутницу, однако разочарование не покидало её естества, и глубоко-глубоко в душе Рана ожидала, когда на южных лугах покажется низкорослая вереница, возглавляемая волшебником в конусной шляпе. Но отряд не рвался спасать её, оттого девушка, следуя старому, как земная твердь, совету не уповать на удачу, отправилась искать безопасное место для ночёвки и нечто съедобное, ведь желудок не первый раз пригрозил съесть её изнутри. В неверном свете крошечного костра Рана, жадно доедая последний покрытый копотью боровик, пристально поглядывала в направлении владений Беорна — после заката там то и дело слышалось медвежье бурчание, и луна изредка ловила в сети белых лучей большие четвероногие тени. Огонь и кафтан Фили не спасали от стужи, которую с Андуина приносил западный ветер, потому замысел предаться сну сам по себе казался безумным. Рана откинулась на остывшую землю спиной. — Ты слышала их, Ярниа? Слышала, как иначе. Неужели они правы? Мы не найдём места в этом мире, покуда супротивимся тьме? — холодная слеза по виску стекла к уху. Рана быстро утёрла её. — Тогда, в окружении волколаков, слова Азога чудились неправильным, ужасным намерением переманить нас на сторону Тёмного Властелина… Но, постой же! Тёмный Владыка давно мёртв, кому же служит Осквернитель с шайкой гнусных приспешников? Не могло Зло возродиться на востоке, никак не могло! Но почему нам не хватило надреза на ладони, чтобы призвать души? Чья воля взяла под контроль наши силы? — девушка замолчала, вслушиваясь во враждебную тишину. — Ярниа, ты была права! Я пропаду без тебя, я запуталась! Кто хороший, кто плохой — я не вижу разницы между ними! Всё вдруг перевернулось: добро совершает страшные, непоправимые поступки, добро убивает меня! А зло, — дыхание перехватило. — Зло манит избавлением от мучений. Зло дарует надежду. Оно благоволит мне, хоть и нанесло неизлечимые раны, — ладонь легла на левую ключицу. — Избранная Смертью… Как отвратительно! Неужто это клеймо не сойдёт никогда? Оставив бесполезные попытки прекратить тоскливые рыдания, девушка села, переплетя ноги, и сгорбилась, словно непосильное бремя тяготило её. Две тяжёлые слезы упали на ладонь, скатились, больно прочерчивая кожу вязким следом. Рана испуганно взвизгнула — на руке красовались две чёрные, как смоль, капли, тягуче расплывающиеся густыми лужицами. Клыкастое отражение Ярнии пронзило память огненной стрелой. Рана торопливо перевела взгляд на костёр, точно огонь мог спасти её от монстров темноты. Однако пламя шалило: то затухало без причины, то поднималось к небесам, приманивая ночных хищников за многие мили, а игра оранжево-золотых всполохов рождала причудливые зловещие силуэты, что неотрывно следили за девушкой, кололи свирепым взглядом чёрных, без белков, глаз. — Аркуу, — подобный грому голос вынудил девушку сдавить уши руками, но наивное движение не заглушило его. — Клеймо не исчезнет, покуда ты не подчинишься мне. Твоя упрямость, она забавляет меня. Ты из кожи вон лезешь в потугах приобщиться к спутникам; жителям деревень, куда ненароком захаживаешь; родичам, а они гонят тебя взашей, как лисицу, пробравшуюся в курятник. Но ты не теряешь чудотворной эльфийской надежды, что однажды они забудут, кто твой отец, и что он сотворил. Нелегко, наверное, расплачиваться за ошибки взрослых, когда у самой на губах молоко не обсохло. Мне жаль тебя, Рана. Хотя жалость так ослепляет… Тебе не понять, ты многое переняла от матери — эльфийской принцессы, первой из эльфов надругавшейся над своим родом, выносив Дитя Смерти под сердцем, — голос расхохотался, и Рана сжалась в тугой комок на земле. В её голове пылало пламя. — Твоя верность именующим себя Светлыми поражает. Сколько бы дерьма не выливали на твою головушку, ты продолжаешь верить, что они — те, за кого стоит сражаться и проливать кровь. Ох, знай хотя бы половина Народов Запада о твоей преданности им и их «благому» делу, то они ценили бы тебя больше. Или нет… Лю-юди, э-эльфы, гно-омы, — протянул голос с презрением, — они понятия не имеют, что есть преданность! Они готовы пожертвовать тобой, Рана, ради горстки золота. Твоя сила нужна им для воплощения мечты в жизнь, а ты, глупая, пресмыкаешься перед ними — алчными, неблагодарными гордецами. Наставлять тебя мне не впрок, да ты и не послушаешь, больно своевольна. Но пораскинь мозгами, коли они не вскипели, к кому ты отправишься за помощью, когда названные защитнички обнажат мечи против тебя? Когда эльфийская сущность, которая уже неотвратимо гаснет, померкнет в тебе навеки, что ты сделаешь? Сразишься в одиночестве и бесславно погибнешь или бросишься в мои объятия и возвысишься над валар и самим Создателем? — заслышав вероломные речи, переполненные пренебрежением к Единому, Рана ужаснулась. — Решать тебе, трусишка, а я подожду. У нас ещё будет время свидеться, Рана, дочь Надхалура и Эльгвансиэ, Избранная Смертью. Костёр потух, погашенный остервенелым порывом ледяного ветра. Неприятная дрожь прошлась по телу девушки, словно она в мокрой одежде устроилась на продуваемой со всех сторон скале. Рана лежала на траве, не шевелясь, — изредка её грудь вздымалась для глубокого вдоха, который перемежался быстрыми спазматическими выдохами. Ей хотелось кричать, вопить, но голос опустошил её сущность до последней крупицы несдержанности — впервые Рана не задумывалась о ерунде или прошедшем, впервые в разуме утихли споры. Утихла и она, не придавая значения шорохам, завываниям, треску, что таила в себе полночь. Рана чувствовала лишь то, как настырный ветер путает волосы, и как впивается в ладонь материнский медальон, куда Владыка Эльронд умудрился спрятать пару листиков мелиссы. И наконец-то кисловатый запах подарил ей недолгое, но желанное спокойствие.***
Рана с непониманием выглядывала из-за дуба. В его корнях расположилась самодельная лежанка из широких листьев лопуха, перевязанных тонкими канатами из луба, и сухого мха, крошечные ниточки коего девушка непрерывно вытаскивала из волос. Утром после имевшей не лучший исход встречи с Беорном-оборотнем, Рана разрезала путы привязанности к Компании и — без карты, еды и тёплых вещей — твёрдо вознамерилась покинуть верховья Андуина. Поблизости её держала несмелая — скорее непокорная — надежда, что маг пришлёт с сойкой весточку, но, не получив её, девушка чуть не уверовала в правдивость речей голоса. Считанные мгновения отделяли Рану от того, чтобы безвозвратно усыпить совесть, но многоголосое ржание предостерегло её от ошибки, которую девушка не сумела бы исправить. Теперь же невдалеке один за другим появлялись ухоженные пегие пони с серебристой гривой, нагруженные поклажей. А в их седоках Рана разглядела спутников, коих по печали душевной не чаяла вскоре увидеть. Кто-то из них — наверное, зоркий Кили — громко крикнул её имя, приметив знакомую фигуру, и Компания двинулась к воссоединению с потерянной Невидалью. — Ох, и намучился же с тобой я, Рана! — вскрикнул Бильбо, заключая ноги девушки — и разница в росте его совсем не смутила — в счастливые объятия. На щеках Раны тотчас заиграл смущённый румянец. — Сон ко мне не шёл, представляешь! Ворочаюсь с боку на бок, а думы о тебе да о тебе. Беорн-то, — отступив, хоббит глотнул больше воздуха. — Он не плохой вовсе. Он добродушный, но грозный немного. У него в доме, ты подумай, на стол по его приказу козочки и собачки накрывают! Он нас и в дорогу снарядил, и пони чудесных одолжил, когда рассказ о наших приключениях выслушал! Так о чём это я? А! Беорн-то сказал, что выпроводил тебя из земель своих на северной границе, а я в переживания пустился: голодная, раненая, в одной рубашонке без крыши над головой — не дело это, знаешь ли! Пробраться к тебе хотел, да днём гномы не пускают, а ночью вокруг дома медведи бродят: сопят, фыркают, ревут, — под ошеломлённый взгляд Раны полурослик кинулся к пони и с усилием обхватил шерстяную вещицу. — Но у него я вот, что выпросил, — он вручил тяжёлый армяк с подшитыми рукавами и подолом. — Осень на носу, я подумал, тебе пригодится. Не успела Рана вымолвить робкие слова признательности, утиной походкой к ним подошёл Оин и дружески толкнул хоббита в плечо, для приличия ворча: — Сгинь с глаз долой, болтун-торопыга! Утомляешь разговорами хуже базарной девки, — выслушав недовольные отговорки Бильбо, гном усадил девушку наземь и развязал порядком испачканный, едва ли не намертво прилипший к коже лоскут. — Промывать не пыталась, речная вода полна паразитов, — отчего-то стыдливо отозвалась Рана на огорчённое покачивание головой Оина. — То правильно, — задумчиво выговорил гном. — Благо края подзатянулись и не кровоточат, а остальное я подлатаю. Глади-ка, — в его руке появилась склянка с широким горлышком и со светло-коричневой массой внутри. — Кора белой ивы с мёдом! С ней мы быстро от раны избавимся. А завтра примочку с настойкой полыни сделаю, так ты и поминать о горестях пореза перестанешь. — Агх, изверг! Не тяни ты так! Больно! — неожиданно для себя самой вскрикнула девушка, когда Оин, не предупреждая, сделал плотный узел из чистой — одолженной у Беорна, скорее всего, без его ведома — тряпки. — Ты погляди, какие мы нежные! А когда нож по самые не балуйся вонзала, не больно было? — ядовито уточнил гном. — Ходи, ежели хочешь, с воспалением, мне-то легче! Но ведь взвоешь спустя… — Укорил да и радуйся, друг мой. Нечего её стыдить, как мальца-воришку на торговой площади, — Фили, не теряя царского достоинства, подошёл к беседующим. — Не томи её разговорами, Оин. Рана, не бось, голодная! Названная согласно закивала, принимая руку молодого гнома, помогающего ей подняться. — Беорн одарил нас превосходными медовыми лепешками! Их стоит попробовать хотя бы ради вкуса, и слов на Всеобщем наречии не найдётся, чтобы описать их сладости, — подавляя улыбку — нарочито торжественно — нахваливал стряпню оборотня племянник Торина. — Фили, я бы хотела извиниться, — упавший до несмелого шепота её голос остановил гнома на полуслове. — Ты был прав в суждении о моем страхе, но слабость перед правдой напугала меня в разы сильнее. «Врешь, как дышишь!» — Сколько ни гадала, не пойму, что нашло на меня, — жалобно сведя брови, она в удушающем ожидании уставилась на собеседника. — Девица, что с тебя взять. Твоя природа — наводить суету без ведомой на то причины, — повеселел Фили. — Чего мне обижаться-то? Я тебя от Шира до Мглистого терпел, что же, ещё половину пути не вытерплю? «Благородно, нечего сказать! Только вот, такие терпеливые вовсе не думали тебя спасать и вряд ли бы снарядили поиски, коли бы вы на перепутье не свиделись.» — Фили, ты не воспринимай всерьёз ту или иную бессмыслицу, сорвавшуюся с моих уст, — Рана виновато мотнула головой и улыбнулась. — Всякий раз, когда я… — Невидаль! Будет у тебя ещё время нагнать упущенное в поедании лепёшек и чесании языков с моими племянниками! — издалека рявкнул Торин, немилосердно прерывая девушку. — Усаживайся-ка ты позади Гэндальфа на лошадь, да побыстрее! Лучше бы нам подобраться к Лихолесью до ночи. Рана бросила острый взгляд на Дубощита. Язвительные замечания Ярнии, с новой силой и громкостью зазвучавшие наравне с мыслями, сбивали с толку, и только что поднявшееся — из-за нескладного галдёжа хоббита и беззлобных ёрничаний Фили — настроение потерялось в терзающих душу дебрях выбора. Они же действительно её... бросили. Ториновы приказная манера разговора, недовольство и снисходительность толкали в сторону тернистого, доселе незнакомого и оттого пугающего перепутья в подчинение Голосу. Но Рана не спешила шагать напропалую — чересчур уж милыми сердцу казались угрюмые гномы и весёло надутые щёки Бильбо Бэггинса. — Мы отправимся через лес по заброшенному тракту? Я думала, потому он и заброшен, что им давным-давно никто не пользуется. — Нет, туда вам, уж точно, путь закрыт! И пролегает он, к твоему сведению, в нескольких лигах южнее. Гномы ходили по нему, но забросили, когда Тьма крепости Долгулдур поглотила юг королевства лесных эльфов, верно, друзья мои? Доныне никто не ступал на ту тропу, — перед тем как тронуться, Гэндальф поёрзал в седле, когда к его спине прижалась спутница. — На свой страх и риск вы пойдёте эльфийской тропой. А опасаться вам таки есть чего. Лесные эльфы народец вспыльчивый, и не скажу, что дружелюбный. — Невидаль, ты, случаем, лихолесские корни не имеешь? — расхохотался Кили. — И нечего глядеть на меня, будто я единолично обрушил гору на людское поселение! Не знай я, что Гэндальф твердит про лихолессцев, подумал бы, что речь о тебе, ибо ты как нельзя лучше подходишь под это описание. — А ты как нельзя лучше подходишь под описание ежа усатого. Так я молчком сижу, про себя думу думаю. Тотчас громко и заливисто рассмеялся Фили. Особенно его развеселил недоумённый полушёпот брата: «Тоже мне, ёж. На себя б посмотрела. Выхухоль игольчатая». — Если будете придерживаться тропы, — самозабвенно продолжал маг, — в эльфийскую засаду, быть может, не попадётесь. Однако и лес, и воздух, и тропа коварны, они пропитаны дурманом и таят множество ловушек. Чего Чёрный ручей стоит! Не зря — ой, не зря — Беорн предупредил нас о нём… Лесная тьма попытается захватить вас, задавить, удушить, но, проявив силу воли, вы преодолеете новое препятствие с завидной лёгкостью. Я верю в это. — Без задней мысли произносишь «вы» да «ваше». Вновь бросаешь нас, маг? Как бросил меня, когда я более всего нуждалась в твоём совете? — прошипела Рана, приподнявшись к уху старца. — Покидаю. У меня есть на то причины, разумение которых тебе не грозит по скудности твоего мировосприятия, — Гэндальф сердито натянул поводья. — И тогда не бросил я тебя, ибо был поблизости. Приглядывал за тобой. — И одним взглядом припоминал совершенные мною грехи: от первого сломанного подсвечника в Доме Эльронда до близости с чудовищами, кои пугают детей по ночам. Ты не дал мне объяснить, что кровное родство от духовного отделяют тысячи миль. И, поверь, для меня нет уз сильнее и важнее второго. Гэндальф молчал. Неприятная, та самая тишина — которую нестерпимо хочется растормошить чем угодно: взмахом руки, сконфуженным покашливанием, поглаживанием воротника походного платья — повисла между беседующими, и ни топорные шуточки гномов, ни осуждающие смешки хоббита не прервали её. — Ежели желаешь совета, — спустя время очнулся от задумчивости маг, — то внимай мне сейчас — не верь лживым речам приспешников зла, ибо их сладость призвана обманом заманить тебя в чёрные сети, посадить на цепь, как зверя, и спускать на врагов, когда велит нужда в защите. Стоит принять их умасливания за чистую монетку, и ты станешь тем, кем всегда боялась стать — бездушной убийцей. — Азог меня не убедил — как будто месяц до встречи заучивал речь. Ни оговорки, ни запинки, без сучка и задоринки, как говорят рабочие в деревнях. Настораживает, не правда ли? — Азог Осквернитель хитёр для орка из его поколения, но ораторского мастерства в нём, к счастию всеобщему, нет. Не про него толкую я. А про то, что и названия-то не имеет. Про голоса, что ненароком, а, быть может, целенаправленно, тревожат ручеёк наших помыслов и мутят озеро вековых устоев. — Какие голоса? — нервно навострила уши Рана. — Разные голоса, страшные голоса. Они пугают до полусмерти, но их невозможно не слушать, — он затих, изредка вздыхая — то печально, то озабоченно. — У мага и эльфа не спрашивай совета — оба скажут в ответ — что да, то и нет, — пропыхтела она. — Неправильно ты в Хоббитоне услыхала пословицу. У эльфа и ветра не спрашивай совета, — усмехнулся волшебник. — Негоже каверкать устное творчество полуросликов. — Дак ежели ты хуже ветра. Его ночные завывания в ущельях я сообразить могу. А тебя послушать — в пору в отшельники податься, чтобы ни единая душа не приметила позорного непонимания на моём лице. Загадками ты говоришь, маг, пуще мудреца-эльфа. Девушка почувствовала, как Гэндальф беззвучно рассмеялся — по-доброму, почти ласково и покровительственно, как старик над нелепой шуткой маленькой внучки, что на миг у Раны защемило меж рёбер, будто зубчатое лезвие пересчитало кости. «Что ты творишь, Карниалтэ? Какого дьявола?! — в снежном свете январских звёзд серые глаза мага превратились в два уголька ярости. — С Чёрной магией баловаться вздумала! Почуяло моё сердце — ох, почуяло — неладное, когда ты начала пропадать по ночам! Угораздило же душепожирательницу — да, именно так — на груди пригреть! — Так он говорил, ты помнишь, Раночка? Схватил тебя за шивороток и давай трясти, как собаку дранную. И кричал же — а как кричал! — вопил, что эльфы Раздола сбежались на вопли. Ты помнишь ненависть? Помнишь презрение, которое клубом дыма повисло над тобой, после ночи признания? Ты помнишь, Раночка, как из-за него обрушились твои мечты?» — Прекрати, Ярниа, — чуть слышно выдавила девушка, разбито уткнувшись носом в пахнущую табаком и пылью хламиду мага. — Что? — непонятливо обернулся Гэндальф, сводя на переносице кустистые брови. — Да так, ничего, — растеряно, быстро откликнулась Рана, чтобы приглушённо добавить. — Всего лишь голоса…