«На словах мы не выяснили, чья правда, и взялись за мечи. Токмо сейчас я осознал, насколько глупой была наша дуэль. Ибо правда принадлежала нам обоим», — рядовой отчитывается перед начальником гарнизона.
Лихолесские будни тянулись медленно и уныло, будто поздняя осень, ступившая в лес, нагнала тёмный туман скуки на Рану. Как она выяснила, праздная жизнь в Лесном королевстве не блистала разнообразием. Днём эльфы бродили по лесу, не страшась невиданной твари — луки их прочны, стрелы остры, слух чуток, поступь бесшумна — при подобном раскладе следовало бояться чудищам. А по ночам жители лесного королевства устраивали пиры, и музыка лилась из дворца подобно родниковой воде. Замок короля Трандуила казался Ране островком света и жизни в неприветливом море скрюченных деревьев и зловещем мерцании в темноте. В ночи эльфийского веселья Тауберион благодушно выводил пленницу за пределы дворца; тайными тропами они подбирались к невысоким холмам. Под сетью звёздного света, упёрто пробивающегося сквозь прорехи в едином полотне листвы, эльф выуживал серебряную флейту и насвистывал шаловливые мелодии, точно канарейка. Иногда лорд, потехи ради, сочинял бессмысленные песенки и тотчас исполнял их спутнице. Всячески он веселил её, расспрашивал, дразнил, замолкая на короткие мгновения, когда девушка соглашалась или опровергала его слова. — Чего же ты всё грустишь и грустишь? По крайней мере, это уже невежливо! Мы ведь не делаем тебе худо, Карниалтэ, а ты насупилась, съежилась и волком глядишь. Рана посмотрела на эльфа тем истинно женским взглядом, содержащим будто бы презрительный вопрос, которым они показывают всё накопившееся разочарование в догадливости собеседника-мужчины. — Я же не слепая. Вижу, как эльфы присматриваютсч ко мне, вижу, как кривятся их лица, — шорох позади вынудил их резковато обернуться. В том месте никого не было. — Слухи расходятся быстро. Шрам, о котором вам поведала Эйтель не даёт покоя ни королю, ни его подданым. Неспроста он ведь тебя приставил ко мне — командир дворцовой стажи и развлекает… гостью. Околесица какую потрудись придумать. Выведать хочет. Да было б что выведывать, пожалуй, рассказала бы. — Ты не договариваешь, — довольно хмуро откликнулся тот. — Значит, не хочу говорить, — огрызнулась Рана и принялась зорко наблюдать, что предпримет этот далеко не простодушный лорд. — Ну и зря, — только и заключил Тауберион. — Больше сговорчивости, меньше косых взглядов. Словно сама не понимаешь. Рана не ответила. Сковывающее дыхание зимы этим вечером чувствовалось отчётливее. Замок окутал плотный, густой, что его почти получалось скомкать в снежок, туман, а по коридорам гулял ледяной ветер, приносивший с собой частички инея. Рана с отстранённой тоской размышляла о гномах, запертых в подземельях, когда Тауберион торопливо провёл её мимо лестницы, ведущей к темницам. Лорд не позволял ей задерживаться у места, к коему лесной владыка запретил девушке даже приближаться. Потому, плавающая в вязком неведении о судьбе спутников, Рана чуть слышно шагала за Тауберионом след в след. В лесу холод не обжигал горло и не скрипел на костях — его свежесть душила, рассыпая в груди острые металлические осколки. Коварные корни цепко хватали подол тяжёлого платья, завистливые голые ветки царапали меховую накидку, тужась сбросить её с плеч Раны. Девушка, беспрестанно дергая замёрзшим носом, подобно трусливому зайчишке, едва поспевала за не в меру прытким эльфом. — Тауберион! — негромко позвала она, когда лорд в очередной раз ускользнул из виду. Его тёмные волосы мелькнули невдалеке и скрылись за сухим кустом лещины. — Мне казалось, ты обязан следить за мной. Рана поёжилась, встревоженно обнимая себя руками — всюду ей мерещились кровожадные, озлобленные физиономии: в узорах коры, в хитросплетениях паутины, в белёсом полотне тумана. Враждебное безмолвие уснувшей природы изредка прерывало далёкое клацанье паучьих челюстей, и в согласии с жутким эхом щелчков пуща насылала чары дурмана. Рана чувствовала, как пропитанный заклинаниями ветер гладит её щёки, оставляет на губах вульгарные поцелуи. Слышала сиплый шёпот, подавляющий волю, и подчинялась ему, пробуя на вкус ядовитый воздух. — Карниалтэ, не поддавайся магии леса, — тёплое дыхание Таубериона коснулось правой щеки. — Дворец не близко, и эльфийские чары не защитят тебя от морока, что насылает таящаяся здесь сила, — он шагнул назад и показательно отогнул воротник камзола, откуда мгновенно показался влажный чёрный носик. — Ты оставил меня одну в лесу, кишащем пауками размером с лошадь, чтобы поймать обыкновенную куницу?! — обижено поморщилась девушка. — Она не обыкновенная, ибо всюду следует за тобой столько дней, сколько я вижусь с тобой. Ты наверняка знаешь, что за цели преследует зверёк. Куница перепрыгнула на плечо Раны, оставила ледяной отпечаток носа на шее и оскорблённо прикусила её ухо. — Ты прав, знаю, — девушка отвела руку в сторону, и куница понятливо нырнула ей за пазуху. Острые когти укололи грудь и рёбра. — Однако мой вопрос остался без ответа. Непонятен ты мне, лорд. Обладая вековечной мудростью, ты ребячлив, что деревенский мальчуган. — И ты мне непонятна, Карниалтэ! Моложе меня ты на полторы тысячи лет, да в твоих глазах застыла тяжёлая тоска, печаль искажает твоё юное лицо. Ты говоришь так тихо, будто иной вскрик обнаружит тебя для тысячи врагов, жаждущих твоей гибели. Какое горе изменило эльфийскую сущность в тебе до неузнаваемости? — Я не хочу говорить об этом, лорд, — Рана с усилием сглотнула, точно минуту назад прожевала кисет песка. — Нельзя же молчать вечно! Девушка равноушно посмотрела поверх его головы. — Можно. Тауберион раздумчиво потупился. Рана переступила с ноги на ногу — холод сводил конечности судорогами. — Отправишься со мной к лесному озеру, Карниалтэ? И днём, и ночью, и весной, и осенью оно прекраснее любых драгоценностей, ибо всегда свет пронзает его насквозь, и ты видишь, как он рассыпается на водной глади. — К озеру? По приказу короля я не смею покидать пределы замка, однако каждый вечер мы идём против его воли. Эхо нарушений скоро достигнет нашего слуха, а потом на нас обрушится лавина злости Его Величества. — Незачем королю знать о птенчике, что вылетает из клетки без его ведома, потому не будем его посвящать. Ты согласна? — эльф в приглашающем жесте кивнул в сторону мрачного подлеска. Рана без слов последовала за ним. — Тебе не бывает страшно в лесу, лорд? — когда очередной шорох за спиной перехватил дыхание, Рана вдруг нарушила гнетущую тишину. — Ты никогда не оглядывался в уверенности, что погибель идёт по пятам? — Нет, ибо мне удалось запечатлеть в памяти дни, когда эльфы могли насквозь пройти Великую Пущу, не коснувшись земли ногами, — по веткам буков, сосен, ясеней и кедров, чья листва нежно касалась щёк. Я вырос в этом лесу, Карниалтэ, слышал шёпот деревьев и ощущал, как смерть путает мысли веток, листьев. Лес изменился, а мы не заметили, оплакивая навеки высохшую траву, отравленную ядом чудищ. Я не боюсь тёмных тварей! Я боюсь того, что они сотворят с моим домом. Чего им стоит уничтожить место, чьей красоты они не понимают? Эльф потянул её вниз по пологому склону балки, ветвью убрал свисающую паутину, будто гобелен скрывающую проход к озеру. Окольцованное еле живыми ивами его опасалась коснуться тьма. Девственное сияние вечерних звёзд отражалось в неискажённом зеркале воды, окрашивая всё кругом: и светлый канареечник, и пучки осоки, и крохотную ряску — благодатным светом. Ежели в мире осталась частица первозданных украшений Средиземья, то она ублажала девичий взгляд в сей миг. — Как вы его называете? — не рискуя потревожить застывшее умиротворение, шепнула Рана. — Куиннэн, в память об озере, где пробудились эльфы, — торжественно ответил Тауберион. — Ты видишь? — Что? Переливчато усмехнувшись, Тауберион с лёгкостью поднял её над землёй, сомкнув ладони на талии девушки. Взглянув поверх острых, будто пики, верхушек деревьев, Рана увидела, как Мглистый хребет сливается с небосклоном, и в крохотный промежуток между ними пробивается белоснежный луч. Как же долго эта звезда ускользала от её взора после побега из Ривенделла! — Гиль-Эстель, по-иному Эарендиль, — она ошарашенно уронила ладонь на плечо лорда. — Звезда Надежды не видна из окон дворца, чьи крыши выше леса. Она видна из прогалины, — Тауберион аккуратно опустил её наземь. — Необъяснимо и странно… — А знаешь, Тауберион, твои поступки и решения вполне могут сравниться в странности с Эарендилем. Я теряюсь в догадках о твоих намерениях, друг, ибо ты нарушаешь прямой приказ короля ради этой… пленницы! Рана предусмотрительно спряталась за спину лорда, едва мелодичная речь всколыхнула воздух в стороне. Холодный, осуждающий тон принца терзал часть её души, и, несмотря на незнание перевода возгласа на наречии лихолесцев, девушка сжалась, словно приготовилась к пытке. — Она не пленница, Леголас! Нет на ней ни кандалов, ни бечевы, а приказ твоего отца жесток. Держать её в замке взаперти, что насильно усадить вольную пташку в клетку. Взгляни на неё, друг мой! Её глаза… Неужто тебе не заметны бесконечная печаль, страх, безысходность? Не рвётся ли твоё сердце от осознания, что мы изнуряем своего родича? Не обливается ли оно кровью при виде юного дитя, что потеряло смысл в улыбках и веселье? Птенец, что крылья поломал, не сдюжит на земле; одна ему дорога — к Смерти! — Отрадно. Ты её защищаешь, как велят правила высокородных лордов, но нельзя изменять своему народу из-за эллет-чужестранки! Не пятнай честь рода, избегай клейма, лорд Тауберион. — Я не изменщик, мой принц! Но я не хочу, чтобы Карниалтэ увяла, как сорванный цветок… Рана не понимала ровным счётом ничего из фраз, которыми обменивались эльфы. Лишь имя. Всё чаще звуки её имени — чересчур звонкие на манер лесных эльфов — разносились в воздухе. Словно забыв о её существовании, эльфы перешли с рассудительного полушёпота на громкие — явно обидные — восклицания, и в глазах их потухли всякие беззаботность и мягкость. Лица их ожесточились, посерели. Рана неторопливо высвобождала зажатое ладонью Таубериона запястье — чем злее он становился, тем больнее сжимал её руку, и девушка заблаговременно пыталась обезопаситься от синяков. Однако грозный эльфийский оклик бессовестно прервал её. Из темноты вышел эльф. Его суровый взгляд пронзал спорящих, и, хоть на губах играла ласковая улыбка, все трое вздрогнули, как перед выволочкой. Эльф встал между взъярёнными приятелями и зашептал — так тихо, что Рана и интонаций различить не сумела. — Вам есть, что обсудить обоим, — громче добавил он на понятном девушке языке, коим пользовались лихолесцы при дворе. — Однако побыть наедине с собственными размышлениями куда важнее. У вас будет время найти истину, отправляйтесь-ка оба в ночной дозор. А время до полуночи проведите с пользой. Поразмыслите над своим поведением. — Да, лорд Таубеллон. — Да, отец. Процедили сквозь зубы пристыженные эльфы. Не успели они с места сдвинуться, как военачальник добавил: — Госпожу Карниалтэ в её покои проведу я, сын мой. Переглянувшись с Раной, Тауберион вложил её кисть в изящные пальцы отца. Тот мягко потянул девушку на себя, и, ступив на безликую тропу, приложил ладонь к сердцу, обращаясь к эльфам. — Мой принц, — Таубеллон склонил голову в знак почтения. — Тауберион, — и смерил сына строгим взглядом, призывающим не пренебрегать правилами поведения. — И каково оказаться причиной склоки верных друг другу товарищей? — лукаво вопросил он, когда впереди уже виднелись стрельчатые крыши замка. — Ужасно, — сосредоточенно высматривая путь под ногами, Рана страшилась поднять глаза на военачальника. — Будто бы меж двух огней, и не убежишь, не скроешься. Их лица исказились злостью, глаза блестели, точно глубоко внутри их тел билась гроза, и молнии застывали во взгляде. — Я уж чаял, что они образумились. Обменяться столькими нелестными словами из-за девушки, — он с любопытством покосился на неё. — Совсем дитя. Лишние две тысячи лет жизни отделяют их от тебя, но ты оказываешься мудрее и благоразумнее. Рана споткнулась. «Благоразумнее? Мы не ослышались? Сколько же мы эльфов-мудрецов, старожилов встречали, и никто из них не проник в твою голову, не осознал, что благоразумия в тебе не больше, чем у голодной росомахи! Мы до сих пор живы единственно по одной причине, Раночка, когда ты рвёшься в бой без раздумий, я тщательно подбираю тактику победы!» — озлобленно зашипела в мыслях Ярниа. И она бездарно врала. Из их дружной двойки чаще всего именно Рана проявляла гений тактического мышления. — Я не хотела быть причиной их ссоры, — сконфуженно выдавила Рана. — Признаюсь честно, я не хочу быть причиной чего-либо. Я устала от вины, грузом опускающейся на мои плечи, когда я делаю обыкновенный взмах рукой. Извечно я уничтожаю всё вокруг, потому желаю уединения. Ибо тогда никто не разочаруется во мне больше прежнего. Таубеллон не без удивления повернул голову к ней. — Что с тобой приключилось, дитя? — Много чего… — она подняла глаза. Страший эльф смотрел мягко и ободряюще, с бескорыстным участием. Эльф мудрый. Угроза. Но он так понимающе качает головой и ни к чему — совсем ни к чему! — не принуждает. — Я потому из Имладриса и сбежала. Невыносимо. Куда бы не пошла — всюду разлад, и эльфы смотрят так, точно ожидают, когда же свершится справедливый суд и покарает меня. А ведь прежде, до того, как всё случилось, в них искрилось столько доброты, столько ласки… — Что заставило их перемениться и перемениться в отличиельно плохую сторону? Девушка твёрдо воззрилась на заинтересованного Таубеллона. Приближенный короля, он ловил, запоминал каждое слово. Рана прокололась, себе назло поддалась стремлению разделить хоть с кем-то давнюю печаль. — Я не святая, лорд Таубеллон. Совсем нет. — Знаю. Чернь и горе — вот чего в тебе в изобилии. Мне тебя жаль, дитя. Сверх того, я понимаю, почему моему сыну тебя жаль. Он уже не юнец, разумеет, даром разумом не обделён, что к чему. Ты порождение крушения Бдительного мира, оттого и все беды. На тебя пала тень, она же разрастается, как пятно, как клякса чернил по пергаменту. И мы не можем позволить, поглотить этой тени других. Я не позволю своему сыну забыть про долг перед королевством из-за тебя, — он замолчал, дожидаясь понимающего кивка девушки. — Отныне Тауберион не твой сопровождающий, и видеться с ним ты сможешь редко. Рана опустила голову. Он был прав. Но правда взбудоражила Ярнию, и её злорадные насмешки вновь царапали сердце длинными загнутыми когтями. Как же Рана устала от сожительницы в голове!***
— Не печалься, птенец. Тауриэль не позволит тебе скучать, недаром она моя сестра. Хоть и старше она меня, уверь, смешливости в ней не меньше, — лорд с надеждой заглянул в её лицо. Вечер, разбив сумеречные посты, нагрянул на Лихолесье и пустил в ход главное оружие — темноту. С трёх сторон она надвигалась на дворец, шипела стрекотом ночных насекомых, вопила воем ночных зверей, и трещала сном деревьев. И звёзды не старались обрушить благодать на темноту, они — безразличные к стенаниям своих почитателей — веселились на небе и кружили голову тому, кто смотрел на них. Стойко держал оборону дворец — свет лился из него рекой: окошки, прорубленые в холме, выпускали столбы света; на ближайшей к крыше террасе мигали разноцветные фонарики и перекликались весёлые эльфы, а где-то на ветвях дуба нежились светлячки — одни потухали, другие загорались, жужжали, утихали. Рана слышала каждый звук, но не видела света дворца — он бил в спину, пока девушка вглядывалась в лесную темноту. Они устроились на склоне холма, где река круто поворачивала, сливаясь с притоком, и выпрямлялась, держа свой путь на восток. Мыски их сапог чуть касались белых соцветий дурмана. — Не о том моя кручина. Твоя сестра — дама придворная; красивая и хрупкая, как ночной цветок. Удерживали ли когда-то её тонкие пальцы оружие? — Каждый эльф в лесу владеет искусством боя. Кто не наложит стрелу на тетиву лука в миг нападения погибнет, таков закон, — растолковал Тауберион. — А с руки ли ей парировать удары в платье? Тауриэль чудесна, но ей смех да танцы подавай. И в угрюмый лес ей незачем совать нос, оттого дворец я не покидаю, а ежели покидаю, то на террасы, где эльфийские менестрели развлекают девушек да юношей песнями, — она неопределённо указала на замок. — Чего бы мне жаловаться — спросишь ты? И правда. Моим спутникам — им уж действительно несладко. Но эти мнимая свобода и двери, что закрываются перед носом… Меня словно дразнят, и сдерживаться всё сложнее. Так и хочется их выломать. — Возможно, я тебя обрадую! — споро отвлёкся эльф. В его руках появился неприметный свёрток, который он подозрительно осторожно вручил девушке. — Ты его достал! — полувопросительно шепнула девушка, точно удостоверяясь, что сознание не покинуло её, и чёрный нож воистину лежал в её руках. — Ты настолько доверяешь мне, лорд? — Что может сотворить птенец с эдакой зубочисткой? Разве что узор на коре дерева вырезать, — покровительственно улыбнулся Тауберион. — Король так не считает, — потупилась Рана и коснулась холодной рукояти. — Ты нарушаешь правила, лорд. А это… неправильно. — Я знаю. Но видеть твои страдания невыносимо. — Все выносят! — А я — не все, Карниалтэ! — вспылил эльф. — Твой нож, — и, как ни в чём не бывало, продолжил, — он лёгок, податлив, но прочен. Не будь я знатоком эльфийской истории, предположил бы, что это… — Галворн, — выпалила Рана, пугаясь собственной несдержанности и глупости. — Ты прав, нож из галворна, — неслышно согласилась девушка. — Не обманывай меня, птенец, — забавно нахмурился он. — Эол Тёмный Эльф — создатель галворна — сотворил из него лишь доспехи, и секрет сего сплава унёс с собой в Чертоги Мандоса. Мне неведомо ничего про нож! — Никому неведомо. Я нашла его, — пришлось вымолвить первое, что вертелось на языке, — в ларце. Да, в пещере на глаза мне попался сундучок, в котором лежал нож, сияющий подобно гагату. — И на нём изначально была надпись? — заинтересовано подался вперёд Тауберион, указав на крохотный узор букв у основания лезвия. — Я могу прочитать, но смысл мне не понять. Эльдáнирэ? Рана ощутила, как сердце бросилось в погоню за сбившимся дыханием — оно застучало в глотке, перекрывая воздух. «Не следовало ему читать! Ох, не следовало, — возмущённо взвизгнула Ярниа. — Образумся, Раночка. Вы не близки! Он не должен знать его. Ты запретила Эльронду использовать его, а эльфу, с которым знакома меньше месяца, позволишь?!» — Это квенья. Древний язык, ваш народ на нём не говорит, а коль говорит, плачевно плохо. Ты неправильно произнёс. Эльдани́рэ. Звёздная Слеза. Таково его имя. — Ножам имена не дают — больно мелкое оружие. Кому же он настолько дорог был? — смятенно пробормотал эльф. — Я не знаю. Говорю же, нашла в пещере троллей. Эти твари в свои подземные гнезда несут всё, что блестит, как сороки! Тауберион промолчал, даже если уловил ложь в ее словах. И Рана благодарила небеса за тактичность собеседника. — Тауберион, — излишне глухо для эльфа прозвучало за спиной. По негласной традиции принц Леголас нарушил их идиллию. — На сегодняшнем празднике ты обязан быть с семьёй. Праведный гнев Таубеллона не утихнет, поколе ты не прекратишь завоёвывать сердце пленницы! — Я не завоёвываю, принц, — лениво шикнул Тауберион. До такой степени лениво, что Рана обижено насупилась. — Тогда она охуматала тебя, сути не меняет. Ты повредился в уме, друг, ибо отдал ей нож. Пораскинь мозгами хоть секунду, что она сумеет им сделать? С Тауриэль, со стражей? Она безумна. — Она ребёнок, Леголас, — эльф раздражённо поравнялся с королевичем. — Нет, мы оба это знаем, — понизив голос, Леголас сократил расстояние между их лицами и негодующе сжал челюсти. — Не со зла я говорю тебе грубые слова! Ты близкий мне друг, ты мой родич, я стараюсь обезопасить тебя! Я не хочу, чтобы тебя нарекли предателем и с позором изгнали из королевства. Она юна, то правда, неопытна, однако же у тебя есть голова на плечах! Подумай! Лучше ты не делаешь ни ей, ни себе. Ежели ты перейдешь границы позволенного, её заточат за решётку, Тауберион. — Справедливы твои слова, но сердце мне твердит об обратном, — отступил лорд. — Тогда заставь его умолкнуть, и внемли голосу разума, — Леголас порывисто схватил друга за предплечье. — Мой разум в согласии с сердцем. А у тебя, принц, как я вижу, нет. Оно не на месте рядом с ней, — Тауберион слабо кивнул в сторону растерянной девушки и приложил пальцы к груди Леголаса. Сердце его взаправду стучало беспокойно, — оттого и вопит твой излишне добропорядочный разум истинного породистого рыцаря. Да, я знаю, Карниалтэ похожа на неё. Похожа сильнее, чем мне показалось изначально. Но это не она. Рана — не она, Леголас, — мимолётно улыбнувшись, лорд поманил раздосадованную — ибо в полном объёме нагрянувшего отчаяния не понимала, о чём беседуют эльфы — девушку за собой.