«Взявшись за меч, что имеет два лезвия, ты забоишься порезаться. С проклятием так же, однако мало, кто истинно понимает предназначение разного рода заклятий — однажды прочитав строчку, таящую угрозу страданий или, того хуже, смерти для другого существа, ты навечно потеряешь покой, ибо очернишь, изуродуешь душу», — кудесник-знахарь северных земель.
— Нам следует уходить. Под влиянием чужих мыслей, убеждений и полного отсутствия чести, тело девушки содрогнулось, и она отступила в ночную чернь лесной полосы, что обрывалась аккурат у Долгого озера. — Нет. Рана сжала кулаки с рьяной силой, и кожу ладоней обожгла боль впившихся в них ногтей. Утробно зарычав, она, извиваясь при следующем шаге, побрела вдоль кромки суши. Сонные волны накатывали на сапоги, мочили полы эльфийских платья и плаща, а девушка безразлично глядела на северо-восток. Впереди — цель их совместного с гномами путешествия, но добралась она к ней в одиночестве. Хотя вернее сказать, в одиночестве со своим вторым «я». — Что это значит? Ярниа, точно намеренно, споткнулась, отчего девушка остановилась, ловя тонкую нить равновесия. — Я сказала, что мы не уйдём отсюда, — процедила Рана и пнула надоедливо перекатывающуюся под ногами гальку. — Что сталось с гномами, не ведаю, но долг мой их найти и исполнить, что обещано, ибо сие дело уже затрагивает принципы. — Да ты никак удумала противиться мне! — В моей голове живёшь ты, не наоборот, прошу приметить. Твоя обязанность — слушаться меня, и давеча ты пренебрегла ей. Теперь вкушай гнилые плоды своей сумасбродной и своевольной выходки. — Ах, вот в чём дело! — она рассмеялась, подобно тем самым дамам, что судачат на торговых площадях и зачастую переливают из пустого в порожнее. Иными словами, рассмеялась с фальшивой ноткой презрения. — Эльф! Он надоумил тебя, а ты, глупышка Рана, вняла его певучим речам. Ах, как же трудно! Ах, как же тяжело не уверовать в искренность намерений этого прекрасного создания. А он воистину прекрасен. Будто нарисован, и нарисован художником, что не потребует платы за своё искусство владения кистью, ибо он живёт этим мгновением, когда последние мазки вдыхают в работу жизнь. Художник существует лишь для того, чтобы воздушная красота вечно очаровывала созидателей чего-то обычного, грубого, человеческого. Но жизни эльфов вечны без того, и эльфы не тратят их на создание вещей уродливых, неказистых. Они картины сами по себе, и потому не видят ценности в полотнах, расписанных в жалком подобии природных чудес. Так о чём бишь я… Ты углядела в нём спасителя? Немудрено. — Он спас меня из плена. Я благодарна, — спесиво задрала подбородок Рана. — Волнуется твоё естество не из благодарности. Оно трепещет от голоса, от прикосновений, от запаха. Юность пленительно-сладко играет на струнах твоей души… Ох! Запамятовала! Заместо души у тебя зияет необъятная дыра, а значит крамольная человеческая сущность растит в тебе грешную потребность в удовольствии, играет на ощущениях твоего тела. Сладких ощущениях. Так манит испробовать запретное, окунуться в доныне неизведанное, Раночка? — Не мели чепухи! — Чепуха — это твои устои, убеждения. Уж больно они напоминают мне детское непокорство крутого нрава. Он ведь тоже назвал тебя ребёнком? Что ж, правда на его стороне. Ты слишком юна, и понимаешь это, но не хочешь принять. Твоё решение сразиться со Смаугом, не что иное, как ребяческая потребность, обычно свойственная мальчишкам, доказать, что ты мудра и сильна, что ты достойна места в истории и в мире, как таковом. Ты столько раз разбивалась о льды неспособности других увидеть в тебе личность, но до сих пор надеешься, что настанет день, когда твоя жизнь будет значить для кого-нибудь больше, чем страх потерять оружие. — Оружие? — Да. Для Надхалура, Гэндальфа, Врага, гномов и даже эльфов ты лишь оружие — иногда неконтролируемое, иногда по-собачьи преданное. О, я погляжу, правда рвёт тебя на части? Или мельчайшие куски? — она пренебрежительно хмыкнула. — На самом деле, ты не знаешь, кто ты. Никогда не знала. Тебя слепили из отбросов и водрузили на голову несуществующую тиару, подняли так высоко и столкнули. И ты всё ещё падаешь, но, упав, не разобьешься, Раночка. Ты утонешь. И утонешь во мраке. — А ты возрадуешься этому? — Приятно наконец оказаться на стороне силы. — Предательница. — Если из нас двоих у кого-то есть натура предателя, так у тебя, Раночка. Ты можешь быть предана законам, предана делу, предана Свету, — выплюнула Ярниа. — Но стойкости в тебе меньше, чем у тростинки. Тебя сломают по щелчку пальцев. И, возможно, щёлкну именно я. Её жуткие обещание выбили землю из-под ног. Согнувшись пополам, Рана упала, и осколок гальки пребольно оцарапал подбородок. Однако вскорости девушка осознала, что причиной её падения была отнюдь не Ярниа, а отрывистые колебания земной тверди — её содрогали будто бы предсмертные конвульсии, или она дрожала в ожидании свершения чудовищного пророчества. Страх затрепетал в воздухе. Рана увидела, как невдалеке погасли огни Озёрного города — его накрыла вражеская, чёрная, как бездна отчаяния, поглощающая забивших тревогу жителей, тень. Небо застонало под хлёсткими ударами безразмерных крыльев, и в нём застыл ровный, сдавивший уши громкостью, рокот, возвещающий о скорой кончине живых существ. Пронзительно возопили озёрники. Некрасиво выругавшись, Рана засучила рукав и наискось вспорола ладонь, вознося её к небу, как вдруг та дрогнула и упала на камень. Багрово-чёрная кровь растеклась вязкой лужицей по гальке. — Ты не знаешь запретного обряда подчинения духа, — насмешливо высокомерно заключила Ярниа. — Не знаю, — растерянно повторила девушка. — Зато знаю я, — победного оскалилась та. — Зато знаешь ты. — И я жду, но терпение моё недолговечно. Ты уже на коленях, Раночка, остаётся лишь взмолиться. — Ярниа… — С чувством! — мгновенно перебила вторая не терпящим препирательств тоном. — Ярниа, всем сердцем, всеми мыслями и пока не свершёнными замыслами прошу тебя о помощи. Окажи милость, открой мне знание, как сразить Смауга Ужасного в неравном бою, — первый алый всполох прочертил тёмные небеса огненной молнией. — П-помоги мне, Ярниа! — Почему? Разве я в долгу перед тобой? — посуровела та. — Почему я обязана поверить, что ты используешь данную мной мощь против врага, а не меня самой. — Иначе умру, — поникла девушка, морщась. Покалеченная ладонь беспрестанно дёргалась, и точно искры воспламеняли страдающие мышцы. — Я умру, если откажешь, и умру, если откажусь от своей клятвы! — Что верно, то верно. При любом исходе дорога тебе в могилу, — очень уж кровожадно облизнулась Ярниа и вдохнула полной грудью запах палёной древесины. К нему примешивалась первая вонь горелой кожи. — Жертва нужна больше. В разы больше, — не давая опомниться, она схватила нож и мучительно медленно провела глубоко всаженным лезвием по руке от сгиба локтя до запястья. Ярко-красная даже в ночной мгле кровь пульсирующей струйкой брызнула вверх, и Ярниа, удовлетворившись, крикнула. — Черти круг разговора с душами! Разговора, а не призыва! Говорить же буду я. Она произнесла несколько таких невыносимо-уродливых слов, что Рана едва не сподобилась закрыть уши руками, но одна из них отяжелела до такой степени, что пошевелить ей чудилось невозможным. В быстрое, порывистое течение слов вклинился вой боли. Но Ярниа лишь этого и ждала, резко замолкая и позволяя стону Раны рассыпаться в тишине на мелкие осколки. Нагрянул небывалый мрак, что потушил смауговский огонь. Не видно ни зги, будто глаза выкололи, или бросили на дно подгорного озера: тихо и темно — ничто не всколыхнётся. Рана слепо качнула головой, как вдруг за горло её схватил могильный холод, будто ледяной великан выдохнул столб обжигающего снега ей в лицо. В чёрной туче, что клубилась, завивалась и рвалась впереди, проступили большие кровавые глаза с кошачьим разрезом. Земля вздрогнула от низкого, хриплого рыка, и, кажется, все звери и птицы в радиусе десятка миль разбежались, схоронились в норах, притворились мёртвыми. — Зачем потр-р-ревожила, — бесформенное нечто издало звук, напоминающий сопение, словно втягивало носом непривычный запах, — Пир-р-рагар-р-р? — Убей самозванца-дракона, о величайший Анкалагон, и обретёшь свободу навеки! Убей мелкого предателя твоего рода, что столько лет дремал под горой, когда под самым его боком поселились людишки. И он не то, что не перебил их всех до единого, он мирно сосуществовал с ними! — Кто он? — взревел ужасающий дух дракона древности, о котором помнят лишь мудрейшие эльфийские владыки. — Смауг Золотой! — победно крикнула девушка, осклабившись. — Позор драконьего племени, что и в подмётки не годится тебе, крылатый ужас, зубастая смерть. — Я обязан подчиниться тебе, — с досадой прошипел дух, и точно ураган прошёлся: загудело, заскрежетало в кронах деревьев, зашелестело в траве, завыло под землёй. — На пару мгновений, что есть столь краткий срок для дракона, страшная память о котором не утихает спустя века? После твоя душа избавится от бремени бродить по гнусным подземельям, полным тварей и неведомых чудищ. Заточению придёт конец, ты вернёшь запах свободы. Однако, будь осторожен — иногда он душит. Повисло трескучее молчание, покалывающее виски. Ране чудилось, будто сотня тяжёлых щупалец сминают её голову, сдавливают со всех сторон. — Душа Анкалагона? Ты сошла с ума! Я не сумею обуздать его мощь. Прославленному магу то не под силу! — Заткни пасть и утри сопли. Сдюжишь. Иначе погибнут озёрники: женщины и дети, а ты с недавних пор так любишь спасать невинные жизни. Опережаешь Смерть, Раночка, но никак не догонишь Жизнь. Уж сколько лет? Ах, да! С самого рождения, — Ярниа противно хмыкнула. — Ненавижу тебя. Анкалагон царапающе слух взревел и единой тучей поднялся вверх, безмолвно принимая условия Сделки на Крови. Воздух очистился от премерзкого, удушающего запаха мертвечины и осел на нёбе солоноватым привкусом рыбы. В ушах у Раны завизжало, засвистело, и раздались глухие отрывистые удары. — Он сильнее меня, — тоненько взвыла девушка, корчась от сковывающей боли. — Контролировать его, что надевать седло на дикую кобылицу в момент случки! — Я знаю. Всё, что происходит с тобой, происходит и со мной. Мы неделимы, верно? — Ты в моей голове, не в теле. Ты не чувствуешь телесной пытки… Ярниа, ты могла призвать любую душу, что обладает возможностью уничтожить Смауга, но ты подчинила Анкалагона! Неужели ты не понимаешь, что он убьёт меня следом? Едва я распущу чары, жизнь покинет меня. — Жизнь покинет, но Смерть не ухватит, ибо на миг ты сама станешь Смертью. Вспомни, Раночка, не тот, у кого руки по локоть в крови есть Смерть, а тот, кто забирает душу! Девушка вознамерилась оспорить, но порывы ветра, нагрянувшие одновременно со всех сторон, без обиняков заткнули ей рот. Запутанная темнота ночи отступила, и лунный свет выделил серебряными очертаниями большое крылатое существо, изгибающееся с грацией кошки и юркостью змеи. Два глаза-фонаря мелькнули вдали золотисто-жёлтым, и не успела Рана перевести дыхание, как они замигали в паре ярдов от неё. Вспенив зеркальную гладь горного озера, на берег с шумом опустился Смауг Золотой, и хвост его поднял тысячу брызг, оросивших девушку подобно осеннему дождю. Жар паром окутывал пугающе красивый силуэт, что сверкал золотом да самоцветами, вросшими в чешую. — Колдунья! Твоими рачениями меня накрыла тень древнего кош-ш-шмара? — зашипел дракон, процеживая каждый глухой звук через острые, как стилеты наёмников, зубы и показательно широко открыл пасть. — С-с-совсем дитя, а противостоиш-ш-шь мне с-скверной методой чернокнижия! — Где Анкалагон? — всхлипнула Рана. — Ярниа? Ярниа! А тебя куда дьявол понёс? — Что ты там бормочеш-ш-шь, мелкотня? С-с-стало быть, заклятие наш-шёптываеш-шь, лихо тебя на куски раздери! Прекрати травить меня духом Прародителя, колдунья, иначе воспылаеш-ш-шь в огне! — Ну же, Алкалагон! — взмолилась она. — Ах ты, пас-с-скуда, — вспылил Смауг и занёс длинную лапу с загнутыми когтями для удара, однако всего-то с щепетильной точностью подцепил многострадальный капюшон и поднял съёжившуюся девушку на уровень глаз. — Тебя и на один укус-с-с не хватит, — пропыхтел он, обжигая дыханием щёки. — Не очень-то спеш-ш-шит отголос-сок прош-шлого тебе на помощь. С-силёнок у тебя малова… Чёрная масса, обрётшая форму крылатого змея, тяжело опустилась на спину Смауга. Коротко рыкнув, тот наполовину погрузился под воду, утягивая Рану за собой. Мир перевернулся и сузился до когтей, что беспощадно перехватили её поперёк живота и сжали до жалобного скрежета рёбер. В груди появилась удушающая теснота. Смаугу удалось вырваться. Он воззнёсся вверх над облаками, так высоко, что пылающий Эсгарот был едва виден. Бушующий на улочках огонь стремительно гас, когда дракон делал новый взмах крыльями. — С-с-силу с-свою он черпает из тебя, мелюзга. То биш-шь, умрёш-шь ты — умрёт он! С-с-стало быть, бесславно ты погибнешь в потугах защ-щитить род людс-с-ской — неблагодарный и дикий. Жаль, не увидиш-шь, как они уплывут на челноках из охваченного пламенем города, а я с-с-спалю их лодчонки, и они будут тлеть до утра, как маленькие с-с-свечки! Не увидишь, ибо тебя навеки с-с-скроет толща воды, тля колдовс-ская! Вновь наступил проклятый мрак, смердящий могилой. Испуганный Смауг выпустил столбы огня, исчезающие в темноте — не находящие того, что можно поджечь. Рукой, безызменно кровоточащей, Рана укрыла голову от палящего жара, выжимающего слёзы. Теперь воздух, не желающий вдыхаться в полной мере, оседал в гортани щекочущей копотью. А потом Смауг тихо взвыл, и вой его вдруг оборвался. Из длинной пасти потекла кипяточная кровь. В предсмертной судороге он сжал когти до такой степени, что пронзил плоть девушки и в тот же миг сломал пару рёбер. Душераздирающий крик боли застыл, не вырвавшись из груди, — Рану с чудовищной быстротой потянуло вниз. — Анкалагон, — с усилием держа сознание на короткой привязи, позвала она. — Помоги. — Сначала ты! — раздалось со всех сторон. — Р-р-распусти чар-р-ры, что пленили меня. Уговор-р-р! Уговор-р-р! — Мне нужен воздух и земля под ногами, — беззвучно пролепетала она. — Освободишь меня, и я спасу тебя, Пир-р-рагар-р-р! — будто в насмешку рычал дух дракона. — Ну же! Вновь претерпев неудачу в делах восстановления дыхания, Рана устало прикрыла глаза. На мгновение ветер прекратил яростно бить в лицо, а ноющая боль и жжение в грудной клетке утихли. На мгновение. Потом муки, притупленные заклятием, обрушились на неё в полной своей мере. Рана уже не могла звать на помощь — ей оставалось молиться небесам о милости и испытывать ненависть ко всему, в чьём существе есть хотя бы капелька чёрной крови. Тиски на рёбрах разжались незаметно и почти безболезненно, но вдохнуть полной грудью это событие всё равно не позволило. Рана знала, что следует дышать отрывисто и осторожно, но, падая в озеро едва ли не со звёзд, её тело желало получить как можно больше — тяжелого, все еще горячего — воздуха. Призрачные когти играючи словили её, не потревожив ран, и дух Анкалагона понёс девушку в безвестные дали, — предполагал разум Раны. На самом-то деле, дракон строил козни не менее коварные. — Ты пр-р-росила помочь, Пир-р-рагар-р-р! Я вызволил тебя из лап этого золоченого чер-р-рвяка! Я убил чер-р-рвяка, я всадил когти в его загр-р-ривок так глубоко, что они насквозь пр-р-ронзили гор-р-рло, и он сдох, захлебнувшись своей кр-р-ровью, даже не успев коснуться воды. Ты освободила мою душу, отныне я слышу зов Хозяина и отпр-равлюсь на восток. Уговор-р-ра больше нет между нами! Падение Рана ощутила не сразу, но предотвратить его уже не могла, потому не стала тратить драгоценные крупицы сил на истошный, пропитанный животным страхом и совершенно бесполезный крик. Точно не своим голосом, не своими губами она прошептала, однако шёпот этот прозвучал громче и жутче рулад вражеского горна: — Хозяин твой Моргот гниёт в чертогах Безвременья. Так отправляйся же к нему через Врата Ночи, отродье врага Свободных Народов. Твой тёмный дух скитался по руинам Удуна, отныне рассеется в Пустоте. Убирайся вон из Средиземья, Анкалагон, Прародитель Крылатых Змиев! Прочь! Спустя миг её тело ощутило удар, пока душа металась и билась пойманной ласточкой внутри, страстно желая покинуть измученное существо. Холодно. Мокро. Больно. Кажется сломанное ребро проткнуло лёгкое. Она не жилец. Страшно. «Это ещё не конец, Раночка!» Рана не поверила её словам. Какое лихо поджидает её во глубине собственной ловушки, ежели последние события, выпившие её жизненные соки до капли, — не конец? Ежели старая подруга Смерть — не конец?***
Со Сторожевой башни Вороньей Высоты открывался ужасающий, вселяющий безвольную робость вид на догорающий Озёрный город. Всю ночь гномы не сомкнули глаз — поначалу боялись, что Смауг вернётся, после с замиранием сердца следили за двумя тенями, расползшимися по небосводу, что тина на болоте, а нынче потупились в молчании. Ночь, ещё недавно сотрясавшаяся рычанием и грохотом, вздыхала тишиной — ненастоящей, звенящей, давящей на мысли, заставляющей голову трещать. Гномы пока не верили — не хотели верить — в правдивость произошедшего и молчали, страшась переглянуться и увидеть в глазах товарища подтверждение собственной насущной тревоги. И токмо Бильбо Бэггинс, съёжившийся калачиком в уголке и укутанный потрёпанным плащом, плакал. Даже не так, Бильбо Бэггинс выл навзрыд, но громкие всхлипы хоббита уносил ветер, растворял под небесами, чтобы с утра они разверзлись невысказанным горем. Один за другим гномы роняли скупые слёзы. Самые молодые, Фили с Кили, не привыкшие показывать слабость перед сородичами, остервенело дёргали головой и жмурились, а старшие, положив руки им на плечи, позволяли серебристым ручейкам теряться в бородах и изредка растекаться причудливыми фигурами на камне. К утру из разбухших, тяжёлых туч занялся дождь. То и дело его сменял мокрый, скользкий снег, превращающийся в мерзкую слякоть. Первый снег возвестил о начале первого дня зимы, но почему все в радиусе мили желали оттянуть неизбежный приход утра, будто лишние часы способны утихомирить боль? Наивные смертные! Думают, что время способно залечить рваные раны, а оно бывает не в силах отгородить от мук совести. — Лучше нам вернуться в Гору, — разрезал хлюпающий шум дождя Торин. — Негоже мёрзнуть при дрянной погоде, — их предводитель не выглядел безутешно печальным, яркие глаза не застилала слезливая плёнка — они сверкали потаенным алчным желанием. — Ты просто уйдёшь? — вскочил Фили, утирая кулаком нос. — К чему усложнять, сестрицын сын? — Торин распрямился, волнами источая власть и силу, но недаром Фили — племянник гнома, ибо не уступал ему в упорстве и грозности. — К тому, что Рана… — Рана мертва! Дождь на мгновение перестал шлёпать по камню, и Компания шокированно отступила от короля, будто тот гаркнул страшнейшую тайну, о которой молчали столетия. Заключение Торина стало чем-то новым, потому как на донышке души гномы не теряли надежды о чуде. — Откуда ты знаешь? — прошипел молодой гном. — Давно ли ты стал провидцем? — Мы видели силуэт, что упал с небес, как подстреленная пташка. Мы слышали проклятие, что на последнем издыхании наслала колдунья. Её сила — её слабость — утянула Рану на дно. — Нет, — тихо оспорил Фили, насуплено щурясь на дядю. — Но коль её тело на веки погребено под водами озера, она не погибнет. Она будто жить в нас. И в тебе тоже, Торин, — молодой гном подошёл к предводителю вплотную. — Вот только она жива, и я иду искать её. — И я! — за плечом брата, не мешкая, вырос Кили. — Потратите время впустую… — Не впустую! — многие удивились, когда голосок Бильбо внезапно обрёл стальную решимость. — Мы пойдём искать друга! — Когда-то ты первым бы кинулся на поиски, Торин, — пропыхтел Глоин. — Да видно теперь сия задача на плечах молодых, — гном проводил гордые спины братьев, спускающихся с башни. — Остерегись, владыка, ибо тебя может покинуть не только вспыльчивая молодёжь, но и верные соратники, — и вразвалочку пустился за ними. — Окажись на её месте кто-то из нас, — напоследок обернулся Глоин, — ты бы тоже ухом не повёл, безразлично стоя в стороне? Торин не ответил. Серая пустошь нисколько не отличалась от печального неба. Далеко, куда хватало глаз, простирались безжизненные камни, с которых одиноко скатывались слёзы туч. И токмо неприступная Одинокая Гора отбрасывала суровую тень. Её верхушка касалась облаков и точно натягивала их, выжимала то мокрое уныние, что растеклось по холмам. Целый день три гнома и маленький хоббит потратили на путь к озеру, и к вечеру промёрзли до нитки, а в душе, вместо решительного огня, тускло сиял крохотный, почти потухший светлячок надежды. Надежды на то, что Невидаль в который раз удивит их, а гномы, увидев её, улыбнутся и подумают: «Пусть она никогда не раскроет свои секреты. Меньше знаешь — лучше спишь». Но где её найти в вечерних сумерках? Верно. На дне, в пучине озера, где издох дракон, — там найдется и одинокое тело — разбухшее, с мраморными отёками и бледно-красной сетью остывшей крови. На дне, куда не осмелится нырнуть благоразумный муж. Дождь прекратился, тучи слегка рассеялись, и луна холодно освещала берег и обугленный клочок Эсгарота. На другом берегу, у границы леса и камня, мерцали огоньки и доносились голоса озёрников. И ночь была покойна и грустна, будто накинула похоронную вуаль.