«Доверие — не данность, и заслужить его нелегко, зато потерять можно, не прилагая усилий. Такое уж это хрупкое чувство, которое вдребезги разбивается, если в сердце попадает осколок предательства», — жена хозяина постоялого двора двум беспризорницам.
«Ну-ка, поднимайся! ВСТАВАЙ!» «Ах, Ярниа! Один-единственный раз в жизни ты можешь не тревожить мой сон!» Девушка, подгоняемая недовольством, вскочила. Вернее сказать, попыталась вскочить, однако непомерно тяжёлое одеяло, пахнущее пылью и сыростью, которые забили глотку, будто она большую часть жизни провела во влажных подземельях, и перехватившая дыхание боль в груди решительно не позволили Ране подняться. Несчастно зажмурившись, она спрятала лицо в мягкой подушке, как вдруг нахмурилась и приоткрыла сначала один глаз, а потом — намного быстрее и увереннее, так как появилась цель для осмотра, — и второй. К полумраку она привыкала медленно, настолько часто моргая, что веки отяжелели, и заболела голова. Ничтожно малое количество света освещало комнату, пробиваясь сквозь крошечное окно у самого потолка, в котором виднелись чёрные тучи. Усиленно морщась, Рана приподняла голову и осмотрелась. Опочивальня выискалась древняя и, очевидно, давно заброшенная, однако кто-то старательно и за кратчайший срок постарался привести её в порядок. Слой пыли у кровати был на порядок тоньше, чего не скажешь об уголках комнаты — пауки безразлично плели паутины, и светлые тенёта кружевами струились по стенам и мебели, что те приобретали неземные очертания в темноте. «Года не прошло! — буркнул около уха докучливый голос Ярнии. — Неужто спустя пять дней я докричалась до тебя!» «Что?» «Раночка, если бы ты знала, насколько нашему лицу не идёт глупое выражение, ты бы тотчас свалилась с этой самой кровати. Оканчивай изображать беспомощную дурёху! Половина того, что образованные люди называют умом, без отдыха трудилась, поколь вторая твоя часть бессовестно пребывала в забвении». «Пять дней? Где мы, Ярния? Как оказались здесь — в комнате как из заброшенного замка, который охранял дракон? Неужто мы…» «Я не всеведуща. Моя задача — не дать нам умереть, потому я и вывела тебя из беспробудного сна!» — в углу быстро проскользнула не имеющая однозначной формы тень. «Славно же у тебя выходит оберегать меня от гибели. Ты оставила меня один на один с кровожаднейшим драконом, которого знает история Средиземья. Я бы погибла. Какое расстояние отделяло меня от завесы бренного мира?! Я бы могла отогнуть её, свысока взглянуть на ужасы, разрушения и порабощения жизни; могла вдохнуть полной грудью, и тогда моя душа навеки успокоилась там, где ей положено храниться в целостности вот уже несколько сотен лет!» «Ты бы не погибла в лапах Анкалагона, уверяю. Я пытаюсь доказать, что сила, живущая в тебе, Раночка, изо дня в день спасает нас. Она делает нас неуязвимыми!» «Мне не нужна эта сила!» «Ох, слишком много ты взяла от матери, слишком мало от отца!» — чересчур ненастоящий, искусственный поток зловонного ветра резко ударил в лицо. Рана откинулась назад и тотчас пожалела о содеянном — поднявшееся облако пыли засвербело в носоглотке, вызывая логичную по своей природе реакцию. Она чихнула. И хоть постаралась сделать это как можно осторожнее, всё равно тугие повязки на животе до треска натянулись, а в грудной клетке попавшим в капкан зверем забился стон. — Невидаль? Дверь отворилась тихо, без скрипа и скрежета — лишь шорох сквозняка возвестил о присутствии гнома. Оин, старчески держась за спину, точно она у него непереносимо болела, кинулся к кровати и сжал руку девушки. Её слегка трясло. — Не вдыхай много воздуха, будет лишь больнее, — сочувственно складывая брови, посоветовал гном. — Я принёс рубаху и полушубок. Кой-где их моль пожрала, но что нашли, то имеем. Нынче холодает, по ночам зуб на зуб не попадает, о как! А у тебя одно-одинёшенькое сбитое одеяло. Я тебе одеться помогу, только-то не брыкайся, Невидаль. И говори поменьше. Не то, чтобы я не соскучился по твоему ворчанию, но травмы у тебя слишком серьёзные. А лекаря среди нас нету. Оин, укутав девушку так, что даже сильнейший сквозняк не побеспокоил бы её, подложил вторую подушку под голову Раны и помог ей принять удобное положение. — Что… — Рана ужаснулась, не узнав собственный голос, напоминающий скрежет заржавевших дверных петель. — Ша! — заполошно шикнул Оин. — Не спрашивай, сам отвечу. Что приключилось, стал’быть, знать желаешь. О многом не расскажу, увы, — гном неуютно повёл плечами, точно стойко сдерживался от соблазна почесаться. — Мрак пожрал свет той ночи. Мрак поглотил даже огонь, чья мощь мне казалась непобедимой. Навряд ли я забуду те роковые секунды. Огромные тени скользили по небу, да рычание сотрясало землю. Глаза слезились: то ли от дыма, то ли от потуг различить, кто руководит тенями… А потом: вой и тихий-тихий свист. Первая тень начала падать. «Смауг», — решили мы и услышали проклятье, которое наши уши доныне не слыхали и впредь не услышат. Смауг упал с чудовищным грохотом, по сравнению с которым последующий всплеск можно назвать падением мушки в кубок эля. Ты падала за ним, а небо светлело, ночь отступала, а озеро впитывало колдовской мрак, как промокашка писаря чернила. Следом замерло: моё сердце и всё кругом. Тебя б спасти, но каким боком?! Фили с Кили отправились к озеру, Бильбо прихватили, дак Глоин решил, чего ему отсиживаться? Задача была невыполнимой: ежели ты упала на берег, то непременно разбилась бы, а в воду — захлебнулась. Всякая надежда, как он говорил, погасла. И вдруг Бильбо как заорет на весь берег! — Оин чувственно ударил кулаком по прикроватной тумбе и разразился хохотом. — Нашёл! Нашёл! Вода вынесла тебя на берег, и, скажу честно, везучая ты, Невидаль, ибо, по словам Глоина, обогрев тебя, — а обогревать уже, им чудилось, нечего: кожа синюшная; губы обескровлены; дыхания не слышно — они выдохнули с облегчением. Мелкая дрожь пронзила твоё тело и даже ресницы затрепетали. Чудо из чудес! Что делать, соорудили носилки из чего пришлось и к Горе вернулись, а у нас тут работа полным ходом! Но Торин, едва тебя завидев… — Довольно, друг мой Оин. Хватит. Ты и так рассказал больше нужного, поэтому ступай к остальным. У вас есть работа, но каждый норовит почесать языком, аки эльф. Где это видано, чтобы гном в подгорном царстве прохлаждался да басни складывал?! Рана судорожно вцепилась в одеяло, когда доселе приоткрытая дверь распахнулась настежь, пропуская знакомую приземистую фигуру. Задрав нос к потолку, Торин Дубощит вошел в опочивальню и расправил невидимые складки на синем сюртуке, расшитом серебром. С его плеч спадала тёплая мантия, подбитая барсучьим мехом. Рана завистливо засопела, осторожно поправляя дырявый полушубок. — Прости, Владыка Торин, — невнятно кашлянул Оин и поспешно скрылся с глаз долой. — Владыка Торин? — чуть слышно повторила Рана. — Раньше они обращались к тебе без титулов. — Времена меняются, деточка, — коротко буркнул гном, вальяжно прохаживаясь по комнате и переступая клубы пыли. — Зачем, Торин? — после долгого молчания спросила она. Что-то в её голосе смутило гномьего короля, но он быстро вернул самообладание. — Зачем ты позволил им спасти меня? Я сейчас в одной из комнат твоего города-государства. Почему? Вы оставили меня в Лихолесье, как ненужную поклажу, а теперича озаботились моей жизнью. Поче… — Сомкни уста. Почему-почему… Заладила! Ты нуждаешься в ответе? Ох и не понравится он тебе, ибо корысть и предусмотрительность — а не жалость, как ты полагаешь, — двигают мной, — он неприятно ощерился, накрутив на палец прядь густой бороды. — Мои племянники — моя кровь, мой род — возжелали отыскать тебя, излечить, ссылаясь на заключённый так давно договор. Как бишь они мне сказали: «Рана пострадала из-за нас. Дракон чуть не убил её по нашей вине». Я не возразил им, что твоя работа — подвергать свою жизнь опасности. Ты самоубийца, и я нисколько не удивлюсь, ежели твой век окончится в каком-нибудь захолустном трактирчике в сопровождении отброшенной табуретки и сапожек, что не дотягиваются до пола. Или в тёмном закоулке с ножом в сердце, или на полу в собственной блевотине и ядовитой пене, брызжущей из твоей пасти. Предателям нигде не рады… Я не сказал им этого. Был смысл? Переубеждать их у меня нет времени, а терять семью из-за проклятой девчонки мне не интересно. А у проклятой девчонки-то за душой должок. — О чём ты? — Рана предприняла новую попытку подняться и вновь потерпела неудачу. Торин до сих пор взирал на неё снизу вверх и откровенно насмехался. — Детская наивность! Неужели ты взаправду считаешь, что я приму твои невинные, искренние восклицания и непонимание за чистую монету? — Торин наклонился к её уху, опалил дыханием щёку. — Я разъясню, конечно. Разве мне сложно напомнить тебе, что будучи в плену у лесного короля, ты многое нашептала ему на острые уши! Да-а, — протянул он и победно прикрыл глаза, якобы не замечая побледневшего лица собеседницы. — Много тайн ты ему поведала, ничего не укрыла, вот он армию свою отправил штурмовать Эребор. Войска его, — резко бросил гном, — на том берегу реки лагерь разбили. Руины Дейла горят факелами в ночи. — Его войска? — рот её удивлённо открылся и не спешил возвращаться в исходное положение. Дыхание прерывалось явственными хрипами. — Вблизи Горы? Как это случилось? Я не понимаю… — И мудрецом слыть не нужно, чтобы вникнуть в суть их прозаичных целей. Богатство! Драгоценности, что прячутся в глубинах Эребора! Они положили на них глаз, и стоит дать им спуск, как они тут же вгрызутся в дары моего государства, подобно не знающим меру нищим и ворам! О-о-о, я вижу их меркантильные помыслы, точно я научился искусству, как это называется, телепатии. И все они вертятся вокруг тебя, Невидаль. — Я не сказала ничего лишнего лесному королю, — Рана грозно сощурилась. — А коли он о чём-то догадался, так в этом стоит винить его незаурядную проницательность и хитрость! — Не ему, так дражайшему эльфийскому лорду, с которым ты ни на миг не расставалась. Не смотри на меня большими глазами, Невидаль, у меня повсюду уши. Наш уважаемый хоббит, пока ждал удобный момент, дабы умыкнуть ключи от темниц, следил за тобой в Лихолесье и рассказал мне о твоих свиданиях и разговорах. Не такой уж из него плохой стукач-проныра. — Вот что за шорохи… и ни разу мы не поговорили, — озабоченно нахмурилась девушка. — Ежели правду глаголешь, то знать должен, что с эльфами я говорила исключительно туманно да настолько запутанно, что я б и сама не вникла в истинный смысл своих речей. — Верно ты подметила, что господин Бэггинс не упускал тебя из виду в дневное время — время, когда солнце слепит глаза, и они закрываются, не узрев изъянов души. А что насчёт ночи, когда в порыве непотребного наслаждения ты изливаешь все секреты тому, кто будет внимательно слушать? Ночи, когда ты прогибаешься от… — Прибереги грязные намёки для бордельных девочек, Владыка Торин! — несмотря на немощь, Рана суетно поднялась на ноги и ухватилась за выцветший балдахин. Тот с предвещающим бурю треском порвался. — Я тебе не какая-то дешёвая прошмандовка. И когда я уверяю тебя в правдивости своих слов, — из хриплого полушёпота её голос начал режуще слух меняться, превращаясь в шипение разъярённой колдуньи, — тебе стоит прислушаться, Владыка Торин! Пока не поздно, — померк свет зелёных глаз, усердно искавших заветный чёрный нож. Торин догадывался, чем закончится вспышка её гнева, и был донельзя доволен своей предусмотрительностью. Потому, не прилагая особых усилий, он вытянул из-за пазухи тонкую цепочку с безобразными закольцованными пластинами и ловко заключил кисти девушки в кандалы. Звякнули железки и закрутились шестерёнки. Рана, охнув, упала на колени. — Быть не может… — Ещё как может, Невидаль. Мой род имел дело с тебе подобными, и тайна того, как вас усмирить передавалась из поколения в поколение. Двимерит… Он не действует разве что на истинных магов, навроде Гэндальфа, а для второсортных колдунов, как ты, бывает губителен, — посуровев, гном приподнял её лицо и грубо вытер мокрые от слез щёки девушки. — Мне уже глубоко наплевать, предательница ты или нет; по твоей вине мое королевство осадили или по чьей-либо ещё. Мне все равно. Для меня имеет значение лишь то, как ты мне поможешь. Я узрел твою силу, Рана, — с бессовестностью захмелевшего воина Торин расстегнул ворот полученной от Оина рубашки и оголил неказистый рубец на левой ключице девушки. — Под покровом ночи взирая на оживающий Дейл, я размышлял — долго и последовательно, что голова моя начала склонятся к плечам и гудеть — над увиденным накануне. Ты можешь оказать мне услугу, наконец-таки доказать, что пользы от тебя не меньше, чем от остальной Компании, — он озадачено перекатился с пяток на носок. — Будешь смиренна — кандалы отброшу; а на дыбы встанешь… — борода его дрогнула, коварно сверкнули оголённые зубы. — Девка ты красивая, своенравная, но славная. За такую мешок золотых отвалят… — Ты груб, невежественен, тщеславен, и благородства в тебе не больше, чем в лесном разбойнике! — выпалила Рана, тщетно пробуя дотянуться до гнома. — Я выполнила оговоренные обязанности. По-хорошему, мне полагается награда, однако ж я и на неё не претендую, ибо из рук такого наглеца, как ты, Торин Дубощит, я в жизни и медняка не возьму! По контракту — отнюдь не бессмысленной бумажке, которую продают купцы-воры заместо грамот для проезда в людские города иль крепости — я свободна. Я больше не подчиняюсь тебе, Торин, а силой держать меня под горой ты права не имеешь! Иначе… — Права не имеешь ты на громкие заявления. Был один контракт, сделаем второй, велика задача! А золото — мои законные сокровища — от жадных самозванцев ты защитишь, даже ценой своей жизни, — схвативши беспомощную пленницу за шиворот, гном без всякого швырнул её на кровать, а следом навис над ней, тяжело дыша. Его глаза пылали огненно-золотым желанием, словно в них попали искры калёного железа. — Я не позволю ни крохотной монетке, ни серебряной пыли, ни осколочку самоцвета покинуть гору. Ни люди, ни эльфы не получат ни единого дара от меня. Они не помогли нам, с чего бы мне помогать им? — А с чего бы мне помогать тебе? — корчась от боли в груди, сводящей тело судорогами, прошипела Рана. Торин зарычал в ярости и сжал стальную ладонь на её шее, окончательно перекрывая дыхание. — Знаешь, почему Гэндальф сторонится тебя, Раночка? Вздрогнув, она отрицательно замычала. — Ты нужна ему, как никто другой. Нужна для достижения цели. Какой? Одному Создателю известно. Но маг осознает, что не упросит тебя — да ни за какие коврижки ты не поможешь ему. Но для такого варварского способа он чересчур мягкосердечен. Как же он любит тебя, Раночка, ежели не способен заключить в темницу и использовать по своему усмотрению! Но ты прислушайся, — его хватка чуть ослабла, — я ведь не Гэндальф, сюсюкаться с тобой не буду. Времени на размышления тебе даю до завтрашнего утра. Коли есть в тебе крупица разума, согласишься подсобить мне в войне со лжецами и предателями. А коли нет… дак на нет и суда нет. Тяжёлый топот сапогов, два поворота ключа в скважине и давящая на уши тишина. Рана точно оглохла: ни дыхания, ни сердцебиения она не слышала, лишь в глубине сознания стучались в подкорку яркие выражения Дубощита. От них не было покоя; Ране чудилось, что слова гнома разъедают её нутро, находят путь к сердцу и стучат вместо него, распространяя по венам безысходность и отчаяние. Исчезли кровать, потолок и дверь — Рана провалилась глубже, чем под землю, она погрузилась на дно океана, где чудовища и ночные кошмары живьём содрали с неё кожу, пронзили кончики пальцев тонкими иглами, впрыснули едкий яд, который вынудил её выплюнуть внутренности вместе с кровью. Рана наблюдала через отражение, как её кровь перемешивается с грязным илом, окрашивается в беспроглядно-чёрный и растекается лужей, а лужа превращается в жидкие тенёта. Девушка тронула вязкую паутину, чёрная жижа — точно с нетерпением этого ожидала — потекла вверх по рукам, локтями, плечам и шее. Она пропитала её глаза так же быстро, как дождь наполняет лесные прогалины. Рана нахмурилась, обрастая новой кожицей — тонкой, что крылья стрекозы, и белоснежно-белой, — и вгляделась в отражение внимательнее. Из подобия губ вырывались неровные острые клыки, с которых капля за каплей срывалась чужая кровь. Ярниа напротив усмехнулась. Чудовища закружились, переплетая щупальца, клешни, хвосты и когтистые лапы. Они сблизились настолько, что их чешуя соприкоснулась и образовала единое целое. Чудища и кошмары вгрызлись друг в дружку, прикусывая языки, отрывая волокна мышц, расщепляя кости. Рычание, вопли, хруст, хлюпанье. Ярниа расхохоталась. Рану пробрал судорожный кашель. На нёбе осталась кровяная оскомина. — Добро пожаловать домой, Раночка! Удар ужасный грохот. Звон осколков. Рана забилась в самый пыльный и тёмный угол опочивальни, жалея, что не может полностью раствориться в камне. Рядом в беспорядке поблескивала крошка разбитого зеркала. Тяжёлая его рама ещё дребезжала после падения и холодила голые ступни. — Что за шум?.. Она напоминала ребёнка — брошенного, несчастного, избитого. Слёзы, набухающие в красных глазах, мерцали в полумраке, словно драгоценные камни. Рана дышала тихо и осторожно, но иногда слышались звуки непонятные — похожие на хрипы и завывания раненного зверя. — Я н… я… не… Две низкие фигуры приближались, под их ступнями хрустело стекло. Резко отлетела в сторону многострадальная рама, а девушку бережно перехватили за спину и потянули за руку. Рана оперлась на сильное плечо гнома и пошла вперёд — уже по заботливо расстеленной плотной ткани, уберегшей её ноги от новых порезов. — Тор… Торин… он… — Да, мы знаем. Тише, — шепнул Фили и подал ей жестяную чарку с ледяной водой. — Нас пугает его поведение, — он быстро переглянулся с Бильбо. — Он не должен обращаться так ни с тобой, ни с нами. Третий день мы хребтину ломаем: кто в сокровищнице, кто на стене. Тебя он запретил выпускать из комнаты под страхом изгнания. Нельзя говорить в подобной манере, я знаю, однако не волен я над своим языком, когда дело доходит до блага моего рода! Торин бродит по сокровищнице ночами, — бродит и шепчет, будто блаженный. Глаза его страшнее день ото дня сияют. Он говорит, что шипит, аки змей! Боюсь за него, — с досадой бросил Фили. — А ещё больше — за нас боюсь. Его упрямство — наша погибель, зуб даю. Бильбо кивал да поддакивал. Рана глядела на обоих так, точно видела впервые. Выражение её лица приобрело умоляющий вид, между бровей проявилась жалостливая складка. Она протянула Фили руки. Горестно зазвенел металл. — Пожалуйста… Он отвернулся — стремительно и торопливо, что пыльный воздух закружился воронкой. — Не могу, — глаза гном прятал. Цепи тренькнули повторно — требовательнее и громче. — Я же сказал, что не могу! — рявкнул Фили, яро пиная ветхий стул поблизости. — Он запретил! Меня и тут-то быть не должно! Кили обещал выдумать оправдания, но к твоей опочивальне я и на сто шагов приближаться не смею, — вдохнув, он сел обратно на краешек кровати и крепко зажмурился. — Ключ от них один, и Торин его бережёт, как зеницу ока. Мне жаль, Рана, — Фили аккуратно сжал пальцы девушки. — Я не могу открыть кандалы и пойти против дяди. — Тогда зачем ты пришёл? — выдавила она с укором. Сил говорить не осталось, но взгляд ее кричал громче тысячи слов: Рана возлагала большие надежды на старшего племянника Дубощита. Фили потупился, прикусив длинный ус. Каков был его ответ? Волнение? Страх? Забота? Во всяком случае, объяснения он оставил при себе, покинув друзей, не простившись. — Смею предположить, ему нужна помощь, как и тебе, — робко вставил хоббит. — Он в растерянности, запутан. Нам всем трудно. Торин одержим… — Не хочу! Не хочу слышать ничего о Торине! Как же ты не понимаешь, Бильбо! Он надел на меня кандалы из двимерита, сделал своей пленницей, а завтра вынудит умертвить эльфов или людей… Что если ему в голову взбредёт погубить и вас? Я не охотничья собака, которая загрызет цель по команде. Я не секира, что рубит врагов в умелых руках воина. Я живое существо… Нет, помолчи! — Н-но я молчал, — Бильбо отшатнулся, когда собеседница впилась ногтями в перину. — Я не с тобой разговариваю! — рыкнула она, изогнувшись и сплюнув кровь. Хоббит перепугано подбежал к двери. Рана, облизывая красные губы, закрыла лицо руками и зарыдала. — Я… Мне кажется, я могу помочь тебе, — хоббит потоптался и погладил её дрожащее плечо. — Но я один не справлюсь. Кто я такой? Всего лишь маленький хоббит, путешествующий по огромному миру. Я не могу противостоять королям, великим воителям и волшебникам. Зато в твоих силах изменить ход событий. Да что там! Ход истории. Рана, я без тебя не справлюсь. Пожалуйста, ты же умна и могущественна! Дай мне совет, ибо я в замешательстве и совсем не чувствую, что в безопасности. Наоборот. Мне страшно, потому что я солгал Торину. Солгал, что не нашёл Аркенстон, — Бильбо шмыгнул носом. — Вот он, — с небрежностью он положил на покрывало засаленную тряпку и обнаружил её содержимое. — Мочи нет терпеть — мне вечно мерещится, что он следит за мной и знает, что я утаил. А утаил хоббит, к слову, не обыкновенный драгоценный камешек, не бриллиант и не самородок, а поражающий своей тонкой красотой алмаз, что впитал в себя неяркий свет опочивальни и начал переливаться всеми цветами радуги. Рана недоверчиво коснулась обжигающей, как лёд, поверхности камня, ибо ей чудилось, что вот-вот и волна природного света расколет непрочную — как бы стеклянную — оболочку, а высвобожденный белый блеск наотмашь резанёт по глазам. На миг Рана будто бы поняла нездоровое увлечение Торина своим сокровищем, но с отвращением отринула всякое сочувствие, укрыв пленительно чудесный самоцвет. — Это про него столько сказывал Торин? И с ним же он будет носится как с писаной торбой? Камень красивый, он завораживает любого, кто на него взглянет, но отчего его ценность превозносится выше, чем чьи-либо жизнь и свобода? Никак не упомню, почему он единственный способен объединить гномьи племена под началом Торина? — Аркенстон — сердце Одинокой горы, Камень Государя. Ежели я правильно уразумел легенды и сказания Балина, то издревле было Семь Праотцев гномов, из которых вышло семь гномьих родов. Главнейшим из них с тех пор, как предок Торина основал Эребор, считается обладатель Аркенстона — послания, по их мнению, свыше, обозначающего, что его власть божественна. Королю под горой присягнули на верность главы других кланов и по первому его зову явятся они к подножию Одинокой горы. — Тогда он не должен попасть к Торину. Поверь, Бильбо, чем больше у него власти, тем безумнее его желания и страхи, — она зажато кашлянула, зажмурившись. — Ты прилагаешь невероятные усилия, чтобы сохранить находку в тайне, но в глубине души понимаешь, что предаёшь товарища, оттого на душе у тебя скверно. Последний рывок, Бильбо, и ты освободишься от тяжкого бремени. Беги один и передай камень лесному королю. Поколь Аркенстон в руках эльфов, Дубощит не посмеет атаковать их. Он забоится причинить Сердцу Горы вред. Как только управишься, друг мой, ты обязан покинуть эти земли, спасаясь от торинова гнева, а он окажется воистину ужасен. Гномы не прощают предательства, для них оно — основа для кровавой мести! — Я не покину гору будучи укрытым сумеречной вуалью ночи, как бездарный воришка или вероломный охальник! Тебе суждено сбежать из плена подгорного государства, а не мне, потому что я не пленный тут. Я гость по собственному желанию. Сейчас мои слова для тебя сумасбродны, — Бильбо по-дружески усмехнулся. — Но я привязался к гномам и не могу покинуть их в трудное время, когда столь сложно доверять своему же королю. — Что ж, желаю тебе безболезненной смерти, господин Бэггинс, — некрасиво осклабилась Рана. — Торин не простит тебя. Для него нет ничего важнее золота. Он алчен, как и остальные властители. — Мы спасем Торина, вот увидишь, — неуверенно пробормотал хоббит. — Главное, незаметно вытащить тебя из этакой клетки. Ключ у нас есть, но у твоей комнаты вечно кто-то дежурит. Обманом я их выпровожу, а на стене, которую гномы возвели по приказу Торина, отвлеку. Тебе придётся незаметно проскользнуть мимо нас. Верёвку я тоже отыщу, привяжу её заранее, тебе останется лишь обмотаться ею. — Бильбо, я закована в кандалы, — просипела она. — Они не позволяют магическому стержню внутри меня источать силу… — Помолчи, Рана! — преувеличено грозно пискнул хоббит. — Не расстраивай меня. Неужто без «магического стрежня» ты ничего из себя не представляешь? Твои умения, навыки, ловкость и острота ума исчезают вместе с чарами? Мученически сглотнув вязкую слюну, ни капли не промочившую горло, Рана отрицательно качнула головой. — А я о чем! — Бильбо триумфально притопнул ногой и улыбнулся. — Дождись вечера, Невидаль. Свет твоей свободы забрезжил на горизонте, так отыщи в своей душе надежду на то, что ты еще доберёшься до края земли и справишься с трудностями, которые тебе подготовила судьба. Судьба… Раньше Рана думала, что мудрее и жестче на свете не сыщешь силы. Однако теперь её вера в существование сакрального духа, предопределяющего жизненные пути Детей Единого, пошатнулась. Все чаще сознание девушки щекотала мятежная мысль, что испытания, посланные «судьбой» — не что иное, как попытки Создателя избавиться от ребенка, родившегося мёртвым, но почему-то до сих пор скитающегося по миру в обличии живого существа.***
— Как тебе удалось запомнить ходы, двери, повороты, лестницы и развилки подгорного города? Ты и месяца в Эреборе не провел, Бильбо, а ориентируешься — в полной-то темноте — лучше кошек королевы Берутиэль! Ты удивителен, друг мой, — неровно прошептала Рана, то и дело останавливаясь и хватаясь за влажные плиты отшлифованных стен. Бильбо без устали вздыхал и придерживал её за ладонь. Временами ему казалось, что вскоре девушка упадёт без чувств, но она стойко не оправдывала его ожидания, умудряясь разбавлять тишину разговорами. — В первые дни я был, что твой новорождённый котёнок — слепой, глухой и беспомощный. Всюду меня сопровождали гномы, указывали дорогу, говорили, что делать. Опосля я приловчился. Мне не вникнуть в гномьи секреты ходостроения, но иногда я думаю, что парочку из них я раскусил. Ну-ка, замри! — шикнул хоббит и затаил дыхание. Впереди, на очередном перепутье, освещённом маленьким факелом, проплыла зловещая тень. Вдруг живот Раны издал жалобный стон. — Я голодна, — виновато опустила голову девушка. — Я знаю, прости, — Бильбо уязвлённо почесал затылок. — Идём скорее, стена уже близко. — Так тихо… — Они спят. После стольких дней усердной работы было бы преступлением не дать им отдохнуть. Хоть гномы и выносливы, возвести стену сухой кладки — на морозе, без должного запаса еды и инструментов — не волшебным посохом стукнуть. Они изнурены. Осторожно! Ступени. Мы добрались, — Бильбо благоразумно дал спутнице отдышаться. — Верёвку я протянул по краешку, спрячемся за колонной, найдем ее конец и обмотаем тебя. Сейчас дежурит Бомбур, я с ним заговорю, а ты в это время проскользнешь к парапету и спустишься, — повторил заученный план действий он. — Будь осторожна. Мы справимся. Тщательно подготовившись к самой сложной части, Бильбо приступил к её исполнению. Он вытер потные ладошки о штаны и вступил в ореол света, привлекая внимание толстяка. — Доброй ночи, Бомбур. Что слышно? — Ничего нового, — озадаченно откликнулся Бомбур. — Всего-навсего эльфийские песенки сюда долетают. Кубыть им делать нечего: веселятся, танцуют, небось вино распивают. Эх, хотел бы я к ним, а то на одной солонине да воде я худощавым становлюсь, что твой сук на дереве… А ты чего не спишь? — Ночь столь прекрасна, что не даёт мне уснуть. Всё манит смотреть на звёз… В паре шагов, охваченная темнотой фигура с тихим звоном цепей упала грудью на пол и закашлялась. — Стой, кто идёт! — воинственно ощетинился гном. — Покажись… Невидаль! — ошарашенно вскрикнул он. — Ох, не было печали! Нет, нет, Торин будет страшенно зол, ой как зол! — Бомбур, миленький, не кричи ты. Погляди на неё, она ослабла, ибо Торин морит её голодом. Ей не к чему оставаться здесь, и я не позволю, чтобы ей причинили ещё больший вред. Бомбур, ни слова Торину и другим, умоляю тебя… — Флоай агх фаусай! — прохрипела Рана, сжимая кулаки от усилий. Из её носа быстрой струйкой потекла кровь. — Флоай агх фаусай, — воздух задрожал, и кандалы будто бы издали возмущённый треск. Погас одинокий факел и воспылал вновь, осветив тело Бомбура, уснувшего младенчески сладко. Положив кулак под щёку, гном протяжно храпел. Бильбо не без ошеломления открыл рот. — О, нет, друг мой, проклятье не даёт мне сил, чтобы обойти клетку двимерита. Но все ж таки, тут не чистый металл, а примеси, потому моя знатная колдовская родословная даёт о себе знать. Он очнется через пару часов и ничегошеньки не вспомнит, — Рана поджала губы. — До свидания, Бильбо. Спуск оказался в разы болезненнее, чем предполагала девушка: ступни в больших гномьих сапогах скользили по камню, верёвка скрипела от напряжения, а боль в груди сводила с ума своим всеобъемлющим постоянством. Ступив на твёрдую землю, Рана надеялась, что лишилась чувств, но как назло она лучше прежнего ощущала двух ненавистных братьев: холод и голод, оттого поспешила к реке. У берега она оступилась, упала в ледяную воду и уже не сумела пошевелиться. Волны били в лицо, обжигая кожу, но Рана лежала на берегу, наполовину в воде, и бессильный сон окутал её естество. «Мы, верно, связаны с тобой, дитя эльфа и человека, что зовётся Отмеченной Тьмой и Смертью. Ибо который раз в воде ты находишь утешение. Окунаясь с головой, малёк, ты стремишься туда, куда закрыт тебе путь, потому я вновь и вновь спасаю тебя!» — голос могучий, как шум бури над неспокойным океаном, расхохотался. «Владыка вод Средиземья, окажи мне услугу! Мне нужно добраться до противоположного берега, однако меня истощили раны и голод. Помоги мне, Владыка Ульмо, выплыть и исполнить возложенную на меня миссию!» «Ты плывёшь, малёк, и совсем без моей помощи! Перестань противиться воде, позволь ей подтолкнуть тебя. Не жмурься, и тогда она не будет жечь тебя. Вдохни полной грудью и пойми, что всплыла. Ты на поверхности, малёк! Дыши… А теперь кричи!» «Что кричать?» — На помощь! — крик невольно вырвался из глотки, оцарапав ту хуже тысячи ледяных игл. Невдалеке раздалась взволнованная эльфийская речь, и Рану торопливо подняли на ноги. Один из эльфов, чьи латы блестели в звёздном свете, отбросил шлем и убрал с бледного лица девушки мокрые пряди. Дозорные вскрикнули. — Беглянка? Карниалтэ, ты жива?! — Жива-а это… гром-мко с-сказано. От-тведите… к королю! Посовещавшись на своём наречии, они пришли к соглашению: один набросил на её плечи плащ и кинулся к шатру короля, второй же подставил Ране плечо и легонько подтолкнул вперёд. Девушка едва переставляла ноги. Руки, в которые больно впивались двимеритовые браслеты, отяжелели и тянули к земле, отчего Рана спотыкалась о каждый камень и ветку, и воину приходилось чуть ли не на руках нести полуночную гостью. — Карниалтэ? Невредима, — лесной король, поднявшись с трона, когда в шатёр завели смертельно замёрзшую девушку, взял её заострившееся лицо в неожиданно тёплые ладони. — Что с тобой приключилось? — голос его упал до обеспокоенного сипения, когда взгляд опустился на кандалы и кровоточащие ушибы от них. — Торин. Они вытащили меня из озера. Заточил. Двир… дример… двимерит. Рёбра-а, — бессвязно простонала Рана, и по щекам её потекли холодные слёзы. Траундил, встретившись с непонимающим взглядом Барда-лодочника, законного правителя Дейла, усадил её на мягкий стул и вручил кубок нагретого слугой вина. — Он… нет. Я сбежала. Полурослик помог мне. Он передал это. Используйте во благо… пожалуйста, — с помощью эльфийского владыки она выудила заветный камень и передала человеку. — Неужели это… — осоловело выдавил Бард. — Верно. Аркенстон. Сияющий подобно Сильмариллю, — подтвердила Рана и утомлённо воззрилась на короля. — Нет, дитя, Сильмарилль сияет в разы ярче и чище. Этот же камень впитал в себя свет, таящийся в глубинах подгорной Тьмы, — с заметным усилием оторвав взгляд от белоснежного жидкого блеска Аркенстона, Трандуил наклонился к ней и коснулся губами горячего виска девушки, что-то прошептав на эльфийском. — Зови мага, она не продержится и десяти минут. Ох, волшебники. Что за нелепая манера появляться, будто гром среди ясного неба, и исчезать, когда от них зависит чья-то жизнь. Тише, дитя, ты в безопасности. — Что за переполох, Владыка Трандуил? Рана… Что с ней? — Гэндальф, ворвавшись, как всегда, неожиданно, принёс в складках серой хламиды свежий горный воздух, перемешанный с табачным дымом. — Кандалы, она сказала, что они из дви…ремита? — Двимерит, — поправил маг и коснулся девичьего лба в испарине. — Металл, что перекрывает выходы из тела приобретённой искусственным путём магии. Он задерживает её внутри чародея, и магия отравляет его — медленно и мучительно. Торин, Торин, что же ты наделал… — Она выживет? — привлечённый шумом в королевский шатёр пробрался принц Лихолесья и горестно выпустил из рук верное оружие — лук. — Нужна игла, королевич, очень тонкая. И проточная вода Быстротечной. Как можно скорее! — Что ты будешь делать? — нарушил гнетущую тишину король, всё еще поддерживая бредящею Рану, чтобы той было легче дышать. — Чёрная магия для неё — яд. Поначалу нужно его вывести, затем снять кандалы. Очень хорошо, королевич, — пробормотал волшебник, когда Леголас, нисколько не запыхавшись, преподнёс ему иглу и полный котелок речной воды. — Прекрасно… Приговаривая, Гэндальф покрошил в казан сладко пахнущие листья высушенного растения, а следом бросил иглу. Вода мгновенно вскипела, и маг, не теряя драгоценные минуты, сосредоточенно ввёл иглу в пульсирующую вену на сгибе локтя девушки. Брызнули черные струи. Рана замычала, вырываясь. В одночасье щёлкнул механизм и зазвенели упавшие цепи. Девушка испуганно распахнула глаза. — Гэндальф? — Рах, — качнул головой волшебник, с грустью заглядывая в сонные зелёные глаза, — когда же ты начнёшь думать о последствиях. Я мог не успеть. — Почему Рах? — упавшим тоном спросила она, подвигаясь ближе, точно боялась упустить из виду эмоции мага. — Почему снова Рах? Гэндальф, что я опять сделала не так? — не сдержав крик рыданий, девушка прижалась к его плечу. — Я исполнила твоё поручение: дракон мёртв, гора во власти гномов! Неужели я не заслужила твоего прощения? Сколько ещё я обязана разбиваться о непробиваемые стены твоей ненависти? Я устала быть твоим проклятием! — Ей нужен отдых и тепло. Королевич, отведи её к костру и накорми, — попросил Гэндальф, позволяя Леголасу ласково отвлечь девушку и прижать к своей груди. — Оставь нас наедине с лесным королём и владыкой Дейла. — Однажды ты потеряешь меня, маг! — в последний момент высвободившись из хватки эльфа, воскликнула она и стойко удержала болевое стенание. — И ты будешь жалеть. Потому что… Потому что, какая бы обида не рвала наши сердца на части, ты останешься тем, кому я сказала первые слова привязанности на всеобщем наречии. Наши раздоры не стоят этого, Митрандир. Никогда не стоили. Гэндальф безразлично молчал. — Идём, птенец, — королевич неопределенно кивнул отцу или волшебнику и увёл Рану. Король Трандуил проводил спину сына долгим безучастным взглядом. — Мне кажется, ты дорог ей, маг. Отчего же ты так жесток с ней? — тихо вопросил Бард. — Подчас вы слышали крик её истерзанного сердца. Трудно удержаться от сострадания и раскаяния, я прав? То, что я поведаю, не даст вам особых привилегий и не откроет запретного знания. Коли желаете, назовите это моей исповедью. Рана — Источник. Я понял непреложную истину чересчур поздно, чего нельзя было делать под страхом уничтожения моего духа. Источник, сосуд неконтролируемой магии. Не той магии, которой мы по скудоумию называем возвышенные чары эльфов, а магии грубой — подчиняющей силы Врага. И сблизившись с ней, я подвергаю Рану опасности, ибо рано или поздно поддамся соблазну: иссушу её, завладею силой. Мне стоило остановиться тогда, не давать ей повода для сердечной верности, но я допустил ошибку, из-за которой страдаем мы оба. Я виноват. — Почему не скажешь ей? Почему не объяснишься? Именно этого она ждёт. Ты издеваешься над ребёнком, не объясняя, в чём обвиняешь её, а она старается угодить тебе. Разве мало ей выпало испытаний, Митрандир? — якобы обескураженно наклонил голову Трандуил. Что на самом деле волновало разум лесного короля навеки останется загадкой. — Иначе нельзя. Багровый Луч нельзя зажечь раньше положенного, — маг грустно поглядел на скрепленные в замок ладони. — В моих руках огонь, и он вот-вот сорвётся.