«Бессмысленно полагать, что убежишь от Судьбы. Рано или поздно она нагнёт тебя и надругается, как над последней шмарой, потому незачем бежать от предназначения. А если полагаешь, что непокорна и изворотлива настолько, что обманешь Судьбу, то всего-навсего путаешь небо со звёздами, отражёнными ночью в поверхности пруда. Как и все тебе подобные», — стражник из харадрим, выпуская рабыню из шатра вождя без дозволения последнего.
Прищурившись от ярко-белого света утреннего неба, Рана с беспокойством выискивала высокий силуэт эльфа и облегчённо выдохнула облако пара, когда заметила его впереди, около палаты оружейников. Леголас, играючи распарывая плечами молочный туман, улыбался эльфу в золотисто-зелёных латах, который передал ему объёмный свёрток ткани. Воин покорно склонил голову и танцующе направился в противоположную сторону в то время, как королевич приблизился к Ране и вручил ей тёплую накидку. — Зима всегда приходит внезапно, хотя мы её ждём, и нам кажется, будто ещё чуть-чуть, и она наступит. Холод медленно пожирает зелень растений и тепло камней, а небо сплошь и рядом затянуто хмурыми тучами. Утром срывался снег, а фиал твоего здоровья довольно-таки хрупок. Не стоит тебе замерзать, — эльф приготовился назвать её тайное имя, но предчувствие дурного исхода удержало его от подобной неосмотрительности, ибо через миг из шатра целителей выбралась Эйтель не в лучшем расположении духа. — Что можешь мне поведать? Карниалтэ лучше? Она конечно скажет, что чувствует себя превосходно и, сто против одного, бездарно соврёт, поэтому я обращаюсь к тебе, Эйтель. Рана, которой не дали и словечка вставить, обиженно надула губы, переводя подозрительный взгляд с королевича на целительницу. — Никогда не питала особой любви к гномам, теперь же осознаю почему. Не будь я на посту лекаря, без особого сожаления отрезала бы Торину Дубощиту руки по самые плечи, — Эйтель наиграно улыбнулась и посмотрела вправо, где высилась Одинокая Гора с седой макушкой. — А тебе, мой принц, стоит прислушиваться к словам Карниалтэ. Коли ей было дурно, она бы не стояла перед тобой с раздосадованным выражением лица. А соврет она в том случае, ежели захочет укрыть крошку незначительной правды. Наверное, я знатно тебя запутала. Тогда скажу кратко. Ей лучше, но меня расстраивает её невнимательное отношение к своему благополучию. Ты подвергаешь себя зверским испытаниям, Карниалтэ, по собственной воле или чужой — не столь важно, — сурово отчитала девушку целительница. — Ей необходимо спокойствие, мой принц, ибо когда тело Карниалтэ здорово, её дух на грани гибели, — Эйтель гордо поклонилась и оставила слушателей наедине. — Ей нравится преувеличивать, — еле слышно буркнула Рана. — На самом деле я готова поспорить на мешочек серебряников, что Эйтель — волшебница. Мне легко дышать и совсем не больно двигаться. А последствия пленения двимеритом исчезли за ночь. Она исцелила меня за столь краткий срок. — Исцелила ли? Как насчёт твоего сердца, птенец? — оглядевшись, Леголас понизил голос. — Я не уверую увещеваниям, что твоя душа не мечется в безысходности по телу, словно зверь в клетке. — Я сказала вчера много лишнего, — отвела глаза девушка. Эльф стоял не меньше, чем в шаге от неё, но даже окажись он на другом конце долины, её бы мутило от отчаянной близости к принцу. — Мне не стоило разбрасываться словами, особенно в отношении Гэндальфа Серого. Пора бы уже принять как должное, что его ласку и улыбку я могу увидеть только в воспоминаниях, ибо самолично отрезала нить, что связывала наши сердца. Я не виню его в том, что он холоден ко мне. На его месте я бы, — она призадумалась, — я бы сделала нечто ужаснее. Однако… что есть ужаснее равнодушия? — Рана тряхнула головой, отгоняя скверные думы. — Что было, то прошло, королевич, а предопределять будущее нам не под силу, потому не будем огорчаться пуще прежнего. Рука об руку они побрели вдоль аллеи из потушенных костров и небольших шатров, чьи воздушные пологи колыхались от всякого движения ветра. В воздухе звенела нехорошая тишина, прерываемая далёким рёвом речной воды в ущельях. — Ты хочешь что-то сказать, королевич? Я почти слышу, как копошатся мысли у тебя в подкорке. Не томи недомолвками ни себя, ни меня, выкладывай как на духу, — Рана выжидательно подняла брови. — Другая… Она всё ещё рядом с тобой? — Творится нечто странное и пугающее, — невидимая рука будто дернула её за плечо. — Доселе Ярниа была моей опорой, поддержкой, но с недавних пор её точно подменили. Что ни день она требует крови и зрелищ, шепчет непотребства на ухо и клевещет на того, с кем я веду беседу. Даже сейчас, — следуя неизъяснимому желанию, Рана привстала на носочки, чтобы дотянуться до уха эльфа и шёпотом предупредить его. Она почувствовала, как Леголас вытянулся, напрягся. — Она ловит каждое моё слово и искажает его. Я противлюсь, но ей хорошо известны мои слабости. Королевич! Ежели ты когда-нибудь услышишь из моих уст клятвопреступные речи или увидишь злой блеск в глазах, то промолви… Нет. Назови моё кильмесси — имя, которое дано не каждому произнести. Вынуди меня вспомнить, кем я являюсь внутри. — Истинное имя — исключительная привилегия, и я осведомлён о её важности, — Леголас серьёзно поджал губы и внимательно вгляделся в её глаза. Рана неуютно вжала голову в маленькие плечи. — Я ценю тот факт, что стал близок тебе, хотя не понимаю, за какие заслуги удостоился такой чести, как знание истинного имени. — В детстве меня учил мой… меня учили: если не знаешь ответа на вопрос — соври, — Рана невесело улыбнулась. — Но что-то глубокое: будь то признательность или уважение, не позволяет солгать тебе, королевич. Поэтому я скажу, что ты мил моему сердцу. Но большинство воспринимают смысл этих слов неправильно, чересчур приземлённо. Любовь или влечение. Я же хочу донести определённо иное. Нечто не имеющее объяснения, — скрывая неловкость в подборе нужных слов, Рана непроизвольно всплеснула руками и тотчас сжала кулаки, пряча за спину несдержанные жесты, — нечто нисколечко не подходящее на роль предмета, который возможно описать, то есть не имеющее описания, но занимающее на лестнице наших чувств едва ли не верхнюю ступень. Нечто похожее на быстрые взмахи крыльев бабочки, что щекочут кожу, но в то же время являющееся… являющееся… — Являющееся острыми когтями зверя, что сжимают нутро до треска, — подсказал Леголас, не пряча улыбку. Его забавили бессмысленные телодвижения собеседницы, с помощью которых она будто ловила слова, вылетевшие из головы. Эльфа забавило её упорное отрицание очевидного. — Мне знакомо это ощущение, — разъяснил он и надолго смолк, изредка кивая своим мыслям. — Это затишье сведёт меня с ума, — негромко пожаловалась девушка, не преследуя цели отвлечь эльфа от размышлений. — Лагерь точно вымер. Где эльфы, люди? Куда они запропастились? — Они отправились к горе с твоим даром, — не сразу ответил Леголас. — Земля слухами полнится, и, скорее всего, к завтрему о твоём подвиге сложат славную песенку. Ты предала Торина, — его лицо озарила сияющая, безмерно радостная улыбка. — Прости, птенец, наверное, предательство — не лучшее слово, которое стоит произносить с восхищением, — тотчас стушевался эльф, завидев разочарованно посеревшее лицо девушки. — Зато самое правильное, — горько усмехнулась она. — Я предала. Но не Торина, ибо Торина я готова предать ещё сотню раз, чтобы он получил по заслугам! — её щёки опасно вспыхнули румянцем. — Я предала тех, — Рана, закусив губу, растерянно глянула на небо, затем опустила взгляд в землю и смущённо потормошила пучок жухлой травы мыском сапога, — тех, кто доверял мне, — наконец выдавила она. — Я не могу назвать их друзьями. Мы были товарищами, со схожими интересами, потребностями и, в общем-то, мы понимали, что есть хорошо, что плохо. Мы не такие и разные, — Рана пожала плечами. — Но я предала их, ибо испугалась, и сбежала. Такова моя натура, королевич, такова моя роль в этом спектакле жизни. Беглец. Эльф не ответил. Они долго молчали. — Мне кажется, ты сделала выбор, который повлёк за собой наименьшие потери, — раздумчиво предположил Леголас и успокаивающе переплёл их ладони. Рана всем сердцем пожалела, что не стащила из шатра Эйтель перчатки. — Насколько я знаю, Торин одержим Сердцем Горы. Этот камень сводит гномьего владыку с ума. Он помешан, а ты спасла его. — Ценой доверия, — грустно добавила Рана. — К чему тебе доверие гномов? — последнее слово эльф выдал с особенным отвращением. — Почему оно столь важно для тебя? — искренне недоумевая, Леголас отступил её и скрестил руки на груди. — Тебя растили в ненависти к ним, королевич, — устало прикрыла глаза Рана. — Твой отец никогда им не доверял. Давняя бессмысленная вражда расколола землю на две части между ними, и они жаждут вгрызться в глотки друг другу. Ты похож на лесного короля в разы больше, чем подозреваешь, и ты питаешь ту же необоснованную нелюбовь к расе, которую из-за предубеждения считаешь низшей, — она, как бы извиняясь, кашлянула. — Меня растили в ненависти ко всему, что дышит, растёт, живёт. Но я — далеко не послушный ребёнок, которого часто наказывали за сие непослушание — продолжаю доверять… Например, тебе, королевич. Да, я доверяю тебе, хотя в моем сознании расцветает ощущение угрозы. Сила, которой обладают твоё естество и твоя душа, пугает меня, но я дорожу доверием, до конца не зная, доверяешь ли мне ты, — Рана с немым вопросом повернулась к эльфу. — Я верю в тебя, птенец. Верю, что ты справишься с Тьмой и однажды расправишь крылья, чтобы взлететь выше звёзд, — словно представляя, он запрокинул голову вверх, и взор его потерялся в дымно-серых облаках. Рана мельком взглянула на его профиль. Королевский, чёткий, острый. Определённо красивый. Оказалось, у королевича примечательно ровные, угловатые линии челюсти и необычная форма губ… Девушка отвернулась. Потому что королевич перевёл любопытный взгляд на неё. — Некоторые из гномов ответили бы в похожей манере… Так почему я не должна ценить их доверие? Почему я должна закрыть глаза на то, что вновь одинока? — Ты не одна, — удивлённо возразил принц Лихолесья. — Не сейчас, по крайней мере, — и вновь взял её холодную ладонь в свою, вкладывая в незначительный жест нечто очень значительное. — Не сейчас, — оцепенело повторила Рана. — А через день? Год? Тысячелетие? Что со мной станет тогда, когда наступит час расплаты, и все покинут меня? — Ты так думаешь? — уточнил он, сосредоточенно хмурясь. — Не думаю. Но не исключаю, что скоро это произойдёт, — Рана задышала чаще, и в груди опять появилась тянущая боль. — Намного раньше, чем я предполагала. — Тогда найдётся тот, кто останется на твоей стороне, несмотря ни на что, — Леголас ласково толкнул ее подбородок вверх и загадочно подмигнул. — Тот, кто защитит тебя от мира, что ополчится против тебя. Потому что ты будешь, — он зачем-то обвел глазами лагерь, — дорога его сердцу. Ты будешь основой его мыслей о сокровенном. Терзающе недоступной и насмешливо близкой, — смутившись, эльф озабоченно потёр переносицу. — Вчера я — по причинам понятным — не сумела спросить, — Рана стыдливо помедлила, дождавшись кивка собеседника, одобряющего продолжение разговора, — как себя чувствует Тауберион после нашего расставания на границе? Всё ли с ним ладно? Он выглядел чудовищно плохо… Ране почудилось, что королевич недовольно сжал зубы прежде чем с воодушевлённым вдохом ответить: — Когда наше небольшое войско покидало дворец, он был бодр и весел, что свойственно его поведению. Тауберион не отправился с нами, так как состоит на должности командира дворцовой стражи. Однако, я в какой-то степени рад, что он остался в Лихолесье, — ему пришлось бы тяжело в последние дни… Я ни за что на свете не пожелаю своему другу мук, которые испытывал, покуда ты не объявилась. Мы думали, ты погибла, — развеял её непонимание эльф. — Когда вышли к озеру, я наткнулся на твой нож — окровавленный брошенный, забытый, — в доказательство он вынул из-за пояса чёрное острие. — Возьми. Как-никак, он принадлежит тебе по праву обладателя. Я лишь хотел сохранить его как память, ибо поддался унынию, уверовав в правдивость слухов о твоей смерти. — Я думала, эльфов надежда покидает последней, — Рана с интересом проследила, как тонкие пальцы принца в прощальном касании поглаживают выгравированную надпись. — Почему же ты отчаялся столь рано, королевич? Моя предположительная смерть огорчила тебя до того, что свет твоих очей померк? — Я был подавлен, но в чащобах переживаний отыскал тропу, что вела прочь от печали. Во глубине подсознания я не допускал мысли, что ты погибла. Мне помешали мелкие детали, которые я упустил при толковании, но которые отпечатались в моем разуме, и тот противился на пару с сердцем, доныне стучавшим отрывисто и неспокойно. Следующий вопрос Раны предупредил чужеродный — для скучающего безмолвия утра — цокот копыт резвого жеребца. Конь, подняв клубы горной пыли, пролетел мимо говоривших и остановился поодаль, покорно ожидая, когда наездник спешится. Тот же сбросил капюшон, и Рана с Леголасом опешили, узнав в пришельце общего друга. — Мой принц. Карниалтэ, — вежливо склонился лорд с лукавым прищуром. — Рад видеть вас обоих в добром здравии. Лорд явно хотел добавить ещё кое-что, но не успел. — Друг мой, почему ты покинул пост? — без тени веселья осведомился Леголас. — Дело первостепенной важности, принц. Наши извечные враги — пауки — попрятались сегодня в гнёзда. В лесу густеет тишина, которую иногда разбивают вдребезги крики ворон. Именно ворон, Леголас, коих считают прислужницами зла, а не благородных птиц — воронов. И есть тому причина. — Какая? — одновременно пробормотали слушатели, обменявшись тревожными взглядами. — Орки. Они не нарушили границ и не исполнили свои порочные помыслы вблизи дворца. Нет, они идут длинными, как реки, вереницами по неторным тропам. Они шумно сопят, а животы их голодно воют, но мерзавцы не прекращают идти, будто вражья воля подгоняет их хлыстами с юга. Они идут сквозь лес, близко к нашей границе, но не заступая за неё. И идут к подножию Одинокой горы, — поразмыслив, Тауберион добавил увереннее. — Мне нужно сообщить об этом королю. — Король на переговорах, Тауберион, а без его приказа ты и я бессильны. Нужно ждать, невзирая на то, что грозный рок навис над нами и намерен раздавить. Ждать, уповая на милость любящих Валар.***
— …и, если говорить кратко, я сознался в том, что передал Аркенстон тебе, перед тем как освободить. Торин походил на медведя, которого разбудили зимой. Мне казалось, что он разорвёт меня голыми руками, и я признал твою правоту. Лучше бы сбежал с тобой, ибо большего стыда ещё не испытывал. Он назвал меня, — Бильбо нахохлился и надул красные от возмущения щёки, — крысиным отродьем! Нет, ты послушай! Крысиное отродье, паршивый вор! Да как он смел, после всего, что я для него сделал! Верх неуважения! Я досточтимый хоббит, Бильбо Бэггинс из Бэг Энда, а он обращается со мной, как с наёмным карманником! Если бы он знал, какую услугу я ему оказал, избавив от обманного чувства, что Аркенстон где-то поблизости, то заговорил бы по-другому. Верно же, Рана? Рана, ты меня слышишь? — хоббит потёр замёрзший нос и поднял опустошённую флягу из-под целебного отвара, которая выпала из рук собеседницы. — Рана, что случилось? Девушка вздрогнула и часто заморгала, будто прогоняя сонный морок. Взор её в последний раз метнулся к королевскому шатру, и она с удивлением приняла флягу обратно из рук полурослика. — Ничего не случилось. С чего ты взял, Бильбо? Сделав попытку фальшиво рассмеяться, хоббит кашлянул, размял шею — на что эльфы, сидящие поблизости, с игривым блеском в глазах обернулись — и докучливо-противным голоском заявил: — Битый час я рассказываю тебе о горестях того, что связался с гномами, а в ответ слышу молчание да гугуканье! Взгляд твой… — Бильбо взволнованно запнулся. — Твой взгляд, Рана, он опустошён. Он пуст настолько, что я вижу свое отражение, точно смотрюсь в зеркало. Тебе нездоровится? Или… — Не говори ерунды, милый Бильбо. По сравнению со вчерашним, этот день намного-много лучше… да, — как бы неубедительно не звучали её слова, Рана сделала вид, что так и задумывалось. — Я размышляю, и, возможно, чересчур глубоко ушла в мудреные думы. Я гадаю, какое решение примет лесной король. — Ни уму ни сердцу его решение, — проворчал хоббит. — Отнюдь, — возразила девушка, безотчётно ковыряя вышивку на походном эльфийском платье, любезно предложенном Эйтель. — Король Трандуил заявил свои права на некую драгоценность, лежащую под горой, и готов был ратовать за неё против гномов. Другое дело — сражаться за благоденствие гномьего царства против армии орков и тварей похуже. Ума не приложу, каковым будет его последнее слово, — она покачала головой. — Но Гэндальфу угодно, чтобы Эребор остался во владении гномов, и, за неимением большей силы, он обратится ко мне. А я не сумею отказать, и поэтому она… я, т-то есть, сделаю себе плохо. Хоббит обречённо понурился с ничего не понимающим вздохом. — Сделаешь плохо? Как это? — Не думаю, что, — Рана заметно нервничала: закусила губу, лихорадочно шарила глазами по земле и дергала ногой в такт песнопения, о звучании которого мало кто догадывался, ибо пелось оно в одних лишь мыслях девушки да и то не её голосом. — Не думаю, что тебе следует… Ой, погляди-ка! Принц Лихолесья с Гэндальфом идут. Она судорожно выдохнула и опустила напряжённые плечи. Ярниа надменно хмыкнула, отчего девушка спрятала лицо под видом того, что чешет бровь. Всё-таки Рана знала — когда кто-то из них самовольничает, задуманные действия выполняет их общее, измученное тело, зачастую против воли одной из них. Маг увёл хоббита в сторону, сославшись на то, что имеет необоримое желание переговорить с ним без лишних ушей. Но наедине с королевичем Рана не осталась — тотчас, как из-под земли, появился Тауберион. Оба эльфа хмуро молчали, будто проглотили пуд песка, и обменивались многозначительными взглядами. — И что же? Каков приговор? — шёпотом спросила девушка и с надеждой взглянула на эльфов. А на что она надеялась… Что ж, конкретность благоприятного исхода событий сформироваться не успела, да для Раны, впрочем, любое развитие этих событий окончилось бы плачевно. — Лихолесцы будут сражаться, — скрипуче припечатал королевич и посмотрел поверх голов собеседников. — Король утвердил следующий план защиты Эребора: едва заря тронет небеса, отряды эльфийских лучников и людей расположатся на отрогах горы и укроются за скалами, сердце войска, якобы наживка, останется в долине, ожидая армию Даина Железностопа, кой спешит на выручку родичу-Торину со всех своих коротеньких ног, — Леголас чутка скривился, и выражения их с Тауберионом физиономий приобрели необыкновенное сходство. — Ещё группа людей и эльфов, в число которых вхожу я, под предводительством Барда взберётся на восточный гребень. Арьергардом назвать нашу крохотную компанию язык не повернётся, но мы вступим в бой внезапно, когда вражья рать заполонит долину. Их нужно загнать в ловушку, попутно обороняя подступы к гномьему государству… — Из-за горстки самоцветов, — буркнул Тауберион и гордо встряхнул головой, — король отправляет вас на битву. — Драгоценности не играют никакой роли, лорд Тауберион, — строго одёрнул его Леголас. Глаза их столкнулись в яростной битве, что, казалось, полетели искры. — Где были твои уши, когда проходил военный совет? Если Свободные Народы потеряют Одинокую гору, вскорости весь восток окажется во власти Врага! И Лихолесье — твой дом — тоже! — Родной дом меня больше не манит. Я словно потерян для него, никак не найду путь обратно. Что-то обрывается во мне, — лорд обернулся к Ране с мольбой о поддержке. — Я чувствую смятение и странный покой. Нет, не так. Я чувствую покорность… Но перед чем? Рана беспомощно посмотрела на королевича. Тот мрачно глядел сквозь неё, и всегда ясный взгляд его укрыла поволока пророческих раздумий. — Ты выглядишь изнурённым, друг мой, — Леголас в порыве братской привязанности сжал плечо лорда и приложил ладонь к сердцу. — Когда вернётесь во дворец, не пренебрегай отдыхом. А сейчас готовь коня, покуда не поздно. Если пуститесь в дорогу в ближайший час, то сможете избежать роковой грозы, чьё предвестие — тучи — нависли над нами. — Он поскачет не один, правильно? — уточнила Рана, провожая Таубериона взором. — Ибо я сопровожу его, это твоя задумка, королевич? — Ты поразительно догадлива, — слабо улыбнулся эльф. — Вы не оправились от плена в полной мере и слабы. Как командир, как принц крови я не могу подвергать ваши жизни опасности из собственной прихоти, — в его глазах мелькнуло острое желание добавить ещё несколько слов, но Леголас споро воспротивился и переменил течение разговора. — А ты? Разве ты хочешь сражаться? Неужто крамольный дух не позволяет тебе быть вдали от поля брани? Рана отвернулась, мыча нечто нечленораздельное. Леголас легонько тронул её за плечо. — Эльданирэ? — Я не хочу этой битвы, королевич. Не хочу войны. И уж точно не хочу быть к ним каким-нибудь образом причастна! — её глаза заблестели. — Но из года в год, из столетия в столетие происходит совсем наоборот, и я оказываюсь виновна в любом несчастии этого дьявольски неблагодарного мира, — затаив дыхание, она потупилась не позволяя слезам — причине, по которой её одарят сочувствием и жалостью — сорваться вниз. — Ты не можешь стать виной того, что произошло без твоего присутствия. Несчастья происходят каждый день в каждом уголке Средиземья, а ты отнюдь не многолика… нет, я не о том, — эльф приложил ладонь ко лбу, перебирая оправдания, но так и не найдя стоящего. — Ты единственна. Второй тебя, которая смогла бы скитаться по востоку, в то время как ты настоящая путешествуешь по западным землям, нет. Её не найти, об этом я толкую. Ты много на себя взяла, птенец. Эльфам свойственно брать на себя бремя других, мы размышляем о сущности всего живого; печалимся, когда увядает растение, и молим Йаванну подарить ему новую жизнь; мы грезим о Западе, о том, что ждёт нас, когда тела иссушаться изменениями окружающей природы, а души унесутся туда, где вечный свет не противостоит тьме, ибо ей там нет места. Твои же мысли то возносятся до заветных помыслов Единого в потугах уяснить их суть, то забираются глубоко под землю, где бушует огонь, и точится оружие смертоубийства. Как ты не устала от разума, что рвёт тебя на части?.. Эльф поздно прикусил длинный язык. Рука Раны взлетела ко рту, влажный взгляд метнулся к небу. Её пошатнуло, но смекалистый принц лесного королевства, предупреждая дальнейшие действия девушки, помог ей спрятаться за ближайшим шатром и невесомо обнял за плечи. Рана схватила ткань его камзола, шепча, как в лихорадочном бреду. — Я не преследовал цель тебя обидеть, птенец, но поступил подло, воспользовавшись знанием твоей натуры, — не слыша ни порицания, ни поощрения, Леголас утомлённо вздохнул и коснулся губами темно-рыжей макушки, пахнущей снегом и целительными травами Эйтель. Слишком знакомый запах. Слишком… родной. — Смею ли я просить, когда наши войска возвратятся в замок, чтобы ты погостила в Лихолесье? Месяц, неделю, хоть немного, — голос его вдруг пресёкся. — Я думаю, Тауберион был бы более, чем рад. — А ты… ты был бы рад, королевич? — с придыханием спросила она и сконфуженно отступила назад. Бледные щёки её смущённо зарделись. — Безмерно, — шепнул он, не скрывая поощрительную улыбку. — А король? — Незачем переживать. Я имел счастье беседовать с отцом намедни. Мы выяснили… многое, — Леголас задумался. — Мой отец желает видеть тебя гостем в своём доме и не предпримет попыток вновь пленить тебя, я даю слово. В Лихолесье, как бы противоестественно это не звучало, ты будешь в безопасности. — Но почему Владыка Трандуил сменил гнев на милость? Я не понимаю… — Он никогда не гневался на тебя, а думал о благе народа. У него есть причины желать тебе добра, птенец. Трудно понять королей! Их чувства скрыты за непроницаемой стеной беспристрастия, и всё же в них живут: любовь и привязанность, страх и уныние, корыстолюбие и сострадание близкому, — решившись идти напропалую, эльф промолвил. — Я назову тебе главную причину, имеющую смысл трудно постижимый, особенно глубокий, и впервые услышанные слова могут покоробить твоё душевное спокойствие. Мою мать — королеву Лаиринэль — погубили прислужники зла. Опустошающе давно и одновременно терзающе недавно переливчатое звучание её голоса перестало отражаться от стен дворца, — он перевёл дыхание. — Твои же глаза, они как, ты пойми правильно, как целостное и безошибочное отражение её… — Карниалтэ? Леголас? Куда вас нелегкая занесла? — послышался крик Таубериона. — Дорога зовёт, — как ни в чём не бывало кивнул эльф. — Скорее, птенец, лети, покуда крылья не отрезал Враг. — Ты не договорил, королевич… — Позже, — пробормотал Леголас, подводя девушку к нетерпеливому коню. — Обещаю, позже мы продолжим прерванный разговор, ежели ты дождёшься меня во дворце, — и вручил ей поводья, ненавязчиво вливаясь в разговор с Тауберионом на наречии лесных эльфов. Они отошли на пару шагов в сторону, понизив голоса до полушёпота и тревожно поглядывая на озадаченную девушку. Вскоре лорд несчастно вздохнул и поклонился принцу, затем обнял, наигранно бодро промолвив дружеские наставления. — Будь осторожен, принц Лесного королевства, — тихо попросила Рана, неспокойно заламывая пальцы. «Ты что удумала, Раночка?» — Не лезь на рожон, ибо… «Этими словами ты обязуешь нас остаться в Лихолесье, принять его предложение, которое, вот увидишь, окажется ловушкой! Я запрещаю, Рана!» Дыхание её пугливо сбилось, глаза распахнулись широко, а брови жалостно сошлись на переносице. — Ибо… «Нет, Рана, нет! Не смей! Что за глупости ты себе надумала? За благочестием эльфов всегда скрывается подлость. Да что с тобой? Нет, Рана, нельзя!» — Ибо ты должен выполнить данное мне обещание, — скованно закончила Рана, стыдливо отворачиваясь. — Похоже, она к тебе неравнодушна, друг, — осторожно наклонился к уху королевича Тауберион. — Всякое имеет место быть. Ступай. Он улыбнулся, хотя сердце его разрывалось от знания истинной причины мучений девушки. Леголас знал, что сейчас огненная буря жжёт сознание и внутренности Раны. Знал, но ничем не мог ей помочь.***
Звучное эхо горнов всегда вызывало у Раны ощущение тревоги. Ей чудилось, будто нечто большое неотвратимо наступает, возвещая о своём приближении громкой и зловещей мелодией. В те моменты Ярниа как никогда обозлённо гнула спину и выпускала когти, царапающие кожу изнутри и судорогами холодящие волокна мышц. Рана не любила гул горнов, ибо наследственный дар предвидения без умолку твердил ей, что грядёт что-то великое и ужасное. Переливчатое, приятное слуху пение эльфийского рога беспардонно перебило множество нестройных гудений орочьих труб. Тяжёлый шаг сотряс землю. Рана вжала голову в плечи. В воздухе залопотали крылья летучих мышей-кровопийц, которые, как в старых сказках, скрыли любой свет, что слепил вражеских прислужников. Взвыли волколаки, затявкали варги, заревели тролли. Тауберион аккуратно тронул её ладони, до треска сжимающие узду. Засвистели стрелы, лязгнули мечи, ввязавшись в схватку не на жизнь, а на смерть с чёрными ятаганами и топорами. Затрещали доспехи под ударами шипастых молотов. Стоны и крики взвились в небеса наравне с дымной гарью. Донельзя натянув поводья, что жеребец взбрыкнулся и возмущённо заржал, Рана поворотила коня, спрыгнула на припорошенные инеем камни и юрко взобралась на гребень очередного холма. Долина Одинокой горы была как на ладони, но узнать её удалось бы, приложив львиную долю усилий: будто насекомые, черви и прочие паразиты, в ней кишмя кишели воины пяти армий — эльфийской, людской, гномьей, орочьей и звериной. У девушки мигом заслезились глаза от попыток уследить за беспорядочным движением. — Нам велено покинуть эти земли, Карниалтэ, — бесшумно подошёл лорд. — Мы не смеем вступить в бой. Не противься, отойди от края. — Их так много, Тауберион, — вовсе не слушая эльфа, хрипло заключила она. — Я никогда прежде не видела стольких врагов, что ополчились против светлых сил. Они будто появляются из-под земли. Так страшно, — Рана качнула головой и отрывисто вздохнула, не в силах дольше взирать на кровавое зрелище. — Скажи, Тауберион, прошу! Скажи-скажи, что есть надежда! — От моих слов к тебе, увы, не придёт успокоение. Надежда живёт в том, кто верит, и чтобы разжечь её достаточно нескольких крохотных искр. Твою же душу она покинула давно. Твой взгляд безжизненен, а я не кудесник, чтобы воскресить его, — лорд бросил опечаленный взгляд на отроги Эребора. — Едем, Карниалтэ, покуда… Неподалёку рассыпались камешки, потревоженные движением выше по склону. Тауберион выхватил лук, молниеносно наложил стрелу на тетиву и, притаившись, застыл. Он был напряжён, как змея перед атакой, и взор его наливался тёмной жестокостью, устрашившей Рану. — Спрячь оружие, лорд, не враг я тебе! — с долгими вздохами прокричал знакомый голос мага, а вскоре появился он сам — в запылённой хламиде, с длинной лохматой бородой. — Митрандир! На рассвете ты отправился на поле брани с войсками короля. Я думал, ты сражаешься бок о бок с моими родичами! — Сражался, однако ж заприметил пропажу, — объяснился волшебник и покосился на Рану. — Разумею, что ты задумал, маг, — Тауберион закрыл девушку собой. — Так огорчись. Король Трандуил и принц Леголас единодушно запретили ей сражаться, сослав в Лихолесье, и я намерен выполнить их приказ. — Прости великодушно, лорд, но твои речи на сей момент, что стрекот кузнечика — бессмысленны и незначительны. Я обращаюсь к девушке, позволь нам переговорить, — Гэндальф незаметно пригрозил посохом. — Ты бежишь от битвы, Рах? — Бегу, Митрандир, ибо я не воин, хоть управляюсь с мечом, — твёрдо и холодно согласилась она. — Я бегу от битвы, потому что она приманит ворон, стервятников, что будут кружить над окровавленным полем. В конце битвы из моря крови выплывет владычица Смерть, а её глашатаи — падальщики рассеют скорбь, уныние и сожаление, которые непременно сломают бравых воинов. Страшна не битва, Митрандир. Страшна не война, — нахмурившись, она пронзительно поглядела на мага. — Воистину ужасны их последствия. — Кому, как ни тебе, дано предотвратить их! Ты мудра не по годам и, я уверен, понимаешь важность того, чтобы Эребор остался во власти Свободных Народов. На кону судьба мира! — Я не вершитель судеб! — сердито шикнула девушка и шагнула вперёд. — Ни с одним из Народов Средиземья я не имею связи. Почему я обязана выбирать сторону, сражаться, сбегать, подчиняться? — Ох, ежели считать помалу, ты принадлежит сразу к трём расам, которые сейчас пронзают сердца друг друга наточенными лезвиями. Однако, — хитро потянул он, — к одной из них ты питаешь, мягко сказать, особую нелюбовь со времен побега из крепости… Как бишь её там? Дишлуг, я правильно помню? — Нет, — отчеканила Рана. — Они никогда не признавали и не признают меня своей, Митрандир. Для эльфов я уродлива, для людей диковинна, для чудовищ хрупка, — на её плечо сочувственно легла ладонь Таубериона. Девушка, долго не думая, сбросила её непринуждённым взмахом. — Я изъян всякого замысла, давно бы пора понять. — Ты подвергаешь сомнению замысел Единого, — осуждающе поправил конусную шляпу Гэндальф, будто что-то припоминая. — Тогда знай, что и изъяну Создатель даровал существование не просто так. — Изъян есть изъян, Гэндальф! Он ложка дёгтя в бочке мёда. Он как зеркало пороков всего мира, напоминание о том, что идеала нет нигде, хоть ищи, покуда не загнёшься, — Рана поникла. — Но наделять Изъян душой — не в меру жестоко! Ты твердил мне о выборе праведного пути столько лет, как до, так и после случая в зимнюю ночь в лесу Ривенделла, а сейчас подстрекаешь меня нарушить неприкосновенные заповеди! Зачем? Зачем всё это, маг? Чего ты этим добился? Покорности, готовности безвозмездно помочь? Посмотри на меня. Мне страшно. Мне больно. Ты сделал меня такой, — девушка сжала кулаки, задрожала. — Если я сойду в долину, то остатки моего благородства сгинут безвозвратно. — Они сгинут так или иначе, Рах. Поэтому прими предназначение судьбы с честью, прояви, наконец, мужество, а не позорно беги прочь, как делаешь всю жизнь, — приземлённо и равнодушно заметил Гэндальф. — Да что ты знаешь об этом?! — взорвалась Рана и уже не прятала бушующий гнев где-то глубоко-глубоко, на задворках переживаний. — О мужестве, о чести, о позоре?! Ты Митрандир, один из Мудрых. Эльфы приняли тебя как долгожданного гостя, они с радостью ожидают твоих советов, охотно следуют им и искренне ценят твою помощь! Меня же гонят из каждого селения, хотят пленить, использовать. Потому что в руках сильных, в руках слабых — да любых руках! — я оружие! Я отродье дьявола, которое он использует как хлыст, коим пугает рабов и избивает праведников. — Так стань им! Покажи, на что способно дитя Смерти. Покарай врагов, Багровый Луч, пускай придётся беспредельно испугать союзников. — Он прав, Раночка. Не думала, что когда-нибудь соглашусь с Гэндальфом Серым, но он дело глаголет. У Раны подкосились ноги. Из-за спины мага, спесиво посматривая вверх, вышла девушка, чья внешность в точности отражала её собственную. Хотя другая была красивее: ровный нос, чистая, белая кожа, отливающие медным блеском тёмные локоны и изящная фигура. Её можно было бы назвать совершенством, не черней на месте глаз блестящие, словно крупные жуки, озерца черной слизи, что беспрестанно орошала щёки и стекала по тонкой шее. Ярния насвистывала незатейливую мелодию, кружа между их троицей, но Гэндальф с Тауберионом стойко не замечали призрака, вдруг обретшего материальную форму. — Брось, они не видят меня! — расхохоталась та. — Ну как я тебе? Нравлюсь? — она закружилась, и чёрный балдахин, развратно оголяющий её привлекательные прелести, преобразовался в длинное платье с крупными бусинами агата на глубоком вырезе. — Конечно же, нравлюсь! Я ведь ты, а ты — это я! Ха! Как тут просторно! — Чт-то ты т-тут д-делаешь, Ярниа? — запинаясь почти на каждом звуке, выдавила девушка. — Убеждаю тебя, что пришло время, когда предсказание Белой Леди Лориэна вступает в силу. — С тех пор, как ей явилось видение, прошло шестьсот зим, а она, да простит меня госпожа Галадриэль, не поведала мне ничего путного, кроме загадочных намёков и неопределённых наклонов головы. Я не всеведуща, чтобы разгадать её послание! — Рана, ты пустышка в великом умысле и всегда ею была. Тебе не нужно метаться, раздумывать, выбирать, ибо выбор сделали задолго до твоего рождения, — Ярниа подобралась вплотную, положила длинные пальцы на плечи Раны. — Его предупредили, что сотворит с тобой этот беспощадный мир, созданный из руин давней, разрушительной войны. А он не побоялся перечеркнуть линию, предначертанную тебе силой свыше, и провести новый, изломанный путь. Он твоя кровь и плоть, твоя погибель и твоя жизнь. Ярниа легко толкнула её, и по-хорошему Ране бы упасть вниз, разбиться о скалы, но девушку перехватили сильные руки. Грубые ладони сжали её предплечья. — Ты забралась слишком далеко, дочь. Отступать уже некуда. Рана хрипло простонала, хватая ртом воздух. Неизменно безучастный Надхалур ободряюще кивал головой, не обращая на страх, закравшийся в нутро девушки, ровным счётом никакого внимания. Коснувшись губами её виска, он дребезжаще прошептал: — Поэтому не стоило сбегать. — Ты бы сделал со мной то же самое. Отправил бы на бойню! — Возможно. Но ты была бы готова и согласилась, — он скупо погладил девушку по голове. — Я не принудил бы тебя. — Ты ничего не делал с моего согласия. Ты только говорил, что так нужно, так правильно. А я верила и терпела, поколь не поняла, что твои поступки совсем не во имя добра и света. — Ты была ребёнком, — возразил Надхалур. — Ребёнком ты и осталась. Смотришь поверхностно, не замечая сути. Ты повторяешь любую «истину», кою глаголют эльфы, не вникая в её настоящий смысл. Ты наивна и податлива, хотя изображаешь независимую воительницу. Поэтому твоя судьбина — не править, не сражаться под знаменами спасителей мира, не даровать жизнь и вечно сохранять благоденствие природы, а уничтожать всё, что неугодно твоему хозяину, будь то армия, нищий, побитая собака, ребёнок или поселение, соседствующее с его поместьем. Вылетев из родного гнезда, ты обрекла себя на бесконечное порабощение. Что ж, вкушай плоды необдуманных решений, — он обвел рукой поле битвы, будто её вина в том, что разразилась сеча. — Вы все лжёте, — раздельно просипела Рана. — Хотите сломать меня и подчинить гнусной воле. — Ты сломлена, Рана. Разве ты не слышишь предсмертный хруст своего своенравия? — раздалось отовсюду, и точно само бытие пошатнулось в своей неизменной стойкости: краски и ощущения перемешались, воздух завертелся огненными воронками, и незримые стены обрушились на девушку мириадою осколков. — Ты уже на коленях, девочка, твои руки тянутся к ножу, чьё лезвие глубоко царапает метку на ключице. Смоляная кровь сползает вниз по твоей груди, а неупокоенные духи бьются внутри тебя, кусаются, ревут и воют. Ты их Хранилище. И пора бы их выпустить на волю. Сегодня ты заберёшь без счета душ в свою обитель, ежели прекратишь ненужное сопротивление. Откройся, наконец, тому, что по незнанию, зовёшь Злом. В этом и заключается твоё могущество, Избранная Смертью, — научись бегать с петлёй на шее, научись кусать через намордник, научись летать с подрезанными крыльями, и познаешь сладость трепещущего ропота тех, кто смотрит на тебя с низов. А сейчас, — продолжал голос, — забудь о прозвучавших словах, о произошедших событиях. На миг сбрось с себя оковы Властей. Верно говорят, Смерть не убивает, она забирает душу. А коли она столько раз не сумела забрать твою, то вывод прост: ты победила, ты стала Смертью. Так ступай на дорогу из трупов и сей смятение, ужас и горе. Изливай то, что разрывало твою душу столько веков. Пусть они узнают, что значит быть… тобой.