«Скорбь — верная прислужница Смерти. Не стоит её недооценивать. Если Смерть бьёт быстро, будто стрелой в сердце, то Скорбь разъедает внутренности, аки сильнейший яд, и боли причиняет куда больше», — старый деревенский знахарь подле безутешной вдовы.
Гарью не пахло. Но пепел был повсюду. Его серые хлопья кружились в воздухе перед самым носом, устремлялись вверх, подхваченные потоком зимнего ветра, и безвольно падали вниз на снежные верхушки скал или каменистую почву, пропитанную черной и алой кровью. Отвратительно-бурые ручейки текли по долине к Быстротечной, надолго окрашивая её в грязный цвет. Бескрайние лужи, которые выплёвывала земля, стремились соединиться, образовать единое озеро, но на пути каждой тонкой ли, широкой ли струи встречалась непроходимая преграда — мертвецы. Воины, совсем недавно твёрдо стоявшие на ногах, истощённо выпускали из рук оружие и падали как подкошенные — бледные, обескровленные, почти прозрачные. Орки и варги полегли мгновенно — не завизжали, не взыли, почти не сопротивлялись, поверженные неожиданностью. Волколаки ощетинились, зарычали, но поджав хвосты разбежались в стороны и не оставили следов, исчезнув, растворившись призрачными тенями. Тролли отупело взмахивали громадными лапищами и раздражённо ревели, когда не получалось схватить расплывчатые, дымно-чёрные тела. Потом нагрянула темнота, будто солнце и луна разом погасли. Они кричали, натыкались на мёртвых, оступались и наотмашь отбивались, не подозревая, что рубят товарищей, а не фантомных противников. В суматохе воины не слышали приказов королей, а короли не слышали друг друга. Второй рассвет дарил помощь первых созданий Единого, которые когда-то сотворили земную твердь и горы, деревья и травы, небосклон и реки. Великие Орлы разогнали тяжёлые тучи, свежий воздух хлынул в лёгкие, и звёзды воссияли наравне с солнечными лучами. Долина погрузилась в молчание и испустила расслабленный вздох, прежде чем застонать от тяжести трупов, укрывших каждый ярд её поверхности.***
— Не минуло пары дней с тех пор, как Враг Свободных Народов сбежал из крепости на юге Лихолесья, а он уже возвестил о своём возвращении и могуществе, — Владыка Ривенделла, доселе не двигавшийся с места, ошеломлённо приблизился к краю флета и уронил ладони на резные перила из серебристого дерева. — Долго же мы прозябали в неведении и противились слышать голос рассудка, ежели упустили намёки на его воскрешение. — Секундное затмение не дело рук Врага, — качнула головой Белая Леди Лориэна. — Эта тьма зародилась на севере, там же она и рассеялась. А на севере, как нам поведал Митрандир, разразилась битва. — Не думаешь ли ты, что причиной стала… — Эльронд не договорил, тихо вздохнув. Вмиг на него обрушилось осознание, что череда событий — губительных для его народа — сдвинулась с мёртвой точки и начала неотвратимое движение. — Почему ты не поведала мне о том, что именно ей назначено стать перебежчицей? Галадриэль неопределённо приподняла плечи, и тонкий шлейф её светлого платья захватывающе дух зарезвился на волнах воздуха и ветра. — Не кори себя, друг мой, и не обращайся ко мне с укором, — промолвила она. — Ты изначально знал больше, чем кто-либо из нас, но умолчал. Наши старания утонули бы в океане бессмысленности, посвяти мы тебя в наши замыслы, ибо ты не смеешь быть суров и бесстрастен с дитя Эльгвансиэ. Поэтому обязанность следить за ней и направлять на путь истинный досталась Гэндальфу Серому. Эльронд нахмурился. — Но они разругались, и Рана сбежала, — излишне враждебно напомнил он. — Вероятно, высшим силам не были угодны ваши распоряжения невинной жизнью Карниалтэ. — Ошибаешься, Эльронд, — по губам эльфийки скользнула прелестная — до того неуместная при подобном раскладе несчастий и опасных интриг — улыбка. — Их громкая ссора спровоцирована неслучайно. Я подозревала, что Митрандир однажды нарушит данное мне обещание и сблизится с Карниалтэ сильнее необходимого. Потому я попросила волшебника внести некоторый разлад в идиллию привязанности старика к непоседливой девочке, которая так любит, когда он рассказывает ей истории о былых временах. — Вот откуда Гэндальф возвращался январской ночью… — негромко перебил владычицу Золотого Леса Эльронд и уныло прикрыл глаза. — Их склока произошла намного раньше, чем я задумывала, что доказало правильность выбранных нами решений от первой встречи с Карниалтэ до сего момента. — Иначе говоря, разрушительная сила, вырвавшаяся из неё пару мгновений назад, не ошибка, а верный итог предпринятых вами мер? — в его глазах вспыхнули серебристые молнии. — Предпринятых вами мер из-за одного-единственного видения, что ты получила, госпожа? — Не относись с презрением к пророчествам, Эльронд, ибо ты сам разумеешь, что за мука их испытывать, — Галадриэль, сохраняя мнимое спокойствие и рассудительность, разозлилась не на шутку, что Эльронд понял по её оскорблённому прищуру. — Не суди меня за то, что моими устами глаголют слуги Единого, всяко больше твоего разумеющие в тонкостях Музыки Айнур, и кои созидали с помощью сил Илуватара сей мир, предопределяя судьбу всего сущего. Я ещё раз напомню тебе, Эльронд-полуэльф, что всё, окружающее нас, и даже то, чего мы не в силах коснуться, сотворено волей Создателя. Свои Творения, своих Детей Он любит одинаково. Он приласкает даже подлого мерзавца-орка, созданного в насмешку эльфийскому роду. Единый может как поощрить, так и воспротивиться войне — для него пятиминутным увлечением, но Он не встанет на чью-либо сторону в битвах. Не захочет благоволить одним силам, ибо многочисленные Народы Средиземья имеют для него не так много отличий. Поэтому жизнь Раны значит для нас больше, чем чья-либо другая. Её рождение можно назвать гневом Единого, Его негодованием: почему его дети зачинают братоубийственные бойни?! Рана, как и Илуватар, которому мы обязаны существованием, не примкнет ни к Тьме, ни к Свету, ибо для неё нет различий. Обе стороны причинили ей достаточно боли, Митрандир позаботился об этом. Ей предназначено вечность метаться от одной крайности к другой и устрашать каждого на пути. Только так Единый заставит нас вспомнить, что за Завесой прекрасное в своем непостоянстве Средиземье оканчивается, и открываются Врата в мир незнакомый и пугающий. Рана с секунды зарождения в утробе принадлежит двум мирам. Два же мира она объединит. Или погубит.***
Щёку холодило что-то влажное и шерстяное. Не решаясь открыть глаза, Рана вздохнула, чая успокоить пульсирующую боль в затылке, и надсадный кашель тотчас вырвался из груди. Язык и глотку защекотали пыль и гарь палёной кожи. Но всякое неприятное чувство безмерной усталости, ломоты костей от многочисленных ушибов и жажды глотка прохладной воды исчезло, когда девушка открыла глаза. Холодная и влажная опора ее головы оказалась отрубленной по самую ключицу лапой варга, чей бурый мех насквозь пропитался кровью. С приглушенным стоном Рана отбросила её как можно дальше и торопливо отползла назад, но рука наткнулась на уже окоченевшее тело орка с раздробленной грудной клеткой. Ладонь, как в болоте, утонула в смердящих внутренностях вражеской погани. Согласовавшись со спазмами головной боли, рвотный позыв вывернул девушку наизнанку. Собрав оставшиеся крупицы сил в кулак, Рана поднялась. Упала, больно ударилась боком об острый булыжник, вымазанный кашицей человеческих требушин. Снова встала на ноги, огляделась. Сколько хватало глаз — везде и всюду возвышались холмы убитых. Мёртвым оркам не было конца, их остекленевшие глаза бессмысленно глядели с искажённых ужасом морд и вселяли в душу Раны необыкновенное ощущение беспокойства и неправильности происходящего. Её сердце пустилось в забег наперегонки с дыханием. Она заметила эльфов, что лежали вдалеке — без движения, без дыхания и стонов, будто уснувшие мёртвым сном, ибо ни единой царапины или повреждения не нашлось на их телах. Испуганно прикрывая рот чистой ладонью, девушка приблизилась к лишённым всяких признаков жизни телам, и вдруг запнулась о серый плащ с брошью, инкрустированной изумрудами, которую она видела на одном-единственном эльфе. — Та… Тауберион? — Рана быстро нашла его, едва ли не погребённого под необъятной тушей тролля. — Нет, нет, нет! Не притворяйся, ты же видишь меня, правда? — упав на колени, разбив их в кровь, девушка дрожащими пальцами расстегнула его камзол и заполошно нащупала пульс. Попыталась нащупать. — Почему я не слышу его?! Тауберион, почему ты не дышишь? Да что ж с тобой такое! Не сдерживая ярости, Рана со всей силы встряхнула его безвольное тело. Ничего не изменилось. Уже в разы бережнее она подняла его тяжёлую голову и посмотрела в тёмные глаза, наполненные непониманием. По щекам эльфа бежали слёзы. Ране понадобилось несколько минут, чтобы осознать, что плачет отнюдь не Тауберион, а её собственные слёзы капают на его остывшую кожу. — Ну скажи что-нибудь, пожалуйста! Тауберион, не поступай так со мной. Я не хочу терять тех, кого только-только обрела… Не бросай же меня! Не сейчас! Хоть ты и не властен над судьбой, прошу, не оставляй меня одну! Не осознавая, что творит, она обняла его, зажмурившись, лишь бы не видеть, как редкие снежинки опадают на глаза эльфа и не тают. И зарыдала — отчаянно, тихо и скорбно. Ее горло точно охомутали чужие влажные ладони, длинные пальцы вонзились в плоть, как пиявки, и высасывали стоны невыносимых терзаний прямиком из глотки. — Ты не притворствуешь, Тауберион, нет, — всхлипнула девушка, когда всякие слёзы, оставив за собой следы обличённой в плач боли, прекратили набухать на ресницах. — Но я не могу признать этого… Ты же был так далеко, как ты оказался на этом проклятом поле битвы? Какое несчастье приключилось, ежели бравый воин упал замертво… — Рана нахмурилась, быстро огляделась и вдруг прильнула к его уху. — Ты будешь жить, Тауберион, веришь мне? Я найду способ. Самой жизнью клянусь! Я в Дишлуг вернусь, библиотеку тамошнюю вверх дном переверну, каждую книгу прочту, но отыщу обряд, что тебя к жизни вернёт. Ты только… — она нежно провела пальцем по его щеке, убрала тёмные волосы со лба. — Ты только дождись. Ты ведь дождёшься? Тауберион, ты дождёшься?! — Он мёртв, Рах, — чересчур громко объявил Гэндальф, нарушая таинство момента смерти. — Лорд последовал за тобой, когда ты откликнулась на зов голоса, зов Ярнии. Тауберион желал защитить тебя, не больше, и за свое хотенье заплатил высокую цену — на кон ставилась его жизнь, а он пошёл на риск и проиграл. Его кончину предопределили Валар с первой минуты вашей с ним встречи. Но, если тебя это утешит, думаю, лорд предчувствовал, что исход дней его близок. Он сделал выбор сам, его не принуждали и не подстрекали… — Поди прочь, Гэндальф, — сухо проговорила девушка, не отпуская ледяной ладони друга и тщетно стараясь согреть её теплым сбившимся дыханием. — Я не желаю ни видеть, ни слышать тебя. — Я-то уйду, — покорно согласился маг. — Но когда тебя окружат эльфы, тебе нужно вымолвить хоть словечко в свое оправдание. Ты помнишь, что сотворила? Рана молчала. — Я не замечал в тебе подобных способностей прежде. Тишина. — Да хоть кивни, Рана! Мне нужно разобраться, понять… — Что? Что понять? — равнодушно просипела девушка. — Ты сказал мне, дескать, сделай так. Вот я и сделала «так», но не помню, каким образом. В моей голове круговерть, однако путаница воспоминаний и твои вопросы сейчас не имеют значения. — Он мёртв, Рана, — повторил волшебник. — Ты ему не поможешь. — Был бы он мёртв! На пару с волшебником Рана вздрогнула, оборачиваясь. Отряд эльфов во главе с военачальником Таубеллоном бесшумно, почти не всколыхнув воздух, приблизился к ним. Лицо главнокомандующего было бледным — без единой кровинки — и не выражало ни гнева, ни печали, оно словно застыло в искажённой красоте черт. Однако глаза его потемнели и сверкали непередаваемой яростью, которую попеременно затапливали чёрные волны горя. Рана непроизвольно, будто марионетка, которую встряхнул кукловод, поднялась на ноги, колени её подогнулись, но девушка стойко не дала себе упасть. Взгляд Таубеллона — такой знакомый, унаследованный его сыном — девушке выдержать не удалось, а стальной тон голоса и его слова, процеженные сквозь зубы, вселили в нутро холодный трепет, словно исподтишка по её позвоночнику проводили остриём ножа. Тяжесть вины, тесно переплетясь с горечью утраты, осела внизу живота и скрутила внутренности новым спазмом. — Если бы он был мёртв, — повторил Таубеллон, — то душа его вознеслась бы в Чертоги Мандоса, а не металась от угла к углу в колдовской клетке. Я видел, Карниалтэ, как твои лживые невинность и беспомощность низвергнулись в пропасть обмана под гнётом твоей кровожадной жестокости. Я видел, как твоими заботами светлые и чистые души эльфов, отрываясь от тел, окрашивались в порочно-чёрный. На моих глазах! — он не по-эльфийски грубо закричал. Клинок в руках военачальника дрогнул. — На моих глазах мой сын, оберегая твою ничтожную жизнь, преклонился перед непобедимой колдовской силой, и ты пожрала его душу вместе с тысячью других. Ты была ненасытна, как самое прожорливое животное, и поглощала души без разбора, — Таубеллон с отвращением сморгнул слезливую пелену с глаз. — А сейчас ты смеешь касаться осквернённого тела моего сына и лить показательные слёзы над ним! Наивная убийца, ты никогда не замолишь свои грехи! — Я не убивала его, — Рана приложила усилие, чтобы голос её звучал твёрдо. Сознание взбаламутило неуместное переживание о принце Лихолесья, которого она не видела с самого утра. — В мои помыслы никогда не закрадывалась смута, твердящая умертвить невражеские народы. И то, что произошло с эльфами, случайность, ибо моей целью были орки, тролли и дьявольские псы, — девушка запаниковала, когда эльфы, большая часть которых не понимала всеобщую речь, сузили круг. — Гэндальф, объясни им! Только врагов я убивала намеренно, как ты и просил! Но Гэндальф не внял её отчаянному крику о помощи. Качнув головой, волшебник понурился и бесшумно скрылся в толпе, источающей ненависть и злобу. Ране почудилось, что в момент вдоха её толкнули в живот и повалили на землю. Она постаралась подняться, но почва вмиг заболотилась, и девушка лишь глубже увязла. Грудь со всех сторон сдавили влажный холод и страх, тянущие на дно, будто подводные чудовища. Рана шёпотом попросила кого-то протянуть ей руку и помочь выбраться, но она оказалась слишком далеко от снисхождения спасителей. Ежели кто и услышал её обречённую просьбу, то он старательно не подал виду. Болото утянуло Рану с головой. Оно одно было неравнодушно к девушке, ибо пыталось заглушить её боль, но сумело только охладить голову, атакованную пылкими, навязчивыми мыслями. — Я их не убивала, — безнадёжно шепнула Рана. — Тогда почему они мертвы?! Почему Тауберион мёртв?! Хотела ты того или нет, ты не сдержала своей проклятой магии. Ты не ограничила себя, не остановилась вовремя. И в этом нет ни моей, ни их, — Таубеллон яро махнул рукой, — ни ещё чьей-то вины, кроме твоей. Пора научиться отвечать за свои ошибки. — Я… я… Она перевела потерянный взгляд с разгневанных лиц на бездыханные тела. В ушах противно-тонко завизжало, и Рана невольно схватилась за голову. — Ты можешь сколько угодно убеждать нас в обратном, — главнокомандующий подошёл близко-близко, поднял её лицо за подбородок так, чтобы отчётливо видеть испуганные глаза, — но тебе не избавиться от правды, что бьёт тебя ножом в спину. Ты не благородная эльфийка. Ты прислужница Зла, что несёт боль, разруху и горе. И твоё место не среди Свободных Народов Средиземья. Нет, оно в канаве, где тешатся мечтами о величии сломленные, но непокорённые. Это место — Посреди. Не с ними, — эльф кивнул на искорёженное тело орка, — безвольными рабами, у которых одна утеха — слышать предсмертные крики своих жертв. И не с нами, — он с тоскливой нежностью посмотрел на сородичей, как тени бродящих по полю и безуспешно выискивающих живых товарищей, — знающими цену жизни. — Я знаю цену жизни! — шикнула Рана сквозь слёзы. — Но не понимаешь, как заплатить! — Я спасла больше невинных жизней, чем погубила, — выдавила она. — Представьте, насколько бы поредели ваши армии, не вмешайся я. Вы отдаёте отчёт, что сталось бы с севером, захвати силы Врага Эребор?! — Чьи это слова: твои или волшебника, будь он не ладен? Весь день перед битвой он твердил нам о значимости гномьей твердыни, о весомости нашего смелого поступка. Но что он скрыл за громкими словами? Митрандир целеустремлён и довольно жесток. Он мыслит широко. И хоть умеет замечать радующие сердце мелочи, он не гнушается ими жертвовать, — Таубеллон обратил взор к небу, где уже кружили стервятники в соответствии со своим долгом завершать любое несчастье уничтожением падали. — Беги, Карниалтэ, или попросить пощады ты просто-напросто не успеешь. — Прости, Таубеллон, — всхлипнула Рана, не отрывая взгляд от недвижимого тела его сына. — Беги, — скрипнув зубами, военачальник предупреждающе взмахнул клинком. Дёрнувшись, как от удара, Рана утерла слезы рукавом, в последний раз взглянула на усталых, озлобленных воинов, отчего-то изменившихся в лице, и малодушно бросилась наутёк. Дорога вела её к спасительной неизвестности. Туда, где слыхом не слыхивали про смерть, убийства, колдовство и безжалостность. Туда, где царит миролюбие и процветание, где не получишь осуждения, ибо былые проступки не имеют значения для жителей того обетованного места. Туда, где наконец усмирится крамольный дух её естества, и она возрадуется тихому покою. Рана снова бежала. И снова не знала, куда. Что свойственно обыкновению ненастья появляться, едва исчезнув, Рана заблудилась в ближайшей рощице. Деревья, недавно проносившиеся мимо призрачной вереницей, неподвижно застыли, переплетясь кронами и решительно не пуская девушку на волю. Как слепой детёныш, она в потугах отыскать путь к освобождению наталкивалась на окольные дороги, поколь обессиленно не опустилась на колени, покорно восплакавшись причитаниями. Ребёнок, заливаясь рыданиями и костенея от страха, истошно зовёт матерь. Рана же не имела понятия, кто сумеет утешить её, разделить боль пополам и с трепетом любви погладить по голове. Что ни день, она в каждом прохожем искала признательность, и вот настал миг, когда, казалось бы, свершилось деяние, перечеркнувшее гнусные планы врагов, подарившее победу союзникам. Но ни радостного гула горна, ни криков — да что там, слов! — благодарности она не услышала. Её выгнали, будто хворую, погибать в лесной чаще, где будет милостью ежели насмерть загрызёт какой-нибудь хищник. Горячий шерстяной бок коснулся её бедра, и хриплым покрикиванием зверёныш обратил рассеянное внимание Раны на себя. Куница, что не присуще её независимому характеру, настойчиво бодала руку девушки, требуя ласки. — Ступай! Нельзя тебе тут. Меня ищут, не ровен час, ты под горячую руку попадёшь, — разругалась Рана и легонько толкнула животное в сторону. — Уходи, кыш, кыш! Ну же, повороти назад, глупая! — Не серчай на зверёныша. Не виновна она в том, что я пожелал отыскать тебя. Эльф, намеренно наступив на громко шелестящие, сухие ветки, замер в паре шагов от Раны. На его щеке темнел след от ушиба, рукава были пропитаны орочьей кровью — едва окончилась битва, он бросился на поиски девушки и успел пожалеть о том, что не так давно выпустил её из темницы лесного дворца. Неприязненно осмотрев её рану на ключице, которая подозрительно быстро перестала кровоточить и стремительно затягивалась, Леголас решился шагнуть вперёд. — Нет, обожди! — испуганно вскрикнула Рана, не пытаясь скрыть облегчение — он жив, он здесь, его не коснулись души умерших. — Не приближайся, королевич, иль тебя тоже в могилу сведу! — Правда, о чём судачат? Своими глазами то не видел, да столько нелестных слов про тебя услышал, что сам себе не верю. Зажмурившись, девушка кивнула. — Встань, Карниалтэ, — строго приказал принц Лихолесья. — Следуй за мной, я проведу тебя к королевскому шатру. Вместе с владыками мы решим, как тебя, — он прервался, будто поймал себя на неуёмно жестокой мысли, — уберечь от праведного гнева родичей тех, кто сегодня безвременно почил. — Нигде вы меня не упрячете, нет мне отныне покоя, — утерев нос, Рана отвернулась. — Да и смысла в ваших рачениях, поверь, нет. Я порченная, душа моя не чиста, и нет за ней ничего, окромя кровной связи с Тьмой и Смертью. Теперь я вижу, королевич, точно с глаз моих поволока сошла, что зря я о своей невинности кричала. Я убила их, Леголас. Я убила его. Тёмная я, и нет мне прощения. Неужто змею на груди пригреете? — По-твоему, я не в состоянии отличить змею от неразумного птенца, что подвергается пагубному влиянию? — пытливо до жути сощурился эльф. — Тёмной ты станешь только тогда, когда добровольно — без науськиваний, без принуждения и угроз — пустишь Тьму в сердце. И не от того, что Тьма заполонит твое естество до краёв, а потому что ты подчинишься ей, преклонишь голову перед грубой силой врага. — Вы считаете меня безвольной, принц Леголас. Пускай так, — она медленно поравнялась с собеседником. — Как меня только не называли: слабой тщедушной или жестокой, ужасной, дурной, юродивой… Да могли ли они, положа руку на сердце, поклясться, что видели не обманку? — глаза её полыхнули чёрным. — Со всей серьёзностью ли Вы смеете утверждать, что знаете меня и мою натуру? Эльф не двигался, долго не отвечал. — Посмотри на меня, — без всякой нежности попросил он. — Мы отыщем Гэндальфа. В подобных делах он разумеет больше нашего. Коль кривая вывезет, подсобит он тебе. — Нет, — непреклонно ответила Рана, сжав зубы. — Гэндальф Серый не поможет. — А ежели на колени пред ним упасть и слёзно попросить? — Он не откликнется и на вой о помощи, — она закусила дрожащую губу, пару раз глубоко вдохнула, успокаиваясь. — И не смею я унижаться, пресмыкаться перед магом. Доверие моё он навеки потерял. Леголас задумчиво поглядел в сторону, притопывая ногой. Рана послушно ждала, когда он продолжит. — Бежать тебе нужно. Бежать быстро, без оглядки. Ибо в одном эльфы превосходят людей и гномов — в мести. Даже мне неведомо, какую расправу лихолесцы учинят над тобой, если не покинешь земли эти, — он слабо тряхнул головой. — Посему уходи немедля. Возвратись на запад, к Эльронду, под личиной его воспитанницы, ибо вашу кровную связь, я и сам разумею, обнаруживать опасно. Прячь зверька за пазуху, — эльф одним движением подхватил куницу и протянул её Ране, — и оставь северные земли позади. Погибель здесь ожидает тебя на каждом шагу. Не сомневайся в этом. Минута промедления, и я самолично обнажу меч супротив тебя. — Теперь погибель надо мной, как стая грифов, кружит, и не скрыться от неё, не упрятаться. Оттого безопаснее зверю с тобой будет, королевич, — двумя пальцами девушка, превозмогая тяжесть расставания, погладила куницу по узкой головке. — Она вольная. Куда захочет, туда и отправится. Да коли подле тебя будет, ты береги её, королевич, — голос Раны сипло сорвался. — Как зеницу ока береги! В ней, ты пойми правильно, часть меня… Моя душа. — Глаз не спущу… Куница ощерилась, зарычала, выкрутилась в руках эльфа. Он затаил дыхание, прислушался. — Время на исходе, птенец. Разыскивают тебя, вот-вот след возьмут, — Леголас порывисто придвинул её лицо к своему, долго поцеловал в лоб, возведя взгляд к небу. Он ощущал, как бесконтрольно дрожит её болезненно ослабевшее тельце, и сердце его крепче стискивали когти несправедливости. Если б он только мог передать ей часть сил и благодати собственного естества! — Осторожна будь. Схоронись на пару недель, засим на запад беги. Там уж тебя защитят. Ты поняла? На запад, — он подтолкнул её в сторону заброшенной просеки, перекрытой кривым тисом. Рана, споткнувшись, как в тумане отдалилась от королевича, отогнула ветви невысокого деревца и застыла. Плечи её неестественно опустились, голову чуть скосило вправо — она колебалась, предчувствуя, что сия встреча может оказаться последней. Столько несказанных слов вертелось на языке, и ни одно не спешило сорваться с губ. Рана неровно вдохнула. Отпустила тисовую ветвь. Собрала пальцы в кулак… Однако она не была настолько слаба, чтобы поддаться губительному искушению. Леголас был уверен в этом и не прогадал. Рана не обернулась, не посмотрела украдкой назад. Нет, она улизнула незаметно, подобно мимолётной красной дымке зимнего утра: вот её видишь, любуешься, а попробуй взгляд отвести — исчезнет. На следующий день, конечно, рассветёт так же красиво, и дымка на мгновение погладит глаза сладостным видением, но прежняя прелесть упущенного момента не вернётся, увы, никогда.