«Всякая привязанность — это глупость, это жажда неизученной боли и страданий», — падшая майа Унголиант, Прядильщица Тьмы.
— Силы светлые, да за какие непристойные деяния мне ниспослали таких попутчиков! — взвыл в ладони Элладан, возведя глаза к ночному небу, мигающему россыпью созвездий. — Я не имею чёткой — противнической или благоприятствующей — позиции насчёт ваших ежеминутных прений. Пререкайтесь, грызитесь, сквернословьте, но вне моего отряда. Ненавидьте друг друга на расстоянии, но исполняйте приказы! Итак, Гвеннэль и Тирион устраивают засаду с восточной части, в кустах. Мы с Эльрохиром и вы с Раной забираемся на деревья по разным сторонам их лагеря, и никто — повторяю — Никто. Никого. Не. Провоцирует. Дело шло к полуночи. Железное терпение Элладана лопнуло. По докладу разведчиков уже несколько недель с северо-запада по ночам планомерно тянуло дымом от костров. Но, как оказалось, разбойники зажигали огни-обманки, чтобы выманить простодушных эльфов. Пагубная оплошность — эльфы не мотыльки, безрассудно летящие на свет и тепло огня. Благодаря достоверным известиям отряд отправился в противоположную сторону, чуть круче свернув к северу, и, пропетляв по округе порядком часа, едва ли не нос к носу столкнулись с одним из соглядатаев. Не подозревающий о хвосте, он привёл эльфов к группе товарищей — охотников за головами. — Брат, не так громко, — встревоженно предупредил Эльрохир. — Услышат. — И я знаю, на чьи плечи ляжет вина! — шикнул его близнец, стреляя молниями глаз то в княжну, то в королевича. Да, именно Рана с Леголасом стали главной причиной брани Элладана. Лихолесец выказал неудовольствие распределением — партнёрство с ведьмой ему претило. Рана допустила неосторожность в подборе выражений, и слово за слово… в конце концов выдержка Элладана дала трещину, будто нерушимая ледяная глыба, по которой недопустимо долго колотили гномьим молотом. — Главаря берём живьём, — напоследок напомнил эльф. — Расходимся. Бурча подобно деревенским старейшинам, близнецы ловко запрыгнули на нижние ветки сосны. Рана, вместе с королевичем последовавшая их примеру, услышала, как рассвирепевший Элладан ёмким восклицанием выразил свое недовольство чрезмерно острыми иголками дерева. Девушка подавила нервный смешок. Всклоченный, брызжущий едкими замечаниями эльф — небывалая редкость для неё, диковинное явление. Элладан никогда не был настолько зол, чтобы беззастенчиво сыпать ругательствами. — Мы знатно вывели его из себя, — вслух согласилась с размышлениями Рана. — Ты, княжна, могла бы и промолчать. Мир не рухнет, если ты не вклинишься хотя бы в один разговор, — бросил Леголас, схвативши ветвь над головой и подтянувшись уже на другое дерево. Без всякого умысла — скорее по привычке — он протянул даме руку. Фыркнув, «дама» приняла её, попутно негодуя: — Вы первый встали, скажем так, в позу не шибко приличную. С какой, позвольте узнать, радости я обязана была проявить благоразумие? — С такой, милая княжна, что его не проявил я! Наглая ухмылка появилась на его губах, прежде чем королевич унёсся вперёд по веткам, точно белка, причём не особенно здравомыслящая. Рана с досадой припомнила, насколько легко осуществлялось их общение во времена похода к Одинокой горе… Тогда он тщательно скрывал несносность, которая появлялась, по-видимому, в кругу особ им чрезвычайно не терпимых. — Поразительное самолюбие! — пробубнила она и послушно остановилась, когда эльф предупредительно качнул головой. — О, так мои старания не напрасны, и наблюдательная княжна наконец заметила моё рвение во всём ей соответствовать, — не позволяя ей ощетиниться остроумным ответом, Леголас указал на хлипкую веточку, качающуюся в паре футов перед ними. — Тонкая, меня вряд ли выдержит. Проверишь? — А другую найти? — На крюк времени нет, — поддерживая девушку за плечи, он позволил сменить позиции. Его тёплое дыхание ненароком коснулось шеи. — Не боишься, княжна? — Коль случится непоправимое, я буду являться тебе, королевич, в страшных снах. Эльф внезапно изменился в лице. Нет, он не испугался её шуточной угрозы. Леголас будто бы вспомнил один из подобных кошмаров. Но Рана его секундной слабости не увидела. Грабовая лапка неудачно прогнулась и заметалась из стороны в сторону под её весом. Справа задребезжали грубые голоса наёмников, мелькнуло пламя костра, и, осторожно приблизившись к стволу, девушка прошептала на одном выдохе: — Выдержит, но сразу вверх. Леголас кивнул и выполнил задачку как прилежный ученик — без сучка и задоринки. Ветка и скрипнуть не успела, как он оказался на другой, чуть выше, более крепкой. Опасаясь лишних, подозрительных звуков как следствие продолжения перебранки, они молчаливо заняли места в соответствии с оговоренным планом действий. Сверили позиции с близнецами. Элладан безмолвно передал приказ по распределению целей. Рана, и так и эдак приценивши размах, натянула лук и обеспокоенно шепнула: — Те четверо — наши. Пятого, что правее и сидит спиной, я одной стрелой не убью. Она с усилием уловила едва различимое копошение чуть выше, слева. Немного погодя, эльф откликнулся: — Я тоже. Неудобная позиция. Он в панцире. — Прибегнем к охотничьим уловкам, — быстро решила она. — Я подстрелю его первым. Ты, убив одного из четырёх, берёшь на фут левее, чем он сидит сейчас. Он оголит шею, обещаю. Последних двоих разделим, как придётся, — кивнув Эльрохиру в знак готовности, она отчаянно зашипела. — Доверься, принц! Стрелы пронзительно заиграли торжественно-напряжённую, трагичную мелодию, заглушив последние слова. Первая стрела с серым оперением вонзилась разбойнику, что обернулся к ним спиной, в руку. Скрючившись на редкость гибко от неожиданной боли, он конвульсивно отпрянул вбок от лежащего на земле меча и, как предсказала девушка, подставил горло в качестве мишени для характерной лихолесской стрелы. В этот миг последний бандит, очнувшись от оцепенения, кинулся на Гвеннэль, но упал ничком. Третья стрела из колчана Раны плотно и глубоко засела у наемника в виске. Тирион приставил эльфийский кинжал к горлу главаря, раненого в плечо. Проворный Элладан, обыскав того на предмет запрятанного оружия, начал допрос. Рана поспешила спуститься раньше королевича — просто так, даже не отдавая отчёта, почему столь ревностно борется за первенство перед лихолесцем, — и тотчас обратилась к мертвецам, выискивая намёки на их принадлежность к знакомым разбойничьим шайкам, ибо вопросы эльфа без толку бились о непробиваемую стену молчания наемника. — За кого хребтину ломаете? И каких размеров он пообещал награду, ежели вы добровольно отправились на смерть? Разбойник по загару, очевидно, с востока оскалился и, будто на показ, оголил два чёрных провала вместо переднего зуба и клыка. В чёрной дыре сверкнул влажный язык, похожий на выползшего из-под куста в ночной час слизняка. Пораскинув мозгами, — он глумливо прохрипел, по-змеиному вытягивая шипящие: — Ну выдам я секреты, и што? И так, и так дорошка на плаху, што ж унишаться? Эльфы пленных не берут, и дитё малое снает. Рана хмыкнула, покосившись на лихолесца. Тот сделал лицо в крайней степени невинное и с видом увлечённым продолжил собирать стрелы. Девушка опустила глаза на окровавленную записку: почерк корявый, язык тарабарский, буквы незнакомые, внизу крючковатый символ, якобы подпись — на первый и довольно невнимательный взгляд ничего интересного. Но чернила свежие, все расплылись бесформенными буро-черными кляксами; и символ — размашистый, смутно знакомый, посредственный. Перед ней лежит, судя по всему, гонец. А значит, отряд в лесу не единственный, к тому же направляемый более знатным вождём. — Что тут вынюхиваете? Кого ищете? — Дак её! — с неуместным хохотом наёмник указал на Рану. Девушка замерла. Обомлела-таки. Не из-за крика разбойника, само собой. Что за глупости! Нет, она углядела за ухом гонца этот же — разве что начертанный аккуратнее и темнее — символ. И, что страшнее, это же изображение она рассмотрела в искорёженном абрисе давнего шрама на ключице, злополучной метки, что принято считать клеймом тьмы и смерти… Чёрным бураном в воспоминаниях замело лицо изначального обладателя символа: того, кто отдал указ изобразить его на гербе своего рода, и того, у кого на груди Рана впервые увидела этот резкий, отчётливый знак — волк с тремя головами. Ну же, Рана, ты помнишь его! Он был частым гостем в Дишлуге, и Надхалур всегда становился чересчур осторожным в часы его визитов. Надхалур… Январская ночь всё ближе… — На кого вы работаете? — не своим голосом рявкнула девушка, в один миг преодолев расстояние до наёмника и оттолкнув Элладана. — Кто вас нанял, паскуда драная? — она крепко сжала ладонью его горло и почувствовала как ногти впиваются в упругие мышцы шеи, а под пальцами отчаянно-быстро бьётся пульс. — Ты прав, эльфы пленных не берут. И ты умрёшь. Но убьют тебя не они, — Рана кивнула на товарищей, не отводя взгляд. Она видела отражение бледного, испачканного черными слезами лица в его раскосых глазах и краешком сознания догадывалась, как отвратительно выглядит со стороны: изогнутая, сгорбленная, хмурая, жестокая. — О, он поведал вам о моих незаурядных способностях, верно? Неужели ты хочешь испытать эту невыносимую боль? А после вечность провести в плену, где безволие и подчинение изо дня в день, целую бесконечность будут устраивать испытание на прочность, покуда твоё сознание не заволокёт пелена ненависти, страха и безысходности, — пальцы её, дрожа от напряжения, глубже впились в шею мужчины. Тот истошно захрипел. — Ты служил хозяину за плату и беспочвенные обещания. А теперь будешь служить мне… — Рана чуть отпрянула, хмурясь. Она словно осматривала наемника в качестве бесхозного товара и прикидывала, сгодится ли он ей. — Как вы нашли нас? Его чёрные глаза разбежались, как жуки, как мухи, что беспорядочно носятся в воздухе в поисках местечка, куда ненадолго присядут, отдыхая от собственного навязчивого жужжания. Сам он напоминал муху — крупную, мясистую, напуганную беспорядочными взмахами рук муху. Долгое время её безразлично отгоняли ладонями, но когда противное лепетание крылышек перешло границу невозврата, она оказалась отогнана в тёмный, грязный, как она сама, уголок и упокоена в ожидании неотвратимой кары. Мгновение — и её прихлопнут, оставив на стене широкий, жирный отпечаток, изредка отражающий отблески лучин. Разбойник выглядел так жалко, омерзительно жалко, чем доставлял плохо скрываемое удовольствие Ране. Тирион, стоявший ближе всех к охотнице, отпрянул. Одной рукой он крепко держал наемника за плечо, а второй перехватил эльфийский кинжал поудобнее — на случай если кто-то из них взбрыкнётся, одичает. А Рана дичала. Задав требовательный вопрос, она сдавила ему глотку лишь сильнее, с неподдельной увлечённостью наблюдая за его попытками вымолвить хоть словечко. Наконец, его глаза уползли куда-то вниз, выманивая Рану за собой. Хищный интерес в ней поутих, она обратила взор на пояс наёмника, где, будто гроздья налитых чёрным соком ягод, робко жались друг к дружке влажные пёсьи носы — отрубленные, но точно живые, собранные в единую связку. Рана безжалостно дёрнула плетежок и недоверчиво выдохнула: — Слепые псы? Забавно до ужаса, — на миг она прикрыла глаза, точно пронёсшееся стрелой осознание больно резануло по зрачкам. — Твой отряд не единственный. Ты подчиняешься более достойному вожаку. Где он засел? — Шатрауги у багронк, скай, — громко выругался наёмник и стремительно отшатнулся. Расчетливости его можно только позавидовать, ибо, сделав два уверенных шага назад, мужчина нанозился прямиком на оттопыренный клинок Тириона. Окровавленный конец лезвия выглянул из-под одежды. Эльф инстинктивно отдёрнул руку, с хрустом вынимая кинжал из человеческой плоти. Наемник безвольно пошатнулся, как кукла, как выточенный из дерева солдатик, и с блаженной улыбкой завалился на бок. Отчасти изумлённый, отчасти недовольный её методами допроса Леголас вглядывался в лицо княжны. Золотисто-зелёные глаза, которые настойчиво привлекали лихолесца, ярко вспыхнули безумием. От неё как будто волнами исходила неукротимая жажда не в пример жестокой расправы. Таких существ — не важно: людей, эльфов, гномов или прочих тварей, населяющих подзвездный мир — всегда видно издалека. Как бы красива и невинна не была их внешняя личина, их видно по глазам — пустым, безразличным к чужим страданиям и сосредоточенных исключительно на своём выдуманном замке, где безумцы бродят по узким длинным коридорам в жалости и бесконечном презрении к себе. Княжна медленно, словно змея, плавными движениями вводящая жертву в ступор, потянулась к ране наёмника. Эльф в лихорадочном предубеждении натянул тетиву, на периферии отмечая, как Эльрохир тянется к стилету на поясе. А ведь он приходится ей двоюродным братом! Неужто страх подстрекает его зарезать сестру? Без всякого ропота или отвращения Рана глубоко протолкнула два пальца в дыру, ритмично плюющуюся склизкой кровью, хорошенько вымазала их и мягко вытащила. Насколько бы противно не рисовалась сия картина, оторвать взгляд от этих костлявых, окровавленных пальцев никак не получалось — они подрагивали и наравне с тошнотой гнали по телу томные судороги, будто проникали внутрь и щекотали, поглаживали, даже расслабляли… — Что ты делаешь? — сбито и рвано прошептал Элладан. — Колдовство питается жертвами, — отозвалась она сипло и измазала в чужой крови собачьи носы. Они задёргались, как бы принюхиваясь: один с храпом фыркнул; второй, с блёкло-розовым пятном, точно чихнул. — Ворбат кону гимбатулук! — гаркнула Рана, распуская связку. Тотчас носы начали вытягиваться, разрываться и обрастать призрачной шерстью. А через пару минут перед эльфами, рыча и скалясь, появились четыре дымно-серые гончие. Сотканные из сумрачного тумана, они принюхались и, мигнув пустыми глазницами, ринулись в чащу. — За ними! Живо, что встали как вкопанные? Они приведут к остальным! После приказа Раны отряд разделился, эльфы бросились кто куда с луками наготове. Леголас вырвался вперёд, юрко петляя меж сгорбленных, покосившихся деревьев, он преследовал слепую гончую и шестым чувством понимал, что ведёт она к скальным гротам. Сражаться в пещере — пропащее дело. В такт ударам пульса лихолесец продумывал тактику, которая позволит не просто выбраться из схватки живым, так ещё и победителем. Его раздумья прервали звуки возни — немного позади кого-то до трескучего скрипа толкнули в дерево, затем — глухой лязг металла о землю и душераздирающие хрипы, слишком звонкие для грубых голосов бандитов. Гончая ускользала в мутной веренице сухостоя. Сзади безнадёжно пытались освободиться от удушливого захвата. Гончая почти скрылась, полностью сливаясь с серым массивом стволов… От терзаний выбора королевича освободил Эльрохир, легконогим оленем выскочив на едва различимую тропу. Он без оглядки погнался за упущенной Леголасом гончей, пока лихолесец поспешил на помощь эльфийскому товарищу. Хотя, приблизившись, он осознал, что спасать придётся всё-таки нерадивую княжну. Извиваясь как попавший в капкан зверь, Карниалтэ упала на колени в бессилии дотянуться до противника. Наёмник твёрдо стоял сзади и что было сил натягивал шипастую цепь, перекинутую через её горло. Леголас притаился, готовый к внезапной атаке, но почему-то не спустил тетиву. Ровная стрела смотрела чётко в голову разбойника, а эльф — на беззащитную княжну. Он следил, как металлическое лассо впивается в её шею, как кровавая роса выступает на коже и смешивается с потом и земляной грязью — очевидно, противники какое-то время, сцепившись, барахтались в гнилой листве перед тем, как наёмник одержал верх. Не сказать, что лихолесцу нравилось зрелище, но разгоралась в нём необъяснимая прелесть, заставившая эльфа отложить скоропостижное убийство нападающего. Леголас вдруг вспомнил Таубериона. Его убитого горем отца. Безутешную сестру. Воинов, которые не вернулись домой с битвы. Что если страдания виновной заполнят пустоту в груди? Быть может, боль очистит Карниалтэ? Ежели ему не дано отомстить ей лично — по причинам политическим — то будет ли сие бездействие считаться актом возмездия? Стрела, сопровождаемая смертельным дуновением ветра, рассекла воздух без промедлений и лишних рассуждений. Ей всё равно — кого убьёт, а кого спасёт. Её целью всегда были несколько счастливых мгновений свободного, быстрого полёта, который неминуемо закончится настижением жертвы. Они упали одновременно. Рана, надсадно кашляя, пнула мёртвое тело ногой и зажала уродливый порез на горле. Леголас глядел на неё свысока и удивлялся, насколько беспомощной оказалась Карниалтэ перед грубой силой наёмника. — Что с тобой, княжна? — сжалившись после её неудачных попыток подняться, он придержал девушку за локоть. — Сплав двимерита. Выплюнула та и запустила руку в недра маленькой поясной сумки. Выудила две склянки: одна с водянисто-болотным содержимым, другая с вязко-жёлтым. — Никогда не слышал. — Как же, слышал и не раз, королевич, — ворчит подобно старой барсучихе. Шипя и бранясь на чем свет стоит, она обработала рану жидкостью из первой баночки. Эльф, считающий удары её дрожащей артерии, тяжело соображал. — Двимерит, двимерит… Кажется, Гэндальф говорил про него. Им пленяют колдунов, вроде тебя, княжна, — победно ощерился лихолесец и продолжил осторожнее. — Он… отравляет? — Считай так, королевич, — Рана с усилием откупорила вторую склянку. Рука, как назло, дрожала. В воздухе заиграл сладковато-древесный запах ивовой коры и мёда. С маниакальным интересом наблюдая за её безрезультатными потугами смазать рану настойкой, Леголас тяжело выдохнул и отложил лук. — Стой, хватит, — нахмурился он и рывком заполучил склянку из её ладони. — Да прекрати ты! Княжна, княжна, а что твой детёныш — крутишься, вертишься, почём зря, только сама себе мешаешь. Рана пристыжено замерла и неуверенно подняла подбородок, оголяя искалеченную шею. Грозный тон королевича, недовольно сведённые брови и приоткрытые губы, готовые осадить емким словцом, — неоднозначные черты его светлого лица запутали девушку. И, едва мозолистые влажные пальцы обдали порез жжением снадобья, она пугливо отпрянула. Притаилось в его благих намерениях нечто враждебное, кровожадное, даже звериное. Эльф почудился ей хитрым, безмерно хитрым и двуличным лесным котом, который, поймав мышь, забавляется с ней, заигрывает, на кратчайший миг дарует свободу, чтобы заново настигнуть её и покончить с потехой одним укусом. — Ты полагаешь, княжна, я застрелил этого грязного подлеца лишь для того, чтобы собственноручно придушить тебя? — мрачно усмехнулся Леголас. Вместо ответа девушка, до скрипа сжав зубы, придвинулась ближе, отвела глаза и затаила дыхание, лишь бы стерпеть жгучее лекарство на коже. — А ведь мне хочется. Не представляешь насколько. Сжать ладони до хруста твоей шеи. Сейчас, — его горячий шёпот заторопил движение крови по венам. Вскипевшая, она обожгла внутренности и заполонила сердце до отказа. Ещё удар — лопнет, затопив тело кипятком. — Ты ожидала иного отношения, княжна? — приметив изменения в девушке, глумливо прошипел эльф, не думая отстраняться. И откуда в чистом, непорочном создании столько желчи? Столько жестокости? — Нет, королевич. На твоём месте… — что она могла сказать? Сотни раз Рана представляла себя в качестве бойцов битвы за Эребор, и сотни раз убеждалась: каждому из них, так или иначе, она причинила боль. Много боли. — …я не остановилась бы ни перед чем, чтобы свершить самосуд. И не протянула бы руку помощи самой себе. Леголас встрепенулся. Не ослышался ли он? Сожаление надломило её голос? В красивых глазах золотом печали и обиды сверкала искренность? Верить ей захотелось в разы больше, чем восстановить справедливость. Колдунья, ведьма… Небось, приворожила, охомутала, одурманила! Разве он смеет доверять Карниалтэ — этой хищнице, княжне-чернокнижнице, беспокоящейся о собственном благе и ни о чём более! — Объясни мне, княжна, коль не составит труда и не всколыхнёт печальные воспоминания. Что за охотничьи уловки? Рана непонимающе вытянулась, вдруг схватив эльфа за предплечье. Ее ладонь — левая — впилась в ткань его камзола и затряслась сильнее прежнего. Рана не замечала или старательно делала вид, что нервный тик — явление абсолютно обычное и нормальное. Для нее Леголас походил на бушующий горный ветер — непредсказуемый, вольный и переменчивый. В нём сосредоточилось непостоянство решений и чувств, будто королевич сам не мог определить желания и нужды, подчас тревожащие его. Думал он явно не о прошедшем нападении на наёмников, но спросил почему-то именно о нём. — Мы таимся, следим сродни кошке, поджидающей, когда землеройка затихнет и потеряет бдительность. А если не убиваем жертву одним ударом, то без раздумий полагаемся на других. Охотники Райминарды никогда не покидают дома в одиночку. Люди непредсказуемы и охотиться на них вдвойне труднее. Прошу прощения, королевич, что навязала тебе свои правила, но без твоей помощи я бы не справилась, — нос её сморщился. Нелегко признавать слабость! — Ты несколько усложнила задачу, княжна, — с укором нахмурился тот. — Мы могли убить того человека в ходе потасовки, но совершили нелепые манёвры, чтобы обезвредить его первым. — Его меч лежал рядом, вне ножен, — туманно заметила Рана. — Едва засвистели стрелы, он бы схватил его и одним ударом переломил Тириону рёбра. — Расчётливо, — нехотя согласился эльф. — Охотники и вправду мыслят не схоже с воинами. Бывало я охотился с лихолесцами, что не состоят на службе. Это их промысел, их жизнь, и меня удивляли задворки их размышлений. Несмотря на то, что наши эльфы издревле близки к лесу, эти удальцы будто сливались с природой воедино, на миг становились точно такими же животными, на которых охотились, и действовали невероятно слажено. Словно их разумы переплетались в одно целое, и они понимали друг друга без слов. — В этом главная прелесть охоты. В Райминарде, например, мы всегда охотимся парами. Эти союзы образуются по воле случая, некоторые охотники до преклонных лет не в силах отыскать пару, ибо нужный охотник ещё попросту не родился. Иногда парой становятся близкие родственники или супруги, — она расплылась в чудесной улыбке ностальгии. — Помню, мы играли свадьбы на площади перед поместьем, а молодожёны в полночь уходили на Лунную Охоту. На всю ночь. Правда, не часто они возвращались с добычей. Им явно было не до охоты, — княжна лукаво усмехнулась. — Не редкость, охотничьей парой становятся заклятые враги. Перед единством инстинктов их вражда бессильна, — девушка примечательно оглядела собеседника. — Посему мы могли бы стать недурной охотничьей парой. — Разве у тебя не осталось пары, княжна? — Маннуэд Йоркат — моя единая охотничья душа. Но он человек, — голос пресёкся, как бы ставя точку в объяснениях. — Их век столь краток. Вот уже двадцать лет я охочусь в одиночку. В полночь. Для эльфов сей срок — мгновение. Но людям его хватило, чтобы укоренить за мной мрачное прозвище. — Что ж, княжна Полуночница, нам стоит поохотиться вместе, — Леголас почти весело улыбнулся. — Надеюсь… Его перебила тень, проскользнувшая во мраке осинника и подкравшаяся, словно дикий зверь, на слух. Нарочно наступив на трескучую ветвь, Элладан вступил в ореол их видимости. В лунном свете грязно-чёрным поблёскивала его разбитая нижняя губа. Приметив близко стоящих друг к другу эльфов, он вопросительно наклонил голову. Рана спешно застегнула воротник по самое горло, лишь бы брат не приметил рваную расселину на шее и не рассыпался в поучительных советах. Однако её судорожное движение раззадорило воображение эльфа ещё больше, но коварные вопросы он приберег до подходящего момента. — Живы? — коротко спросил Элладан, краем глаза разглядев очертания мёртвого наемника. — Как видишь, — передернул плечами Леголас. — А вы? — Пришлось потрудиться, — он утёр кровоточащую губу, и Рана углядела темные костяшки его ладони. Неужели Элладан променял оружие на кулаки? — Гады засели в пещере, где ни тетиву натянуть, ни клинок вытащить. Тела обыскали, остальные сейчас занимаются их останками. А я отыскал приказ, — эльф протянул кусок пергамента и указал на нужные слова. — Не силён в этом наречии, но кажется, за тебя назначена солидная награда. За живую, привезенную силой или согласием. Тебя разыскивает некто… Скарат Лакур? — Волчья кожа… Я не помню такого, — прочитала Рана и приняла вид напряжённого искателя позабытых знакомств прошлого. — С какой целью он ищет именно тебя и именно сейчас? — Леголас заглянул в запись. Он не понимал ровным счётом ни единой строки, но на лице изображал натужные сосредоточенность и интерес. — После битвы я не покидала Райминарду. Свою крепость. А сейчас ступила за ее пределы, и жертвенный кошмар начинается заново. Они переглянулись. Леголас впервые видел настолько красноречивый взгляд. Им не требовались сколько-нибудь значительные слова, чтобы выразить глубокую тревогу, снедающую нутро прожорливым червем. Эти двое чувствовали друг друга, точно были частицами единой широкой души, что затерялась где-то в прошлом. Лихолесцу почудилось, что Элладан знает про неё каждую мелочь — даже про полученное ранение и секреты, о которых Карниалтэ и сама не подозревает. А от княжны не укрывается ни одна его быстрая мыслишка, ещё не успевшая толком прочертить разум стойким убеждением. — Так или иначе, — наконец протянул Элладан. — Возвращаемся.***
Впервые Леголас шёл на звук, не имея представления о том, кто поджидает его у источника. Обычно, услышавши хруст ветки, он без труда определял: испуганный олень, оголодавший паук или осторожная лисица крадётся неподалёку. В ночи празднеств королевич догадывался, чьи пальцы касаются струн или перекрывают отверстия флейт, и зачастую оказывался прав. Теперь же он брёл по садам Ривенделла, ярусами взбирающимся к водопадам, и раздумывал: оказался ли он во сне или наслаждается видением наяву. Битва за Эребор нанесла ему чрезвычайно глубокую рану. Вместе с Тауберионом канули в небытие вечерние беседы, ночные дозоры, утренние вылазки… Нет сомнений, Леголас не нарушил привычного движения жизни — те же беседы, дозоры и вылазки, но они навсегда потеряли родную, дружескую способность к чудотворству. Не с кем разделить печаль и веселье, не с кем выпустить пар, продираясь сквозь непроглядные дебри к эфемерной цели — не за наградой, а чувством мнимого превосходства, которое плашмя рухнет наземь при следующих соревнованиях, ибо среди друзей нет ни лучших, ни худших. Не с кем пропеть молитву Эльберет и с миром разойтись по чертогам… Именно смерть Таубериона породила в нём видение сквозь материю — на мир другой, волшебный и безоблачный. Мир, в котором нет войны. Временами принцу слышались его глумливые замечания, виделся гордый силуэт в зеркалах. А теперь отнюдь не редко доносились обрывки песен, мелодий, которые звучали при неожиданных появлениях Таубериона. Но в Имладрисе Леголас не ожидал вновь услышать знакомые ноты, по-новому извлекаемые струнами лиры. Шагая по бестропью к спрятанной беседке, эльф догадывался о том, кто ждёт на другом конце, но мелодия подгоняла, хлестала что твой кнут, лишь бы Леголас поскорее разочаровался в сумасбродных ожиданиях. Говоря без утайки, детской и непосредственной частью души он надеялся на чудо — что на лире играет его друг, живой и счастливый, как прежде. Однако Тауберион никогда не играл на лире и, на самом-то деле, куда больше командира стражи привлекало пение, которое полдня звенело в ушах его случайных несчастных слушателей. В итоге королевич испытал скорее усталое негодование нежели внутреннее опустошение, когда наткнулся на это невыносимо-рыжее существо, что вечно оказывается на пути и мозолит глаза похлеще цветастого мотылька. Развернуться на пятах и гордо скрыться в чаще Леголас уже не мог. Заслушался, ибо, стоит признать, Карниалтэ играла вовсе не плохо, балансируя на тонкой грани навязчивой красоты. Принц знал немного таких музыкантов — обычно их мелодии не привлекают слух, звучат далеко-далеко и вслушаться в них попросту невозможно, ведь они напоминают бессмысленный набор тональностей и ритмических скачков. Но стоит их музыке умолкнуть навсегда, как в голове множатся знакомые ноты, и они складываются в прелестную песнь, от которой не избавиться, которую не заглушить мыслями — она затрезвонит сквозь них. Но надоедливый мотив умолкает, едва его сменит иная, такая же въедливая музыка непримечательного менестреля. К слову, уйти Леголас не мог и по другой причине. Кто, позвольте спросить, трусливо подожмёт хвост, когда трубадурочка заприметила нарушителя покоя, отложила инструмент и во все глаза глядит на незваного гостя? Королевич угрюмо поклонился, глядя вдаль, и устроился в уголке беседки. Треклятый невинный, ничего не понимающий, женский взгляд! — Это мотив лесных эльфов, — Леголас не хотел — если хотел, то совсем чуть-чуть, — чтобы слова вырвались в сопровождении тона укорительного и оскорблённого. — Он звучит в Лихолесье… — …в ночи празднеств сообща с молитвой звёздным светилам, — как бы непроизвольно закончила за него Рана. — Тауберион ценил песнь звёздам боле других. Он напевал её… Когда шёл по тропинке, когда терялся в мыслях и догадках, когда пытался заполнить неловкую тишину. Его голосом пропитана лихолесская мелодика. Девушка покосилась на эльфа, смахнула с глаз завитую прядь и поджала губы. Вот незадача, образ суровой княжны ей сегодня не дался. Светленькое платье с бесчисленными завязками, отороченная тёмным мехом душегрея и тускло-серебристый венок, коему не удалось удержать непослушные волосы в красивой причёске. Рыжие пряди вновь ускользнули из плетения, девушка отрывисто заправила их за острые уши. Так странно! Леголас вдруг вспомнил, что перед ним сидит эльфийская дева. Наклонил голову вбок. И какая из неё эльфийка? Куцые волосы, веснушчатый нос, истощённый вид, пустые глаза — чистой воды уличная оборванка, которую нарядили в королевские одежды. Однако таилось в ней нечто величественное, пряталось так глубоко внутри, что будучи неопытным наблюдателем и не разберёшь толком. На удивление, её стальную волю Леголас разглядел в бровях: вечно хмурые и подвижные они делали её взгляд выразительным и тяжёлым. Двинет тёмным кончиком — тотчас морозец по коже, вскинет дугой — ёжишься неуютно, глупцом оправдываешься. А излишнюю хрупкость принц приписал ладоням. Тонкие, точно прозрачные, они метались в нервном бездействии, как лапки стрекозы. Неверное движение, и пальцы разлетятся на льдистые осколки, из которых не соберёшь и крохотную мозаику. — Наиграй-ка снова, княжна, — тучно попросил эльф и кивнул на лиру. — Зачем? — Я хочу услышать ещё раз, — просто пожал плечами он. Скованная смущением девушка скользнула ладонью по струнам. Пальцы, точно окоченевшие, с трудом создавали привычные переборы, то и дело выкидывая ненужные ноты. Смутившись окончательно, Рана гневно сверкнула глазами в сторону лихолесца, будто он виноват в её недуге, и заиграла увереннее, казалось, забыв о существовании слушателя. Задушевная мелодия полилась ровно, как студёный ручеек, ныряющий в снежную прогалину. Леголас отворотился, сжал бревенчатую перекладину перил и с болезненным наслаждением ощутил жжение инея на коже. О, Гильтониэль, зачем она чувствует музыку так, словно рождена лишь для одного: наравне с природой созидать приятные слуху звуки, на которые невозможно не ответить, не откликнуться?! Зачем её, безжалостную убийцу, наделили столь чудотворным даром — слышать доступное не всем дыхание мироздания, побуждая к непроизвольным отзвукам? Пред небывалым соблазном ярое сопротивление тает. Леголасу стоило догадаться, что потуги отгородиться от желания слиться в единой мелодии останутся без успеха. Стоило! Но борьбу он начал прежде, и так же скоропостижно проиграл. Его ровное пение влилось в перекличку струн с гармоничным, присущим исключительно лесному говору придыханием, которое не преминуло сбить с толку лирницу. Ноты перемешались, покривились и зашагали в нестройном ряду, испуганно притихнув и прижавшись друг к дружке. Облизнувши нижнюю губу от волнения, Рана сосредоточилась на игре, но небесной красоты голос эльфа — точно специально! — врывался в мысли, туманил разум, и пальцы сами собой проскальзывали меж золотистых нитей в попытках отыскать новые — несуществующие, выдуманные, но такие близкие и доступные — струны, щипки которых задребезжат глубже, ярче, заголосят во всеуслышание слова, запрятанные на дне души. Инкрустированная рубинами лира выпала из рук, предвещая скорый разлад их приятного единодушия. Тотчас умолк лихолесский принц, будто бы предчувствуя слабость своего непутёвого аккомпаниатора. Интуиция подводит эльфов в редких случаях, о которых, по обыкновению, не принято вспоминать в обществах высших и приличных, потому Леголас вовремя предупредил падение и последующий круговорот таких чувств, как ошеломление, неловкость, вина, обида и — свойственная в основном женскому окружению лихолесца — эмоция, которая сопровождается недовольно вздёрнутым носом, сжатыми губами и поспешным уходом. Эльф уловил порывистое движение. Как оказалось, княжна не впала в девичий ступор и кинулась на спасение лиры с завидным рвением — да таким, что, подведи Леголаса сноровка, они столкнулись бы лбами и рассыпались в нелестных выражениях, чего уж никак нельзя было допустить. Рана с опаской приняла инструмент обратно, точно за те доли мгновения эльф мог измазать золотистые ручки смертельным ядом. Только вот, роль отравителя ему совсем не к лицу. Однако он продолжал трепетно следить за её действиями: как она положила лиру на низкий стол с узловатыми ножками; как задрожала её левая рука; и как спустя миг девушка поправила положение инструмента, ибо беспорядок композиции знатно выводил княжну из себя; как, тяжело обдумав, предложила ему изящную флягу эльфийского питья. Словно запамятовав из каких слов состоит фраза вежливого отказа, Леголас тут же согласился. Ему взаправду хотелось выпить и желательно крепкого вина из Дорвиниона, а не вялой ривенделлской настойки. Не успел он и глотка сделать, из-за деревьев послышался восклик: — Ай, Рана! И высочество Лихолесья, какая встреча, — показалось лицо Эльрохира, в крайней степени изумлённое. — Замёрзшее озеро ждёт только вас! Идёте? — Какое ещё озеро? — с примесью безразличия поинтересовался Леголас. — Замёрзшее, королевич, замёрзшее, — чрезвычайно остроумный ответ породил на её губах лёгкую улыбку — отчасти глупую, но в целом премилую и невинную. — Оно недалеко. Если надумаешь, королевич, мы не против компании. И она, прижав лиру к груди, исчезла. Леголас так и не понял, каким образом ей удалось обмануть острое, вовсе не восприимчивое к вражеским чарам, лихолесское зрение, однако ему пришлось принять как неоспоримый факт — княжна его перехитрила, воспользовалась почти воровским ухищрением, к которому издавна прибегали черноглазые девчонки и мальчишки на людских рыночных площадях, чтобы выудить с прилавков хоть какую-то наживу и остаться безнаказанными. Впрочем, ошеломительные явления — скорее похожие на проказы злорадного волшебника — не закончились, ибо принц Лихолесья до конца не осознал, что двинуло им, когда он рывком соскочил с насиженного местечка и мигом оказался в милом сердце шествии. Действительно милом! Не считая вездесущую Карниалтэ — с чьим извечным присутствием пришлось смириться — Леголасу определённо нравилось общество, в которое он попал по воле насмешливого случая. Элладан и Эльрохир чудесным образом умели расположить к себе каждого встречного: шуткой, непринуждённым словом или беззаботным подмигиванием. Леголас нечасто бывал в Ривенделле, как и близнецы в Лесном королевстве, но часы их редких встреч нельзя было назвать скучными или утомительными — общие темы находились запросто, время бежало незаметно — стрелки часов никогда не натягивали его силком, — и ни единожды они не расстались на грустной ноте. С прелестной Ундомиэль его отношения складывались чуток иначе, не говоря уж о том, что видеться им пришлось едва ли два раза. Леголас был уверен, что Арвен считает его излишне высокомерным, и отчего-то не хотел рушить славную легенду. Наверное, потому что сама Арвен казалась ему несколько неприветливой — в момент их последней встречи эльфийка одарила принца всего одной скованной, навязанной этикой и совершенно неискренней улыбкой. Возможно, она была не в духе. Но Леголас предпочёл думать, что виной тому неприязнь к его королевской персоне. Особую радость у принца, порядком уставшего от нескончаемого внимания поданных и их иногда принуждённых любезностей, вызвало знакомство с неулыбчивым следопытом. Оттого новое свидание с Арагорном в Имладрисе эльф назвал подарком судьбы. Однако странник ушёл с первым же разведывательным отрядом — где-то в первых числах ноября, — и, не считая короткой словесной перестрелки после Совета, это был их первый неторопливый, дружеский разговор. — Невзирая на твою бодрую улыбку, которую ты посылаешь милой Арвен, твои глаза печальны, друг мой, — негромко отметил Леголас. На самом деле, он мог говорить, не таясь: наследники Эльронда легконогими, дикими ланями умчались вперёд, мелькая в плотном строе деревьев тремя черными и одним рыжим «хвостами». К собеседникам прискакало звонкое эхо эльфийского смеха — наверное, это был первый и последний раз когда гости Имладриса услышали счастливую перекличку голосов, принадлежащих единственным полуэльфам, с которыми им довелось иметь приятельскую связь. — Ты ошибся, Леголас. Я не грущу и не тоскую. Но я потерян в размышленьях, — Арагорн почесал недавно выбритый подбородок. Леголас спрятал усмешку. Он помнил заросшее, чумазое лицо человека, когда он только-только заявился в Лихолесье с омерзительным пленником. Если бы не высокий — эльф бы сказал, сказочно высокий — рост скитальца, он бы принял пришельца за гнома, который вылез из пещеры и притащил в лесное королевство подземного гада в качестве даров. Сейчас же человека — умытого, причёсанного, разодетого на манер эльфов Ривенделла — с трудом можно было назвать следопытом. Он возвышался незыблемым утёсом — таким же холодным и одиноко-несчастным. Он двигался плавно, будто крался и попеременно прислушивался. Арагорн был по-королевски красив, решителен и мудр, но по причинам, не предающимся огласке, скрывал свои достоинства. Однако сейчас — на столь краткий момент — нужда в таинственности иссякла, и человек тонул в безмятежности. — А мне показалось, ты не рад приглашению на озеро. — Неслалайт, — дополнил эльфа тот. — Озеро Неслалайт, «Молодой смех». Мне рассказывали, что во времена благостного спокойствия молодые эльфы приходили туда отвести душу. Порезвиться, проще говоря. Летом — в по-горному холодной воде, зимой — в снегу. Но, как известно, дни мира сочтены, сочтены и дни эльфийской весёлости. Какое-то время к Неслалайту ходила исключительно эта четвёрка. Около трёх сотен лет назад прекратили и они. — Иначе говоря, часть тебя — главным образом тактичная и чуткая — отказывается нарушать этот момент воссоединения семьи и возвращения былых традиций? — Воссоединение… семьи? — переспросил человек, будто из длинного, несколько запутанного вопроса вычленил одну, мало значительную часть и крепко ухватился за нее. — Рана не связана с детьми Эльронда кровными узами. Леголас сдержал раздосадованное шипение. Разве он имеет — если имеет, то, позвольте спросить, какое? — право разглашать тайну, которая ему даже не принадлежит? Разумеется, насолить Карниалтэ хочется неимоверно сильно, но явно не ценой доверительных связей с Лордом Эльрондом. Королевич толком не может предположить, каковой станется реакция Владыки Ривенделла на его чистосердечное признание — действительно пару раз Леголас задумывался о своеобразной исповеди Эльронду, ибо совесть не позволяла долгое время нести на душе бремя чужих секретов. А тут неожиданно, как удар со спины, как порез от тупого ножа, как снег в июле месяце, выяснится, что принц Лихолесья расчирикал тайну его рода каждому встречному. И пускай Арагорн был в разы ближе к их семье, чем Леголас, но ему стоит попридержать длинный язык, ведь его распущенность редко когда доводила до добра. — Но она живёт с ними с раннего возраста, я не прав? Я решил — и мне почудилось, справедливо, — что близнецы и Арвен считают её названной сестрой. Они довольно близки, — выкручиваясь подобно желтоухому ужу, который просачивается в узкие просветы болотных зарослей, Леголас облегчённо выдохнул. Спутник тоже будто бы сбросил оковы встревоженности. — Этого у них не отнять, — неясно улыбнулся следопыт и чуть отвернулся. На долю секунды Леголас подумал, что человек что-то скрывает и благодарит высшие силы, что беседа плавно уплыла в иное русло. — Я опасаюсь, как бы мы не помешали этой идиллии. В один шаг он оказался на скалистом берегу. С двух сторон озёрную котловину охраняли скалы. Где-то на верхушке одной из них балансировало тусклое, вечернее солнце, укутанное ватой снежных облаков. Широкие, подвижные тени прыгали по льдистому краешку, шарахаясь друг от друга и отвлекая внимание. И, в общем-то, талантливо, не без фантазии, ибо в очередной раз умудрились оставить лихолесца в дураках. Королевичу показался сей зрительный обман крайней степенью унижения — дважды за день он всерьёз задумался о сохранности своей эльфийской благодати. Шутка ли, сначала не уследить за девушкой — ярко-рыжим пятном на увядающем полотне природы, а потом не приметить снегопад, покуда шаловливые снежинки не коснутся самого носа. Но Леголас не обижался — разве что слегка — восхищение зимним пейзажем Неслалайта перевесило чашу весов, забрало чувство уязвлённости и подарило эфемерное, но такое чистое и необходимое наслаждение тихой красотой долины Имладриса. Лёд искрился, скорее всего, из-за залежей кварца, который проглядывался и блестел почти в каждом камешке ущелья. Пушистые снежные хлопья ложились на него ровным девственно-непорочным слоем. Декабрь. Горное плато. Лёд уже достаточно прочен, чтобы выдержать эльфов и одного человека. Впереди, перемешиваясь с тенями скал и искрами кварца, не чуя ног — совсем как обезумевшие беляки в сугробах — гонялись по кругу знакомые фигуры эльфов. То поскальзываясь, то взмывая в воздух, они купались в снегу, словно воробьи в песке перед дождём, бросались россыпями снега в лицо и лишь отдалённо напоминали тех серьёзных господ, которыми были на важных собраниях, советах, военных вылазках и подобных мероприятиях, требующих строгой дисциплины. Совсем как дети — малые и непослушные дети. Леголас переглянулся с другом. Арагорн, судя по расслабленной полуулыбке и устало прищуренным глазам, думал о том же. Им стоит тихонько уйти, укрыться в объятиях рощи и любезно воспользоваться её помощью, чтобы незаметно вернуться к гостевым чертогам. Однако только-только придуманному плану не позволили воплотиться в жизнь. В плечо эльфа прилетел снежок. Плотный, почти идеально круглый и до безобразия твёрдый, так как ушиб отозвался колючей болью. Леголас с игривой злостью взглянул на притихших собратьев. Дружная, не сказать, что бесхитростная, четвёрка переглянулась, и каждый одновременно указал на другого, создавая замкнутый круг с завидной периодичностью обвиняемых и невиновных. Леголас оскалился. Плечо пульсирует, разгоняя по венам болезненный азарт. Ему бросили вызов. А кодекс чести не велит его игнорировать. Голые пальцы сами собой комкают сразу же млеющий снег в кругленький, чрезмерно красивый снежок. Тяжёлый. Такой уж точно сотрёт ехидные улыбки с их лиц. Леголас не целился. Вернее сказать, он не выбирал цель, кинул снежок едва ли не наугад. Он вполне мог столкнуться с Арвен, которая в новом приступе звонкого смеха — на памяти лихолесца эльфийка впервые смеялась так искренне — прикрыла хорошенькое лицо ладонями. Но отважный, как бы не сказать по глупости храбрый, Эльрохир ступил на траекторию полёта, грудью защищая сестру. Дальше завертелось, будто в водовороте: снег, скользкий лёд, падения, хохот и красные щёки — успевай крутить головой, а всё равно не углядишь. Какое-то неправильное, до того сильное, что мысли путались в гипнотической эйфории, счастье накрыло толстым стеклянным куполом, в котором медленно кончается воздух и горло перехватывает от истерических смешков. На краешке сознания качалось испуганное предупреждение: пора бы разбить колбу, похожую на те склянки, которые скрытные сгорбленные колдуны хранят в своих подвалах вместе с книгами, содержащими тайное учение. Но, в точности крысы, в качестве эксперимента отравленные дурманом, эльфы и следопыт продолжали нырять в снежные завалы, устраивать бойни и сооружать снежные крепости. Тени стервятников под злокозненным покровом сумерек кружили незаметно, соответствуя своему природному предназначению — предвещать горе и смерть. Увлечённые новой забавой, эльфы, заметь они голодных птиц, скорее подразнили бы их, чем насторожились, но зоркий Арагорн вдруг оторвался от веселья. За что мгновенно поплатился — их с Арвен оплот силы в одночасье захватили близнецы, и, напрочь забывая о грядущей опасности, пришлось объединиться против общего противника. Несмотря на предрассудки, Леголас и Рана сработались в чрезвычайно прочном и выгодном союзе, понимая друг друга если не с полуслова, то с полужеста. Победоносную позицию они заняли быстро, без раздумий оккупировав скалу и соорудив подобие крепостного вала. Действия их слаженные, продуманные, хотя со стороны кажется, что они совершают манёвры спонтанные и мало в чём согласованные. Разговоров между ними мало: они не шепчут на ухо слова поддержки; не подсаживаются поближе для обсуждения планов атаки. Нет, всё их взаимодействие — пара одобрительных кивков, по-своему особенные взмахи рук и ухмылки, злостные, едкие, в меру кровожадные, но не в меру восторженные. Конечно, на следующий день они с упоением будут отвергать всякий намёк на приятное времяпрепровождение, но чего сейчас не отнять, того не отнять и завтра — эти двое более чем увлечены друг другом, даже если думают, что за пеленой коварной ненависти их переглядки не видны. Двое против четырёх. Шансы не равны, но отдать выигрыш близнецам не позволяет гордость, которой и у княжны, и у королевича хватает с лихвой — ещё пятерым отдашь, так у них не убавится. Леголас притаился в ожидании сигнала. У Раны зародилось подобие тактики, и она, естественно, не посвятив напарника в нюансы, принялась за её выполнение. Оповещение о готовности оказалось своеобразным — светлую голову, расцарапав при этом глаза мокрым холодом, осыпали жменью льдинок. Эльф выпрыгнул из укрытия, с предельной точностью посылая снежок ровнёхонько в Арагорна, и натолкнулся на Элладана, сбил соперника с ног и закрепил за собой первенство. Рана забралась на скалу, чем переманила всеобщее внимание, и обезвредила с верхотуры оставшихся. Покуда те не очнулись от шуточного нападения, Леголас с удовлетворённой улыбкой взял противников в плен. — Княжна, — насмешливо прищурился эльф, взирая на девушку снизу вверх. — Враг повержен. Рана сдержанно кивнула, изобразив короля, которому военачальник докладывает о победе войск. Отступила, но поторопилась, мокрая подошва неудачно скользнула по выступу и не нащупала опоры. Осознание сменилось в её глазах откровенным ужасом. Девушка безвольно вскинула руки, но не сумела ухватиться хоть за самую крохотную трещинку. Она падала стремительно, или скала была не такой уж высокой — лихолесец не определил, он рванул на перехват подобно орлу, чей птенец выпал из гнезда, так и не научившись летать. Карниалтэ, несомненно, для него — сила вражеская, тёмная, но смерти он ей пока не желает. Внезапно Леголас понял, что месть — не всегда убийство. Месть — это слабость жертвы. Месть — обозлённый хищник. Месть — безысходность от вкуса чужой крови на губах. Его пальцы просочились в тёмный мех душегреи, но ухватились за безразличную к его подвигу пустоту. От удара ещё недостаточно толстый слой льда с рвущим слух скрипом треснул. По ветвистому узору трещин с лихорадочной спешкой потекла багровая струйка и смешалась с просочившейся водой. Мгновение — и Рана рухнула под лёд. Сердце отчаянно разорвало грудную клетку, выталкивая наружу, но холод сковал мышцы настолько, что не получилось даже задержать дыхание. Вот-вот и вода затопит лёгкие до отказа. Лихолесец вытащил её за секунду до непоправимого, оттолкнул подальше от омута, следом встряхнул как тряпичную куклу, сорвал тяжелую меховую куртку и сжал ее плечи крепче дозволенного. Рана упёрлась окровавленными ладонями в его светлую, изящно расшитую рубашку — камзол он успел сбросить и без особой радости накинуть на трепещущую спину девушки. Леголас, взволнованно и горячо дыша, размытым, змеиным движением отлепил со лба намокшие рыжие пряди. Провёл холодными пальцами по болезненно-красным щекам — как бы проверяя, что она настоящая, живая — и, уже бесконтрольно, задержался на холодных, мокрых губах. Княжна порывисто скомкала безнадёжно испорченную рубаху, придвигаясь плотнее, лишь бы ощутить на губах не только касание руки, но и его сердитый выдох. Непоправимо близко. Если её передёрнет сильнее мелкой дрожи испуга, то эльфы закономерно сольются в нежеланном поцелуе. Точнее — желанном, но для Раны недоступном, а для Леголаса неосмысленном. Такие минуты — глаза в глаза, единый ритм дыханья — кажутся одновременно вечными и необратимо ускользающими из понятия мгновенья. Их всегда хочется запомнить до мельчайших подробностей, поселить в укромном уголке сердца и не подпускать никого чужого, как матерь-хищница оберегает своих детёнышей. Но важнее — остаться в них навсегда или задержаться на подольше, хоть на часик с коротеньким хвостиком. Выпади Ране возможность управлять текучей материей времени, она бы обязательно осталась в этой мимолетной секунде. Или же… затянула на долгую-долгую жизнь те мгновения сердечных, откровенных слов у могилы его матери. Когда душа Леголас открылась перед ней нараспашку, но Рана не поспешила к ней прикоснуться. — О чём ты думала, скажи на милость?! — хрипло вскрикнул эльф. Их обступили перепуганные друзья-родные. — Чт-то? — Да человеческое дитя догадается, что ты рухнешь с проклятущей скалы! — его голос рвался от негодования и никоем образом не походил на мелодичный, успокаивающий перезвон, который очаровывает при исполнении эльфийских песен. — Игра игре рознь! И этот случай точно не стоил жертв! — с плохо скрываемым беспокойством, бущующим в синих глазах наравне с неприязнью, Леголас перевернул её изрезанные льдистой крошкой ладони. Элладан забормотал непонятные, но исключительно ярко звучащие слова. Ни Рана, ни Леголас его не слушали. — Не кричи на меня! — девушка заикалась, но лёгкий недуг не помешал её приказу пропитаться дикой, почти звериной яростью. — Права не и-имеешь! — А ты имеешь? Хоть какое-то право? Ты, — сдерживая злость, он ткнул пальцем в спазматически вздымающуюся грудь княжны, — избалованная, высокомерная девчонка, уверенная что ей горы по колено! А на деле ты неоперившийся птенец, которого выбросили из гнезда как ненужный сор! Арагорн требовательно коснулся плеча лихолесца. — Птенец? — её шёпот опалил губы эльфа удивлением, надеждой и невыносимой болью. Арвен присела рядом, хлопоча над разбитыми руками сестры. — Да! Птенец, задравший клюв выше неба, но вдребезги переломавший крылья! Верно, рана от меча залечивается легче, чем от слова. Иначе бы княжна не задохнулась безмолвным криком обречённости, не оттолкнула бы королевича и не зажмурилась так сильно, словно от одного взгляда на эльфа её глаза исходили кровяной росой. Леголас наконец отпустил жертву. Сложил осколки самообладания в однозначный витраж и обратился к близнецам со взглядом чернее тучи. — Отведите её в покои. Высушите, растопите камин, напоите тёплым вином… О, святая Эльберет, мне ли вас учить?! Сделайте с ней хоть что-нибудь!***
Ране нравился огонь. Нравились ослепляюще-яркие всполохи и золотистые язычки, вылизывающие брёвна, что тлеют и моргают почерневшими угольками. Нравились тепло и жар, пышущий в замёрзшие лицо и руки — казалось, он мог выжечь невинную кровь, которая красными цветами расплывается на рукавах. Мог вытеснить холод, царапающий рёбра изнутри, ломающий кости и сжимающий мышцы в клубок. Огонь обладал колдовской особенностью вносить в мысли разлад, вселять необъяснимые образы, что оседают на подкорке, образуя, словно перегной, новые и новые слои плодородия, дающего толчок к верному решению. В Дишлуге не разжигали каминов. Зимы на востоке мягкие, не сулящие жителям ранние снегопады и кусачие морозы, как в Ривенделле, но по ночам, когда ветер затягивает тоскливую песнь, а волки-изгнанники вторят ему, подвывают у самых окон, подремать вблизи камина — первая радость. Запутаться голыми ступнями в тёплой шкуре и играть деревянными фигурками зверей и птиц, потому что суровый Надхалур не научился делать кукол из соломы и обрезков ткани. Он сидит здесь же, в резном кресле и плавно потягивает дорвинионское вино. Надхалур постоянно пьёт красное, но Рана твёрдо уверена — на самом деле, он любит белое. Отец тяжело выдыхает, опускает грубую руку на рыжую макушку дочери, аккуратно проводит пальцем по острому кончику маленького уха. Рана бросает детские забавы, с кряхтением забирается к нему на колени и, убаюканная мерным дыханием, засыпает на отцовском плече. Но в Дишлуге никогда не разжигали камины. А Надхалур всегда пил красное вино в одиночестве. В комнате пусто. Недавно — словом, и десяти минут не прошло — вокруг суетились слуги, придворные и Арвен. Рана запомнила, как сестра раздавала указания, как заботливые руки эльфиек укутывали в шерстяную шаль и перевязывали саднящие ладони. Княжна пыталась заверить, что кровавые ушибы затянутся к следующему утру, но в её лепет не вслушивались. Оттого Рана умолкла, и на пожелание Арвен доброй ночи девушка лишь бесстрастно кивнула. В комнате тепло. Камин растопили ещё до прихода дрожащей княжны. Он обогрел комнату настолько, что у обычно невосприимчивых к резким перепадам температур эльфиек раскраснелись лица. Но у Раны, наоборот, щёки побледнели, и губы побелели. Нет, ее не бил аффект от страха утонуть в ледяных водах Неслалайта. Она уже поняла, что Ярниа не позволит ей так просто упокоиться в какой-нибудь глуши. Её искажённый близнец скорее раскопает свежую могилу и поднимет Рану из мёртвых, чем позволит той погибнуть от случайного ненастья. Да и какой случай способен изничтожить наследие самой смерти? В дверь постучали, нагло вырывая девушку из мрачных размышлений. Тихо высказав недовольство поздним визитом, Рана, в точности как неотёсанная селянка, сипло крикнула: — Кто там? — Твой благодетель, княжна, прояви уважение. Твоё детство прошло в Имладрисе или в людской таверне? Рана поморщилась. Её детство прошло на востоке, в крепости за тридцатью замками. Тем временем на пороге взаправду стоял принц Леголас. Без извечно дорогого одеяния, в простой исподней рубашке на завязках, которой он заменил испачканную кровью, эльф выглядел до боли домашним, простодушным и близким. Девушка предпочла не заметить злую ухмылку, кривившую его губы при всякой встрече с ней. — Я не стал бы тревожить тебя попусту, княжна, учитывая, что эта встреча — надеюсь, на сегодня последняя — не вызывает во мне счастливого движения души, — лихолесец прикинул, что терпения у Раны хватит едва ли на одну-две высокопарные фразы, и девушка скоро захлопнет дверь у самого его носа, потому перешёл непосредственно к причине посещения. — Ты оставила эту вещицу на берегу озера. Мне думалось, ты дорожишь ей. Он протягивал лиру. Золотую, инкрустированную рубинами. Подарок Арвен. Без сомнений, Рана берегла её и умудрилась забыть на голых камнях, под недобрыми скалами горной расселины! — Я… Благодарю, королевич. И за помощь… тоже, — скупо проронила она. — Ваш камзол успели высушить и отгладить, — и вдруг встрепенулась, взволновалась. — Вот он, возьмите. С Вашей стороны было благородно отдать его мне. — Мы вернулись к соблюдению субординации, княжна? — не без растерянности эльф перекинул одежду через предплечье. Вместо ответа она поджала обескровленные губы. — Я был с тобой груб, княжна. Не только сегодня, не только на Совете. Признаюсь, сие обстоятельство меня тяготит. Он вдруг затих, не ожидая от себя чистосердечных откровений, и наклонил голову вправо. Рана недоумённо вскинула брови. — Знаешь, княжна, у тебя красивые волосы. Не воспринимай всерьёз мое оценочное суждение у фонтана, я бросил слова о порочности сгоряча, — Леголас облегчённо выдохнул и встряхнул светлой головой. — Теперь имею честь откланяться. — И Вам доброй ночи, — обескуражено прохрипела Рана ему вслед. С сомнением она оглядела предъявленное зеркалом отражение, коснулась влажных, чуть вьющихся волос. Тусклые, безжизненные… что в них красивого? И глаза уже давным-давно не такие яркие и сверкающие, как при первой встрече с лихолесским принцем. Они потемнели, даже правильнее сказать — почернели. Пойстойте-ка! Как почернели? Дрогнувшей рукой она схватила подсвечник. В поместье у неё всегда горели свечи; в каждой комнате, куда княжне полюбилось заходить в вечерние часы, ставилось не меньше трёх канделябров. Удовольствие, к слову, необычайно дорогое. И гостеприимством Лорда Эльрда она злоупотребляла единично этим крохотным счастьем — свечи. Как можно больше свечей. Ярниа к свечам оказалась равнодушна. Наверное, ко всему, что приносило маломальскую радость Ране, Другая толком ничего не испытывала. Иное дело — явления её раздражающие, пугающие и тяготящие. Тут для Ярнии раздолье! Словом, устраивать козни своему отражению Другая завсегда рада. — Что ж, — Ярниа с усмешкой пригладила свои пышные длинные кудри. Чем хуже становилось состояние Раны, тем прекраснее делалась Другая. — Придётся отстричь их наголо! Леголас, дошедший до конца коридора, но хорошо расслышавший её угрозу, весело усмехнулся. Непримиримое своенравие! Само собой, он понятие не имел, что Рана в тот миг не произнесла ни слова и что она, устало сжав кулаки, набросила на зеркало первую попавшуюся ткань. Но голос Ярнии не утих вплоть до рассвета.