«Разве может неприглядная голая правда восторжествовать над обманчивой прелестью лжи?» — майа Оссэ, создавший великий шторм.
Ривенделл утонул в сумерках. Дом Эльронда — знакомый до последнего уголка и такой родной — подмигивал спинам десяти путешественников разноцветными фонарями. Ране почудилось, что огни складываются в неразрывную цепь наставлений и пожеланий лёгкого пути, а силуэты ночных скитальцев — эльфов, которые предпочитают сну прогулки под звёздами — лепечут те же слова, что с нескрываемой печалью восклицали в Каминном зале. Всего час назад, на закате они — разрозненные путники, судьбы которых прочно переплели великая цель и гордое звание Братства Кольца — побрели вниз по лестнице из чертогов Последней Светлой Обители, напившись эльфийского вина и насытившись молитвами Властям. Некоторые Хранители — перечислять по именам их будет в равной степени неуместно и неуважительно, поэтому обойдёмся очевидными намёками, — слыхом не слыхивали про загадочные Силы, что до сих пор живут припеваючи далеко на Западе и якобы решают дела небесного масштаба. Например, «участник похода», воспитанный вдали от эльфийских краёв, где рассказы про эльфов порой принимают за бабкины сказки, мягко сказать, изумился, скольких божеств его Перворождённые союзники знают по именам и всем возносят свои благодарности или почести. В его стране — стране людей, а значит по определению не отличающейся целомудрием первородных созданий — все высшие силы давно зовут светлыми духами, которых Единый Отец ниспослал в помощь своим младшим детям. А Саурона, Врага всех народов, нарекли удунским демоном, приспешником самого Дьявола. И невдомёк всему людскому роду — от необразованных селян до высокородных князей — что дьяволом они кличут Моргота, первого Тёмного Властелина, о злодеяниях которого хранят воспоминания лишь ветхие свитки, у которых отныне и впредь всего одна непримечательная задача — собирать пыль в недрах гондорских подземелий. Жителей тихой страны Шир (опять же в точности не для всех, иначе бы хоббиты не были столь добродушными, ибо свобода веры — это неоспоримое право, а безверие есть безнаказанность и следующее за ней грехопадение), так вот, непросвещённых жителей Шира наличие верных помощников Создателя и, более того, наличие у них имён и титулов самую малость смутило. У них ведь как заведено: урожай большой — слава природе-матушке, что вовремя дожди послала и солнышком поля пригрела; ну, и себе немножечко славы, а то как: трудились, пахали, удобряли, заботились, и без награды? А награда у хоббитов в самом деле простая — вечерок в таверне с хмельным пивом (желательно целым бочонком на каждого) и сытным ужином (желательно продолжительным вплоть до завтрака). И кто неправ? Пивоварят и готовят полурослики сами и, стоит заметить, очень вкусно и талантливо, посему могут поблагодарить пару тройку раз господина Творца за дарование золотых рученек, но с большим рвением отвесят поклон столь далёким предкам, что их существование зачастую вызывает смутные сомнения. И снова их правда: не научись их праотцы пивоварить и готовить, были бы нынешние хоббиты такими умельцами в хозяйственном уделе? Нет, они бы довольствовались родниковой водой и самыми разными по своему виду подземными гадами, которых съедали даже не обжарив. Поэтому на прощальном ужине хоббиты помалкивали и больше набивали щёки эльфийскими вкусностями, чем слушали их протяжные молитвы. Про гномов много говорить себе дороже, известно, что они страсть как не любят осуждающего шушуканья за их спиной. В вопросах просвещения эти существа преуспели, невзирая на некую невежественность, присущую их гномьему роду. С первых дней они поклонялись своему создателю Махалу, известному эльфам как Аулэ, но про Валар имели знания, оттого над верой остроухих товарищей не гнушались. Поэтому гномий представитель в Братстве уподобился хоббитам: помалкивал и набивал щёки вкусностями. Возвращаясь к изначальным событиям, будем с Раной Карниалтэ чуть поласковей. Она вновь покинула долину Имладрис, оставила единственных родных без надежды на новую встречу, но никак не может повернуться к дому спиной и встретиться с испытаниями судьбы лицом к лицу. Её пальцы сжала небольшая, тёплая ладонь и потянула вниз. Большие сочувствующие глаза Фродо вынудили сердце затрепетать и с отвратительным хрустом исчезнуть. Под диафрагмой страшно закололо и чем дольше полурослик смотрел на девушку, тем сильнее ей хотелось согнуться пополам и упасть на колени. Метка на ключице засвербела, будто под светлой кожей шрама возились жуки-кровопийцы и отравляли тоненькими лапками тело изнутри. — Я буду скучать по Ривенделлу, — признался хоббит, отворачиваясь. — По садам, тропинкам, шуму водопадов. Сейчас он слышится иначе, будто за тысячу миль, и как-то непривычно. Чрезвычайно тихо, и меня это тревожит. Ни тебе эльфийских песен, ни голосов. Хотелось бы мне, чтобы прощальный ужин длился подольше. Сэму невероятно понравились стихи про Йаванну, он сказал, что ничего душевнее доселе не слыхал. — А тебе понравилось что-то? — лукаво покосилась Рана. — Я ведь не Пин, и не Мерри! Старался запомнить всё-всё, — надул румяные щёки хоббит. — Но баллада про Ариэн и Тилиона запала мне в сердце. Луна, догоняющая солнце, чтобы вместе взойти на небосклон и воссиять над земными созданиями… Но над нами, как назло, нет ни Луны, ни Солнца. Не люблю сумерки, в них зреет семя страха. Следуя примеру хоббита, Рана возвела взгляд в туманную вышину. Тусклые, неразличимые звёзды сиротливо жались друг к дружке, разрывая бесформенные созвездия и кучкуясь перламутровыми беспорядочными сонмами. — Первый раз я сбежала из Имладриса в сумерках. Возможно, в этом времени действительно есть нечто колдовское и недоступное обыкновенным смертным? Ибо проклятье сумерек по силе сумеет сравниться только с проклятьем Полуночницы, — княжна улыбнулась смущённому кивку Фродо. Хоббит явно не уловил ход её мыслей. Если начистоту, Рана и сама не уследила за нитью своих упаднических рассуждений. На их плечи легли широкие ладони. Фродо испуганно рванулся, у Раны подогнулись колени. Знакомый бархат хриплого голоса Арагорна окутал спокойствием и защитой. К нему хотелось прижаться спиной, потому что княжна знала наверняка — он не предаст, не вонзит кинжал в спину. Его хотелось слушать, потому что речи человека сквозили мудростью и опытом, которые Рана не сумела приобрести за семьсот лет разумного существования. Ему хотелось поведать все секреты под предлогом шутки, потому что острота его ума поражала и внушала веру, что Арагорн без труда уловит суть её насмешек и вычленит из недомолвок истинную причину тупой боли Полуночницы. С каких пор следопыт стал ей дорог, как кровный брат? С тех самых, когда Арвен рассказала об их помолвке в Лориэне? Когда глухим вечером она не без поддержки сестры и дяди поведала человеку тернистую историю своего происхождения? Или когда Арагорн спас её от когтей вдруг обезумевшего голлума? Рана не искала ответов и надеялась, что её безразличие выдворит ненужные вопросы из головы. — Вы вернётесь. Каждый в разное время и, соответственно, по разным причинам, — уверенно провозгласил человек. — Поход ещё толком не начался, а ваши физиономии уже кислые, как квашеное молоко. Такое яркое неудовольствие сыграет против вас, друзья мои. Брюзгам никогда не рады и обходят их за лигу. — Коли спутники не выдержат нашего ворчания, мы возьмёмся за руки и пойдём вдвоём, а на предателей Братства Хранителей даже не взглянем, — воинственно ощетинилась Рана, толкая человека острым плечом. — Вот уж понимаю, боевой настрой. Пряча широкую улыбку, княжна пропустила спутников вперёд, на долю мгновения задержавшись у края утёса. Ривенделл всё же остался позади. — Ты уходишь? — справа вспыхнула рыжая голова Ярнии, следом из-за елей вылезла её багрово-алая фигура в туманном мареве. — И не одна, а с кем-то! — она слепо принюхалась не в силах увидеть её спутников. — Что за новости такие, Раночка? — Скоро от новостей не будет отбоя, — коварно шикнула Рана. — Советую приготовиться, моё дорогое Искажение. — Рана! Где тебя нечистая носит?! — из-за насыщенно-зелёной хвои, ласково укрытой снежной простынёй, раздался крайне раздражённый и не менее громкий голос волшебника. — Не гоношись, маг, я у тебя за спиной! По старой дружбе советую отрастить глаза на затылке, дабы не тревожить блаженную тишину пустыми криками. Полно орать аки ногродская труба, — развязанный язык Раны не скупился на едкие замечания. — Но-но-но, — переполошилась она, юрко пригнувшись от взлетевшего к голове навершия Магического жезла, — никакого рукоприкладства к княжеской особе. — Если только княжеская особа поумерит свой пыл и умолкнет, молю Властителя, чтобы надолго, — Гэндальф злился. Рана довольно осклабилась, и волшебник тотчас схватил её за левое запястье. Девушка скорчилась от боли, но тиран с посохом лишь встряхнул её и швырком толкнул вперёд вереницы Хранителей. — Тропы Эриадора изучены вами с Арагорном не в пример лучше прочих. Поэтому следопыт идёт замыкающим, а ты станешь моими глазами, ибо старческая слепота не позволяет видеть в кромешной тьме, как при свете солнца… — Слепота? У тебя? Не смеши. — …а зажечь Жезл я, признаться, опасаюсь, — не обратив внимания на недоверчивый возглас, продолжал Гэндальф. — Эльфийские разведчики извели всех соглядатаев до единого, но одному Творцу известно, какие твари присягнули на верность Врагу, — он двусмысленно — настолько двусмысленно, что Рана вдруг оробела: не заключился ли в иносказательном намёке третий смысл, ей недоступный по скудности ума, — сощурился, и его глаза сверкнули в темноте тлеющими угольками. — Владыка Эльронд тебе… объяснил, — осторожно, но с лёгким нажимом зашептала княжна на древнеэльфийском, с трудом подбирая сложные слова. Куда уж лучше намучиться с неподатливым наречием, чем позволить спутникам пригреть уши. — Покуда мой разум… сокрыт от Неё, ей… неведомы наши планы. И… Врагу — тоже. — Я не могу верить тебе на слово, Рана, — на всеобщем наречии — почему-то громче нужного — проговорил волшебник. — Жаль, что я не обладаю этой же способностью по отношению к тебе, маг, — на её подсвеченном мертвенно-бледным светом лице выступили чёрные линии сомкнутых губ и нахмуренных бровей. Отринув чувственные порывы, Рана безучастно взяла Гэндальфа под локоть и больше не взглянула на него. — Ты ведь «княжеская особа», а сей титул априори обозначает обладание незаурядными качествами, — поддразнил чародей. — Не думаю, что ты желаешь внести разлад в жизнь княжества и по собственной глупости отправить невинных людей на плаху. К слову, о Райминарде! Там всё благополучно? — Вы, что, впервые свиделись? — яростно прохрипел Боромир позади. — Мне казалось, между нами уговор сохранять молчание, доколе не прибудем в безопасную обитель. — Вижу, тебя приструнили предупреждения Владыки Ривенделла, — усмехнулся волшебник. — И ты совершенно прав, что памятуешь о них, почтенный гондорец. Положа руку на сердце, обещаю, что впредь мы будем потише. Человек негодующе зарычал. Рана смекнула, что не одной ей чародей действует на нервы. — В Райминарде было всё благополучно, но явился ты, и покой рухнул в огненную пропасть Удуна, — процедила княжна. — Я обязалась оберегать охотничьи земли, а в итоге? Около десятка лет мой княжеский трон пустует… — Ты так давно покинула Охотничью вотчину? — недоумённо пробасил Гимли. — Эльфийское наитие подсказало мне, что с приходом Митрандира — а приход его как никогда близок — мне суждено покинуть Райминарду. Не совру, ежели скажу, что приготовления я начала за три года до встречи со следопытом и магом. Посему я без промедлений отправилась на поиски голлума. Скажите на милость, какой правитель бросит на произвол судьбы вверенные ему владения ради охоты на мерзкую тварь? Конечно, я заранее подстраховала своих подданных. — Как именно, позволь спросить, — долго воротить нос от любопытной беседы Боромир не сумел и принял проигрыш самому себе как данность. — На какие колдовские ухищрения ты пошла в угоду защиты своей земли? — Колдовские иль человеческие — не столь важно, когда мы говорим о горячих сердцах воинов, жаждущих уберечь родной дом от разорения. Пограничные отряды, разведчики, ежедневный обход — всего понемногу, и вот, непримечательное княжество превращается в маленькое государство с недурной военной структурой, — таинственно улыбаясь, она опустила голову ниже. — Помню тех юнцов — безбородых, молодцевато сложенных, на зависть дисциплинированных, но отчаянных. Первые разы я отбирала их лично, иногда наставляла. Вскоре показательные учения проходили лишь единожды в месяц, но я помню каждого, кого принимала то в пограничники, то в разведчики, то в приближённые командиры. Глаза их горели, будто я даровала им новую жизнь и право на счастье… — И кто же теперь там… княжит, госпожа? — серьёзно до мления души вопросил садовник Бэггинсов, под узцы ведущий любимого пони с поклажей. — Уполномоченные особы, господин Гэмджи, которым я имею смелость доверять. Я постаралась создать столько укреплений и ловушек для незваных гостей, сколько было возможно для упокоения души. — А всё же… почему ты ушла? Почему нельзя было вернуться? — следом Пиппин болезненно ойкнул. — Ты на меня наступил, недотёпа баклендский! — А что поделать, если ты редкостный болван, Тук! — Сам болван! — От болвана слышу. — Болван болвана издалека увидит, а я тебя сейчас… Опасаясь праведного наказания под видом доброкачественной затрещины от гнома, младшие хоббиты присмирели, и Мерри принялся за разъяснение. — Ещё на День рождения старика Бильбо мы подслушали их разговор… нет, вы не подумайте, мы искренно раскаиваемся в содеянном, просто в темноте не видно! Так вот, Рана тогда шепнула, что после Битвы Пяти Воинств за ней охотятся, как… э-э, как за-а… — Не стесняйся, Мериадок, говори, — скупо проронила та. — Дескать, как за редкостной зверюшкой, которой, как бы это выразиться, хотят обладать все… ну как все? Все не могут, разумеется, потому что… кто такие все? Все — это, так сказать, всякие, но всякие — это уж точно не все. А один, если подумать, тоже всякий, но он может стать, понимаете, всеми, если… — Да не тяни ты кота за места, не при даме будет сказано какие, празднослов эдакий! По делу говори, — рявкнул Гимли. — Редкостной зверюшкой, которой хотят обладать все великие короли Средиземья, дабы бахвалиться ей перед противниками! Ты своими ушами слышал, Пин, но не голова у тебя, а кастрюля дырявая. — Мне известно, что хоббиты — проныры, каких поискать, но не настолько же… — протянула Рана изумлённо. — Ты неожиданно оказался прав, Мерри. Меня пытались отловить, а я спряталась в нору, как мелкий грызун. Но стоило мне высунуть нос за её пределы, на мой след напали хищники, то бишь отпетые головорезы. Подвергать жителей неоправданному риску мне, ой как, не по душе. — Благородно, — будто против собственной воли прозвенел голос эльфа. Доселе разумно молчавший, он лёгкой поступью шагал перед Арагорном, подгоняя и там, и сям спотыкающегося пони Билла. Вроде бы похвала, вроде бы тон, не отличимый от ласкового и уважительного, вроде бы и Леголас не имел в виду ничего скверного, но напряжение накалило зимний воздух до жара кузницы, повисло над головами необъятной тушей жестоко убитого великана, которого безумец-колдун поддерживает в воздухе краткосрочным заклинанием. Сконфуженные Хранители притихли, словно заново обретая ясность рассудка: с чего это они заговорились, заслушались, наплевав на обет безмолвия и как бы нарочно призывая обитающее недалече лихо, что схватит их за лодыжки, утащит под землю и будет пытать до скончания Эпох? На окраине эльфийских земель, всё же, стоит держать ухо востро, а не чесать языками, как базарные бабы, если не хуже них! Шли исключительно по ночам, благочестиво стараясь огибать по широкой дуге открытые участки местности. Что оказалось уж очень не просто, ибо Эриадор, по которому тихой сапой пробиралось Братство, представлял собой по большей степени скопище горных плато и степных равнин, время от времени перемежающихся хвойными лесочками и падубными островками. Днёвки устраивали в лощинах или более-менее высоких и запутанных подлесках. Костры разводили до того редко, что хоббиты считали каждый «костровый» день настоящим праздником жизни и позволяли себе съесть всего на кусочек больше: и солонины, и всяких сушёных ягод, и эльфийских бисквитов, и, если уж очень повезёт, ячменной каши. Её, к слову, попусту не расходовали (бережливый Сэм тщательно вымерял иную порцию, лишь бы добро не пропало), потому что Эльронд лично послал эльфов за ней в ближайшее людское поселение и пренебрегать его радушием не позволяла совесть, которая спустя эдак полторы недели шествия преобразовалась в единую материю всего Братства. Как бы то ни было, тесное сосуществование и тяготы похода сблизили Хранителей на допустимый уровень. Бесспорно, в обществе воинов дружеские отношения выражались скупо, но атмосфера доверия ощущалась втройне сильнее, чем близ единственной девушки-Хранителя. Однажды, в необыкновенно тёплый для начала января день, Рана ненароком услышала ленивую, но в одном довольно-таки разгорячённую беседу бравых и извечно собранных вояк, которые по естественным причинам отлучились до леса, и навеки прокляла чуткий охотничий слух. И не подумаешь, что сановитые, воспитанные в строгости по долгу рождения мужчины опустятся до мальчишеских забав! Разговор — или спор, если угодно — заключался-таки в несерьёзном мерении тех достоинств, о которых в окружении дам и упомянуть совестно. Однако, урок Рана усвоила и на время отдыха решила садиться к костру с той стороны, что была дальше от направления, которое выбирали воители, имеющие способность ненадолго возвращаться в подростковую пору. Рана полюбила пропадать на привалах. Изначально — и неимоверно тактично! — мужская половина решила, что виной тому женские дела, в которые совать носы им строго запрещено, но на вторую неделю её «шатаний окрест лагеря», — как имела неосторожность выразиться княжна, Хранители всерьёз забеспокоились. Дозорные наблюдали, как под вечер крадучись брёл её натянутый, точно новенькая тетива лука, силуэт к костру и сжимался в клубок на лежанке. Но ни единожды спутницу не подловили в мгновенье странного побега, точно княжна исчезала по щелчку ведьмовских пальцев, а приходила обратно без сил и возможности наслать на часового сонный дурман. — Ты так забавно убегаешь от них, чтобы скрыть наши задушевные беседы! Злостно смеялась Ярниа, кружа вокруг своей жертвы и щекоча нос резким, камфорным запахом. Издалека чуя — временами даже сквозь отрывистое полусонье — её вездесущую вонь, Рана стремилась уединиться вблизи их временной стоянки. Так получилось, что при встречах говорила преимущественно Ярниа, а княжна, усевшись — повезёт если на поваленное бревно или глыбу булыжника — без особо рвения слушала её надоедливую болтовню, стойко не реагируя на требовательные вопросы. Рана знала, что Другую пока никто не слышит и не видит, потому нарушать тишину считала делом неблагодарным и глупым. Пусть Хранители думают, что её одолела хандра, жаждущая одиночества. — Ты действительно так думаешь, глупая? Это последнее, о чём твои спутники — кем бы они ни были — подумают, когда отыщут тебя здесь в моей компании! Княжна равнодушно прогнула спину, сопровождая хруст позвонков продолжительным зевком. Сколько она тут сидит: час, два, три? А Ярниа никак не угомонится со своими ерундовыми запугиваниями. Соль в том, что им обеим известно: Другая знает о нынешнем положении Раны в неожиданное количество раз меньше, чем княжна о своём искажении, потому Ярниа имеет возможность лишь фантомом преграждать девушке путь. Но и фантом не теряет немереной чародейской мощи, а сознание Раны держится на тоненькой нитке, дабы не сорваться в ущелье безумия. — А помнишь, как мы играли в Дишлуге? — Ярниа присела рядышком, чёрными когтями скинула меховой капюшон княжны и провела рукой по коротким волосам. — Я придумывала истории и рассказывала тебе их перед сном, а на следующий день ты со всех ног неслась к Надхалуру, чтобы пересказать эти выдумки. Как мы сбегали в Пограничный лес, и я гонялась за тобой меж тех корявых деревьев, а потом прятала от побеспокоенных волков. Ты помнишь, как нам хорошо было вместе, Раночка? — Не помню, — зашипела Рана и сжала кулаки. Такую наглую ложь ей стерпеть не удалось. — В Дишлуге ты была бестелесным голосом, безобидным по своей сущности. Там не было места веселью и нам двоим. За разговоры с тобой отец считал меня прокажённой, и гневался на небеса: за какие грехи они послали ему столь гнусную дочь. — Рана, возвращайся ко мне, — ласково шепнула Другая. — Поиграла в княжну и хватит. Поздно или рано я найду тебя, так почему бы тебе не облегчить мне задачу? Я очень скучаю. Княжна исподлобья взглянула на своё испорченное отражение. Преступно красивая, грациозная, будоражащая тело и сознание, но не до той степени, когда эльфийские хроа и фэа, объединившись в потребности близости, жаждут одного и того же. Всепоглощающий голод, притупляющий иные чувства растекался по венам огненной и непреодолимой истомой, свойственной даже не людям, а диким, необузданным животным. Будь на месте Раны мужчина — любого рода, происхождения и возраста — он бы не сдержался, мысли не допуская о сопротивлении. Рану обуяла неуместная, премерзкая зависть, что заворочалась в груди ядовитой змеёй. Разве не ей суждено быть такой соблазнительно недоступной, гордой и уверенной, как положено самодержавной княжне? Почему Другой достались роковая красота и безнаказанная чувственность, а Рана заключена в темницу позора, страха и боли?! Как смеет эта дрянь отнимать её судьбу, жить её жизнью и любить её любовью?! — Я ненавижу тебя, — её шёпот рассыпался в воздухе. — Ненавижу, ненавижу. Рана повторяла и повторяла, вбивая слова в землю, словно деревянный колышек кувалдой. Хотелось кричать, пронзительно и громко, чтобы каждый житель Средиземья узнал о её ненависти, о её проклятии и никогда впредь не смел её порицать. На краткий миг даже захотелось поведать всему миру о пережитых несчастьях, но княжна, утопая в бездействии, смотрела в чёрные глаза своего отражения и понимала отчётливо, собственным мышлением (однако, скажи ей это посторонний, Рана бы, пожалуй, превратилась в недалёкую дуру), что ненависть к Ярнии есть ненависть к самой себе. В этой клетке они заперты вдвоём навечно, и выбраться поможет лишь убийство. — Я тоже. Больше всех на свете, — по её щекам поползли вязкие чёрные слёзы. Всегда влажные глаза Ярнии слезоточили исключительно по одной причине — вид чёрной слизи, срывающейся с ресниц, пугал врагов и до отупения завораживал. — Если бы ненависть была материальным существом, то для меня ей была бы ты, Рана, — её томный голос перекочевал куда-то за спину, могильное дыхание опалило шею, и горячие губы прошлись по загривку взбудораженными поцелуями. Рана выгнулась. Она устала. Бессмысленная борьба никогда не заканчивается триумфом. — Ты чего тут? Княжна дернулась, на периферии заметив исчезновение Ярнии. Леголас спугнул её, чем великодушно подарил Другой новый рычаг давления на беспомощную жертву. Только этого не хватало! — Скучаю, — невыразительно отозвалась Рана. Эльф снисходительно пожал плечами и примостился слева от девушки, в заросли щитовника. От него исходил трепещущий аромат тревоги. — Странность тебе к лицу. Будь ты воспитанной и лёгкой в общении эллет, диссонанс рвал бы зрительное восприятие и духовное на части, — Леголасу будто бы нравилось её злить. — Но мне кажется, избегать скуку в одиночестве, вдали от костра и разговаривая с пустотой — идея заведомо обречённая. — Когда кажется, надо молиться Илуватору. — Не тот случай. Они взглянули друг на друга. Обменялись безмолвной руганью. Отвернувшись, вернули самообладание и обаяние высокопоставленных особ. — Твои исчезновения плодят смятение, — невзначай проронил он. — Чьё смятение? — Наше. — А чьё это, «ваше»? — Братства Хранителей, — тяжёлым взглядом Леголас очертил линию её силуэта, от острых ушей до легких сапог. Ребячество портило княжну. Выглядело неумело, натянуто, бездарно. Её образ смотрелся бы куда гармоничнее, заведи она привычку рассудительно молчать. Но где Карниалтэ и где благоразумие? Сущие противоположности. Возможно, не получай княжна чрезвычайно суровые уроки жизни от этих глупых противоречий, Эльронд бы не поручил лихолесцу приглядывать за ней в дни путешествия? — Разговоры без собеседников редко поощряются. — Откуда они узнают, чем я занимаюсь в часы долгожданного отдыха? — Я расскажу им. Без зазрений совести. А ведь она у меня есть, в отличие от тебя. Пронзительный взгляд чуть обжёг щёку. Рана смотрела с вызовом, приценивалась, будто эльф на мгновение стал тем самым шепелявым наёмником, который посчитал самоубиение карой милосерднее, чем плен обезумевшей женщины. — Вам не поверят. — Ты меня недооцениваешь, княжна. — А Вы недооцениваете меня, принц. Снова этот острый взгляд. Он эльфу не по вкусу. Ей дóлжно сейчас защищаться, оправдываться, а не с равнодушием доказывать обвинителю, что его догадки абсолютно верны, и помыслы девушки далеко не чисты. — Значит, оба недооценённые возьмёмся за руки и обратимся к Митрандиру, он уж рассудит, — вспорхнув с насиженного места, Леголас вежливо протянул руку княжне. — Из него судья, как из меня рыба, — холодные пальцы коснулись его ладони. — Плавать не научили, княжна? — Леголас безвольно сжал их сильнее и потянул на себя. — Воду не люблю, — девушка рывком оказалась напротив. Черты лица в свете полуденного солнца чудились усталыми и неживыми. Леголас поборол неизъяснимое желание провести рукой по её выпирающей скуловой кости и вдохнуть прикосновением жизнь в это серое и грустное существо, бдительно следившее за ним из-под полуприкрытых век. У Карниалтэ были действительно хрупкие пальцы. Наверняка ей тяжело обращаться с луком, что у охотников сопоставимо со смертным приговором. Каждый раз тетива рвёт концы пальцев до крови — Леголас понял странную истину на уровне более глубоком, чем подсознание, невесомо очертя полосу на внутренней стороне её ладони, покрытой шрамами. Эти руки не переносили оружия, за которое по привычке хватались, смертельно боялись лезвий и твёрдых древок, но терпели все испытания, ибо Карниалтэ — единоправная княжна и ей не за чью спину прятаться во время коварных нападений. — Ты… не попрощаешься? — Леголас плутовато сжал губы, но сноровисто избежал разоблачения — кивнул ей за спину, отчего Рана доверчиво развернулась. — С кем? — голос её предательски дрогнул, испуганные глаза беспорядочно осматривали плотную стену высоченных дубов, нависших над эльфами недовольными стражниками. В тот же миг Леголас отодвинул полог рыжих волос и подобрался к острому уху вплотную. — Для княжны ты чересчур эмоциональна. Тёплый выдох ошпарил мочку не хуже кипятка; слова дрогнули у виска, переполошили мысли и осели ноющей тяжестью внизу живота. — Если это комплимент, вашество, то он неудачен, — Рана с дерущей горло сухостью сглотнула. Зачем он издевается над ней? Зачем подначивает? Зачем он вообще пришёл сюда? — А если это попытка вывести тебя на чистую воду? — эльф поглаживал шерстяную отстрочку её капюшона. Шорох меха под пальцами отрезвлял, успокаивал и позволял ощущать неоспоримую власть над княжной: она в его руках, она не сдвинется с места, пока Он не позволит, пока Он не отпустит. — То она не увенчалась успехом, — отрезала Рана и выпуталась из ловушки, словно та не имела ни прочности, ни действенного механизма. Как быстрокрылая бабочка, присевшая на капкан и улетевшая невредимой, когда тот с клацаньем захлопнулся. Леголас, встряхнув наваждение, отступил. По причинам ему непонятным принц вцепился в княжну, точно клещ или морской паразит, и в некотором роде опешил, когда она выскользнула на свободу, как если бы эльф хватал воздух или призрака. Опустевшая ладонь конвульсивно сжалась-разжалась, проверяя осязание на вшивость: мог ли лихолесец разучиться управлять собственным телом? А желаниями? Не пристало наследному сыну лесного короля прижимать к себе эльфийскую изгнанницу до позорного разврата близко. Неужели чары Кольца успели отравить и его разум, вонзить ядовитые клыки в потаённые слабости и поразить их болезнью властолюбия, господской жестокости и извращённых игрищ? И это есть именитый лихолесский царевич, который подчиняется единственно долгу перед народом и кодексу справедливости? Его стойкость подкосилась спустя какие-то жалкие две недели нахождения в непосредственной близости к оружию Врага. Его чистыми помыслами завладел грех до того гнусный, что проблески благочестия в нём превратились в насмешливое подобие хлебных крошек, которыми глупые и жестокие дети приманивают на торговых площадях птиц и ловят их, пугают до полусмерти, ломают крылья, ощипывают перья. Наружу вырвалась его грязная натура, изрезанная гордыней, самодурством и злобой. Эльфийский принц… а порочностью не отличается от разрушающего свою и без того погубленную жизнь отщепенца. — Ваше Высочество, Вы случаем корни не пустили? — Рана ушла не далеко вперёд. — Понимаю, земли Эрегиона плодородны и благодатны, но нам пора. Иначе Митрандир вытрясет из нас души. — Незачем было исчезать, — бросил через плечо он. — Незачем было меня искать, — с улыбкой парировала Рана, но Леголас целеустремлённо прошёл мимо, и оскал девушки лицезрела только его напряжённая спина. Княжна уязвлённо облизнула губы. Возможно, жирную точку в беседе поставила она, но последнее слово вопреки последовательности фраз безоговорочно осталось за эльфом. Не успели они добраться до лощины, где Гэндальф приказал устроить привал, как княжну окликнул требовательный голос. — Рана! А правда, что… — Пиппин беспардонно налетел сбоку. Рана отшатнулась от неожиданности, чудом не налетев на королевича. — …камни тут живые? — Живые? Которые ходят на двух ногах и дома строят? — Ну нет, — полурослик, ничего толком не объясняя, тараторил как заведённый и уже вёл спутницу прочь от большой дороги, к их хоббичьему гнезду под кустом остролиста. — Леголас нам все уши прожужжал про эти голоса камней. Без обид, Твоё Высочество, — мгновенно стушевался он, поморщившись от ощутимого тычка сзади. — Разве не внушает сомнений, что кругом природа молчит, а неподвижные булыжники поют тоскливые песни о былом? — Кроме королевича их никто не слышит, — вопросительно подняла бровь Рана, хотя заранее знала ответ. — Конечно, нет. Они не эльфы, им недоступна тайная близость ко всем творениям Валар, — вклинился Леголас и недобро покосился на съежившегося Пиппина. — Тогда нам очень повезло иметь в отряде лихолесца, ибо не каждый эльф способен уловить их душещипательные стоны, — Рана коротко выдохнула и нахмурилась, словно старалась отгородиться от лишних звуков. — Мне, как натуре приземлённой, всегда думалось, что голоса принадлежат не камням. То отзвуки битвы пробираются до наших ушей сквозь года. Души погибших бродят здесь: тех, кто не сумел покинуть эльфийские земли; тех, кто не избежал кровавого кошмара; тех, кто больше других заслуживал жить, но его нить в руках владычицы Вайрэ оборвалась слишком рано. Они бродят, воют, скорбят о времени, когда не знали о боли, крови и неотвратимом ужасе. Когда война не пожирала земли, будто ненасытный монстр. Чудовище, которое не ведает жалости. Леголас вымолвил безголосым шепотом: — …«А потому глупо и опасно — кроме того, это неправедное деяние по праву запрещено Правителями Арды, — искать Живущему общения с Развоплощенным, хотя бездомный дух может желать этого, особенно самые недостойные среди них… — …Ибо бродящий по миру Развоплощенный — это тот, кто по меньшей мере отказался от врат в жизнь и которому остались лишь сожаление и жалость к себе», — печально подхватила Рана. — Я слышала, королевич. Изучала. Не смею спорить, Писание¹ священно. Но, увы, не для меня. — Морбен², — с яркой болью, точно гадкое прозвище резало его внутренности на мелкие-мелкие кусочки, бросил эльф. До треска мнущая оборку походного платья левая ладонь забилась в судорогах, указывая на крайне взволнованную реакцию внешне невозмутимой княжны. На бледное лицо набежала тень. Ране бы в пору наградить принца пощёчиной за дрянное оскорбление, но губы сами собой прошептали ненужную, показательно удальскую фразу: — Восемьдесят лет прошло. Рада, что вы раскусили мою сущность хотя бы сейчас. «Тёмная! Тёмная! Прислужница Тьмы, Смертью отмеченная!» — далеко-далеко, за границей леса, будто с руин Ост-ин-Эдиля, закричала Ярниа, срываясь на визг. — Леголас! Áвгаро! — рявкнул Арагорн на эльфийском так грозно, что Пиппин отшатнулся, на полном серьёзе посчитав себя зачинщиком ссоры. — Лáстог хэн, — холодно отозвался королевич и пренебрежительно кивнул на девушку. — Пис гэн 'эрсöб, — мрачно зашипел следопыт, поигрывая желваками. — У истаиг хэн! — Сэн санд, — мягко укорил Гэндальф, от сдержанного возмущения выкуривший остатки табака. — Аранэн³ Леголас, толо на нин, — не менее Арагорна изумлённый ругательствами лесного принца, волшебник похлопал по нагретой каменной глыбе подле себя. — Милейшие, вы-то что замерли? Поскорее укладывайтесь спать, не копошитесь мне тут! Боромир, хватит ковыряться в костре, от твоих потуг он жарче гореть не станет. Хоббиты, рты на замок и под куст, чтоб звука я от вас не слышал. Гимли… ан-нет, господин гном, тебе ничего. Рана! — маг вскрикнул громче и требовательнее обычного, отчего девушка по привычке схватилась за рукоять ножа. — Ты никуда не уходишь, а остаёшься тут. Не оговаривается, юная княжна! Сэм, ты на дежурстве, — напоследок обрадовал садовника чародей и пригрозил Братству кривоватым пальцем. — Ух, распоясались у меня. Когда Хранители разбрелись по лежанкам и притихли, Леголас начал на лесном наречии: — Она пугает меня. — А кого не пугает, — раздумчиво откликнулся всезнающий волшебник. — Меня она больше всех пугает, ибо я знаю её с юности. Она и сейчас не шибко-то зрелая, но назвать восьмисотлетнюю эльфийку вроде неё малым ребёнком я при всём желании не сумею. — Митрандир, она из некромантов. Лихолесье едва не признало её народным врагом, если бы не рачения моего отца! Она постоянно пропадает и говорит с пустотой. Насколько бы обыкновенными сии действия не казались тебе, у меня от них мороз по коже, что первородным эльфам в целом не присуще! — Стало быть, с пустотой… не слыхал ли ты ненароком, что конкретно она рассказывает этой загадочной пустоте? — Нет, она мямлит под нос. Или сипит так, что уши кровоточат, — распалился лихолессец. Чародей его совершенно не слушает! — Митрандир, слуги Врага рыщут повсюду. Карниалтэ для них находка, бесценное… — Нет, — пригвоздил Гэндальф и подозрительно замолчал. Уснул, что ли? — С Раной временами сложно… — Временами? Она ходячее ненастье, — фыркнул Леголас. — …но она такую судьбу не выбирала, — не слушая собеседника вовсе, гнул своё маг. — Никто не выбирает, какое бремя, тяжкое или невесомое, нести по пути существования. Суть испытаний — преодолеть их с достоинством. И не всегда проигравший тот, кто не одержал победу; а победитель — кто получает награду. Порой, и даже чаще, чем можно предположить, происходит с точностью наоборот. К глубокому сожалению, я понял это слишком поздно. — У княжны кровавое прошлое, — несмело продолжил эльф, заплутавший в дебрях разговора. Речи волшебника ввели в оправданный ступор. — А будущее и того хуже, — пожал он плечами. — Её поведение уже сейчас из ряда вон выходящее! — Как и твоё, принц Лихолесья, — с нажимом пристыдил Гэндальф. — Подумать только, Морбен! Тёмная. Её глаза полны страха перед этой Тьмой. Но она сейчас здесь. Рядом со страшнейшим оружием, коверкающим наши мысли. В окружении девяти… ну, твоя правда, пяти воинов и четырёх храбрых хоббитов. Девушка, эльфийка пытается быть мужественной перед лицом опасности. — Тогда почему она здесь? Почему она всегда там, где ей не положено быть? В Братстве, в отряде Торина, в ваших вылазках за треклятым голлумом? Почему она всегда в эпицентре? — Потому что Источник, — прохрипел Гэндальф, и в седой бороде затерялись искристые хрусталики, напоминающие слёзы. — Я виноват в смерти лихолесцев и озёрников. Я заставил её. Леголас тихо выдохнул. Но растерянного гнева от признания и очевидных оправданий этой рыжей занозы не показал. — Источник никогда не убивает сам. Тут уж до смешного просто, однако смеяться нету сил. Вот, взять твой лук. Он сумеет убить кого-нибудь, если лучник не наложит стрелу на тетиву? Если не выстрелит? Нет. С Раной так же. Только ей нужен приказ. Понимаешь, в чём дело, принц Лихолесья? Даже не редкая зверюшка… — Вещь, — безрадостно выдавил эльф. — Без имени, желаний и чувств. Безжизненная вещь, — с неприязнью он обернулся к волшебнику. — Зачем вообще было её приплетать? — Мне действительно свойствен страх, королевич. Я хотел увериться, что Гора не перейдёт к Врагу. Армии людей, эльфов и гномов не могли выстоять против вражеской черни. — Почему не сознался? — Я ничего не скрывал, — Гэндальф помедлил. — От королей. — Я не сторонник политических закулисий, — смирившись с истиной, буркнул лихолесец. — Однако ты, как единственный наследник, вскоре станешь королём, аранэн Леголас. — И буду слепо вершить судьбы невинных, — с тусклым вопросом заключил он. — Лучше уж за Море. — Не разбрасывайся необдуманными обещаниями, — сурово одернул Гэндальф. — Знаешь по собственному опыту, Митрандир? Ей ты тоже пообещал золотые горы? Оба взглянули на гурьбу под кустом остролиста. Рана, как сторожевой пёс, охраняла сон полуросликов, и неизвестно: спала на самом деле или старательно притворялась. — Как по-твоему мне стоило её уберечь? Она сбежала и правильно сделала. Или ты считаешь, что птаха с подрезанными крыльями способна взлететь? — Птенец, — разбито пробормотал Леголас. — Что-что? — Птенец, что крылья поломал, не сдюжит на земле; одна ему дорога — к Смерти, — на одном дыхании, словно молитву, прочитал эльф. Туманная картинка прошлого начала приобретать ясные очертания. Ясные, но не настолько, чтобы разогнать непроглядный смог в сознание лихолесца. — Вот уж действительно, — усмехнулся маг, — Судьба — шутница.***
— Рана. Я узнал твою тайну. Девушка сидела под раскидистым каштаном на куче опавших листьев. Сегодняшний день принёс с Мглистого настоящий, пока бесснежный мороз, от которого у эльфов зуб на зуб не попадал, чего уж говорить о хоббитах. Однако, ни полуросликов, ни остальных спутников, ни Билла Рана не наблюдала. Перед ней на колено в знак бесконечного раскаяния опустился принц Лихолесья, и княжна безотрывно следила за его скованными действиями. — Мне жаль, — он подобрался совсем близко и коснулся плеча. — Толку от этой жалости. — Может и есть, — эльф улыбнулся до щемящей боли под рёбрами знакомо. — Обратить время вспять шанса нет, но повернуть назад, отправиться домой — вполне. — Ты полагаешь, это так просто? — Ты преодолела много сложностей, пора отдохнуть, — ледяные пальцы ненавязчиво коснулись щеки. — Ты слышишь, птенец? Рана тихо вскрикнула сквозь сжатые зубы. Холод прикосновения обжег щёку будто лезвием, улизнул к подбородку и по линии челюсти спрятался на шее, под покровом волос. — Ты опоздал. — Я постараюсь исправиться. Его дыхание не было горячим. Наоборот морозило губы, заставляя спазматично облизывать их в ожидании. Никаких просьб, никаких вопросов. Только глупый эльф и его глупый способ просить прощения. — Леголас, я… — вдруг стремясь оправдаться, на секунду отстранилась она. Не зря, конечно, но лучше бы уже не отстранялась. Перед лицом насмешливо мигали чёрные, без белка глаза. Ярниа впилась поцелуем с присущей ей страстью, безудержно переплетая языки и до крови кусая нижнюю губу. Её когтистые лапы шарили повсюду, сжимали горло до хрипов и настойчиво царапали за ухом. До того настойчиво, что Ране начали слышаться крики и знакомое пыхтение. Влажный нос ткнул прямо в ушной проход, и действительность ударила по глазам всевозможным спектром ослепительно-ярких цветов. А за её сознание без устали боролась верная куница. — Тебе нельзя тут, — спросонья зашипела Рана, хватая обозлённого зверя под живот. — Почему ты не осталась в Имладрисе? Уходи, быстро, быстро. Куница внимательно взглянула подвижными глазками. Будто предупреждала или твердила об осторожности. Она цеплялась острыми когтями за ладони девушки, но Рана, торопливо кивая на её беспокойство, подтолкнула зверя к дубовому стволу неподалёку и, отряхнувшись, высунула нос к едва теплившемуся костерку. — Предполагать, что у вас двоих тайное собрание не вполне верно, да? «Лагерь» мирно спал, разве что Гимли временами похрапывал, отчего тряслись тонкие ветки лещины, под которой он уютно устроился. И Арагорн с Сэмом тревожно переглядывались. Неугомонный следопыт. — Обожди, что-то не так. — Да, чересчур тихо, — согласилась Рана и подсела к ним на поваленное бревно. — Даже для заброшенного эльфийского края. Что-то назревает. — Единственный, кого я заметил из животных, это твоя куница. И та как сквозь землю провалилась, — поделился переживаниями человек, вглядываясь в редкую дуброву. — Куница? — Попозже, Сэм, — попросила Рана. — Нежить не ступает на земли Эрегиона. Эльфийские чары пугают их, мучают и заводят в ловушки. «Или насылают кошмары» Арагорн вопросительно склонил голову. Княжна махнула рукой, дескать, ничего страшного. А страшно было. Очень. — Странник! Госпожа Рана, там! — схвативши княжну за рукав хоббит указал на голубой просвет между дубовыми кронами. По небу плыла огромная чёрная туча, которая вдруг разделилась на три маленьких, закрывших собой зимнее солнце. — Что это? — Как будто бы птицы… большие, — разглядела Рана. Арагорн неожиданно зашипел, как кот, которому наступили на хвост, и он, потушив вялый костёр похлёбкой из кастрюльки Сэма, толкнул остолбеневших напарников с бревна наземь. Следом нырнул в укрытие сам, отличительно удачно пиная Рану, чей висок не менее удачно вписался с подачи удара в острый булыжник. Девушка уж приготовилась крикнуть ёмкое словцо от сотрясшей голову боли, но человек вовремя закрыл ей рот ладонью, позволяя лишь тихо стонать все, что она думает о его аккуратности. — Прости, — виновато морщась, Арагорн помог ей встать. Держалась Рана на зависть ровно, но помутневшие глаза беспокойно бегали в безуспешных поисках конкретной цели, на которой следует задержаться. — Толку от ваших «прости» как от козла молока, — княжна приложила пальцы ко лбу. Корявая розовая полоска у брови набухла кровяной росой. — Эти птицы. Соглядатаи. На юг летят. За нами слежка? — Не могу сказать. Нужно всех разбудить, — и Арагорн ринулся к Гэндальфу. Новость о неудавшемся налёте птиц-разведчиков переполошила сонных Хранителей. Маг допытывался до мелочей, трижды расспрашивая Рану и Сэма, хотя Арагорн объяснил ситуацию с четырёх возможных сторон и делал феерические попытки подойти с пятой. — Кто мог их подослать? — княжна сидела смирно, чтобы садовник Бэггинсов — к слову, сильно расстроенный потерей превосходной похлёбки — прижёг её ранку на виске. — Уже не имеет значения. Кребайн опередили нас и летят на юг. Следовательно, их хозяин осведомлён о нашем маршруте или догадывается о наших планах. Посему выбор путей отступления сужается до невидимой точки: в горы… — Или под горами, — мрачно перебил волшебника Арагорн. В тишине они обменялись многозначительными взглядами. От неловкости Пиппин, стойко борющийся с дремотой, уронил наземь баклагу с водой. — Ближайшая дорога ведёт к Карадрасу, друзья мои. Из существующих вариантов — а их, поверьте существует бесчисленное множество, часть из которых нами не изучены — этот самый быстрый и безопасный. — Безопасный-то? — разбитый висок нещадно пульсировал, распространяя по телу чумную слабость. — Багровый Пик сокрушит нас! Он не жалует незнакомцев, будь то эльфы, люди или орки. Под лавиной, как говорится, все едины. — Гора не жалует? — непонятливо оглянулся на Мглистый хребет Мерри, будто ожидая, что на заснеженных склонах появятся глаза и грозным взглядом осадят его. Леголас наклонился к уху хоббита и что-то быстро зашептал. На лице полурослика с каждым словом ярче расцветало осознание. — У тебя есть задумки получше? Так не стесняйся, поделись ими, — раздражительно заворчал маг. — Конечно есть, Митрандир! Перевал через Келебдил. Он под охраной Райминарды, нас встретят мои воины, и мы беспрепятственно выйдем чуть севернее Восточных Врат Мории, откуда рукой подать до наших предгорных лесов. Путь туда займёт, — она тряхнула головой и подсчитала, — три дня. Один день, чтобы перевалить через гору, и ещё день, чтобы расположиться в моём поместье. Итого пять. — В нынешних обстоятельствах, время против нас. А значит, любое промедление, юная княжна, покарается жестоким наказанием для всех без исключения. — Мы тут за время боремся или за тысячи невинных жизней? — вспылила она. — Карадрас жесток, в насланных им снежных бурях погибают великие воины! — А ты можешь обещать, что Келебдил Серебристый не нашлёт на нас буран похлеще Багрового Пика? Что мы пройдём пять ночей под страхом быть обнаруженными, а потом не сгинем в снежной круговерти? Не ты управляешь изменчивостью погоды в горах, и не тебе решать. Не выросло у тебя то, чем решать можешь, уж прости великодушно, Рах! Рана сердито сжала кулаки, исподлобья взирая на мужчин. Губы растягивались для гневной тирады, которую нагло предупредил Боромир. — Кое в чём она права… — Как я погляжу, все кругом правы, кроме меня. Но почему же никто не становится во главе шествия? Не раздаёт приказы, за которые следует нести ответственность перед всем Средиземьем? — Никто твоё главенство не оспаривает, маг, — скупо пробасил гондорец. — Но если буран застигнет нас на днёвке, а она у нас, как я подсчитал, будет, то нужно встретить его, так сказать, с честью. Нам нужен хворост, растопка для крайней необходимости. — Это замедлит нас. К тому же, досточтимый гондорец, костры отныне разводить опасно. — Опасно оставлять нас без надежды на спасение от холода, — Рана остановилась около Боромира, встала за его широкое плечо, словно за каменную стену. — Если я, принц Леголас и господин Гимли в силу своего происхождения, а Арагорн с Боромиром благодаря запредельной воинской закалке сдюжим в ледяной ловушке, то хоббиты перемёрзнут, как цыплята. И Билл вместе с ними, — её голос сквозил звенящей обидой. Казалось, предложи гондорец любую сумасбродную идею, княжна согласилась бы и на неё, лишь бы насолить Гэндальфу Серому. — Раз уж вы вдвоём так спелись, то и за хворостом, пожалуйста, идите вместе, — хищно сощурился волшебник. Из-под конусной шляпы сверкнул недобрый взгляд. — Выходим на закате. Боромир, очень даже удовлетворённый его согласием, повернулся к попутчице и ободряюще кивнул. — Сегодня он просто не в духе, — поддержка человека оставляла желать лучшего: грубым движением он потрепал княжну по плечу, словно лихого мальца. — Нет, Боромир. Это он две недели талантливо сохранял образ чуткого и весёлого добряка, — Рана мимолётом потёрла лоб. Боромир вывел её из балки со словами, что видел неподалёку заманчивый сухостой. Рана последовала за гондорцем безмолвной тенью, и вскоре оба пропали из виду. — Многообещающе, — с видом знатока заключил Пиппин. — Да, они не плохо смотрятся вдоём, — тотчас согласился Мерри и скрестил руки на груди. Фродо неодобрительно покачал головой. — Хотя бы нет извечных споров, как с Леголасом. Нет, эти эльфы, конечно, не грызутся как кошка с собакой. Да они и не спорят толком… — Они обычно не разговаривают, — вставил Сэм, выведя отдохнувшего пони из куста бересклета. — Но от их молчаливого союза так и веет агрессией, — наконец закончил мысль Мерри. — Однако в них что-то есть. В эльфах наших, — разулыбался Пиппин. — Взгляды у них такие… такие… ну слов нет, какие. За душу берут. — Э, мелюзга, вас тут свататься взяли или помогать? — Гимли растолкал щебечущую четвёрку, а младшего по традиции одарил подзатыльником. — И Ранка с Боромиром, что говорится, не пара, — заговорчески пропыхтел гном. — Чего это? — вскинулся Мерри — Того это! Она эльф. — А я хоббит. — Вот и познакомились! — радостно подпрыгнул Пиппин. — У эльфов так не принято, — разъяснил Гимли и пригрозил Туку кулаком. — Принято, не принято… — растянул Мерри, задумчиво пощёлкивая языком. — Взяли и приняли. Во как. И все рады! Всем хорошо… — Да замолчите уже! Выяснить хоббитам удалось одно. Даже у Арагорна терпение не вечно.