Наследница смерти

«Чем хороши дети безумцев, так это тем, что в отличие от родителей они умеют скрывать дурость своего ума», — эльфийка Айнарэ, жена Финголфина, короля Нолдор-изгнанников.

— Дак про великанов нам и господин Бильбо Бэггинс рассказывал! Особенно на праздниках, когда с настойкой Старого Гэмджи переусердствует, — нахмурился Мерри, но под слоем налипшего снега выражение его лица было крайне неоднозначным, оттого раздражение полурослика проявлялось лишь в охриплом от холода голосе. — Это Каменные великаны, про них уже все кому не лень знают! — без устали гнул своё Пиппин. Его не тревожила бушующая метель. Хоббитов, пони и Рану (чтобы глаза лишний раз не мозолили) спрятали за скалистый клык, выросший на склоне горы, и кусачий ветер их почти не донимал. Хотя сугробы вокруг их убежища наметало с невообразимой скоростью. — А я говорю про Снежных. Мне папаша Толстячка Болджера про них однажды рассказал. Шерстью белой, мол, обросли, так как на снежных вершинах живут. А великаны самые настоящие, побольше Арагора и Леголаса вместе взятых будут. И людоеды они, естественно. Вот таких, как мы, путников поджидают на склонах, за скалами, и нападают. Увидел круглые жёлтые глаза-фонари — то поминай как звали, от этих чудищ не убежать. — А если сразиться с ними? — взял слово Фродо, тщетно пытаясь отличить Мерри от Пина, а Пина от Мерри в сумрачной мгле. — По-твоему, Снежные великаны — порождение нечистой силы, ежели их оружие не берёт? — А ты попробуй с эдакой верзилой мечом помахать, — скривился Тук и потёр красные щёки. — Громадина эта тебя плевком перешибёт. А если колдовством их… — полурослик призадумался. — Рана победит их, зуб даю, — пришёл ему на выручку Мерри. — Как схватит их рукой колдовской да как… Увлечённые беседой и оглушённые бураном — час от часу стихающим — хоббиты, жавшиеся друг к дружке, дабы сохранить стремительно ускользающее тепло, не заметили, как гибкая тень позади выгнулась и протянула к ним крючковатые пальцы. — Да-да! — Рана без предупреждения сцапала их большие уши и больно потянула вверх. — Только сначала великаны схватят вас за голые — для них наверняка аппетитные — ноги и утащат в пещеру, ибо вы так громко топаете, что с другой стороны Мглистого слыхать. — А мы что? Виноваты, по-твоему? — возмутились они чуть ли не хором. — А кто виноват? — лукаво удивилась девушка. — Вы! — Кто мы? — захрипела она от сдержанного удовольствия. Полурослики кипятились с досады, и снежный нанос вокруг будто бы начал таять. — Ты и Боромир, — деловито процедил Мерри. — Нагрузили нас хворостом: ни спину разогнуть, ни ногу поднять. — Не преувеличивай, любезный. Всего-то по одной охапке на каждого! — Рана ткнула хоббита в плечо. — Не вы ли спорили, кто дольше продержится с грузом на плечах. — Это не охапка, а целое охапище! — громко вскрикнул Пиппин и, оступившись, свалился в сугроб. Ветер — так же внезапно, как ударил Хранителям в лицо и ужалил кожу снежинками — умолк. К вздорному Карадрасу ненадолго вернулся покой, и на красноватых склонах воцарилось подозрительное безмолвие, которое нарушил усталый стон Арагорна: — Я не поверю своему счастью, если они однажды замолкнут. — Впервые полностью с тобой солидарен, друг, — откликнулся Боромир и рывком высвободил Тука из снежного плена. Оказывается, сугробы вокруг их укрытия за скалой исчезали не из-за горячности хоббитов, а трудами верных покровителей: двух людей и лесного эльфа. Они сноровисто расчистили неглубокую прогалину, по которой «пленники» могли выбраться на беспредельный склон. Арагорн за шкирку вытащил барахтающихся Фродо и Мерри, молчаливый Сэм потащил окоченевшего Билла вперёд, и пони тоскливо заржал, едва переставляя ноги. Животное редко жаловалось, с неким воодушевлением в умных глазах перенося тяготы путешествия, но последние два дня довели до изнеможения всех Хранителей, что уж говорить о пони. У подножия Багрового Рога Братство в последний раз насладилось прелестью тягучего сна и скудной снеди после изнурительных ночей шествия к горе. Следующая днёвка ознаменовалась единогласным решением, что скалистые склоны и отдых — вещи не просто несовместимые, а не имеющие даже самой крохотной возможности стоять на одной линии. Холод сводил зубы, зенитное солнце искристо отражалось от белоснежного покрова и слепило глаза. Ютившиеся под одиноким узким гротом спутники то и дело толкались, пинались, чая отыскать удобную позицию для ловли сновидений, но только мешали друг другу. Как итог долгих мучений, эту ночь Хранители брели обозлённой, заспанной и промёрзшей вереницей косолапых силуэтов. А замыкающий Билл жалобно вскидывал голову в преддверии каждого снегопада. Рана подтолкнула пони, помогая преодолеть оледенелый порожек. Её участливо поддержали под локти хваткие руки и подсобили при неверном шаге на рыхлый снег. — Княжна, — обратился к ней эльф неясным тоном: с одной стороны спрашивал всё ли в порядке; с другой — хотел завести разговор. — Ваше Высочество, — с охотой обрубила неначавшуюся беседу Рана и отряхнула воротник от липкого льда, — виделись сегодня. Даже здоровались. Холодно поклонившись, она рысцой подобралась к Фродо и зашагала в такт хоббиту, утопающему в сугробах. С первых дней похода княжна проводила с Хранителем Кольца на диво много времени, чем вызывала неприкрытую зависть других хоббитов и подозрительные взгляды Гэндальфа. К бойким малышам она проявляла поразительно нежную, почти материнскую заботу, потому скорая привязанность полуросликов не вызвала порицающего ошеломления среди обделённых её вниманием членов отряда. Но теплота их разговоров с Фродо колола грудь неуместной досадой: она шутками выводила полурослика из привычного ему транса, улыбалась его мрачноватым шуткам. Однако… больше не смеялась. Никогда. Леголас вспомнил её сиплый, зажатый смех на озере. «Искренний» — так он сумел описать своеобразный эпизод из ривенделлской жизни. Отныне он не увидит в глазах этой девушки озорных огоньков и не услышит её торопливой речи. Леголас отметил краешком мышления эдакую особенность: когда княжну будоражило радостное или боязливое волнение, она теряла контроль над болтливым языком, и он говорил быстро-быстро, словно любое промедление положит конец его вольности, а слушатели безразлично разбегутся. Теперь княжна, разумеется, держала эмоции на короткой привязи, не позволяя им завладеть телом вместо разума. И вновь говорила тихо, размеренно, со скрытой угрозой. Его давешние слова разбередили глубокую рану её души, — Леголас догадался в тот же день, потому не заострил внимание на том, что девушка бесцеремонно избежала беседы с ним и выставила тем самым принца в глупом свете. — Друг мой Леголас… — подкрался к эльфу следопыт. — Я дал тебе обещание, что извинюсь перед ней, Дунадан, и не намерен бросить его на ветер, — тотчас заартачился Леголас. — А-а, вот оно что, — шепнул человек и нарочито бодро тронул лихолесца за плечо. — Тогда не переживай, с Раной в действительности трудно подгадать нужный момент. — Ты ведь за этим подошёл? Напомнить мне о заверенных дружеской клятвой словах? — подозрительно уточнил эльф. Стоит добавить, со времён Битвы Пяти Воинств королевич Лихолесья стал в разы подозрительнее прежнего, хотя и раньше не отличался доверчивостью. — Конечно, — беззастенчиво соврал Арагорн. — Но я забыл о твоей необыкновенной проницательности, друг. И зачем-то вообразил, что разговор с тобой стоит зачинать с истоков, то есть издалека. Человек широким шагом догнал Братство. Леголас уязвленно закусил щёку изнутри и замкнул цепочку путников. По снегу он, как эльф, шёл абсолютно легко, не проваливаясь, но собственный шаг казался лихолесцу грузным, невыносимым и вязким, точно он ступал по несвежей, свернувшейся крови. Арагорн присвоил ошибку эльфа себе. Это Леголас забыл о необыкновенной проницательности следопыта. И тот, вне сомнений, о чём-то догадался. Как и пророчил Гэндальф, предыдущий буран не был ни последним, ни ужаснейшим бедствием, насланным неугомонным Карадрасом. К полуночи в ущельях ветер сызнова завыл волком, грызущим свою лапу, что угодила в охотничий капкан. Снежинки укололи глаза тысячью крохотных игл и осели на ресницах, утягивая веки вниз, к долгожданной темноте. Буря накрыла Хранителей кровожадными объятиями, подмяла несчастных под тяжесть суровых испытаний и настойчиво толкала путников в грудь, сметая нежданных гостей прочь. Карадрас насмехался! Трескучий хохот сжимал уши в тугой ком и вдавливал их в голову, под череп, прямиком в воспалённый мозг. Вдобавок невыносимым пыткам снег повалил втрое сильнее, отталкивая покорителей вершин на два шага назад, пока они не успели сделать рывок вперёд. Обессиленные путники остановились на выступе, за очередным горным клыком, откуда пронизывающий до костей ветер не мог их достать. Гэндальф приказал воинам расчищать необъятные завалы окрест них, а эльфов отправил на поиски заманчивой пещерки или уютного грота. Естественно, в сизом мраке ни того, ни другого они не отыскали, милостью Всевышнего не оступаясь в пропасть. Рана шла первой, осторожничала, а зоркий Леголас предусмотрительно придерживал её за локоть. Как выяснилось, вовсе не зря, ибо стоило девушке отвлечься на сверкнувшую вдалеке молнию, она тотчас потеряла опору. — Обрыв, — невозмутимо объяснил Леголас, прижав княжну к отвесной стене, и перехватил её взметнувшееся запястье. — У тебя… У Вас руки, — она в порыве невыразимого осознания накрыла его напряжённую ладонь второй рукой, — холодные, королевич. — Я всё-таки эльф, а не бестелесный дух. Нам не чужды, ты и сама знаешь, холод или жар. Не отрицаю, что значительно притуплённые. Но я живой, — его взгляд неотрывно, почти по-хищному, прожигал бледное лицо спутницы, покуда лихолесец медленно подносил её дрожащие кисти к губам. Помешкав секунду другую, эльф выдохнул горячее облачко пара, согревая беспорядочное переплетение их окоченевших пальцев. — Ты, на своё счастье, тоже. — Надо возвращаться, — Рана по негласному соглашению повторила очерёдность его действий. — Выступ больно узок, а буран без единой прорехи застилает мой взор. Хоббитам такой подвиг не по силам, доколе дрянная погода не сменит гнев на милость. Перед лицом безжалостного противника — жгучего мороза — забыв мелочные разногласия, эльфы придвинулись ближе, чудотворно надеясь сохранить крупицы найденного в телах друг друга тепла. Дорогу уже никто не различал, шли наугад, цепко хватаясь за скользкие трещины и острые выступы скалы. Кажется, Леголас оцарапал ладонь, ибо судорожно одернул её и, не подбирая приличных выражений, выругался. Через пару мгновений, будто в ответ его грязной брани, прогремела яростная ругань на гномьем вперемешку с такими словами на всеобщем, каких Рана за все свои восемьсот лет ни разу не слыхала. Наперекор скверным потугам Карадраса разделить Братство, эльфы вернулись к спутникам. И сугроб на повороте за скалу был вовсе не сугробом, а заснеженным Гимли, собственной персоной! Леголас в соответствии с обдуманным планом доклада известил волшебника о их удручающем положении и неодолимом препятствии, а Рана юркнула к скале, куда — сокрытые от снежных комьев кряжистым тельцем пони — забились чуть живые хоббиты. — Как вы? — П-плохо, — застучал зубами Сэм. — Госп-подину Фродо нехорош-шо. — Что с ним? — опустилась на колени, то есть, вымочила их до нитки, Рана. — Тошн-нить его н-начало, госпожа. Девушка тяжело вздохнула, безропотно уселась в снег и насильно усадила озябшего Бэггинса на колено. Затем принялась нещадно растирать его уши и виски, попутно разбрасывая указания: — Сэм, не стой столбом, мни его ладони. А вы двое — не спать! Тоже трите руки, уши, носы… всё, до чего дотягиваетесь. Не хватало, чтоб вы у нас от холодовой рвоты согнулись! Отряд столпился ближе, стремясь касаться ближнего то рукой, то плечом. Бледные, припорошённые ледяной крошкой Хранители походили на призраков тех смельчаков, что пошли наперекор воле Карадраса и насмерть замёрзли в снежной ловушке. Они наступали со всех сторон, протягивали застывшие в агонии руки и множились, будто тени, отброшенные трепещущим огнём. Огнём… тепло пламени сейчас пришлось бы очень кстати. Похрустывание костра и жар угольков безусловно спас бы их от холодных когтей смерти. Костра… Костёр! — Пора бы уже разжечь пламя, — неуверенно крикнула Рана без надежды, что маг услышит её. — Ещё не время, вдруг буря окончится! — упрямо отозвался Гэндальф. — А вдруг мы умрём к этому счастливому часу? — поддержал девушку гном. — Вы правы, — признал волшебник. — Но разжечь костёр — то же самое, что крикнуть шпионам, где мы прячемся. Поэтому возьмите-ка это, — он передал Арагорну узорчато украшенную эльфийскую флягу. — Ровно по одному глотку каждый, как бы не хотелось больше, мои дорогие полурослики, — Гэндальф смятенно пожевал губами, точно хотел назвать их «пьяницами», но сдержался. — Мировур? Целительный напиток эльфов? — озадаченно дёрнулась Рана, когда право сделать глоток горячительной жидкости перекочевало от хоббитов к ней. — Что за праздник? — День обморожения всех жизненно важных частей тела и… достоинств, — перерычал вьюгу Боромир. Рана было вклинила очередную колкость по поводу их мужского преимущества в отряде, но вовремя вспомнила о злополучном споре мужчин и пришла к внутреннему согласию, что посягать на достоинство гондорца она не имеет ни права, ни желания. Тем более, оно у него далеко не хилое… Мировур пробудил в подсознания порочные мысли, которые Рана с отвращением отогнала рукой. В непроглядной темноте ночного бурана её нетрезвого движения не заметили толком, но девушка всё равно спохватилась и переиначила жест в непринужденный взмах ладони, чтобы убрать налипшие на лоб пряди. Рана не преуспела в искусстве пития мировура, эльфийского вина и настоек по древним рецептам именно поэтому — вязкое течение мыслей окрашивалось в багрово-черный, извращалось до неузнаваемости и девушка попросту не знала, на какие вольнодумства и развратные действия способна будучи влёжку пьяной. Конечно, глоток мировура не раззадорил её потайную сущность до непреодолимого соблазна выбраться на волю, но хмель растёкся по венам слишком быстро и закружилась голова. Недавно суженные от резкого мороза сосуды мигом расширились и в естественной последовательности лопнули. Из носа тяжёлым студнем поползла кровь, и Рана ощутила её противный, гнилой привкус на губах. Длительного действия мировур не оказал. Через половину часа обессиленные Хранители лениво подрагивали и падали на соседей, отчего Гэндальф решился на отчаянный шаг — зажечь костёр. Неверными движениями путники свалили хворост посреди выступа, однако ни Боромир, ни Рана не предположили, что в снежной пропасти дрова и растопка отсыреют, и искру не сумеют высечь даже славные мастера розжига — гном с эльфом, увы, не обрадовали спутников. — Митрандир, ты волшебник или ярмарочный фокусник? — жалостливо прохрипела Рана. — Неужели ты ничего не можешь сотворить, прибегнув к волшебству? — Да уж, если вражеские ищейки до сих пор не перемёрзли в этом смертельном подарке Багрового Рога, то пускай заглядывают на огонёк, — поникнув от нагрянувшей безысходности, признал Гэндальф. — Вместе, небось, теплее станет. По-старчески откашлявшись, он коснулся посохом кучи веток и громко, нараспев, затянул заклинание на своём волшебном. С подачи магического всплеска хворост полыхнул ослепительно-белым, затем чуть голубоватым свечением, отпугнувшим белёсую тьму, и наконец заиграл ровно-оранжевым цветом, обдавая Хранителей блаженными волнами тепла. То ли давным-давно затоптанные в укромный уголок сердца нежные чувства вдруг взяли верх, то ли долгожданное появление огня растопило деланное равнодушие Раны, но она воззрилась на мага взглядом полным горького уважения и коротко улыбнулась. Так же быстро, как поддалась слабости, девушка вернула нерушимую — правда, чего скрывать, покрытую широкими трещинами — маску безразличия, и толкнула четвёрку полуросликов прямиком к жарко разгоревшемуся костру. Она встала позади, едва не опуская побелевшие ладони в пламя, как в котёл с кипятком. Опалив пальцы и под кожей подобравшись к щекам, в Ране зародилась необузданная потребность к веселью: хотелось без умолку говорить, вприпрыжку кружить у костра и плескать в спутников растопленный огнём снег. Губы сами собой растянулись в умиротворённой, по-дурацки счастливой улыбочке, которую она без толку пыталась спрятать. Девушка оглядела Братство: все, как один, щурились от яркого свечения и озорно, по-детски улыбались. Их не трогал грозный, предвещающий беду шёпот Карадраса, не беспокоили ручьи талого льда, заливающего сапоги, словно единственной радостью и смыслом всего похода для них стал именно этот магический костёр. Под треск прутьев Хранители расслабленно зашептались, бессовестно разрушая злокозненные планы Багрового Пика. — В Райминарде на ночь Солнцеворота разжигают большой костёр вокруг деревянного истукана с мордой рыси, — проникновенно зашептала Рана полуросликам. — Жители считают рысь священным животным, и не охотятся на неё. Только если не встречают старого или больного зверя, добровольно пришедшего на смерть. Прежде чем огонь полностью пожрёт истукан, охотники обязаны бросить в Костёр дань и раскаяться во всех свершённых прегрешениях. И если огонь вдруг потухает, то обязательно жди беды, — к её негромкой речи заинтересованно прислушались остальные. — Да, в то лето, когда Костёр не разгорелся, как положено, на нас напали дикари-кочевники с севера. Спалили полдеревни и пленили молодых девчонок. Охотники разозлились и наголову разбили их на Ирисных полях. Мы взяли под контроль их племена и принудили к вассальству. Тогда в честь победы устроился пир, и мы повсюду разожгли костры, а договор с северным племенами так и назвали — Костровый. — А почему у вас рысь — священное животное? — поразмыслив, спросил Фродо и выжидающе задрал голову. — Поговаривают, что первым охотничьим вождям перед обрядом на правление являлись рыси. С тех пор разрослось преданье, что истинный вожак избирается лесным духом в облике рыси. А сейчас отголоски прошлого передаются охотниками из уст в уста обычным поверьем: встретишь рысь на охоте — во всём тебе будет счастье и удача. — А тебе явилась рысь, Ранка? — с противоположной стороны любопытно сверкали глаза гнома. — Явилась, — вспомнила девушка. — На первой охоте мы остановились у Ирисной, я присела умыться речной водой, ибо мы вышли сразу после дождя, и немудрено, что я вымазалась в грязи. Отняла руки от лица, а впереди, на том берегу, гляжу, самая натуральная рысь. Здоровенная такая, пушистая. Воду лакает и даже ухом не ведёт. Напоследок она коротким хвостом вильнула и скрылась в чаще. Ман потом… приказчик мой, — Рана сбивчато заторопилась. — …дорогу домой только о предзнаменовании и жужжал, а по прибытии всё княжество на уши поставил, — она ненадолго прикрыла влажные глаза и протяжно выдохнула. — Верно, Ман умел навести суету по щелчку пальцев. Мало-помалу костёр начал утихать, а вместе с ним — беззаботные разговоры. Недавно перевалило за полночь, и от многочисленных охапок хвороста осталась быстро остывающая зола, смешанная с намёрзшим снегом. Всякий задор иссяк, покорно возвращая королевские атрибуты непобедимой сонливости, которую поддерживали в заведомо неравной битве верные союзники: холод, голод и усталость. Без сил осевшая в сугроб и пригревшаяся в образовавшейся норке, Рана почувствовала, как неотвратимо засыпает, и грубо встряхнула Фродо, который уютно посапывал в её ещё тёплых объятиях. — Ты не засыпай, слышишь. Опасно это. Так заснёшь и проспишь собственную смерть. Не спи, дорогой мой Бэггинс. И вы не спите, хоббичья ребятня, — Рана нутром чуяла, насколько близко к ней пристроились обездоленные полурослики. — Зачем ты все время говоришь одно и то же? — прозвенел издали знакомый, но сильно искажённый шумом бури голос. — Этим ты им не поможешь. И ему — в особенности, так что отпусти мальца, Рана. — Кто ты? — Та, кого ты меньше экого незнакомца чаешь разглядеть, ибо видела меня лишь на портретах, — из-под снежной завесы вынырнула точеная фигурка в серебристом лёгком платье. — Мама… — недоверчиво прошептала Рана и вцепилась в плечи Фродо стальной хваткой. — Ты… — Отпусти его, — твёрже повторила Эльгвансиэ. — Он уже мёртв. Рана задохнулась стоном, требовательно толкая хоббита в спину. Тот покачнулся и упал навзничь, синевато-белым лицом в снег. С шеи слетело золотистое колечко и по крохотной рытвине покатилось к босым ногам эльфийки. — Твоими стараниями они мертвы все до единого. Девушка, затаив дыхание, обернулась. На выступе насчиталось ровно — ни больше, ни меньше — девять окоченевших трупов. Кто сидел, понурив голову, кто стоял, опершись на отвесную стену, — все напоминали искусные ледяные скульптуры, ненадолго застывшие, но никогда не оттаявшие. Рана посмотрела в их пустые глаза и сотряслась от внутренних рыданий. Как в случае с дикими псами, кошмару ни в коем случае нельзя показывать страх и боль от увиденного, иначе положение ухудшится вдвое. — В них теплилась надежда увидеть жизни свет, но в мире, где есть солнце, для мертвых места нет. Рана зажмурилась, силясь прервать нежеланный сон, выплыть из вязкого забытья, но заполучила лишь головную боль, сдавившую виски венцом давних воспоминаний. Пророческие слова Владычицы Галадриэль громом сотрясли стоячий воздух и разорвали кожу наточенными лезвиями снежинок. — Зачем ты здесь? — тихо заскулила Рана и закрыла лицо ладонями в защитном жесте, как часто делала в Дишлуге, когда отец вновь срывался на неё за малейшую провинность из череды таких, как неудавшееся заклинание или, наоборот, до того удавшееся, что привело к некоторому разгрому; долгий сон после трудного дня или излишнее бодрствование… Что говорить, Надхалур имел власть ругать дочь даже за то, что она громко глотает завтрак или чересчур пристально на него смотрит. Догадывалась ли о его ужасном поведении настоящая Эльгвансиэ, которая уплыла на Запад, оставив дочери единственную записку на рваном листке, где твердила, что не вытерпит сосуществования с ребёнком чёрной магии. О, дорогая мама, знаешь ли ты о невыносимой боли, о непреодолимом страхе и испорченной жажде любви своей маленькой дочери? Знаешь ли ты, как она ненавидит себя за то, что доныне преданным щенком скучает по тебе, а преданным ребёнком злится за истерзанное когтями одиночества детство? — Я здесь, чтобы напомнить тебе о предсказании, которое свершилось восемьдесят лет назад, а ты по сию пору не соизволила разгадать его скрытый замысел! — сурово укорила лжематерь. Конечно, Эльгвансиэ из сна не могла дать ответы на рвущие внутренности девушки от жалости к самой себе вопросы. Оттого Рана ей никогда их не задавала. — Мне без надобности, — сквозь зубы выдавила княжна. — Так ты не веришь, — прищурилась — в точности как сама Рана! — эльфийка. — В противном случае, я покажу тебе, — ненастоящая Эльгвансиэ тронула её предплечье и дёрнула в сторону. На рыхлой снежной насыпи корчилась в бездыханных конвульсиях Рана. Такая же, которую девушка видела в отражении зеркала до того, как туда повадилась заглядывать Ярниа. Она хваталась за грудь, истошно кашляла и захлёбывалась тёмной кровью, что окрасила белый покров пятифутовым багровым пятном. Судороги не прекращались, не изменялись ни в сторону угасания, ни прибавления, нет, они неустанно били по нервам живой Раны наточенной секирой и осеменяли девушку животным ужасом. Так неправильно! Наблюдать собственную смерть со стороны, точно случайный прохожий и по совместительству зритель без возможности отвернуться или помочь. Долгие-долгие минуты агонии растягивались в часы, а лже-Рана не забывалась вечным сном, продолжая рвать кровью и выплёвывать внутренности, оплетённые паутиной скорой погибели. Кровавое пятно просочилось сквозь снег почти до сапог настоящей девушки, когда несчастная сжала грудную клетку от невыносимого спазма, и, прокатившись по вздутому горлу, на снегу оказалось упругое, перетянутое нитями сосудов, ещё бьющееся сердце. Тук-тук, тук, тук-тук… Оно пульсировало в такт пульса живой Раны, не пропускало ни одного удара ускоренного ритма и лишний раз не трепыхалось, когда оно безвольно замирало. Рана неслышно закричала, завопила лишённым звучности голосом и отчаянно обняла лжемать, путаясь в длинных рукавах её платья, зарываясь лицом в чёрные локоны, но не ощутила необходимого материнского тепла. Эльгвансиэ не отстранялась, но и не спешила заключать дочь в ответные объятия. — Ты не дождёшься смерти, ибо ты ею избрана, — напоследок шепнула эльфийка, и её серые глаза будто бы вспыхнули чёрным. Тук-тук, тук, тук-тук… Рана распахнула глаза и первым делом схватилась за сердце, удостоверяясь, что оно на месте и исправно качает кровь по венам и артериям. Потом ощупала Фродо, что преспокойно нежился в кольце её трясущихся рук, и жуткие кошмары ему явно не докучали. Девушка выдохнула без заиканий и, стараясь не тревожить сон полуросликов, вылезла из их снежной впадины, где скучковались невысоклики из Шира и пони Билл. Сумеречно-белый свет ударил по расширенным зрачкам, мороз бросил жменю осколков в слезливую оболочку глаз, отчего Рана осела на ледяную глыбу и схватилась за голову, запустив ладони в мокрые волосы. — Ранка, ты чего это? — на макушку легла увесистая ладонь гнома. — Э-гей, бедняжка, что приключилось-то, ежели ходячее недоразумение из Лихолесья ушло вместе с людьми разгребать тропу в снегах? — Ты не подумай дурного, Гимли, — сипло откликнулась Рана, быстро утирая заплаканное лицо оледенелым краешком плаща. Врать гному никак не хотелось, но и сказать правду не представлялось возможным. — Спать на таком холоде было страшно плохой затеей. Я очень замёрзла! Ворчливо сокрушаясь и подозрительно оглядываясь, гном вытащил из-за пазухи баклагу с гномьей руной, откупорил и отхлебнул сам, затем без пререканий всучил Ране. — На, три глотка сделай, полегчает. Девушка, памятуя о случае в поместье, заранее приготовилась к крепости настойки, но едва не сплюнула жгучее пойло после первого же глотка. Благо Гимли силой заставил её выпить строго отведённую порцию. Гномий спирт, — догадалась Рана, — смешанный с каким-то горьким сиропом едко обжёг горло, остаточно засвербел на языке, но вязко расплылся по телу горячим, всепоглощающим огнём. Задохнувшаяся от первичной реакции, девушка по примеру гнома глубоко выдохнула и полностью расслабилась. Двояко стучавшее сердце ласково забилось о рёбра, убаюкивая. Рана обмякла на плече коренастого воина. — Повезло тебе, Ранка. Надо же, ты первый эльф, который испробовал гномью настойку. — Знаешь, друг мой Гимли, да растёт твоя борода вечно, это пакостное пойло нравится мне в разы больше эльфийского мировура, — сладко прошептала она, в конец лишившись голоса. — О, даже сейчас он умудрился всё испортить… Зачем пожаловали, маг? — отвлекла она внимание волшебника, пока Гимли заполошно прятал сосуд. — Поговорить, — Гэндальф осуждающе покачал головой. — Тогда скажи, куда наша воинственная тройка тропу пробивает? — Рана вгляделась в пасть «прорубленного» прохода в сугробе с человеческий рост. — Назад. К подножию. Да, возрадуйся, юная княжна, — натужно улыбнулся волшебник не до конца понимающей, в чем подвох, собеседнице. — Твои предупреждения оказались небеспочвенны, и я дал промах, не прислушавшись к ним. — Как знать, — серьёзно нахмурилась она. — Как всегда, правым остался господин Случай, ибо в то время, когда мы смеем играть в провидцев и просчитываем исход тех или иных событий, во власти Случая выбор этого самого исхода этих самых событий. Воспользуйся ты моим советом, мы отказались бы от испытаний Карадраса, но подписались бы на возможные козни Келебдила, — разъяснила Рана преимущественно для гнома. — Сдаётся мне, сейчас Серебряный Пик нашему появлению уж точно не возрадуется. Тучи плывут к юго-западу, — она кивнула на изменчиво-серое небо. — Подлец Крадрас возводит на нас напраслину, и по горам нам путь заказан, господа. — То-то и оно! — расхорохорился Гимли. — По каменистым склонам пусть горные козлы и серны бегают, а нам надобно Зиракзигиль обогнуть да в Кхазад-Дум спуститься. Я уже говорил, да кто б меня слушал, что в копи отправился Балин, и я сомневаюсь, что он откажет нам в помощи. Хотя… если лихолесец продолжит за милю разить заносчивостью, то в подземелья нас вряд ли пустят. — Ты обмолвился, что от Балина несколько лет не приходит ни единой весточки. К тому же, мои охотники и пограничники не замечали, чтоб под горными пиками что-то двигалось помимо грязной хтони, — обеспокоенно переглянувшись с магом, Рана неуверенно заломила руки. — Конечно не замечали! Гномы — кудесники по части скрытности. Каким-то человеческим охотнишкам, ты не серчай, Ранка, за моими родичами не углядеть, скорее глаза выпадут! — запальчиво буркнул Гимли. — И с чего бы наследникам знатных гномьих родов водить дружбу с человеческими оборванцами? — Изволь выбирать выражения, господин гном, — сердито осадила его княжна. — Не про грязное население забытых своими правителями деревень речь ведёшь, а про моих охотников, моих подопечных. Иль меня тоже считаешь оборванкой, выползшей из захолустья? — Ну-ка слова мои не перевирай! Я про лысого, а она мне про седого, — Гимли прибавил ёмкое словцо, которое уважаемому читателю из соображений благих намерений знать не требуется. — В Морию идти надобно. В Мо-ри-ю. А там, глядишь, и с райминардцами поведёмся да медовухи выпьем за твоё здоровье, Ранка. А идти в Морию, всё-таки, надо. В Морию… — без устали приговаривая и тем самым неимоверно раздражая Гэндальфа, гном вразвалочку побрёл будить хоббитов. В угоду парадоксальным явлениям бестактность наугрима сменилась высшей мерой тактичности, ибо он оставил мага и княжну наедине для разговора, не требующего присутствия лишней пары ушей. Собственно, об этом Ране и сказал Гэндальф Серый, но сказал так запутано и непонятно, что подробности пришлось опустить, а его излюбленную манеру говорить загадками перефразировать в однозначное высказывание. — Что с тобой происходит, Рана? Волшебник участливо подался вперёд. От нахлынувшего раздражения девушка поперхнулась сухим морозным воздухом. — Ты совсем не спишь, нервничаешь, — Гэндальф покосился на её левую ладонь, которую Рана торопливо спрятала за спину, — и боишься каждого шороха. Я могу помочь, если… — Нет. Рана остро, непоколебимо взглянула в сочувствующие, растерянные глаза колдуна. — Нет, маг. Мне твоя помощь не нужна. Знаешь, почему? — она рвано приложила ладонь ко лбу. Гномий спирт рычанием воинских горнов ударил в голову. — Потому что в твоей защите нуждалась другая Рана. Не княжна Полуночница, а Рана Карниалтэ, оставленная у отрогов Одинокой горы в окружении озлобленных эльфов. Это она по-настоящему безумно боялась, не знала, к кому примкнуть и куда податься. Её преследовал каждый встречный и поперечный, ей не давали вдохнуть спокойно. Ей, а не мне, — почуявши свободу переживаний, её речь заструилась слишком быстро. — Думаешь, я настолько глупа, что не заметила твоих корыстных помыслов? Ты никогда не интересовался моими кошмарами. Никогда! А сейчас, когда я вновь понадобилась вам, Мудрым, ты вдруг вспомнил, что у меня тоже есть чувства. Знаешь, Митрандир, — Рана поднялась на ноги, и сидящий маг будто бы стал вдвое меньше, — когда у богатых наместников или королевской знати появляются дети, родители склонны баловать их дорогими вещами. То платьице парчовое, то мундирчик с золотыми пуговками. И игрушки. Девочкам зачастую кукол даруют, мальчикам — деревянных солдатиков. И с каждым годом любимых безделушек становится больше и больше, а самых первых, по глупости названных единственными, прячут в наитемнейший уголок шкафчика для забытого сора. И там диковинные предметы пылятся до скончания времён… Так вот, обо мне вы не вспоминали восемьдесят лет. Но над Средиземьем нависла опасность, и — о чудо! — Мудрые снизошли до милости, вытащили меня из шкафчика, хорошенько отряхнули и посадили подле себя, — покрасневший кончик веснушчатого носа по-заячьи задёргался. — Ты надсмотрщик, я узница. И ты переполошился, ведь я становлюсь опасной. Допускаю вольнодумства! Ты страшишься, что безвольная игрушка по волшебному хотенью обретёт фэа и воспротивится тебе, — позади скрипнул снег, но всепоглощающий шум в ушах засосал в бездну гнева и его. — Мы стали союзниками, маг. Да, ради святых Валар, мы бредём бок о бок, греемся у одного костра, едим одну кашу! Но зваться друзьями, поверь, я не позволю. Друг для друга мы предатели. Поклялись в верности, между тем строя вероломные козни. Тяжело дыша, княжна, наконец, умолкла. Над горным уступом кружила ошеломлённая тишина, не решаясь опуститься на какую-нибудь глыбу. Казалось, сдвинется с места хоть крохотная снежинка, хоть красноватый камешек — начнётся кровопролитная резня, в которой лезвием будет обладать только Рана. И, что страшнее, княжна лучше других осознавала, откуда быстрее вытянуть заточенный нож. Сморгнув чёрную пелену, Рана обернулась. К их стоянке вернулись люди — заснеженные, раскрасневшиеся, преувеличенно бодрые, они с до противного искренним недоумением взирали на обессиленную перебранкой девицу. Левее осоловело мялся Сэм, а за его спиной в бороду сокрушался насчёт сильного и быстрого действия настойки Гимли. Рана, уязвленно прикрыв глаза, пробормотала бессвязные извинения за излишний шум. Умеет же Гэндальф Серый подгадать момент для серьёзного разговора! Девушка была уверена, спутники слышали все, чего им знать не требовалось. Закинув лёгкую торбу на плечо, она побрела по снегу прочь. Сейчас она ничем не поможет Хранителям, а ловить на себе виноватые взгляды ей не хотелось до такой степени, что девушка предпочла бы провалиться сквозь снег, лёд и горную породу Карадраса и оказаться где-то в глубинах Мории — бродить там подобно заплутавшему привидению, сетовать на гнусную судьбу, которую только врагу пожелаешь, да проклятий вдобавок не понадобится, и жалеть себя любимую сколько влезет. Впереди возвысилась та самая скала, под которой Хранители переждали первую вьюгу. Чуть в бок от неё тянулась ровная шеренга серо-красных камней, напоминающих хребет спящего под снегом дракона. Рана самозабвенно прыгнула на один, затем на второй и уселась на плоской поверхности третьего. Впереди замерла снежная пустыня. Захватывающие дух размеры впадин и утёсов, бесконечное небо, что сливалось с невидимым горизонтом, — всё кружило голову. На краткий миг Рана подумала, что виной шуму в ушах и дымке перед глазами — обыкновенная высота, но поскорее отогнала эту мысль. Как-никак, горы ей покорять не в первой. — Снова скучаешь, княжна? — рядом бесшумно примостился эльф, чьё прежнее отсутствие Рана почему-то не заметила. — Представьте себе, королевич. По благодатной тишине и одиночеству, — угрюмо выдавила она. — А я уж думал, ты до сих пор нежишь объятьями наглых по своей натуре полуросликов. — Для эльфийского королевича чувство зависти — дурной тон, — знающе пристыдила лихолесца девушка. — А самодурство для княжны — того хуже, — не остался в долгу тот. Рана почти бесшумно усмехнулась и продолжила глядеть в необъятную даль. — Что же Вам неймётся, королевич? Неужели так трудно представить, что бок о бок с вами шагает обыкновеннейший эльф, с которым вас связывает общая цель? — Эльф? Скажи на милость, княжна, в Райминарде совсем нет зеркал, ежели ты забыла как выглядишь со стороны? — встретившись с выжидательным взглядом, он упоённо перечислил. — Лицо у тебя острое, глаза мертвенно-тусклые, веснушки как будто бесцветные, неумело нарисованные. И эти рыжие, кудрявые волосы… — Чем Вам мои волосы не угодили, ежели Вы говорили, что они довольно красивы? И не у Вашей ли матушки были точно такие? — Откуда знаешь? — его голос упал до раненного хрипения. — Кто тебе рассказал? Ране безумно захотелось крикнуть на всю округу: Ты! Ты рассказал мне, ты сравнил меня со своей матерью и объяснил этим привязанность ко мне! Вспомни, Леголас, вспомни пожалуйста! Но она не любила кричать. Скорее, боялась, что её не услышат, и крик разнесётся под небесами напрасно. А Рана уже несколько десятков лет старалась не тратить силы попросту. Самым быстрым решением выискалась мгновенная ложь о причастии Таубериона, но Рана воспротивилась очернять память друга отпетым враньём, потому отозвалась скупо: — Придворные шептались о моем сходстве с Ее Величеством, королевой Лаиринэль. Я ненароком услыхала, когда бессмысленно слонялась по замку, будучи пленной. Леголас умолк, впившись в её лицо изучающим взглядом, будто впервые отмечая схожие, родные черты. Взбудораженная пьяным угаром Рана очаровательно улыбнулась, по-лисьи прищурилась и чуток откинула голову назад, оголяя шею, перехваченную шнурком мехового плаща. — Нет, — он стряхнул наваждение, вернув привычную издевательскую ухмылку. — Ты не похожа на королеву. Тебе и до принцессы далеко. — А той эллет из Лориэна, стало быть, близко, — горькое замечание вырвалось скорее, чем Рана додумалась прикусить длинный язык. — И про Нелладэль ты ненароком от придворных услышала? — не без подозрительной хмурости уточнил эльф. — Будучи в некотором родстве разумов с сойками, я узнаю неожиданные вести почти что из первых уст, — беззастенчиво врала княжна. Естественно, ей никто не запретил под личиной незнакомки переговорить с сопровождающими своего принца лихолесцами и разузнать острые подробности жизни лесного королевства, а в особенности — его наследника. — Она… — Рана трижды прокляла поганую несдержанность, когда дело доходит до волнительных бесед. — Она хотя бы красивая? До смешного идиотская ревность! Что их связывает с королевичем, чтобы Рана изображала тяжкую обиду от его мнимой измены чувствам? Ничего. Уже восемьдесят лет у них нет благоприятного для сердечной привязанности прошлого, а значит ни будущее, ни настоящее не имеют место быть в происходящей действительности. Леголас пытливо сощурился и оглядел княжну, словно приценивая: стоит ей отвечать или невовлечённо промолчать. — Покрасивее тебя будет, — он ловко увернулся от прилетевшего с её стороны, липко пропитанного возмущением комка снега. — Держи себя в руках, княжна, я правду говорю. Нелладэль — эллет на загляденье. Благовоспитанная, спокойная, улыбчивая и… послушная. Для принцессы превосходна, — Леголас с лёгким недоумением проследил, как собеседница сгорбилась, как проникли её плечи, будто под непосильным грузом. — Её дело: ухаживать за садами, петь песни на праздниках, ублажать взгляд и безликой тенью склонять голову подле трона. Но для королевы лесных эльфов, отличающихся бунтарским нравом… Я слышал любопытную историю о моей матери, когда та носила гордое звание дочери вождя племён нандор Зеленолесья. Она пришла к королю Ороферу, назвавшись посланником своего отца и принесла неожиданную весть, что вождь Таурон из политических соображений желает заключить с ним союз посредством брака его дочери, то есть оной эльфийки, и королевича Трандуила, а потому просит завтра явиться к ним в дом для обряда помолвки. Что делать, на следующий день они явились к вождю с дарами, но Таурон оказался ни сном ни духом о собственных намерениях. Да, Лаиринэль провернула своего рода сделку за спиной отца, ибо ей несказанно приглянулся королевич Трандуил, но отцы, в чьих руках власть правителей, имеют свойство усложнять течение брачных сочетаний, оттого она взяла дело сие в свои руки. — А что же король? Вернее, тогда ещё принц Трандуил? — княжна придвинулась будто из искреннего любопытства. — А он знал правду с самого начала. Сестра матери Лаирибэль рассказала ему о предстоящей афере, и он пообещал, если она пройдёт с успехом, то без увёртываний возьмёт старшую дочь вождя в жёны. Он убедился, что Лаиринэль — истинная королева, — лихолесец чуть улыбнулся и вдумчиво потормошил ногой в воздухе. — Нелладэль до неё, как до звезды небесной. Лориэнская эллет обыкновенна. Я бы сказал, скучна. Всегда принцесса, но королева — никогда. — Ты во всех ищешь подобие матери, королевич, — тихим порицанием Рана взбаламутила неподвижный воздух, что прислушивался к баснословной истории. — Это неправильно. Не стоит отказывать чудесной невесте, потому что она не похожа на твою мать, да отыщет её душа наилучший зал в Чертогах Мандоса. — Ты опоздала с советом, княжна, — наигранно весело отозвался Леголас. — Мы заключили с отцом договор: я интересуюсь выбранной им эллет, развлекаю её своим присутствием и, в общем-то, безбедно провожу время. Но ни он, ни я не затронули вопрос о помолвке и, тем более, женитьбе. Я не вижу Нелладэль своей женой. — В вопросах фиктивных бракосочетаний, увы, мы редко когда принимаем участие. А любовь в них — штука несуществующая, — Рана грустно покачала головой. — Что же, и ты кому-то обещана, княжна? — недоверчиво ощерился эльф. — Лорд Эльронд обеспокоился твоим благоустройством и пристроил к знатному покровителю? Тот господин был обескуражен своим… счастьем? — Упаси Отец Единый, — обиженно буркнула девушка. — Замуж меня выдать не пытались; по собственной воле не дам венец свадебный нацепить за вместо княжеской тиары. И ещё один подобный намёк, вашество, Ваши размозжённые о скалы останки будут собирать грифы-падальщики, даю слово, — Рана помедлила. — А король Трандуил не выказал неудовольствие насчёт твоего распоряжения судьбой эллет? — Вот видишь, княжна, посягнувшему на твою независимость и свободу ты готова перегрызть горло, — громко усмехнувшись, Леголас продолжил как ни в чём не бывало. — Король Трандуил… он сказал одну странную вещь. Дескать, убедился, что моё сердце воистину занято иной женщиной. — Какой же? — с неясной надеждой и преждевременной тоской просипела девушка, точно от ответа принца зависела, ни больше ни меньше, её жизнь. — Я знаю многих прелестных эллет. Но ни с единой не задумывался о чувствах глубоких, — он говорил будто бы сам с собой, обычно ясный и чистый взгляд подёрнулся пеленой недоступных слабому разуму сомнений. — Моей невестой может стать любая женщина, которая устроит моего отца. Представь себе, любая… — в немом осознании он неприятно-холодно уставился на Рану. — Даже ты, княжна. Конечно, будь ты чуток красивее… и сдержаннее! — крикнул эльф, когда девушка с недюжинной силой толкнула его с камня прочь. Подгоняемая заманчивым обещанием, девушка с невыразимым довольством воплотила его в жизнь. Причём наказание вопреки грозной клятве было по-смешному безобидное, ибо, рухнув с высоты двух ярдов в снег, даже хоббит не умудрился бы что-нибудь сломать. Однако Рана, что ей время от времени свойственно, проявила жуткую невнимательность и позволила сноровистому эльфу схватить себя за рукав. Следуя коварному плану Леголаса и ни в едином пункте его не нарушая, Рана без толики элегантности свалилась со скалистого бугра следом за ним. Но лихолесцу не повезло трижды: во-первых, сугроб оказался вовсе не рыхлой подушкой, а настоящим плотным оледенением, об которое легче сломать позвоночник, чем расколоть его на части; во-вторых, Рана — что стоило предусмотреть — упала на него, не очень-то приятно ударив по животу; и в-третьих, перекувыркнувшись, они покатились вниз по склону, к заснеженному ущельицу. Не вполне осторожно Леголас остановил их бесконтрольное движение на краешке низкого обрыва, но не предусмотрел, что с подачи резкой остановкт запечатлеет на её мокрых и холодных от снега губах случайный поцелуй. Рана открыла глаза бессмысленно широко и часто-часто заморгала от оцарапавших слизистую снежинок. Тёмно-зелёные, с золотистой каймой глаза. Они завораживающе красивы. Княжна до сих пор не понимала, где небо, где земля, посему о здравости её рассудка в данный момент можно было поспорить. Вероятно, она не заметила толком, а если почувствовала, то не придала значение. Но только не Леголас. Он и заметил, и почувствовал, и придал огромное значение, ибо он оказался к ней, к Карниалтэ — его жажда мести не утихла, хотя эльф разительно поумерил пыл — ближе кому-либо допустимой черты. Да что там, он ухитрился так глупо её пересечь! Рана приоткрыла рот для, как подумал лихолесец, вежливой просьбы встать и помочь ей подняться, но вместо рассудительного окончания неурядицы — которую, по обычаю, стараются нелепо замять — девушка громко для самой себя зашипела: — Вы что творите? — и без разбору пнула недвижимого эльфа куда пришлось. — Это была моя печень и, похоже, я осталась без неё! — А это — моя селезёнка! — тотчас поддержал её сердитый скулёж Леголас. — Слезь с меня, принц лихолесских кабанов! — Кто бы говорил, княжна с медвежьей ловкостью. В ходе нешуточной потасовки, из-за которой оба едва-едва не получили вывернутые кисти и сломанные ключицы, эльфы всё-таки рухнули в снежную траншею, благо в итоге откатились в разные стороны. — О, а вот и они! Не зря ж говорят, вспомни эльфа, он появится, — расхохотался голос Гимли. Наверно, они взаправду выглядели сказочно смешно. — И чего это вы не поделили, любезные? Снег, по которому порхать можно, аки сорокам взбалмошным? Позади столпилось Братство, успевшее покинуть снежную западню по выдолбленному сильными руками людей проходу. Спутники во все глаза смотрели на осыпанных льдистыми осколками, румяных и тяжело дышащих эльфов. В довершение курьёза Пиппин громко чихнул, а снежная арка, которую Арагорн с Боромиром разрушить не сумели, жалобно осыпалась и с громом завалила проход к вершине горы. — Ну вот, — заключил Фродо, не зная: радоваться ему или грустить, — теперь остался только один путь. Вниз. — Карадрас нас убить готов, — раздражённо до крайности забухтел Гэндальф и наградил вставшую рядом на ноги княжну не шибко ласковым подзатыльником, — а они резвятся, как хорьки. — Брось, Митрандир, — непредвиденная встряска развеселила эльфа, беззаботная улыбка украсила его лицо. — Мы пережили трудную, смертельно опасную ночь. Не вижу ничего предосудительного в том, чтобы немножко повеселиться. Правда, малыши? — он подмигнул хоббитам до того ласково и непринуждённо, будто за пару минут до этого не осыпал княжну недвусмысленными намёками то на её неуклюжесть, то на неординарную красоту. — А там, глядишь, и солнышко с южных склонов придёт к нам. Тогда, волшебник, можешь считать, что я его вам всё-таки принёс! Рана не заметила, как вдруг началась подлинная бойня снежками. Замерзшие полурослики не упустили удачную возможность разогреть застылые мышцы, тотчас ринувшись в битву: не скинув заплечные мешки, не позаботившись об одежде и плащах, которые, к ведунье не ходи, вскорости намокнут от снега, отсыреют и неподъемной ношей упадут на спину. Как безответственные юнцы, не спавшие ночь напролёт, а наутро в истеричном припадке творящие несвойственные им вещи, хоббитам уподобились гондорец и гном: первый зычно расхохотался, когда его схватили за ноги и повалили прямиком на тропу; а второй отломил неизвестно откуда взявшуюся сосульку и грозился проткнуть каждого, кто к нему приблизится. Сохранивший остатки разума Гэндальф закряхтел, ругаясь на чём свет стоит и бесполезно размахивая посохом. А Ране стало до безобразия паршиво. Не так должно быть! Неправильно это! Ослепительно-белый снег потерял свою яркость, потускнел, будто припорошенный грязной дорожной пылью, а красные проплешины горной породы, наоборот, прыснули в глаза багровыми пятнами. Грудь сдавило не выпущенным на волю выдохом, он растаял, вязко осел на гортани и пополз вниз, к лёгким, удушая недопустимостью выплюнуть этот мерзостный ком. Охрипший, сорванный на морозе смех Хранителей скоблил слух, как когти чудовища, скрежещущие по замызганному стеклу окна. Почудилось, вот-вот, да из кипенного урагана покажутся босые ступни эльфийки, вьюга обернётся вокруг статного, длинного тельца платьем, и сопровождаемая раскатом грома она произнесёт: «В нём теплится надежда увидеть жизни свет, Но в мире, где есть солнце, для мертвых места нет…» Слова пророчества сами собой сложились в разуме жгучей вязью ядовитого бессилия и стыда. Неужели в этом беда? Чужая радость для Раны Карниалтэ — дикость, ибо ей дано нести единственно боль и горе? — Рана, — требовательно позвал Арагорн, взявши девушку за подрагивающую ладонь. — Гэндальф погнал всех вниз, ты чего тут? Багророг отпустил нас, но очевидно не с миром. Любое промедление окажется губительным. — Эстель, — одними губами шепнула девушка. — Им 'оста. Человек, словно до глубины души поражённый её признанием, отпрянул, всмотрелся в знакомое лицо, неосознанно сверяясь: та ли безропотная княжна-чародейка перед ним. А секундой позже, точно вспомнил недавний зарок или очередную переделку, связанную с девушкой, легонько обнял Рану за плечи и вкрадчиво сознался: — Я тоже, представь себе. Ты не одна. В этом наше преимущество, верно? Мы можем испугаться, можем спрятаться в окраинной пещерке и вместе трястись от страха. Почему нет, конечно можем. Никто нам не запретит. Скажу больше, нас не осудят. Но будучи кровно связанными с политикой большого мира, с его бедами и войнами, мы перед друг другом — даже не перед остальными, забудь ты о них — не имеем права отсиживаться в укрытии. Наш с тобой долг идти вперёд и доказывать каждому встречному: «Э-гей, нам совсем не страшно, и тебе не дóлжно ужасаться, путник». Иначе, — он запнулся. — Иначе мы мир не спасём, Рана. Мы его погубим. Веришь мне? — Ма, Эстель. Ки дир. — Тогда идём скорее, покуда Гэндальф со злости не наслал проклятье на весь наш род.