«Женщины… что творится в их прелестных головках, они и сами порой не в силах поведать», — дамский угодник из Пятиречья.
Из светлого эльфийского полусонья Леголаса вывел испуганный, крайне взволнованный шёпот. Сиплый — порой, в минуты очевидного спокойствия, даже робкий — голос княжны незаметно превратился в явление неотъемлемое, такое же обычное, как рассветная роса или вечерний туман. На самом деле, Рана любила поговорить — хотя ещё больше любила слушать других, — потому особенности её речи и скованные, отчасти затравленные и нервные жесты запросто врезались глубоко в память, будто там им самое место, будто там специально для них отстроили щегольской домишко и обвесили его стены приветственно яркими стягами. Её тихое присутствие преследовало эльфа неустанно: когда он уходил в сопровождении Арагорна и Боромира подальше от лагеря, когда ненадолго оставался в уединении собственных мыслей, даже когда сама колдунья исчезала, её незримый дух будто бы бродил за Хранителями по пятам, хрипло сопел позади и шептал неразборчивые слова, схожие с заклинательными наговорами. И в час блаженного отдыха она не оставляет спутников в сладком покое, вместо того, чтобы безмолвно охранять их сон на привале… Леголас встрепенулся, точно его за ухо укусил острозубый ночной зверь. Шёпот испуганный, взволнованный! Отчего он не насторожился в тот же миг, едва его услышал? Готовый встретить любую напасть остриём кинжала, эльф подкрался к костру. Нельзя не упомянуть, что после спуска с горы о необходимости и опасности костров уже никто не спорил и пространно не рассуждал, ведь выбор предстоял скудный: слечь с тяжкой простудой без тепла или привлечь вражеских слуг, которые и без того во все глаза следят за Хранителями. Ближе к огню расположили расчихавшихся хоббитов, и, как подгаданно, над ними — а именно над Фродо и Пиппином — склонилась гибкая тень княжны. Леголас изумлённо отпустил рукоять клинка и принялся с вялым вниманием наблюдать за её рваными действиями. Он успел подумать, что девушку наверняка напугает предательское появление эльфа со спины, но Рана его вовсе не заметила, и когда он присел в непосредственной близости, уму непостижимо, она не повела и ухом, лишь продолжила лепетать неумелые целительные заговоры! — Княжна? — осторожно обратился принц, и только при звуке его голоса Рана подняла на эльфа влажные, потусторонне блестящие глаза. — У них полночи жар не сходит, — в отчаянии прижала ладонь ко рту девушка, подавляя болезненный стон. — Я не знаю, что делать. Ничем им помочь не могу, — вторая рука беспорядочно гладила нахмуренный лоб и щёки Фродо. — Они в лихорадке мечутся, а я глупо наблюдаю за ними, как за тонущими котятами. От отвара шиповника толку никакого, проклят будь Карадрас с его несусветным морозом! — Княжна, послушай, — медленно раздражаясь от её бессвязного бормотания, позвал эльф. — Будь тут Тиса, она бы обязательно справилась с их горячкой… конечно справилась бы! Она целительница в третьем поколении, а кто я? Лечить толком не умею, хороша девица выискалась, — поддавшись безысходному роптанью, Рана не контролировала ни свои слова, ни истеричное поведение. — Возьми себя в руки, Рана! — заученным, словно охотничьим, движением лихолесец перехватил трясущуюся руку и до лёгкой отрезвляющей боли сжал её. Наповал сражённая стрелой шока, Рана без дыханья осела наземь. Леголас требовательно впился пальцами в левую ладонь, и та вопреки её страху обмякла в крепкой хватке; успокоились и дрожь, и вечная боль глубоких шрамов от колдовского лезвия. Эльф вгляделся в лицо спутницы. По нему бродили усталые тени от костра; под некогда красивыми глазами залегли тёмные, такие человеческие, пятна; на обветренных губах растекались кровавые узоры. Не эльфийка. Не княжна. Потерянная, брошенная девчонка. — Ты на привалах совсем не спишь? Не пытаешься? Иначе бы чуть-чуть да соображала бы здраво. Как ты им поможешь, ежели сама на ногах устоять не в силах? Её глаза неуютно запрыгали по дну лощины, где вновь остановилось Братство для жадной передышки в бешеной гонке с холодной смертью. Рана устала. Она хотела заплакать от беспомощности, — Леголас увидел её потребность слишком отчётливо, слишком близко, словно собственное желание. Но она не сумела. Мужественно, в соответствии со званием бесстрастной и гордой княжны, она затолкала слабость так глубоко внутрь, что и сама не могла разглядеть, затаила её, запретила сызнова выглядывать на свет. Нет, не девчонка. Женщина, сломанная чередой несчастий. — Тебе нужно отдохнуть. Я позабочусь о полуросликах. Рана разомкнула губы с намерением что-то сказать, но вышло у неё всего-то красноречиво выразить нагрянувшее в который раз исподтишка ошеломление. — Удивлена моим снисхождением? — с неуместным смешком скосил ясный взгляд Леголас. — Пожалуй да… потому от пререканий, на сей раз, воздержусь, — придерживаемая эльфом девушка наконец вернула самообладание. — Королевич, ты уж Пину настойку из перечной мяты не давай. Горло ему вмиг перекрывает. Лучше от клюквы… то самое, ягоды растолочь и кипятком залить. Мне эдакую настойку Тиса давала, когда первый год в Райминарде появилась я, — ощутив долю спокойствия, она сонно оступилась. — А ещё… — Да, я обязательно разбужу тебя, если что-то случиться, княжна, — нудно отозвался Леголас и на силу усадил её на походное покрывало. — И… — И за час до рассвета подниму, чтобы ты, упаси Единый, не взовлновалась, — верно предугадал он. — Спи уже, княжна. — Но тогда… — Лосто, — шепнул он по-эльфийски мелодично, и Рана потеряла всякую жажду к сопротивлению. С согласным лепетом она откинулась на спину и тотчас провалилась в тревожную ловушку сна. Точнее, нового кошмара, но Леголас об этом пока не знал. Лишённым нежности взмахом он накрыл девушку меховым плащом и отворотился, побрёл к бедным полуросликам, упорно стараясь вернуть поток мыслей в нужное русло, а не кружить над этой противоречивой особой. Разве можно разгадать загадку, которой издревле не придумали ответ? Или отыскать в безоговорочно пустом ларце драгоценные камни? Рана представляла собой скопление непонятных резких несоответствий, в частности — редкостной для её положения и титула жертвенности. Княжна без толики пренебрежения или отвращения выказывала готовность — едва не кричала при благоприятствующей возможности, — что способна без раздумий отдать жизнь в обмен на ту, чью считает по самовольно обозначенным причинами достойной существования. Юная дева, самая молодая эльфийка, родившаяся в Третью Эпоху под гнётом неотступной Тьмы, собственноручно кладёт душу под судьбоносное лезвие ножа Ткачихи и признаёт, что жертва не бывает напрасной. Жертва для нее — справедливое пламя. Жертва — огонь, ненасытно пожирающий совесть других. Жертва — это пепел. Леголас зажмурился, сбившись с размеренного тона эльфийской молитвы. Карниалтэ. Багровый Луч — предвестник кровопролития и жестокой расправы, гонец великих войн и битв, неподвластных ни памяти, ни разуму по масштабу и жестокости. Её жертвенность оправдана звёздным преднаречением — Карниалтэ сгорит на ритуальных кострах бесконечных сражений. Её хозяйское покровительство жителям Райминарды не что иное, как обречённая бравада, призванная внушить противникам, сокрытым за свойственными каждому масками доброжелательности, трепет перед её незыблемой властью и доказать, что она не одна, за её плечами толпятся верные подчинённые, готовые защищать княжну, покуда солнце не разорвётся на части и не подожжёт небосклон неудержимым жаром. Досадно, однако девушка доказывала, что твёрдо стоит на ногах, самой себе и никому более. Иначе страх давным-давно утих бы в отчуждённом взгляде. Эльф снова и снова возвращается к ней и её прошлому в размышлениях, оттого внутреннее осуждение забросило попытки смутить его, укорить в неоправданных розмыслах о ведьме-убийце. Карниалтэ имела особенность, свойственную не всем уважаемым и разодетым на безвкусный манер леди, что вызывало у этих невзрачных по своей натуре женщин неприкрытую зависть. Особенность откровенно губительную для мужчин, которым не посчастливилось встретиться с княжной Полуночницей — о ней невозможно не думать, не гадать о её мотивах и не вспоминать будоражащую сознание внешность потомка великих эльфов и не менее великих людей. К чему бессмысленный обман, в действительности, если вглядеться сквозь сеть бесконечной усталости, трусости и покорности перед страданиями, Рана была до одури красива. Леголас тогда лукавил: конечно же Нелладэль не годилась для сравнения с девой, в чьих жилах течёт кровь прекраснейшего создания — эльфийки Лютиэн. По долгу происхождения племянница Эльронда не имела права стать обыкновенной, серой, не отличимой от безликой массы других. Сама того не желая, она пронзала воспоминания ядовитыми иглами, что вновь и вновь возвращали её случайных избранников в дни первой встречи, и Леголас без видимого результата допытывался сам до себя: почему он наотрез отказывается пробудить в памяти миг, когда увиделся с юной полуэльфийкой впервые, когда приметил двулично-хитрый разрез глаз и узнал ее имя, не догадываясь, что в обозримом будущем возненавидит его зычное звучание. Минуло всего-то восемь десятков зим — слишком уж малый для эльфа срок, чтобы тёмно-рыжее пятно истёрлось из прошлого, оставив за собой единственный кровавый след. Карниалтэ превратилась в олицетворение мести — неподвластная, порочная, ненавистная для светлого фэа, но столь необходимая для бренного хроа. А княжна Рана с момента непринуждённой близости танца в Каминном зале — или нечаянного касания губ минувшего дня — облачилась в иную смесь двойственных впечатлений… Возможно, Леголас сокрушительно ошибся? Рана и Карниалтэ — разные девушки, близнецы, похожие друг на друга как две капли воды, а эльф умудрился пересечь дорогу обеим и, в конце концов, перепутать их? Глупые предположения! — злясь по наущениям бдительного до подобного мракобесия рассудка, Леголас сомкнул лазейку ненужных мыслей. Эльф звёздами поклялся, что чародейка нагоняет сладкий дурман, от которого позже нет силы воли отказаться, оттого привыкаешь и сам веришь в несуществующие красивые легенды. — Им лучше? Поглощённый монотонным делом эльф, безусловно, отметил, как запунцовела над Мглистым призрачная дымка рассвета, но и не предположил, что именно она разбудит беспокойную княжну, а не первые лучи зимнего солнца. Рана обогнула согласно кивнувшего лихолесца и с истощённым облегчением прислушалась к ровному дыханию полуросликов, коснулась прохладных лбов с испарине. — А Вы кудесник, Ваше Высочество, — благодарно улыбнулась княжна и прищурилась от обессиленной в сумерках слабости глаз. Увидела те же отвары и примочки, которыми тщетно тужилась облегчить тяготы больных, и перевела грустный взгляд на кончики своих пальцев. — Да, в этом беда. Руки. Хоббиты нуждались в помощи от рук светлых, несущих жизнь и процветание, навроде Ваших. Могла бы и догадаться, даром умом не обделена, что от них, — она подняла ладони вверх, — проку будет как от козла молока. Пиппин заворочался от новых звуков, приоткрыл белёсые глаза и забормотал бессмыслицу будто на другом языке — языке Тука, которого разбудили раньше положенного. — Ч-ш, поспи чуток. До рассвета время есть, и до завтрака отоспишься вдоволь, — промурлыкала Рана, в одно мгновение усыпляя простуженного хоббита. «Морбен!» — иступленной болью запульсировало в висках эльфа раскаяние. Безмерной заботой и переживаниями за здоровье полуросликов Рана вдребезги разбила высокую, но такую хлипкую в ширине стену, ограждающую стойкую безобразную неприязнь от касания сокровенной, доселе потаенной и впредь недоступной нежности девушки, которой некого одарить вниманием, некому излить эту ласку. Назвать её Тёмной не вышло даже в мыслях спустя несчётное количество отчаянных попыток. Нет, она не способна на преднамеренное убийство невинного существа, ибо покрытое чёрствой коркой греха сердце ни за что на свете не волновалось бы о бестолковых, промёрзших хоббитах. Мимолётная девичья натура невинной прелести затмила собой сгорбленный, иссушенный падениями прошлого и утомлённый бедами облик несчастной затворницы, хранящей за душой нечистые деяния. — Ты не можешь быть полностью права в суждении о силах Тёмных и Светлых. Они существуют в воинственном согласии со времён сотворения мира. Вопреки общепринятому предубеждению во всех Детях Всевышнего рáвно содержатся материи как одного, так и второго, — Леголас небрежно пригласил её присесть рядом. — И твои руки не способны быть полностью чёрными и нести только смерть, княжна. Они способны на исцеление, как и мои. Твои руки, ты сама ‐ всё, что принадлежит тебе, замерло Посреди. — Правда? — её улыбка стала острой и неприятной, тон голоса — того хуже. — Пару дней назад, Вы считали несколько иначе. Самую малость иначе — почти наоборот. — Княжна, спрячь зубы, — устало отозвался эльф, искоса поглядывая на резко изменившуюся в лице собеседницу. — Я лишь имею намерение извиниться. — Двоедушничаете, милорд. С чего вдруг? Гэндальф надоумил? Быть может, наш хороший друг Арагорн? До чего паршиво, — она зашипела подобно гадюке, торопливо, чуть задыхаясь — точно опасалась, что за лишнее слово её бестаткно прервут, зашьют рот толстой нитью, не дадут вымолвить хоть звук. — Вам такое не свойственно — прощать столь поспешно. Вам, всему Вашему роду. Что бы сказал король Трандуил, известный своей озлобленностью на гномов, — Рана склонила голову набок, глаза влажно сверкнули чёрным, хотя не исключено что так затейливо отразилась игра света от костра. — Сколько лет он взращивал в себе и в Вас эту ненависть, этот… — Не смей, — мелодия эльфийского голоса сменилась скрежетом ржавого металла. Эльф схватил её за локоть, чуть тряхнул, будто уличную оборванку. — Не смей пятнами имя моего отца. После того, что он для тебя сделал… — Что сделал? Ну что же? Взял в мнимый плен, подслушивая каждый мой разговор, следя за каждым моим шагом? А потом бросил в темницу? Благородный поступок, что и говорить, достойный королевск… Леголас не позволил ей договорить. Потянул в тень, пригвоздил темно-синим взглядом к земле. Дерзкая княжна, дерзкий её язык! Какое уж хладнокровие, когда по её губам разливается ядовитое срамословие. — Он позволил тебе сбежать. Рана быстро отвернулась, нахмурившись до некрасивых пятен у бровей. Рывком лихолессец вынудил её смотреть в глаза, будто так она без сомнения уяснит истину, поймёт, насколько ошибочны её суждения и унизительны намёки. — А после помиловал. Увидел в тебе что-то такое, чего я, хоть убивай, разглядеть был не в силах. Думал-гадал, что заставило его переменить мнение о тебе? А когда спросил однажды, он поступил мудро. Сказал, ни единое объяснение не затмит мою жажду отмщения, покуда я сам не прикоснусь к твоей истинной натуре, — эльф опустил глаза на её левую руку. Она сжимала ладонь в кулаке. — Хороший совет. Хороший для того, кто не желает отвечать правдиво. Не доверяет Вам, королевич? — её речь переменилась — зазвучала протяжно, фальшиво тягуче. — Словом, отец действительно не безразличный к терзаниям своего дитя. — Уж получше, чем твой. Бросил он наперёд не обдумавши. Подло. Грязно. Удар, который парировать невозможно — точно не ей, уверенной в надёжном сокрытии тайн, из которых соткано её прошлое. Леголас не знал наверняка, но он был страшно зол — как внезапно всё перевернулось наизнанку, как трепет волнения сменился обоюдным гневом! — потому процедил сгоряча, только бы Рана умолкла. Она и умолкла. Ошарашенно, убийственно растеряно. Глаза её большие и влажные, губы приоткрыты — она беззащитна, уязвима, ибо укол пришёлся глубоко, в место нежное и, очевидно, болючее. Пожар наглости утих бесследно: ни пепла недовольства, ни золы самодовольного упрямства. Рана пыталась. Криво улыбнулась, вдохнула поглубже, позволила взгляду подёрнуться поволокой бессмысленности. Но её оппонент был эльфом, его так просто не проведёшь. — О чём Вы, королевич? Фамильярности обращения он не заметил. Настороженность, ожидание снежной простынёй упали под ноги, и промерзшая земля застонала от нового холода. — Я знаю, как ты связана с домом Эльронда. Кем ты приходишься леди Эльгвансиэ. — Королю Трандуилу известно тоже самое, — Рана пристально огляделась. Хранители подозрительно тихо спали. — Если бы счёл нужным, Его Величество наверняка поведал бы и Вашему Высочеству. Я о другом. На каком основании Вы подобным образом отзываетесь о моём… родителе? Кто Вас надоумил? Не испытывайте моё терпение! — Я позволил себе сделать безосновательный вывод, — казалось, Леголас загоняет сам себя в ловушку. Отказавшись терпеть очернение чести своего короля, он бездумно попал в капкан ещё более низкого поступка. — Скорее всего, он безотвественный негодяй. Он был человеком? Кто позволил ему распоряжаться судьбой прекрасной эльфийской принцессы? Кто позволил ему сломать жизнь собственного дитя? — Вы понятия не имеете, о чём говорите, — едва ли Рана шептала: её губы двигались почти беззвучно, внушая сомнения, не звучат ли её слова в голове. — Хуже дилетантов бывают только непрошенные советчики, сующие носы не в своё дело! — она покачала головой. Эльф ощутил, как что-то совестливо заворачалось в груди. Пускай неуважительную перебранку затеяла она, однако не долг ли мужчины — старшего эльфа — окончить бессмысленное сотрясение воздуха? — Хвалёное благочестие? Вот сколько оно стоит… Отпустите мою руку. Я более не желаю с Вами говорить и досаждать Вашему Высочеству спорами. Впервые до омерзения ощущая себя полнейшим дураком, Леголас исполнил её просьбу и обезоружено наблюдал, как печально скользнул её взгляд по медальону, чей край виднелся из-под его воротника. Эльф не предпринял попыток её остановить, извиниться, пока след свеж и горяч. То ли зачарованный, то ли глубоко ошеломлённый эльф следил, как преображалось её сердитое лицо, как исчезали подчистую веснушки, как ярко сверкали её глаза обидой, как красиво колыхались ярко-рыжие локоны и как тяжело вздымалась грудь княжны. Он позволил ей раствориться в обиде, подчиниться её праведному кодексу, разрешающему смотреть на обидчика с укором и пренебрежением или не смотреть вовсе. Всё же, Рана имела право, как, собственно, и он, защищать своего отца. Кем бы он ни был. Не мешало бы сейчас сжать бокал дорвинионского красного, к которому наследника приучил король Трандуил. Слишком много быстрых, непойманных мыслей взвилось в голове, а ещё и рассвести не успело! Да, вино бы не помешало… ибо с княжной отныне, по всей видимости, следует говорить исключительно пьяным. Как так случилось, что разговор потёк вовсе не по желанному руслу? И когда княжна, какое-то мгновение назад проявлявшая тихую, трепетную благодарность и бросавшую на него прелестно застенчивые — возможно, они были совсем не прелестные и уж точно не застенчивые, но в полумраке эльфу показалось именно так — взгляды, успела разжечь меж ними новый, такой неприятный разлад? Ведь изначально эльф честно постарался привести разговор к щекотливой теме, когда следует, какая ирония, проявлять тактичную осторожность в подборе выражений. В подобных делах природа не обделила лихолесца талантом красноречия, ибо вспыльчивый нрав лесного жителя подразумевал частые стычки и ссоры, а звание наследного принца сулило ему завидное умение сглаживать острые углы конфликта — будь он политический или семейный, за что получил редкое уважение со стороны извечно равнодушного отца-короля. Правда, раньше он встречался с персонами несколько поверхностными — и среди эльфов такие бывают — чьи помыслы легко поддавались разгадке. А с чудесными эллет разговор ладился ещё проще — несмотря на показную манерность и холодность, так или иначе они выдавали своё волнение, смущение, довольство или, наоборот, негодование. У эльфов и людей есть отличительные особенности поведения, об этом знает каждый малый. Люди несдержанны, чувственны, оттого предугадывают эмоции друг друга без видимых усилий. Эльфы же показательно веселы или безразличны, многие из них любят выдавать одни чувства за другие: например, при неудержимой радости они вдруг угасают и забываются горьким плачем о прошедшем и увядшем, а в часы необъятной грусти гонят печальную слабость прочь, чтобы заслуженно восплакаться ей в никому неизвестном уединении. Ежели проницательно, скажем так, изучить их привычки, то читать сокрытые переживания эльфов не составит труда. Но Рана оказалась поразительно сложна для понимания. Всё в ней хранилось в ужасающем беспорядке, суматошно вспыхивало и гасло, точно по чужому велению. Буйная и неспокойная, она менялась, как море: внезапно отгоняла волны штилем и таилась, чтобы без раннего предвестия наслать бурю. Быть может, сварливый и умудрённый жизнью гном оказался прав в суждении о девушке, когда она в очередной раз исчезла на привале: «Не пытайтесь понять женщину, мои маленькие господа хоббиты. Не приведи Махал ещё и поймёте». Эльфийская дева, гномья бабёнка, человеческая женщина… неужели в одном они совсем не отличаются друг от друга? И все поголовно сумасшедшие? Леголас проследил, как девушка аккуратным движением будит Арагорна и Боромира, толкает беспробудно храпящего Гимли, сухо тормошит Гэндальфа за руку, и почему-то вспомнил, как на прошлых привалах Рана выводила из полудрёмы его самого. Она проводила пальцами по плечу, вела к локтю, и к тому моменту взгляд эльфа приобретал осмысленность. Сейчас Леголас понял, сколько несмелой для княжны нежности она вкладывала в сие мимолетное, незначительное касание. Тогда, быть может, в этом дело? Оттого нервы княжны извечно накалены и всё её естество жаждет вступить с ним в поединок? Спросить совета было не у кого, убедиться в догадке напрямую Леголас не согласился бы ни за какую плату. Потому оставалось безмолвно наблюдать, как просыпается лагерь; как гнусавые хоббиты говорят, что им действительно стало лучше; как Гэндальф Серый зачинает обсуждение дальнейшего пути. И как безуспешно княжна изображает гордое одиночество. Эльф тронул цепочку, неожиданно больно впившуюся в шею. Дар загадочной или загадочного Эль, так или иначе связанного с родом Эарендиля и его детьми, вдруг отяжелел, когда был замечен девушкой. Определённо, Рана знала изначального обладателя медальона, потому что, помнится, наличие этого украшения у принца Лихолесья её удивило. Возможно, когда княжна несколько успокоится, с ней стоит переговорить на этот счёт, тем самым «сгладив острые углы»? Ибо Леголасу с трудом верилось, что короткое, больше похожее на смешливое прозвище, имя Эль принадлежит представителю знатного рода полуэльфов. Тем временем Гэндальф настойчиво возвращал сонных Хранителей в бодрый и взволнованный строй: — Перевал, как я погляжу, очень уж сильно пошатнул вашу веру в успех. Однако, наш путь до сих пор — неизменно и покорно — лежит к Роковой Горе. Трудности, с которыми мы столкнулись сейчас, поверьте, покажутся нам самыми лёгкими препятствиями, стоит перебраться-таки через Мглистый. Дорога у нас — хотя и состоит из великого множества тропинок — одна. Вперёд. — Или назад, — негромко хмыкнула Рана, помешивая в котле что-то горько пахнущее травами и изредка кивая Арагону, дабы убедиться, что делает, как положено. — В Имладрис. — Нет, — хрипло возразил ей Фродо. — Назад нам уже нельзя. Покуда победа не окажется в наших руках, мы не имеем права возвратиться и привести в дома наших друзей и покровителей беду. Разве не так, Рана? — хоббит взглянул на нее с незаметным укором, но девушка лишь передёрнула плечами. — Какой ещё путь ведёт через Мглистый? — Путь во мраке, — уныло, будто упомянуть о подгорных шахтах уже дело гиблое, ответил маг. — Арагорн напомнил мне о нём, но когда мы переговорили с глазу на глаз, он наотрез отказался от затеи идти через Морию, настаивая перевалить через Карадрас. Гимли пробурчал в пышную бороду что-то о неосмотрительности человека. Подвижные глаза гнома сверкали в предвкушении, сам он нетерпеливо поглаживал поясной топорик. — Я и сейчас не горю желанием сигать в Чёрную Бездну, — нахмурился Арагорн и принял из рук княжны терпкое варево. Рана разлила его по латунным чаркам и каждому велела выпить. — Ибо побывал там однажды и — не то, чтобы я люблю роптать на судьбу — пришлось мне там далеко не сладко. — Тогда зачем спускаться в проклятущую бездну? Мёдом тебе намазано там, волшебник? — Боромир усиленно потирал лоб уже несколько минут, чая избавиться от сдавливающей головной боли. — Мы могли бы пройти по Роханской равнине. Рохиррим — издревле союзники Гондора, да к тому же оттуда рукой подать до моего города. — Больно близко Рохан к Изенгарду, — мягко оспорил Арагорн. — И больно зорок с его вершины Саруман Белый, — насупился маг. — Жажда всевластия делает его сильным до ужаса. На лугах коневодов мы будем что твои мушки на белом листке — раз, и нас прихлопнут единой дланью. К тому же, — неожиданно продолжил он, — доподлинно неизвестно, как примет нас король Теоден — с тёплым пирогом да кружкой добротного эля или остроконечными копьями в животы. Когда я посетил Эдорас в последний раз, настроен он был более чем воинственно. — В Мории мы окажемся в ловушке, — буркнул гондорец. — А на голой земле — лёгкими мишенями, — остудил его пыл Гэндальф. — Вражеские проныры следуют за нами по пятам. А я знаю одно правило, распространённое в среде беглецов: без толку бежать по открытому плато, когда есть возможность залечь на дно. Верно говорю, юная княжна? В ответ юная княжна нечитаемо взглянула на чародея. Подлый волшебник! Подлый эльф! Чтоб им пусто было. — Наконец-то ты услышал меня, Таркун! — дождавшись неловкого затишья, вскрикнул Гимли. — Я пойду в Кхазад-Дум и разделю с тобой все опасности, ежели экие встретятся нам на пути. — Не ежели, господин гном, а когда, — мрачно поправил Дунадан. — Вопрос времени, когда они нагрянут. Но я отправлюсь с вами, ибо горы по моей просьбе штурмовать вы согласились, теперь мой долг помочь вам на иной дороге. — А я, вот, понаслушался рассказов Гимли про Чёрную Бездну, и что-то совсем — как бы не вовсе — не хочу спускаться туда, — пробормотал Пиппин. — К слову, и я не хочу брести несколько дней под гнётом гор, без света и свежего воздуха, — проговорил Леголас, с неприязнью уловив тихую брань гнома насчёт эльфов. — А кто же хочет, друзья мои? Будь моя воля, я бы и в Поход не пошёл, а сидел бы у камина, принакрывшись одеялом, да бездумно курил Старый Тоби, — волшебник мечтательно погладил опустевшую трубку. — Только ничего не попишешь — обстоятельства, как вы понимаете, вынуждают. — Быть может, нам стоит спросить у главного Хранителя? Мы сопровождаем Фродо, а не он нас, как-никак, — гондорец повернулся к усталому полурослику. — Что ты скажешь? — Я, признаться, понятия не имею, каков выбор в будущем аукнется нам благим эхом, а каков — лихим. В Морию я спускаться боюсь, но и маг Саруман мне очень даже не приятен. Я бы, на самом деле, хотел Рану услышать, — хоббит тронул её руку. — Долго ты молчишь, никак думу сложную думаешь. О чём же? Княжна глядела на северо-восток, в тучные дали, сокрытые горным хребтом. Фродо не ошибся, Рана думала, и думала о гномьих государствах, о самих гномах и их обычаях, привычках. Не в обиду Гимли, но волей-неволей выходило, что гномов девушка недолюбливает едва ли меньше, чем эльфов. Да уж! Одни против нее ополчились, другие возжелали использовать для обороны Одинокой горы, а точнее — её несметных сокровищ. Мерзкие слова Торина Дубощита так глубоко въелись в подкорку, что доселе не исчезли из памяти. Чем худо дружелюбие гномов, так тем, что их предательство бьёт вдвойне больнее и неожиданнее. Однако не все гномы лицемеры, разве не правда? Кили, Фили, Глоин, сам Гимли, с которым они сейчас идут бок о бок! И Балин, конечно же, мудрый Балин, самобытно ушедший в Морию. Не будет ли Рана счастлива увидеть его в подземельях, не захочет ли пожать его морщинистую ладонь? Не затаит дыхание, когда заветное «Невидаль!» огласит своды пещер… — Я отправлюсь в Морию, — кивнула она, ни к кому в частности не обращаясь. — Лучше уж помучаться пару дней в беспросветной тьме и в награду увидеть новый рассвет, чем провожать взглядом последний закат, будучи в плену. Она хотела добавить ещё кое-что умное и загадочное, свойственное всегда таким же умным и загадочным эльфам, но подскочила, как если бы почувствовала подземный толчок, и прислушалась. Вместе с ней поднялся на ноги чуткий эльф и указал на север, к хребту Эрегиона. — Призраки, — глухо простонала она. — Волки, — одновременно с ней определил Леголас. — Волки-призраки, — встал между ними Арагорн, до которого тоже донеслось далёкое эхо замогильного воя. — Иначе говоря, волколаки! А совсем уж иначе говоря, нам следует бежать, как можно быстрее. Боюсь вас разочаровать, друзья, но уже не важно, куда: к Мории или к Рохану. Единственно для нас имеет значение — небесталанно замести следы… Начавшийся переполох чудодейным мановением прекратил Гэндальф, по делу — или не вполне — раздавший ценные указания: Ране потушить костёр и засыпать золу дорожным сором; хоббитам быстренько собрать вещи по торбам, а остальным — водрузить их на пони или разделить между собой. Достигши шаткого согласия с Арагорном, выросшим, как известно, под началом эльфов, а потому отличающимся поразительным спокойствием в кошмарных передрягах, Гэндальф уступил следопыту место второго провожатого и скомандовал уходить. — Сэм, миленький, поторопись, — причитала Рана, подтягивая подперсье. — Я позабочусь о Билле. Падо, — наклонилась она к остолбеневшему от испуга пони и потрепала по холке. — Гэн берион. Продираясь по бестропью и петляя почём зря, Арагорн вывел Братство к ручью, который пришлось перейти вброд и выбраться ниже по течению. Однако, вода способна отбить запах не надолго, и вновь пришлось выискивать лазейки к спасению. Благо, они сами собой подворачивались под ноги. — Да хоть искупаться в них — главное наши запахи затмить! — строго рявкнул на хоббитов человек, в край рассерженный их бесконечными вопросами «как, зачем и почему», и для примера сорвал у корня добротный стебель зеленовато-белого морозника, которым несильно огрел Мерри по спине. — Полагаешь, сработает? — опасливо усомнилась Рана, с бóльшим трепетом отнёсшаяся к зимним цветам и осторожно втирающая редкие листья в холку пони. — Морозник пахнет уж слишком слабо. Чудо, что ты отыскал его здесь. Недаром, видать, наделён нюхом следопыта. — Если не получится, нам придётся обнажить мечи и обороняться, — угрюмо отозвался Арагорн. — Я думаю о том же, — она тревожно оглянулась. — Надо бы остановиться на холме. Лучше с некими развалинами, чтобы волколакам труднее накинуться было. Всем известно, оборонять крепость легче с верхушек башни, чем с низменности. — Где б подходящую крепость подыскать, — слабо улыбнулся человек. — Мы у подножия гор, неужто великий следопыт не найдёт? — глаза девушки сверкнули жёлтым. — Я подсоблю, ясное дело. Чародейством. Мне не в тягость. Подсобила Рана чародейством или бессовестно наплела с три короба о своей колдовской удали — мы с дорогим читателем достоверно никогда не узнаем, однако к закату Арагорн, нещадно подгоняемый волчьими угрозами и предупреждениями завидно ушастых эльфов, привёл Братство к гряде горбатых возвышений, в которые они нырнули и выглянули сверху, лишь взобравшись на крутой, окольцованный каменными клыками склон лысого холма. На самом его темени вскидывали к небесам в немом огорчении ветви три дуба, под одним из которых и намерились уложиться на ночь Хранители. — Боромир, будь любезен, помоги-ка, — едва гондорец перехватил поводья Билла, княжна обратилась к спутникам чуть громче и по привычке взялась за рукоять ножа. — Вы поднимайтесь и без задней мысли разжигайте костёр. Волколаки нагрянут рано или поздно вопреки всем нашим предосторожностям. Верны ли мои опасения, принц Леголас? — тот с неожиданной серьёзностью и вниманием подтвердил её слова. — Тем не менее, призраки эти — впредь сущности, искажённой магией Врага — звери, которые огня испугаются. Ежели нет, то на пару мгновений пламя их отвлечёт. Я же в угоду всеобщего спокойствия, но не в угоду моего благополучия, что не столь важно, займусь недолгими полезностями. Словом, возведу некоторое препятствие, — Рана долго взглянула на мага. — Пред мощным заклятием слабые чары бессильны, как дряблые убеждения бессильны пред неоспоримой правдой. Расспросить самоуправную княжну не удалось — Арагорн с Гэндальфом, неоднозначно переглянувшись, подстегнули спутников шипением, свойственным, как правило, неудовлетворённым мастерам, которые поучительным тоном исправляют кропотливую работу подмастерья, или же командирам, которым не удаётся утихомирить не без причины настропалившихся подопечных. Испытывать судьбу Хранители не желали — много впереди приключений, успеется, потому и приняли удручённо-покорный вид и побрели к вершине. «Недолгая полезность» княжны-чародейки затянулась до невзрачных сумерек, когда только-только голова клонится ко сну, а в списке дел ещё парочка надоедливых, но обязательных поручений. Однако в разы неприятней тревожные сумерки, когда в проплывающем мимо, бесформенном пятне видишь недоброжелателя или ночное чудовище, а на деле рядом пронесётся вечерняя пичуга или широкий дубовый лист, подхваченный ветром. Но одно пятно не спешило раствориться, оно кружило вокруг костра с неотвратимой осторожностью зверя и, наконец пригнувшись, выпрыгнуло из ночной темноты. Всего лишь Рана. Фродо, пристально вглядывающийся в объятые мглой окрестности, облегчённо выдохнул, но тотчас встрепенулся с таким выражением лица, будто за спиной сгорбленной княжны вырос десятифутовый волчище и распахнул безразмерную пасть. — Гэндальф, — на выдохе позвала она, но взамен того, чтобы уверенно шагнуть навстречу, её ноги подогнулись в коленях, и девушка без толики эльфийского изящества рухнула на бок. Размеренно беседовавший с эльфом волшебник отбросил посох, как ненужную вещицу, растревоженно прошаркал к княжне, которую — на диво хоббитам сноровистый — лихолесец успел поставить на ноги, придерживая за плечо и поперек живота. Гэндальф поднял её левую руку, прижал к груди, позволяя ветвистым ручейкам крови пропитать серую хламиду, и забормотал сложные слова, понятные разве что таким же, как он, магам или безумцам, хотя неумелому искателю редко удаётся найти разделительный рубеж между этими сущностями. — Это всё из-за зимы, — спотыкливо пожаловалась она, упершись носом в его седую бороду. — Они захотели жертву побольше… — Нужно её усадить, — очнулся от сосредоточенности чародей. — И срочно затянуть жгут, коли не хотите в её крови искупаться! — Кто её так разодрал? Не волки явно, стало быть, призраки? Думал, брешет про Развоплощённых… — Боромир оторопело разглядывал внутреннюю сторону её запястья, сплошь изрезанную хаотичными полосами. — В дела колдунов нос не суй — голову потеряешь, — неожиданно сурово одернул человека Фродо и передал магу нашедшиеся тряпки для перевязки. Гондорец в конец растеряно — наверное, за сегодняшний день он слишком устал да и толком не отогрелся после немыслимой холодрыги Карадраса, оттого поневоле выставлял себя в наиглупейшем свете — взглянул на Арагорна, но и тот не разъяснил соратнику тонкости ведьминского дела, ведь Рана отвлекла следопыта прежде. — Эстель, мой нож там. Я… выронила, — не произнесла девушка заключительного объяснения, как сметливый человек кивнул и исчез с глаз долой за ради поисков. Свирепо пощёлкивая языком, Гэндальф поднялся и отряхнул руки. Он выглядел обеспокоенным, подозрительно щурился в темноту и заговорил лишь тогда, когда Леголас распрямился и вознамерился отстраниться от пристанища хоббитов и Раны у корней дуба. — Аранэн, даро. Сао хэн, и 'элл нин. Леголас перевёл опечаленный взгляд с мага на княжну и обратно. Эльф был готов помочь ей, как бы загладить недавнюю и, чудилось, пустяковую вину, но что-то удерживало, будто их руки сковали за спинами одной толстенной цепью, которую перекинули через скрипучую лебёдку, и теперь, когда он делает шаг вперёд, девушку само собой оттягивает назад. — Хэн боэ нестад, — неопределённо двинул плечами тот. — Уин, боэ эглериад эзенеллэн, — с нажимом укорил и едва не задавил спутника гнётом неоспоримого авторитета волшебник. Леголас кивнул. Так просто, хотя мог желчно усмехнуться или составить не приветственную в высшем обществе физиономию, однако без пререканий сел рядом с княжной, не без её отстраненного разрешения огладил тугой узел лоскутов и настойчиво распрямил крючковато сжатые, посиневшие пальцы девушки. От нового движения, пробудившего колючий кровоток, Рана на редкость страдальчески поморщилась и уткнулась лбом в плечо лихолесца, проклиная колдовскую деятельность и всё, что с ней так или иначе связано. — Гохэно нин, аранэн, — прошептала она вдруг проникновенно, будто признавалась в строжайшей тайне, которую никому доселе не дозволялось услышать. Рана произнесла неясные извинения тем самым удручающе ласковым тоном, каким зачастую обращалась к хоббитам и успокаивала их бурное воображение в ночи странствий по враждебному большаку. Леголас не разобрал, в какой именно из бессчётных оплошностей княжна искренне раскаивается: например, в недавней низкой для обоих ссоры или в предстоящих неприятностях? Говоря честно, попросту не успел, ибо голова Раны ощутимо отяжелела, и девушка лишилась чувств от затяжного кровоизлияния прямо-таки на руках эльфа. На самом деле, извинилась Рана определённо за глупое положение, в котором они оказались друг перед другом: принц Лихолесья вынужден залечивать раны крутонравой княжны, которая повела себя не лучше — что побудило её затрагивать тему, что зовётся по обычаю болезненной, отцов и сыновей? Она затеяла эту мерзкую перебранку и затеяла потому, что ещё не сгладилось внутри от злополучного наречения Тёмной, а её теперь без зазрений совести заверяют, что разницы между Светом и Тьмой как таковой не существует. Однако пара часов изматывающе болезненного наложения защитного проклятья взрастили в Ране потребность прощения. Правильно ли она поступила, укорив эльфа в том, на что он имел неотъемлемое право — поменять свои мировоззренческие взгляды? А приближение бессознательной темноты вовсе Рану испугало, ибо на долю мгновения Ярниа позволила ей усомниться в их неуязвимости. Мысль, что любая жертва для заклинания может стать последней, подтолкнула княжну к смиренным извинениям.***
Рана смотрелась в мутное зеркало грязно-зелёной воды. Даже это тинистое, вязкое отражение оказалось приятнее поганого изображения, захваченного Ярнией. Бескрайнее болото в пустом лесу, где вместо скопища деревьев царствует склизкая темнота… «Такие сны редко предвещают нечто хорошее», — грустно говорила Тиса за завтраком в её светлом домишке с большими окнами, спрятанными за белоснежными соцветиями жасмина. Не успели воспоминания о Тисе Айрель прошмыгнуть в памяти, как к болоту крадучись выбралась белокурая эльфийка, ощупывающая алую повязку на глазах. Ну вот, вновь сей несчастный Сон Страдальцев! Ведь более прочего Тиса страшится, что однажды её лишат зрения, и ей никогда не удастся увидеть знакомые прелести окружающей природы. — Рана? Ты здесь? Рана, помоги мне, пожалуйста, — ослабшим от слез голосом зашептала эльфийка и слепо выбросила руки вперёд. Её легкие туфельки с хлюпаньем утонули в трясине. Рана отвернулась, обнимая себя за плечи будто в потугах согреться. «Никогда не доверяй сну, Рана, даже если сон доверяет тебе», — трезвонили набатом, как колокола при пожаре на торговой площади, предостережения целительницы Айрель. Эльфийка называла себя сновидицей, и княжна не решалась нарушить её запретов семь десятков лет. Рана слышала, как с душераздирающим плачем эльфийка погружается глубже и глубже в ненасытную болотную яму, и упёрто твердила себе одно и то же: — Тиса плачет по-другому, она никогда не рыдает в голос. Никогда, никогда… — Я в восхищении, Раночка. Близость лихолесского князька делает тебя поразительно спокойной изнутри. Кабы знала, что он окажет мне любезную помощь, не препятствовала бы вашим взаимоотношениям, — мурлыкнуло позади. — Быть может, нам удастся поговорить как взрослые люди, минуя повышенные тона. — И о чём же ты желаешь поговорить, — слишком хорошо Рана знала этот голос, чтобы бездарно ошибиться: грудной, томно-тягучий с примесью вечного вызова — такой, какого у настоящей девушки никогда не было, — Ярниа? — О твоих роковых ошибочках, милая, — Другая принялась перечислять. — Покинула своё чудненькое убежище, путешествуешь с принцем Лихолесья и… ещё кем-то, — она повела носом, неспособная пробить толстое полотно запрета на плодотворное вторжение в разум Раны. — Я бы дала тебе дельный совет, позволь ты мне… Ярниа осторожно протянула когтистую лапу, но Рана ловко её перехватила, сильно сжимая безупречно-белое запястье Отражения. — Нет. Смекнула, о чём я? Тебе не дано управлять мной, пока я не дам согласие. Пока я не захочу стать такой, как ты, — Рана презрительно оглядела вульгарный вырез платья, непотребную шнуровку корсета и тиару с тремя рубинами. — Всё забываю сказать, ты, дорогуша, наглая воровка. Ибо это, — Рана поддела корону пальцем, и та осыпалась на кроваво-рыжую голову Другой пеплом, — принадлежит мне. — Тебе? — загнанным в ловушку зверем оскалилась Ярниа. — То-то она пылится в сокровищнице Надхалура уже семьсот лет. Чтобы она стала твоей, должно свершиться предзнаменование. — О котором уже в мельчайших подробностях осведомлён Враг? — Нам помогут на востоке! Это наш шанс, ты слышишь! Отомстить им, — от прилива ненависти та слегка задыхалась, — всем, кто причинил нам боль. Всем, кто… — Ярниа, — перебила княжна. — Нас будут использовать, доколе не закончится война и противоборствующие стороны не сломают последние мечи в заключительной атаке. Иными словами, вечно, ибо всякая война оканчивается либо победой, либо поражением. Вечность в рабстве властителей… Веришь ты или нет, я с этим борюсь. А ты… что ты? Самовольно подчинилась другой силе, такой же подлой и кровожадной. — Ты глупа, — зашипела она. — Как и ты, — легко отозвалась Рана. — Мы обе слишком глупы для победы в этой войне. — Тогда ты примешь поражение первой! — Ярниа отпрянула, вскинула голову и по-волчьи взвыла, пронзительно, ровно, требовательно. Многоголосый скулёж не стих, когда Рана с усилием открыла глаза и упала на локоть, ибо тёплой опоры в качестве Леголаса или хоббитов не нашла. Рука отозвалась беспокойной судорогой, и девушка зажмурилась как от саднящей боли, так и от высоко бушующего костра. Магические всполохи едва не вылизывали поникшие ветви дуба и, что в разы ужаснее, отражались в сотне звериных глаз-фонарей. Братство столпилось впереди, ощетинившись оружием, и недоверчиво, словно оно вот-вот рассыплется, оглядывали дымчатое кольцо духов-защитников. Они парили в мёртвом движении утопшего и шипели пугающую брань, отчего волколаки рычали, пригибались к земле и вздымали загривки, но нападать не спешили. — И… и долго наша княжна-колдунья их удержит? — ошарашенный зрелищем обряда некромантии Боромир, знающий о возможностях Раны единственно по рассказам, чутка запинался. — Нет, — выдохнула девушка, выступая вперёд. Её потемневшие глаза бессмысленно смотрели на озлобленных волков. — Их нужно прогнать. — Как, позволь спросить, — истерично усмехнулся Мерри. — Мы своими крохотными ножичками помашем, и эти страшилища восвояси отправятся, по-твоему? — Арнорские кинжалы — добротное и сильное оружие, господин Брендибак, — невозмутимо возразил Арагорн. — Я бы сказал, что вы четверо — точнее, трое, ведь клинок Фродо сломался при переправе — вооружены против нежити лучше меня. А в руках у меня, напомню, меч Андрил, выкованный из обломков самого Нарсиля и… Рана, куда тебя нечистая несёт?! Колдунья не слушала ни его, ни Гэндальфа, что приказывал вернуться на место. Она шла, как зачарованная, к самому крупному, смольно-чёрному волчаре, вожаку разрозненных призраков. Махнула рукой, и два духа нехотя расступились, с недовольным сопением пропуская госпожу. — Ну здравствуй, Пирагар, — двинулся ближе вожак; из острозубой пасти пахнуло зловонной мертвечиной. — Столько лет тебя искали по закоулкам городов да деревень, а нашли на пустыре… Как поживаешь? — А ты, пёс? Шейку тебе, случаем, не натёрло седло моего искажённого близнеца? — волколак был столь огромен, что Ране не требовалось опускать взгляд, дабы взглянуть в дикие глаза зверя-призрака. — Она вас подослала, жива не буду, она. — Жива уж ты точно не будешь, — сморщил длинный нос тот и взрыл четыре глубоких борозды около ног девушки. — А госпоже Ярние я передам, что ты и не сопротивлялась. — О-о, и о храбрости своих воинов непременно передай, — позади, точно в поддержу её изречений, послышался тревожный призрачный вопль. — Хотя обожди… я сама расскажу ей! — вожак строго зарычал и обернулся, а Рана непринуждённо объяснила. — Вы в моей ловушке, пёс. Позади — такой же круг злых и необычайно голодных духов. Волк с досадой пригнулся и прижал уши к затылку. — Ты боишься её, Ярнию, ибо она безнаказанно командует тобой, — осознание расширило её зрачки. — Но представь, пёс, что могу сделать я, будучи той, чьим подобием является ваша госпожа. — Курвур шатрауги! — громко и словно нараспев завыл вожак, клацая челюстью прямо-таки перед носом княжны. Рана услышала, как эльф натянул тетиву лука сильнее. — Верно, я ведьма, и если твои волки кинутся в атаку, то я пожру их души, не моргнув и глазом, — её ладонь медленно коснулась чёрного кудлатого меха на волчьей грудине и повела вверх, за порванное ухо. — И во втором ты тоже прав, я сучья ведьма, которая давным-давно потеряла рассудок, — вторая рука резко прижала чёрный нож, найденный Арагорном на склоне, к шерстяной глотке. — Уходите прочь и не смейте нас преследовать. Уходи, пока отпускаю, пёс. — Был приказ доставить тебя живой… но никто не обмолвился, что невредимой! — прорычал вожак и кинулся напропалую. Вмиг перед Раной возник дымчатый защитник и протянул крючковатые пальцы к волку, но тот упал замертво прежде, чем успел напасть на колдунью. В его глотке глубоко засела лихолесская стрела. Рана растерянно обернулась на хладнокровного эльфа, пока освирепевшие духи гоняли нестройные ряды волколаков, лишённых предводителя и единственной причины, по которой они держались вместе. Нежить боролась с нежитью, а Братство с гадким упоением следило за безнадёжной для волков схваткой. Наконец, последняя шеренга духов разомкнулась, выпуская поредевший отряд зверей-призраков из колдовской ловушки на волю. — Всё, Рана, довольно! — прикрикнул Гэндальф, когда восставшие души образовали эдакий хоровод и свободно поплыли к Хранителям. — Вот, значит, как твой разум сокрыт от Неё? О доме Врага знаешь больше, чем о своём собственном. — Тебе не угодишь, маг! Волколаки окружили — плохо! Волколаков прогнала — ещё хуже. Ты хоть когда-нибудь довольным бываешь? — княжна нервно развернулась, и в свете костра будто бы блеснули окровавленные клыки заместо ее зубов. — Ты понятия не имеешь, во что ввязалась, заявив о себе Врагу, — Гэндальф тряхнул её за плечо. — Конечно не имею, — зашипела она змеёй. — Совет Мудрых и слова толкового мне сказать не может, дабы не нарушить неприкосновенные замыслы Светлой госпожи! — Дрянная девчонка, — с горечью выплюнул волшебник. — Полоумный старик. — Да прекратите вы! — гневно пробасил Гимли и что было сил воткнул секиру землю. — Вы стóите друг друга, наедине обоих оставить страшно — глотки перегрызёте, только б больнее уколоть. А на деле что? Ну что, знаете? — Рана изумлённо вжала голову в плечи от грозного взгляда гнома. — Мытарите сами себя, почем зря, а опосля места не находите. Всё совесть мучает. Что ж вы как дикари, а? А ещё Братство зовётесь, тьфу! Вместо того, чтоб словом грязным обмениваться, вон, лучше на небо поглядели бы да умолкли, как при чуде полагается. По светлеющему небосклону над горами багровыми узорами расплывались облака. Причудливые фигуры тонули в рассветном мареве и упирались в заснеженные вершины Мглистого, рассыпались и скатывались по склонам золотыми искрами. Ослепительно-холодный краешек солнца выглянул между двух скал и тотчас спрятался за непреодолимым хребтом. — А ты, господин гном, ценитель прекрасного, — шепнула Рана одними губами. Гимли не ответил, всего-то вздохнул безмерно тяжело. Княжна закрыла глаза. В груди копошился червь обиды и вины, не разумея чувства сытости, он прогрызал дорожки сквозь лёгкие к сердцу и разрастался, оплетая сосуды до губительного треска. Ни кричать, ни ссориться Рана не любила, но изо дня в день, ужк сколько лет, без устали идёт против своих же устоев. Где же она оступается, когда делает лишний шаг? И почему остановиться с каждой минутой труднее? Шальной луч ошпарил правую зеницу, и Рана свела брови к переносице. Верна народная мудрость, — думалось ей: Пролитая ночью кровь знаменует алую зарю.