Весь мир театр, а иногда ситком

Фестиваль приближался. Сентябрь пролетел слишком быстро. А Эл нервничал всё больше. Всё больше он оставался допоздна, доделывая декорации (ребята, занимавшиеся ими, справились на ура, но Гусейнову необходимо проконтролировать всё до конца), всё больше он пил кофе, и всё больше тормошил свои волосы. В некоторые дни Вове приходилось насильно заставлять Эла покинуть актовый зал и хотя бы полежать вместе с ним в тишине, не думая о всех проблемах мира. Эльдар сопротивлялся, но потом сам засыпал первым. Измотанный организм, будто нажимал на кнопку выключения в такие моменты. Эл не был единственным, кто нервничал из-за фестиваля. Елизавета-Варвара не могла спать, так как ей казалось, будто её Чацкий не до конца проработан. До этого она была лишь на второстепенных, и главная роль заставляла нервничать больше обычного. Не хотелось подводить ни себя, ни ребят. Яся тоже не могла спокойно спать. Во-первых, из-за недосказанности с бывшей девушкой. Они за эти почти полтора месяца так и не поговорили, поэтому она надеятся, что брошенная фраза «как успокоимся» при первой попытке обсудить всё, окажется правдой. А во-вторых, она уже отвыкла от сцены. За почти четыре месяца она даже не вспоминала о своей актерской карьере. Яся боялась зависнуть на сцене. Опять. Как в самом начале. Тогда всё получилось интересно обыграть, но получится ли в этот раз непонятно. Импровизировать в стихах намного сложнее, нежели в прозе. Малой просто паниковал. Всё-таки первый выход на сцену. А он ещё маму пригласил. Не сказал, конечно, о своём участии, чтобы от него не отвернулись сразу, а так они просто идут посмотреть, куда Саша «собирается вступить». Если бы не Пушкин, с которым они стабильно ходили то до одного подъезда, то другого, Раковских точно свихнулся бы и вырвал свои длинные волосы. А Пушкин… Пушкин выступал, как маяк во всём этом волнении. Высокий, статный, с огромными линзами и глазами, чтобы все могли его заметить. За последние несколько дней Костя пару раз спасал волосы Малого от неминуемый гибели, отрывая чужие руки от головы и поглаживая самостоятельно (от этих действий Малой буквально превращался в кота и растекался под чужими руками), спасал Лизу от голодной смерти, заставляя ту сходить в столовую, потому что её желудок начинал петь серенады. А ещё бесчисленное количество раз выслушивал чужие монологи. По всей видимости его фамилия делала Костю буквально литературоведом, хотя тот ничего не понимал ни в сценических образах, ни в видении персонажей («Я вообще технарь» — как-то раз услышал Малой). — Твоё одобрение даёт уверенности, перед тем как пойти сдаваться Элу или Вове, — однажды поделился с ним Лёха. Как бы тот не пытался скрыть свою натуру романтика под пахнущей сигаретами кожанкой, время от времени истинная натура Квашонкина давала о себе знать. По всей видимости, именно это в нём и разглядел Долгополов. — Всё решили: раз молчу, значит умею слушать, — усмехнулся тогда Пушкин и продолжил нести свой груз слушателя. Единственным человеком, который слушал и слышал Костю был Малой. Ему было интересно всё. Начиная от мыслей про их постановку, заканчивая соционикой и мировыми заговорами. С большими глазами, словно губка, Саша впитывал информацию, вместе с жестами и мимикой говорящего. И отвечал. Всегда отвечал. Даже если Малому просто скинуть мем, то тот полностью его проанализирует. Расскажет, докажет и донесёт свою точку зрения. Возможно, не всегда верную и не всегда понятную Пушкину. Сами собой у них появились комфортные правила общения, устраивающие обоих. И Костя Пушкин безумно это ценил. Как и Малой. На фоне всех выделялся Гарик. Иногда создавалось впечатление, будто он вообще никогда не нервничает. Смеётся, шутит, поддерживает всех. Чудо расчудесное, а не человечик, как он сам однажды выразился. И глядя на его улыбку все выдыхали. Он, как и Пушкин, придавал уверенности, но тут даже Эл, Вова и Ксюша успокаивались. — Ребят, — игриво разводя руками, обычно начинал Гар, — ну вот отбабахает этот фестиваль, и мы с вами с гастролями поедем. Прям в Москву! — Сразу в Сан-Франциско! — Именно! Поэтому выдыхаем и работаем. И работать правда легче становилось. — Спасибо, Гарик, — после этого на сцену выходил Эл, — поэтому по местам и ещё раз! И все шли жить на сцену. *** Где-то за неделю до фестиваля в самый разгар репетиции в актовый зал нагрянул Михаил Григорьевич. Тихо. Его заметила только Ксюша, которая стояла у самой двери. — Здравствуйте ещё раз, Михаил Григорьевич. — А, — Шац не сразу заметил девушку, — здравствуй Ксюша. Ну как у вас? — Понемногу работаем. Нервничают все безумно. Но думаю все пройдёт удачно, — девушка подвинулась приглашая сесть преподавателя. — Это хорошо. Ты же в курсе, что я с вами поеду? По документам этот театр моя инициатива, поэтому буду вас сопровождать, — Михаил Григорьевич в своей любимой кепочке, неотрывно следил за происходящим, — вы решили поменять пол некоторых героев в «Горе от ума»? — Да, — Ксюша сверилась с какими-то записями и дала и посмотрела на звукача, в тот же момент включивший нужную композицию, — комедию эту играли уже много раз, поэтому можно поэкспериментировать. — Нарушаете каноны, господа экспериментаторы, — учитель посмеялся от задумки и от происходящего на сцене, Малой прекрасно падал в обмороки, — но выглядит неплохо. Актеры подобраны хорошо. — Спасибо. Стараемся. Дальше они продолжили сидеть в тишине. Ксюша следила за исполнением технической части, а Михаил за происходящим на сцене. И был более чем доволен. Всё-таки не зря он тогда поверил в двух семиклассников с огромными глазами и прекрасной идеей. Когда Квашонкин сказал свои завершающие слова, то в зале послышались одиночные аплодисменты. — Браво. Просто браво, — Михаил Григорьевич медленно шёл к сцене, на которой уже собралась вся труппа, — очень хорошо. Ребята стояли в шоке. Единственный зритель их похвалил. А это к тому же любимый многими Шац. Неожиданно и приятно. — Спасибо, Михаил Григорьевич, — эта репетиция была в костюмах, поэтому Вова в крестьянском женском платье, плавно спускался со сцены, — мы очень рады. — Тебе очень идёт, Вова, — учитель посмеивался, а Вова подошёл поближе к Элу и спрятал переплетённые руки за, пусть и не большими, юбками, отправляя таким образом импульс поддержки. Хотя, непонятно, кто кого поддерживает, — напоминаю. С вами я поеду сопровождающим, поэтому всё несанкционированное оставьте на потом. Я, конечно, добрый, но… Дальше вы сами знаете. Увидимся через неделю. Не опаздывайте. И Михаил Григорьевич покинул зал. — Спасибо, — Эл улыбнулся и сжал чужую руку в ответ, — тогда на сегодня мы закончили. — Всем спасибо. Всем до завтра, — продолжила Ксюша. А Вова так и продолжал стоять в своём платье. Довольный, как кот. — Ты же знаешь, Айди, как всё долго. Я уже бегу, — Гарик вновь записывал голосовое, параллельно пытался снять с себя костюм. И каким-то чудом у него это выходило, — и помоги Ариане, пока меня нет, пожалуйста. Я уже бегу, — разобравшись со всеми своими слоями, Гарик наконец-то вернулся в своё обычное состояние. То есть переоделся в любимые джинсы и толстовку, — всё ребят. Я побежал. Пока. И Гарик, словно пуля, выскочил из зала. «Бог любит троицу» — именно с этой мыслью Яся ещё раз подошла к Лизе, чтобы поговорить: «Если не получится в этот раз, то, по всей видимости, не получится никогда». — После фестиваля, — Тринадцатко даже не успела открыть рот, а Елизавета-Варвара уже всё поняла, — когда я перестану так сильно нервничать. Тогда и поговорим. И девушка ушла, не сказав больше не слова. Кто-то хлопнул Ясю по плечу. — Это отличное начало, — ещё не переодетый Вова, гладил девушку по плечам. — Это единственное начало, — Ярослава стояла и смотрела ушедшей вслед. У Яси появился шанс. — Зайдём в магаз по пути? — Малой, уже собранный, стоял у выхода и ждал только Костю, который опять заболтался с Элом. — Хорошо, — Пушкин неспешно прошёл к Малому и, придерживая того за плечо, вышел из зала. — Так всё, пацаны, я побежала. До завтра. И Ксюша вылетела из зала, оставив Вову с Элом вновь наедине. — Пушкин и Малой ведут себя, как женатики, которые уже много лет вместе, — Вова скрестил руки на груди и заигрывающим тоном, привлёк чужое внимание, — ты так не думаешь, Эльдар? -Ты не собираешься переодеваться? — Эл, буквально, держал себя из последних сил. Вид Вовы в платье вызывал в нём что-то… Необузданное. Подобного он ещё ни разу не чувствовал, поэтому хотел подольше насладиться этим. — А что? — Бухаров уже во всю крутился перед окном, наслаждаясь собственным отражением. И прекрасно увидел, как Гусейнов начал к нему приближаться, — к тому же Михаил Григорьевич сказал, что мне очень идёт. В этот момент, Эл уже стоял в плотную и прижимал черноволосого к себе, выдыхая в чужую шею. — В прошлый раз, — Гусейнов начал поглаживать чужой живот через тонкую ткань, — твой ненаглядный Михаил Григорьевич, нас спалил. И кто играл из себя скромницу, спрятавшись в моём плече? — парень был готов съесть чужую шею, — я не выдерживаю. — Так пойдем ко мне, — Вова прижался ближе и положил свои руки на чужие, — мама сегодня в ночную. К тому же у меня есть для тебя сюрприз. Эл с трудом отлип от Бухарова и помог тому с переодеваниями (не упустив возможности погладить чужую спину). Актовый зал опять опустел. *** — Так что там за сюрприз? — Эл даже не успел снять ботинки, как вновь прижал Вову к себе. — Какой нетерпеливый, — Бухаров игриво извернул бедрами, дразня, — но никакого сюрприза, пока не поешь. Диета из кофе никого до добра не доводит. — Но… — Никаких «но». Все попытки возразить с треском проваливались, поэтому пришлось Элу сначала помыть руки, а потом съесть всё, что ему положили. Не то чтобы он был против, Вовина мама готовила просто чудесно, но сделать недовольный вид Гусейнов был обязан. — Помоешь посуду — зайди в комнату. И Элу пришлось помыть посуду. Не он придумывал правила. — Я всё сделал, — и тут Эльдар замер. Потому что перед ним стоял Вова в красивом лёгком платье чуть ниже колена, выгодно подчёркивающее его глаза. Сглотнув Гусейнов приблизился и пощупал кромку, а заодно и чужую ногу, — скажи, что завтра тебе никуда не надо. — Дорогой мой, завтра никому никуда не надо, — Вова приподнял Эла за плечи и прошептал прямо в чужие губы, — завтра суббота. И тут Вова пропал до самого утра. *** — Так. Теперь за хлебом, — Малой, словно колибри, носился от одного стеллажа до другого. — Планируешь не возвращаеться в семью? — Пушкин же в свою очередь очень спокойно за этим наблюдал. Найти Сашу взглядом довольно просто, даже если того совсем не видно. — Минус балл, Константин Викторович. Воруете чужие шутки, как не стыдно, — Малой веселилися копируя чужую манеру поведения. — Один-один, — Косте пришлось смириться с ничьёй. Закончив, парни пошли по двору в тишине. Почему-то обоим не хотелось нарушать эту, наверное, магию. Очень приятную. И только у самого Сашиного подъезда, Костя наконец решился продолжить разговор. — Саш, давай сходим куда-нибудь после фестиваля? Малой встал. И не двигался. Было смешно, если бы в этот момент ещё и пакет порвался, но, благо, этого не произошло. Саша не был готов. В его голове нельзя так резко куда-то звать. Без предупреждения! Пауза длилась слишком долго, и Пушкин истолковал её по своему. — Я не заставляю, и, если ты не хочешь, то… — Хочу, — Саше необходимо было прервать эту попытку уйти, чтобы потом не биться головой об подушку, потому что он такой глупый, — очень хочу. Я просто не ожидал. — А. Хорошо, — от облегчения плечи Кости, буквально, упали вниз, — тогда на следующих выходных после фестиваля. — А почему не сразу после? — Будешь узнавать, что такое афтерпати нашего театра, — Костя согнул свою спину, чтобы их с Сашей лица были на одном уровне, — а пока прощаемся, — облом. Костя опять вернулся к своему классическому размеру. Саша был огорчён. Намечтал себе всякого, а потом Пушкин выпрямился. Наверное, вся его досада отразилась на лице, потому что найти другую причину, почему Костя его обнял, а не оттолкнул, как обычно, Малой не мог. — Пока, мой маленький. И Пушкин ушел. А Саша остался стоять у подъезда пытаясь вспомнить, где ключи. И как дышать дальше.