***
Из-за холодной глади зеркала на Рейна смотрело нечто. Нечто, похожее на него, но неправильное. Те же черты, те же манеры, та же фигура. Может, дело было в глазах? Он никак не мог понять, отчего видеть собственное отражение было так противно. В любом случае, пока что это был лучший вид, который он мог представить другим. Он кругами бродил по своей комнате, то и дело снова подходя к зеркалу, словно пытаясь уловить в отражении что-то неведомое, что расставило бы всё по местам. Он не должен был быть здесь. Никогда не должен был. Не он. И всё-таки, почему-то именно его избрали для этой миссии. Рейн никогда не предполагал, что однажды окажется в числе тех, кто ступит в мир людей вопреки собственной воле, но вот он здесь. Ослабевший. Непонимающий. Ищущий ответы. Погружённый в свои мысли, он снова сделал круг по небольшой комнате. Она была в целом обставлена без излишеств, как и у всех остальных музыкантов, но небольшие детали, о которых Рейн позаботился сам, такие как свечи, минералы, воздушные колокольчики и крошечные аквариумы с водными растениями, расставленные по одному ему известному принципу, делали обстановку одновременно настораживающей и величественной в своей простоте. Но особенно он любил окно — огромное, выходящее во внутренний сад, оно давало превосходный обзор. Рейн остановился возле него, вглядываясь в очертания залитого закатным светом цветника и невысокого витого забора, за которым в тревожном безмолвии застыло главное здание Духовенства. Мрачные шпили вздымались к небу, отбрасывая длинные острые, точно когти, тени. Пристальный взгляд Рейна сверлит замшелые стены храма. Он что-то упускает. Ответ должен быть прямо здесь, у него под носом. Ведь для чего-то он здесь, для чего-то он был выбран самим Сатаной, отправлен к людям. И причина должна быть действительно веской. И всё же что-то не даёт покоя… Гулкий звон часов, оповещавших, что настало время ужина, вырвал гуля из размышлений. Солнце окончательно скрылось, и тени растаяли в едином сумраке ночи.***
Проповедь прошла на удивление гладко. Все с интересом внимали речи Кардинала, чьё искреннее воодушевление передавалось слушателям. Для него это было не в новинку — возглавляя южный филиал, Копиа каждую неделю вставал к кафедре и начинал свою речь. Первое время он чаще опирался на писания, но со временем обрёл достаточно уверенности, чтобы говорить от чистого сердца. Теперь, стоя перед послушниками в самом главном из храмов, он благодарил Преисподнюю за этот опыт. Когда последние братья и сёстры греха уже покинули зал, Кардинал ненадолго задержался перед статуей Бафомета. Всегда искренний в своей вере, он стоял сейчас, устремив взгляд своих несовпадающих глаз в рубины в глазницах статуи, но не видел в них ничего, кроме безжизненного холода камня. Впрочем, он и сам не понимал, что искал. Быть может, ответ на вопрос, который он не мог сформулировать. Быть может, подсказку. Или предназначение. Руки, держащие чётки, слегка дрожали, выдавая бушевавшие чувства. Зачем? Для чего он здесь? В группе, в церкви, на Земле в конце концов? Для чего борется, продолжает к чему-то стремиться? Должна же быть причина, по которой он явился на свет, по которой оказался в церкви, был назначен фронтменом. Нет, это не стечение обстоятельств, это нечто большее. Что-то внутри него упрямо твердило — так просто должно быть. Но этого объяснения было мало. Луч закатного солнца скользнул по витражам, осветив безмолвную сцену. Камушки в глазницах сверкнули, засияв всеми гранями. И в этот момент он понял. Причина. Ему была нужна причина. С тихим вздохом Кардинал отвернулся от статуи и покинул комнату, заперев за собой дверь — ночных служений в этот день не планировалось. Убирая ключ в потайной кармашек сутаны, он вдруг обнаружил там ещё один предмет. Струны. Он совсем о них забыл. Струны на гитаре Дью рвались слишком часто, так что пришлось заказать немного, всего несколько мотков, запасных раньше планируемого срока. Кто-то додумался поручить отнести их в репетиционную совсем недавно посвящённой сестре греха. Бедная девочка, заплутав в пока ещё малознакомых коридорах, так переволновалась, что, казалось, была готова упасть в обморок. Копиа очень вовремя натолкнулся на неё и предложил свою помощь, чем, со слов бедняжки, «буквально спас ей жизнь». И вот теперь эти несколько аккуратно упакованных моточков лежали у него в руках, ожидая своего часа. Конечно, можно было бы просто вернуться в корпус и отдать их лично гулям, но лучше было бы оставить их на видном месте репетиционной. Эфир упоминал, что возникли проблемы с гитарой, и потому была вероятность, что они понадобятся уже завтра. Мысленно пожелав удачи настройщику, который, как обычно, придёт утром, Кардинал развернулся и поспешил прочь по коридорам. К счастью, идти не так уж и далеко. Репетиционная находилась в основном здании, хотя и в отдалении, чтобы шум, ощутимый даже со звукоизоляцией, не мешал церкви спокойно жить своей жизнью. В коридорах уже стояла привычная вечерняя тишина, казавшаяся мужчине тоскливой. Он всё ещё не привык к ней. Там, откуда он прибыл, вечер, напротив, был временем веселья. Всюду звучали голоса, братья и сёстры греха, закончившие свои дела, сбивались в группки, чтобы хорошо провести время вместе. Кто-то закрывался в своих покоях, кто-то выходил в сад, кто-то устраивался в укромном уголке в общем зале. Здесь же редко кого можно было увидеть после службы. Разве что кто-то из гулей завершал свои дела, поскольку они, как и сам Кардинал, ужинали обычно позднее, чем все остальные. Но в этот раз что-то было иначе. Чем ближе Копиа был к репетиционной, тем отчётливее начинал различать звук. Хотя музыкальная комната в это время уже должна была пустовать, всё отчётливее становился исходящий из неё звук барабанов. И что-то в нём мужчину смущало. Тихонько приоткрыв дверь, Кардинал заглянул внутрь, но лишь одним глазком — не желал смутить земляного гуля. Разумеется, там был Маунтин. Это было понятно ещё издалека — так мог играть только он. И вот теперь, когда больше ничто не мешало слушать и слышать, Копиа наконец понял, что именно его смутило, точнее сказать, поразило, в игре гуля. То, что он исполнял, не было песней из репертуара группы. Вернее, это вовсе не было какой-то единой песней. Маунтин импровизировал. Играл ритм за ритмом, сливая их в единый поток, не прерываясь ни на секунду, так ловко переходя от мелодичных триолей к маршевым шестнадцатым, плавно перетекавшим во что-то танцевальное, что вскоре начинало звучать трагично. И весь этот парад звуков был удивительным воплощением гармонии. Каждый удар был верным, каждый акцент на своём месте, каждая нота дана с идеальной для неё громкостью. Но, кроме прочего, в этих ритмах звучало что-то глубоко личное, подобное исповеди. Что-то, чего мужчина не мог понять, но мог почувствовать, и от чего его сердце сжималось. Он потерял счёт времени и не мог сказать, как долго простоял там, затаив дыхание и вслушиваясь, но вдруг опомнившись, собрался с духом и вошёл в комнату. Гуль, заметив наконец невольного свидетеля его игры, остановился. Его хвост помахивал за его спиной медленно, но без тени тревоги или угрозы. — Прости, что прервал. Я… Я тут… струны для Дью принёс, — неловко пробормотал Копиа, выкладывая груз. — Ты бы не задерживался так допоздна. Ужин совсем скоро, будет плохо, если пропустишь. Так что ты поторопись, ладно? Вместо ответа упырь два раза гулко ударил в бочку. Без тени сомнения приняв это за «Ладно», Кардинал со спокойной душой вышел, плотно прикрыв за собой дверь. Времени до ужина действительно оставалось не так много, и хотя в спешке ещё не было нужды, Копиа предпочёл не медлить. Посещение репетиционной нарушило его изначальные планы, так что Кардинал решил вернуться другим путём и вопреки всему пройти через ту часть здания, где располагался кабинет Сестры Император и несколько других важнейших комнат, вроде зала собраний. Раньше ему нравилось бывать там — высшие чины духовенства не любили видеть непрошенных гостей в своём крыле, и потому, приходя по очередному делу, Копиа действительно чувствовал себя важным, удостоенным особой чести. Но сейчас, когда он входил сюда по праву, каждый раз на него давила тягостная и тревожная атмосфера, неизменно царящая в этих стенах. Предвкушение сменилось отвращением, гордость — сухим чувством обязательства. Но уже второй раз за вечер привычное каменные залы теряли своё обычное безмолвие. С каждым шагом Кардинал всё отчётливее слышал доносящуюся ругань. Гневные возгласы, эхом гремевшие среди покрытых мрамором стен, казались оглушительными. Так угрожающе и властно могла звучать только Император. Копиа точно знал: что бы ни являлось причиной её недовольства, с этим лучше разобраться, не откладывая. — Ты хоть понимаешь, что из-за тебя всё может сорваться?! И за что вы такие проблемные мне достались? Повернув в коридор, мужчина увидел, как взвинченная Сестра, размахивая стопкой бумаг, в которой угадывались порученные гулю документы, отчитывала стоявшего перед ней Эфира. Упырь молчал, но взгляд исподлобья, крепко сцепленные за спиной руки и подёргивающийся хвост были достаточно красноречивы. Неподходящее время для подобных сцен. Значит собрание высших чинов Духовенства закончилось сильно позже обычного — дурной знак. — Что-то случилось, Сестра? — Кардинал, быстро оценивший обстановку, старался звучать уверенно и спокойно. — Да, случилось! У нас поджимают сроки сдачи документов. Мы и так слишком долго решали вопрос с новыми инструментами. Если завтра утром не отправим всё необходимое, у нас вообще может сорваться предварительный график туров. У нас некоторые до сих пор даже репетировать полноценно не могут. Так что эти бумаги в наших общих интересах. Голос женщины зазвучал тише, когда она попыталась успокоиться. Она потёрла переносицу, делая пару медленных вдохов и выдохов, прежде чем продолжить. — Этот… этот упырь притащил мне совершенно не те бумаги. Они вообще не связаны с вопросом. — Простите, Сестра, — мужчина положил руку на плечо Эфира в неловкой попытке успокоить того. — Это моя вина. Э-это я выдал ему не те бумаги. Я… я сейчас схожу за нужными и всё… всё сделаю. — Ох, Копиа… — с губ Император сорвался усталый стон, однако тон голоса сразу стал неожиданно мягким. — Я же просила быть внимательнее. Будь добр, поспеши. Она развернулась и зашла в свой кабинет, хлопнув дверью чуть громче, чем требовалось. Оставшись наедине с гулем, Кардинал вновь похлопал его по плечу, одарив слабой ободряющей улыбкой. Эфир немного расслабился и его плечи опустились, а хвост снова начал размеренно покачиваться. — Возвращайся в корпус, Эфир, скоро начнётся ужин. Я быстро разберусь здесь и тоже приду. Гуль пытался различить в его голосе хоть что-то, будь то недовольство, разочарование или гнев, но находил только усталость. — Но… — Всё в порядке. Не беспокойся об этом. Иди. Копиа пошёл прочь, но вдруг остановился, развернулся, и окинул дверь Сестры взглядом, полным невысказанных сомнений. Что-то внутри него металось в этот момент, неясное, подобное задушенному ещё в зародыше чувству. С тяжёлым вздохом он оторвал наконец взгляд и последовал дальше в сторону своего кабинета. Поручение не может больше ждать. Упырь послушно последовал к выходу, слыша, как за его спиной удаляются торопливые шаги. Остановившись у самой двери, он хотел со всей силы припечатать кулаком стену, и уже было замахнулся, но в последний момент опомнился. Вновь навлекать на себя гнев Император ему совсем не хотелось. То, с каким пренебрежением, раздражением, почти отвращением она смотрела на него из-за одной крохотной ошибки, заставляло гуля закипать. Да, он оплошал. Но почему, почему та же ошибка от Кардинала, казалось, была для неё столь незначительной? Кардинал… При мыслях о нём на смену гневу пришёл стыд, смешавшийся с благодарностью и непониманием, почему этот загадочный человек заступился за него. Эфир отчаянно хотел верить, что есть в нём что-то, отличающее его от других людей Духовенства. И речь шла даже не о той странной и незнакомой силе, что, как он ощущал, сидела в Копии, словно семечко, ожидающее своего часа, чтобы прорасти, а о зыбкой связи, что протянулась между ними двумя, подобно тонкой нити. Эфир ощущал её с самого дня прибытия Кардинала, но никак не мог понять её природы. Это не было похоже ни на что, с чем он когда-либо сталкивался. Эфемерное, словно человеческие чувства, и реальное, подобно нитям паутины. Странные мысли были спутниками Эфира на всём пути обратно к месту его обитания — отчуждённому, скрытому, словно пытающемуся спрятать меж деревьев и кустов нечто позорное, грязное, неправильное. Дойдя до массивной деревянной двери, за которой ожидала кухня, полная других гулей, он остановился, колеблясь. Там, за ней, не ждало ничего, что принесло бы облегчение. Эфир заранее знал, что вновь столкнётся лишь с насмешками. И он не ошибся. — О! Явился наконец. А мы уже решили, что ты совсем сгорел со стыда, когда не смог справиться даже с простым поручением. Голос Дью раздался сразу, стоило двери приотвориться. Он сидел спиной к столу, закинув ногу на ногу, и буравил только что вошедшего Эфира с неизменной усмешкой на лице. Свисс уже хлопотал у плиты, не дождавшись, пока квинтэссенция соизволит прийти и сам заняться ужином. — Что? — Ой, да ладно. Документы, Эфир, до-ку-мен-ти-ки. Ты даже тут налажал, — злорадно оскалился Дью. — Откуда ты это?.. — Эфир стоял, напрягшись и недовольно подёргивая хвостом. То, что остальные гули узнали о случившемся, да ещё и так быстро, было неожиданностью. — Да ор этой старухи было слышно за добрую милю. Бедный-бедный чёрт на побегушках. — Да что тебе, блять, от меня надо?! — неожиданно сорвался квинтэссенция. — Вечно у тебя ко мне претензии! Оставь меня наконец в покое! — Да я просто жду, когда ты наконец перестанешь быть ёбаной тряпкой и начнёшь стоять за себя! Ты гуль или трёхлапый котёнок?! Мгновенно, будто что-то щёлкнуло у него в голове, Дью сменил игривое злорадство на ярость, подскочил, словно одержимый, и кинулся на Эфира. — Хватит! Когти оставили длинные полосы. — Быть! Острые зубы вонзились в руку, кровь брызнула из-под клыков. — Тряпкой! Раскалённые до предела ладони отпечатали след от ожога на рёбрах, будто клеймо. С утробным рычанием раненный упырь попытался отпихнуть от себя обидчика, огрев его промеж рогов первым, что подвернулось под руку — доской с остатками рыбы, не убранными после готовки. Никто из гулей не пытался вмешаться, предпочитая просто наблюдать. Большинство — с праздным интересом, но Свисс — с азартом, из-за чего даже забыл о плите, а Рейн — с внимательностью учёного, наблюдающего за экспериментом. — Остановитесь! Дверь с грохотом распахнулась, пропуская взволнованного Кардинала. Ко всеобщему удивлению это сработало: Дью застыл на месте, словно окаменев, позволяя Эфиру вырваться из его хватки и перевести дух. Рейн удивлённо вскинул брови, пройдясь по огненному гулю изучающим взглядом. Тот так и стоял, замерев, пока Свисс не щёлкнул пальцами у него перед носом, проверяя, не помер ли тот на месте от шока или чего-то ещё, чем бы ни было вызвано его оцепенение. Это возымело эффект, и гуль, начав приходить в себя, уставился куда-то в стену стеклянным взглядом, бормоча что-то невнятное, похожее на «Что?», «Я не…» и «Как?». — Какого чёрта? Дью, с тобой мы поговорим позже. Сперва надо заняться ранами. Голос Копиа звучал непривычно твёрдо, но это было не единственное, что изменилось. Он впервые смотрел на стаю упырей как на тех, за кого был в ответе. Что-то внутри в момент этой сцены переломилось и заставило его неожиданно осознать — они больше не чужаки. Какими бы странными эти гули не были, кем бы ни были вызваны, сейчас они плыли в одной лодке, и капитаном был Кардинал. Мужчина взял Эфира за руки, рассматривая его повреждения, пытаясь понять, насколько всё серьёзно. Однако Дью, наконец очнувшийся, по-прежнему не желал успокаиваться, и хотя стоял теперь в стороне, продолжал смотреть взглядом, полным кипящей ненависти. — В чём проблема? Просто возьми и залечи свои раны, ты же квинтэссенция! Ах да, точно. Ты же даже этого не можешь! Подумать только, квинтэссенция, не умеющий лечить. До чего же ты жалок! — язвительно прошипел он, потирая расшибленную губу. — Прекрати! Эфир, пойдём в мою комнату, у меня там аптечка. — Всё в порядке, Кардинал. Это ничего… — Нет-нет, идём. Заодно хочу спросить кое-что. Мужчина повёл гуля за собой, бросив напоследок укоризненный взгляд в сторону виновника переполоха. Стоило двери за ними закрыться, на кухне возобновилась привычная возня, словно не было только что никакой драки. — А ты чего пялишься? — бросил Дью в сторону Свисса. — Пф, больно оно мне надо, — ответил мультигуль с презрением в голосе, отворачиваясь. Заметив немой вопрос, застывший на лице Рейна, добавил, — Что? Ему же всё равно это с рук сойдёт.***
— Итак, — проговорил Копиа, копошась в коробке с медикаментами, — можешь объяснить, что там у вас произошло? — Ничего необычного. Дью снова сорвался. Его злит, что я слишком слабый. Вроде бы гуль как все, а почти ничего не умею. Что поделать, не повезло родиться низкоранговым, — Эфир пожал плечами, как бы говоря, что его это не беспокоит. — А вообще, мы уже привыкли к его агрессии. Это, на самом деле, нормальная реакция на переход в огненную стихию, так что мы в основном игнорировали, пока он совсем с катушек не слетал. Но что-то долго, два месяца уже, давно должно было пройти… Сидя на краю скромной, но достаточно удобной кровати Кардинала, и стараясь не запачкать её своей ещё сочащейся кровью, Эфир упорно думал о чём-то своём, хотя и продолжал отвечать на вопросы. Сам Копиа сидел рядом, раскладывая бинты и антисептик. — И ты так спокойно к этому относишься? — Мы же из Преисподней вышли. Там всякое бывало. Копиа кивнул. Упырь действительно, казалось, не особо волновался о ранах, и ничуть не дёргался, когда Кардинал обрабатывал их — то ли действительно эти существа ощущали всё по-другому, то ли просто привыкли к боли. Гули вызывали у мужчины мурашки — они были непредсказуемы и часто излучали чувство опасности. Но в самом Эфире словно бы не было ничего пугающего, несмотря на его природу, и оставаясь с ним наедине, Кардинал не испытывал той смутной тревоги, которая появлялась, стоило кому-то ещё из семёрки оказаться рядом. А может, дело было просто в привычке. И вот теперь что-то в непринуждённой тишине этой комнаты и самих обстоятельствах склоняло к откровенности. — Знаешь, есть ещё кое-что, что я давно хотел спросить… Почему вам с Кумулус запретили входить в общую столовую? — Ах, это. Ну, на самом деле, Кумулус нельзя только на кухню. Там всегда случались какие-то неприятности, когда она появлялась. Я не знаю деталей, но в прошлый раз произошёл какой-то уже серьёзный несчастный случай, не помню, умер ли кто-то, но с тех пор ей путь туда закрыт. Гуль только отмахнулся, показывая, что подробности случившегося ему и не интересны. Копиа отложил наконец бинты и поднял на него глаза, пытаясь поймать его взгляд. — Ну а ты? — Ну, — Эфир пожал плечами, — в моём присутствии люди не могут нормально есть. Давятся, находят в еде то, чего там быть не должно, неожиданно сталкиваются с аллергией… Много всякого. Обычно не критично, но пару раз тоже последствия были серьёзные. Вот и решили… — Да? Так вы поэтому так странно на меня смотрели во время еды? Я ничего такого не замечал, — мужчина удивлённо изогнул бровь. — Не знаю. Честно, не знаю. Вы первый, с кем ничего не случилось. Снова повисла неловкая тишина. Каждый вновь погрузился в собственные мысли. Эфир нервно постукивал хвостом и пару раз порывался что-то сказать, но останавливался на полпути. И только когда очередная неловкая попытка была встречена любопытным взглядом Кардинала, наконец решился. — Кардинал, могу я тоже задать вопрос? — Конечно. Валяй. — Почему вы заступились за меня перед Сестрой? Это была моя ошибка. — А, ерунда, — мужчина откинулся на одеяло, позволяя уставшему телу наконец немного расслабиться. — Ко мне она лояльнее относится, не стала бы так ругать. Ну, собственно, так и вышло. К тому же это всё-таки не совсем твоя вина. Это я не дал достаточно чётких инструкций, не удивительно, что ты взял не то. Я сам поспешил. — Спасибо. — Просто не забивай себе голову. С каждым бывает. Эфир поднялся, словно намереваясь отправиться к себе или спуститься вниз, к остальным, но замер. Он колебался секунду, словно решая, прощаться или наконец поднять терзавший его вопрос. Спустя несколько мучительно долгих секунд наконец решился и заговорил. — Кардинал? — Да? — Вы когда-нибудь слышали о клятве гулей? — Нет… Упырь сделал глубокий вдох, собираясь с силами. Копиа уже снова сидел на краю кровати, не сводя с него глаз. — Эта клятва создаёт узы вроде тех, что возникают при призыве, но не совсем. Вообще-то, по идее, я не могу её дать. Ну, то есть могу, но она не должна работать, но… Но мне почему-то кажется, что с вами получится. Точнее, я почти уверен. Копиа сидел, уставившись на гуля во все глаза, явно не зная, как реагировать на подобное. Его, конечно, обучали многому, но не тому, что делать, если чужой упырь пытается стать твоим. — Кардинал, прошу, примите мою клятву. — Ты уверен? Эфир, это кажется серьёзным решением, — едва вернув себе дар речи, пробормотал мужчина. — Я уверен. Так надо. Я это… чувствую. Так надо. Так правильно. Что-то внутри Кардинала металось, рвалось навстречу этой мысли. Это то, как должно быть. Он и сам не знал, почему, но чувствовал то же самое. — Я… хорошо. — Спасибо. Эфир опустился на одно колено и склонил голову, приложив правую ладонь и кончик хвоста к сердцу. — Я, Эфир, во имя Преисподней клянусь своим истинным именем Кардиналу Копиа. Во имя нашего Тёмного Господина я буду служить ему, стану его опорой, щитом и мечом, дабы нести свет истины и волю Сатаны. — Я… принимаю твою клятву. Стоило последнему слову сорваться с губ Кардинала, как все сомнения отпали. В тот же миг они оба всё поняли. Тонкая эфемерная нить, что незримо связывала их с самого дня призыва, которую они оба прежде так старались не замечать, окрепла, обрела силу. Первая нить из многих.