***
Второй пунктик состоял из извинений к Ноа, которого она все ещё неизменно любила. И Милли было ужасно жаль, что все так получилось. Даже если он сам был виноват — все вечно он усложнял. Пытался сделать драму из самых банальных вещей — это его суперспособность, которую Милли ненавидела. Нет, он все еще оставался самым-самым лучшим другом, с которым было связано слишком много, чтобы просто отпустить его падать в глубокую бездну воспоминаний, конца у которой нет и не будет, потому что о нем забыть никогда не получится. Ноа не ждал гостей. Точнее гостью. Браун выжидающе смотрела на входную дверь в квартиру парня, пока внутри раздавались приближающиеся к ней шаги. — Привет. — Милли слабо улыбнулась, подняв взгляд на Шнаппа. — П… привет. — он, широко раскрыл глаза, смотря на подругу, если ее ещё можно было так назвать. Потому что в этом Браун до жути сильно сомневалась, как бы он не ненавидела признавать собвстенные ошибки. — Что ты тут делаешь, Милли? — устало спросил Ноа и поднял брови, а девушка сильно закусила губу, виновата смотря на друга. А вот Ноа так назвать было можно. Он гораздо лучше ее. — Я… Я хочу сказать прости. — Шнапп наклонил голову, укоризненно смотря на Браун. — Я знаю, что поступаю как сука. И я даже не буду себя оправдывать. Ноа обнял Милли, так крепко насколько мог и тихо всхлипнул, не показывая глаз. Девушка без раздумий обняла его в ответ и между ними повисло молчание. Оно не было успокаивающим или наоборот, напрягающим. Молчание просто существовало, отдельно от описывающих его эпитетов; оно просто было. — Я понимаю, что я должна была сказать тебе, выложить всю подноготную, но ты знаешь, Ноа… Я не думаю, что знала ее сама, правильно и до самого конца. — а теперь об этом знал весь мир, поэтому персонально Шнаппу рассказывать ничего не требовалось. Но ужасно неприятный осадок тоже повис в воздухе, удерживая абсолютно отрицательный заряд, от которого дышать становилось труднее. Милли Браун до дрожи в руках ненавидела все эти ситуации, напущено-плачевные и ужасные, потому что в такой херне всегда виноват только один человек — она. Милли ненавидела брать на себя вину. — Прости. Прости-прости-прости. — но все ещё стояла посреди лестничной площадки и обнимала друга обеими руками, и шептала «Прости», как-будто это чему-то сможет помочь. — Я тебя простил, Милли. Все хорошо. — Ноа утёр глаза рукой и улыбнулся. — Я тебя люблю, Милли. Разве могла Браун не сказать о том, как она им дорожит, как же много он значит для Милли и как она невозможно его любит? Нет. Ну, если кто-то ещё не понял, Браун резко стала говорить все вслух, о том, чего хочет или что думает. Хорошая способность, которая появилась спустя две недели после того, как она с Финном переспали во второй раз. Не самая удачная дата для время исчисления, но Милли не запомнила точной даты ни первого события, ни второго. — Боже мой, я тоже тебя люблю. Ты бы знал, как я скучала без твоих тупых советов и шуток, Шнапп! Браун улыбнулась настолько широко, насколько была способна и обняла ещё раз, качаясь в его обьятиях вправо-влево, что напоминало медленный танец из средней школы, примерно такой они с Финном танцевали в конце второго сезона, только между Ноа и Милли не было романтики и той неловкости, они просто танцевали и обнимали друг друга, потому что до ужаса соскучились, ведь. — Даже не думай больше обижаться и уходить от меня. Иначе я найду тебя и откушу голову. — Браун широко раскрыла голову, обнажая зубы и зашипела. — они рассмеялись. — Да я никогда бы… Правда! — Шнапп отстранился и поднял руки вверх, словно пойманный Милли на месте преступления. — Я буду чист перед тобой, Милли, а ты будь чиста перед законом! Ты же не Стив Харрингтон, а я не демоническая летучая мышь. — Браун только покачала головой, не переставая улыбаться. Милли не существовала без Ноа, а Ноа не существовал без Милли. Они не были соулмейтами или идеальной парой — они были лучшими друзьями, как брат и сестра. И черт, как же Браун была счастлива снова стать частью самой себя прошлой, хотя бы на какой-то малейший процент, хотя бы на немного, совсем чуть-чуть. — Ты не останешься на подольше, Миллс? — спросил Ноа, наклонив голову и сощурясь. — Прости Ноа, долг зовёт. Нужно же когда-то исправлять свои ошибки, да? — Ладно, Милли. Удачи — он улыбнулся и легонько стукнул ее по плечу. — Предупреди Финна, что я буду у вас в следующую субботу. Ты же помнишь про день кино, да? Я уже знаю какой фильм мы будем смотреть. — Ты же знаешь, что у меня суд в этот день? — Браун нахмурила брови. Ноа определенно читал новости, она вчера собвстенные глазами видела его лайк в твиттере на посте «суд над Робертом Брауном» с фейкового аккаунта. — Конечно. Просто скиньте мне свой адрес. Я буду моральной поддержкой для лучшей подруги. Моей лучшей подруге всегда помогало кино! — Я скажу Финну. — почти уже выйдя за дверь, Милли, смотря на его заговорщическую ухмылку, кивнула, так же ухмыляясь. — Надейся, чтобы у него не было других планов на меня и субботу после суда… — Фу! Фу-у-у!!! — завопил парень, сначала захлопнув дверь перед носом девушки, а потом, в ту же секунду ее открыв, чтобы уже чуть тише добавить, смеющейся Милли — Эй ты! Милли Браун, мы, конечно, уже друзья, но не надо посвещать меня в подробности своей личной жизни, иначе я не смогу смотреть вам обоим в глаза, черт возьми. Девушка засмеялась ещё сильнее, опираясь рукой на дверной косяк. — Я просто тебя предупредила. — она покачала головой, поправляя волосы. — Пока — Браун махнула рукой и развернулась, ещё смеясь. — Хорошего вечера, Милли. — саркастично заметил Ноа, наигранно улыбаясь. Было одиннадцать часов утра. Внизу ее ждал Вулфард, с неизменной нежной улыбкой и глупыми солнечными очками, которые так невозможно мило сочетались с его внешним видом. Не поцеловать его лицо в этот момент было чем-то вообще нереальным и невозможным. Неправильным. Потому что такие люди как он, заслуживают поцелуев, кода выглядят как чертов Бог, пускай не самый идеальный по их божеским параметрам — Милли уже сотню тысяч раз говорила и думала о том, что идеала не существует. Даже если он есть — лучшего чем то, что есть у неё сейчас найти невомзожно и это факт. Ф-А-К-Т. Который девушка ни в коем случае не разрешала оспаривать.***
Поставив корявую галочку над вторым делом, Милли Браун перешла к третьему (причём в тот же самый день, ебануться, правда?). Он был абсолютной пустышкой по сравнению даже с первым, как казалось — этот пунктик казался семьи, скорее даже «переходящий», «подготовительный» к предстоящему через две недели судом над отцом и всей этой юридической херней, которой Милли ни секунды не занималась, отдавая все в руки адвокатам и прочим доверенным людям. Ей совсем не был важно процесс так, как важно было осознание того, что отец за решеткой или на домашнем аресте, или он просто лишился чего-то важного — может ему даже пустили пулю в затылок. Главное — это месть за все испорченное, испоганенное, растоптанное и втоптанное в грязь, в дерьмо, ненужное никому. Пускай это будет низко, и пускай она пожалеет потом, пускай это — ебучий дофенизм — Роберт Браун обязан получить по своим заслугам. Понять, какой он гадкий и ужаснейший человек, извиниться. Потому что он этого правда заслуживал. И Милли была несомненно права. Он требовал получить по заслугам. Страдать так же, как страдала она, во время жутко долгих, темных ночей, как она рыдала над счастливым прошлым и понимала, что абсолютно противоположное ему настоящее — самое ебанутое, самое ужасное, что в принципе могло произойти в жизни Милли Браун Ее отец не заслуживал счастья — того, что она сейчас имела, потому что ебучие люди, которые жертвуют семьей, любовью — всем, всем блять и только ради себя — они достойны ужасной мести в сотни раз хуже, достойны всего, что могло заставить их задуматься над тем, какие они чертовы твари. И Милли Браун могла показаться слишком мстительной или злой, хотя до этого никогда таковой не являлась. Но он, такие люди как он — заслуживали дерьма худшего, чем то, какое было ими совершено. И это не потому, что она злая сука, а потому что ей испортили жизнь, об неё вытерли ноги, ее заставили все это терпеть, хотя можно было сотни вариантов придумать, как всего этого дерьма избежать! Одни и те же мысли в разных интерпретациях вертелись в ее голове, пока она ехала на переднем пассажирском сиденье, смотря на водящего машину Финна, снова в своих дурацких очках и милой кепке с жабами, с кудрявыми, до невозможности красивыми волосами, что выбились из небольшого хвостика, заплетенного ею утром. Если кто-то скажет, что счастье выглядит не так — Милли Браун ни за что не поверит в это. Вулфард обернулся к ней, когда они стояли в пробке на светофоре, улыбаясь. — Волнуешься, да, Милли Браун? — парень задел пальцами ее запястье, легонько, почти невесомо сжимая. — Я рядом с тобой, мы вместе преодолеем еще один важный шаг. Видимо, рассчитывая на то, что пробка еще очень долго не рассосется (да так и произошло в принципе — все новая причина посчитать его ясновидящим), он прикоснулся своими губами к её, переплетя их пальцы. Его губы были мягкими, а на вкус сладкими, и Милли, ей до жути нравилось его целовать, она готова была потратить на это целую вечность и ещё несколько тысяч лет, после, отстраняясь и палач головой ему на плечо. И шептать так, чтобы только он мог ее слышать: «— Я тебя люблю» И обнимать его за шею, прижиматься близко-близко. С появлением (прямо конкретным таким, с доебами, мол: «Что это опять с Милли Браун приключилось?») такого человека как Вулфард в её жизни максимально стали расставляться приоритеты и если несколько месяцев назад она и не думала о чём-то слишком серьезном, задумываясь только о том, что он был невероятно красивым и целовать его было очень приятно. И он безусловно нравился Милли и год назад, и два и три. Но думать о чём-то серьезном, когда за спиной ужасный груз в виде гребаного Джейка и надоедливого отца — было, как верить в то, что козел с обломившимся рогом — это единорог. Поэтому обойтись можно было и горячими поцелуями. Милли Браун было бы вовсе достаточно. То уже через несколько дней приоритеты резко переменились и думать о Вулфарде не как о собственном охуенном будущем было чем-то нереальным. Хотя ужасно наивным и ненавистным ею делом. Да Милли в тот момент все и всех ненавидела (и на вряд ли это слишком кардинально поменялось сейчас), поэтому реакция на это период жизни была вполне себе адекватной. Разрывать поцелуй было жаль, Милли хотелось, чтобы все это затянулось на гораздо более долгий срок. Но Вулфард все-таки отстранился и мило улыбаясь, оставил поцелуй на щеке, возвращаясь к дороге. Когда они наконец доехали до абсолютно другого конца Лос Анджелеса нервозность Браун снова начала выдавать себя. Она ненавидела это чувство, наверное, больше всего на свете, особенно последнее время. Хотя бояться было совсем нечего. Это просто семейный обед. Или лучше сказать ужин? Впрочем, плевать! Страшного в любом случае ничего не было. Потому что отец, на время (до решения суда, если точнее) оказался очень далеко от дома. Назойливого Джейка и его отца, со временем определенно не хорошевшего (хотя Милли он никогда не нравился; гораздо лучше выглядел Пол Стэнли, даже сейчас, хотя мужчине шёл уже семьдесят второй год), как, в принципе и его сынок, крашенный в пепельный блонди который ему однозначно не шёл, по-сравнению с которым, и молодой Джон был действительным красавцем. Была её мама — Келли. И Ещё — Пейдж, Эйва, Чарли. И была она — Милли. И он — Финн. И никто из них не злился на Браун, никаких серьезных разговоров точно не предстояло. И Келли, конечно, понравился Вулфард (и ещё бы, он был слишком горячим снаружи и добрым, мягким внутри, чтобы кому-то не понравится; — если кто-то имел что-то против Финна — просто завидовал ему и Милли точно об этом знала). Так что бояться точно было нечего. Но разве кто-то сказал, что Милли боится? Это просто нервы. Браун хочет, чтобы все прошло хорошо. — Боже мой, Финни, я думала мы подохнем ещё на гребанном Ист-Сайде. — она принялась махать рукой, смотря на то, как дома за окном один за другим меняются и они медленно въезжают на «богатую» часть улицы, ограждённую сраным шлагбаумом. Лучше было назвать эту хуйню шлаКбаум — хотя бы было больше похоже на правду. Парень фыркнул от смеха и затормозил, ожидая, пока эта хрень поднимется вверх. Милли отказывалась называть её иначе. Полная хуйня. Зачем вообще придумали этот сраный рычаг в таких улицах? Чтобы в очередной раз сказать — ебать вы лохи, а вот у вас на такую пластиковую палку нет денег — обосритесь теперь от зависти. Наверное все так и было. Жуткий бред, конечно. Разве эта палка говорит о чем-то другом, кроме заносчивости и высокомерности богатых людей? Не то, чтобы иногда сама Милли не была заносчивой. Ну нет, точно не из-за денег. Разделения эти её всегда невероятно сильно раздражали и она никогда не делила людей на масти, сословия и на прочее дерьмо. — Как мы будем ехать обратно вообще? Ну к чертям собачьим… — Браун вдруг поняла, что в любимый Беверли-Хиллз придётся ехать ебучих четыре часа, если не больше. — Лучше остаться тут, хотя нет, меня все ещё мучают кошмары от этого ужасного бассейна… — вдруг заиграла «Блуди Мэри» и Милли даже немного расслабилась. Она давно не слышала этой песни. — На твоём месте я бы точно не давал ему второй шанс. — Это уж точно… — Милли качала говолой в такт музыке, вслушиваясь в пение Леди Гаги. «Блуди Мэри» — любимая песня Браун (не включая в список любимых песни Вулфарда; ну понятное дело, что он был ее любимым исполнителем, но она говорила об этом уже сотни миллиардов раз и сейчас это не то, чтобы было важно, когда речь идёт о Леди Гаге), сейчас играла на радио, но от стоящей жары девушка прибавила только мощность кондиционера. А Гагу и так было слышно довольно хорошо, так что это однозначно можно было пережить. Зато там её будет ждать любимая кровать или нет, сначала собвстенное море на заднем дворе, что вообще-то называлось бассейном, но было плевать, потому что ехать ещё два часа до настоящего ни капли не хотелось. — На половине дороги мы определенно заедем в забегаловку и купим еды, или закажем какой-нибудь херни. — прокомментировал Финн. — Блять, иначе реально помрешь, ещё и готовить потом. — парень повернулся к ней лицом и Милли одобряюще кивнула. — Нахуй готовку. Это, может, полезно, уметь готовить, но сегодня она идёт нахуй. — Браун откинулась на спинку своего кресла, ещё качая головой, повторяя своими движениями все такты, басы, биты и прочее дерьмо. — Она всегда идёт нахуй. — Вулфард улыбнулся, взгляд скользнул на ее губы, но потом он отвернулся, чтобы припарковаться около ее дома. Милли облизнулась. — Да. Никто не посмеет это оспорить. — она покачала головой, а потом потянулась за поцелуем с жутким желанием, словно в последний раз, кладя одну ладонь на затылок, аккуратно пробираясь пальцами к волосам чтобы немного сжать. Песня закончилась на той же ноте, что и началась, и Браун нашла себя на мысли, что лучше ей было закончится на чем-то более кульминационном и страстном, как раз в стиле Гаги. И все было бы как в фильме про любовь. Или в книге. Браун бы почитала такую. Хотя зачем? Ее собственной жизни было достаточно вполне и никакая книга не встала бы рядом с тем, что происходит в её реальности. Целовать его было все ещё приятно (лучше сказать: целовать Финна было приятно всегда), его пальцы скользили по шее, а губы горячо касались ее собственных. Эта вещь — их поцелуи (или сам Вулфард) тоже были ещё одним доказательством того, что жизнь Браун — лучше чем в сраных произведениях литературного искусства. Хотя не всегда, но черт возьми, из-за таких моментов с ним можно было перечеркнуть нахрен все проблемы и забыть о них навсегда. Она так, в принципе и делала в большинстве случаев, забираясь на его бёдра особенно восхитительными вечерами, когда они буквально делили между собой все. Любовь, кровать, сраный Лос Анджелес, жизнь, чувства, мысли, стоны, удовольствие от друг друга… — все. Вообще, как оказалось, обед (или все-таки ужин) и правда не был чем-то ужасным и проходил, что было не слишком очевидно, но ожидаемо, хорошо. Эйва сидела рядом с мамой, прижавшись к её плечу (как сестричка ещё жива от такой жары, интересно?), пока она болтала о чем-то с Пейдж и Финном. Браун едва ли вслушивалась в их беседы, больше просто смотря на Вулфарда. То на его затылок, где ещё красовался её (вообще-то его) хвостик, то на их переплетенные руки, то просто оглядывая комнату, где они сидели. Она смотрела, отмечая то, что он ужасно хорошо вписывался в её семью и было глупо об этом молчать. Милли ковырялась в индейке, попивая прохлаждающий мохито. Есть совсем не хотелось, но скоро должно было быть мороженное и Браун надеялась, что она ещё недостаточно взрослая для того, чтобы только смотреть на Эйву, с радостью его уплетающую. — Ксати, а ты вообще общаешься с папой? Мам? — Чарли прервал на время затянувшееся молчание. — Ну, он пишет мне, конечно. Но не то, чтобы я с ним прямо общалась. — Келли легко пожала плечами, приобнимая дочь, а потом поглаживая ее по голове. — Я между прочим, не раз ему говорила о том, что пора бы во всем признаться, извиниться и прекратить вражду. Мы все тут не чужие. Слова матери приятно грели душу. Они с Келли и Пейдж определенно были соулмейтами, иначе Милли не могла обьяснить того, почему они одинаково заботились о ней и вообще были лучшими женщинами на этом свете. — Я даже не отвечаю. Он сам во всем виноват, вот пусть теперь и сидит со своим лучшим другом, раз не мила ему семья. — женщина вздохнула. — Больно конечно, очень неприятно. Но вряд ли тут можно поступить по-другому, чем втаптывать себя в грязь и предавать семью. — Роберт идиот. — заявила Пейдж, тоже отпивая мохито. — Прости мама, но я не думаю, что у кого-то кроме Эйвы есть к нему положительные чувства. Девочка обернулась на своё имя. — Что? — Папа предатель. — Чарли пожал плечами. — Предатель. — повторила Эйва. — Да. — и снова прижалась к матери. — Даже она передумала. — Милли хмыкнула. — Я просто не хочу, чтобы вы, дети, опускались до его уровня. Подать на него — это хорошая идея, даже если он все ещё ваш отец. Но отпустите свою ненависть, он этого не достоин. — Келли поджала губы, качая головой. — Давайте поговорим о чем-то хорошем, я не думаю, что Милли приятна эта тема. Тем более… Да, я пойду за мороженым. — миссис Браун улыбнулась детям. — Детка, пропусти-ка меня. — Эйва с ногами забралась на диванчик, сбросив невесомые тапочки на пол и Келли вышла из столовой, пока девчонка заняла ее место, ближе к Финну. Пейдж ушла за матерью, чтобы ей помочь. Милли взглядом следила за её движениями. Но она ничего не сделала или сказала. По крайней мере того, что достойно особого внимания. Просто отпила немного мохито из стакана матери, а потом вернулась на свое место, так и не опуская ноги на пол. Браун почему-то вспомнила то, как она вечерами прибегала к ней и обнимала, когда ей было жутко плохо. В то самое время, когда объявился этот сраный Джейк и все остальное. Эйва по-детски наивно улыбалась и похлопывала ей по спине, как мама. Даже приносила свои порции десерта на ужин или обед. — Мороженое! — воскликнула Эйва, хлопнув в ладоши. Милли бы очень хотелось видеть её такой же, как Пейдж, Чарли или маму. Чтобы она любила семью и была ей предана, чтобы ни за что не поступила как отец и не предала всех ради себя. Полная жертвенность это конечно плохо. Пусть просто не берет с отца пример. Хотя она уже на вряд ли станет такой, как Роберт. Уже переросла тот возраст, когда его повадки могли слишком сильно повлиять на неё. Милли счастливо улыбнулась, глядя на вазочку с двумя шоколадными и одним фисташковым шариками мороженного около себя. Будь воспет всеми богами любви и прочей хуйни день, когда придумали фисташковое и шоколадное мороженное.***
Но вот сраная дорога назад… Будь она проклята, к чертям собачьим. Милли молилась все четыре часа, под песню ее однофамильца — Криса Брауна — «Андер Ве Инфлюенс», под Чейз Атлантик и их песни — «Френдс», «Девилиш» и «ГринГринГрин», Артик Манкейс — «Ар Ю Майн?» и Калпурнию — «Грейхаунд» и «Сити Бой». И ещё миллион других песен, что громко звучали из магнитофона (если эта штука так называлась), пока она преодолевали Лос Анджелес, который ещё не спал. Он весь горел, Милли могла даже за миллиард миль увидеть яркую вывеску «Беверли Хиллз», светящуюся словно вывеска ночного клуба, фиолетовым и синим. Что было странным, тут разве не должны были жить жуткие богачи в стиле «Олд Мани», что презирали панков и в принципе людей, которые не выглядели как они, не говоря о таких кислотных, вырви-глаз вывесках, прямо на въезде в богатейший район Лос Анджелеса? Хотя может быть эти сказочные долбаебы уже перебрались в Англию или попросту вымерли. Впрочем, Милли в любом случае с превеликой радостью выплыла (хотя скорее выкатилась) из машины, медленно направляясь ко входной двери, не пренебрегая мыслями о том, как скоро она окажется в своём маленьком море. Пускай оно немногим было безопасней того бассейна в ее доме — это Браун уж точно не брала ни в какое внимание. По дороге они купили много всякой дерьмовой, зато вкусной еды, излюбленную газировку (и ее излюбленные сигареты со вкусом то ли клубники, то ли вишни, а может быть ещё чего-то), которая сейчас она вся оказалась стоять на небольшом столике около ее маленького моря, пока она расправлялась с Винни, что видимо тоже невероятно желал оказаться в воде. Стояло сто градусов по Фаренгейту (погоду абсолютно не волновало то, что сейчас уже двадцать седьмое ноября) и Милли Браун его прекрасно понимала, но купать его не хотелось, поэтому Винни оставался внутри, под действием кондиционера и вентилятора, обдувающего его кудрявую шерстку. Хотя может быть он просто хотел побыть рядом, потому что не видел Милли целый день и соскучился. Достаточно эгоистично с ее стороны, но она жутко устала, разве ей нельзя было расслабиться? Пёс в любом случае скоро задремал (он прямо как сама Милли, очень любил спать) и даже не остался скучать после того, как проснулся. Кажется, он просто забыл и засеменил наверх, поглядывая в панорамные окна вниз, на задний двор. Браун закурила, сидя у края бассейна. Сигареты все же оказались со вкусом клубники и Милли пробовала такое впервые (и до этого даже не думала, не подозревала о их существовании). Оказалось не так приторно и ужасно, и ей даже понравилось. Финну, верно, тоже понравилось, потому что он подозрительно довольно облизывался, после того, как поцеловал Браун, после потянувшись к ней ещё раз. Уже совсем поздним вечером они выбрались к спальне. Милли больше всего на свете ждала момента оказаться в постели, невероятно ею любимой. Хотя сны совсем не шли в её голову, просто лежать в обнимку с ним было тоже вполне хорошо. Они снова целовались. Финн слегка покусывал ее нижнюю губу, перебирая и оттягивая мокрые волосы бледными пальцами, другой рукой держа её за шею. Милли обеими руками сжимала его плечи. Потом он с особым нежеланием отстранился от её губ и опустил ладонь ниже, позволяя себе чуть оттянуть ткань футболки (что, между прочим, все ещё не являлась её собственной, хотя если учесть то, как долго Милли уже подтаскивает именно эту — с Найтвиш, футболку уже вполне можно считать за свою), проскользнув под неё, своими действиями нарушая их молчание тихим стоном. Тепло в комнате медленно возрастало и Браун запрокинула голову назад настолько, насколько ей предоставляла возможность, открывая вид на собвстенную шею. Он подождал немного и медленно наклонился к ней, несколько секунд посмотрев прямо в глаза, прежде чем начать целовать прохладную от остывшей (ведь Милли как обычно не вытерлась после душа) воды, загорелую кожу. Браун мурлыкнула и запустила пальцы в длинные влажные волосы, пока он, не останавливаясь, продолжал целовать её шею, что было самой приятной и охуенной вещью на свете. Если бы можно было описать то, как чертовски хорошо он справлялся с этим — Милли бы сказала «ебать», сбиваясь в полу-стоне, прямо как сейчас. И наверное, Вулфарда стоило бы спросить — какого хуя? С кем он научился так целоваться, если до третьего сезона был полным лузером в целовании девушек. По-крайней мере Милли точно. Хотя они специально целовались до съёмок (от чего у Браун всегда был припадок на многострочные тирады с самой собой, мол: «охуеть, подруга, сейчас ты будешь делать что??? с кем??? вне съёмок???»), особенно усердно перед третьим сезоном. И он вообще никого кроме Милли не целовал, на тот момент точно. Какого хрена? Или она научила его целоваться так крышесносно, или он реально тренировался дома со своей подушкой. Последнее однозначно звучало ужасно, так что Браун предпочла верить первому варианту. Впрочем, ещё один пунктик из списка о всем важном, в ее голове, был почти даже завершён, и осталось их всего два. Хотя подготовительная часть к суду ещё продолжалась, Милли заранее поставила жирную и размашистую галочку, даже не желая задумываться о том, что следующим пунктом шёл суд. А вот зато о том, что шло следующим пунктом задуматься очень даже хотелось. Потому что это было куда более приятной и интересной частью, хвала богам, что самой последней. Немного муторной и бесячей, временами, потому что с названием группы определенно возникли проблемы, но в итоге она оставили то, что было у Финна и Малькольма. Браун все ещё не понимала, как они на это согласились, но это было не важно, потому что сейчас самой главной частью было додумать новый альбом. Хотя, сейчас это совсем неважно.***
Четвёртое дело все ещё ненавистными мыслями сидело в ее голове, пока она ждала заседания суда, пока давала свои показания, пока слушала отца, пока чувствовала на себе жаловстливый взгляд Джейка, после прятавшего глаза в своём вязанном кардигане. Пока ощущала, как слёзы с глаз капают на плечо Вулфарда, сидящего рядом. Этот день однозначно был одним самых эмоционально-трудных. Мало того, что она каждый божий час курила (далеко не по одной сигаретке), отчего спустя пол дня оказалась без единой сигареты, при наличии ещё вчерашним вечером целых двух пачек (если с одной она расправилась сама, вторую забрал Вулфард, невероятно обеспокоенный таким яростным злоупотреблением сигарет). Больше всего взбесила сорвавшаяся ночь кино, которую все-таки было решено перенести на воскресенье. Все эти сраные съемки и фотосессии. Ноа даже не мог отказаться, потому что ебучий менеджер уже обо всем блять договорился. Интересно, а сраные менеджеры ещё в задницу «своим звёздам» не заглядывали? Может и через неё можно больше денег заработать? Зато вынесенный Роберту и Джону приговор, был весьма радующим и стал одной из самый счастливых новостью за последние двадцать часов (из которых Милли не удалось проспать ни одного, но это уже не важно). Джона садили на домашний арест, а отца на пять веселых лет в тюрьме (не забывая обоим выписать и ебейший такой штраф), приплетая старые попытки одного убить другого (причём несколько гребанных раз — вот это друзья, лучше некуда нахуй), так же не забывая о договоренности Роберта и Хантера (старого парня Милли, которого ей, к слову, тоже пришлось терпеть в пятнадцать лет, но он ей хотя бы какого-то хуя нравился), чтобы не связываться с Джоном, и все бы ничего, но мальчику было ебучих двадцать лет с хвостиком, когда Милли-то было пятнадцать (а когда они только познакомились и все четырнадцать, но это не считалось, потому что Роберт познакомил их вначале февраля). Ещё адвокат за уши притянул парочку весьма комичных ситуаций в жизни Роберта и Джона до момента рождения Милли, из разряда «торговли и скупки веселой травки и разноцветных таблеток». Это же тоже каралось законом. Хотя всем американцам было откровенно похуй, Милли буквально три часа назад проезжала квартал в нескольких милях от суда, где тройка накуренных подростков рисовали на здании церковной школы огромный член Сатаны и ржали, пытаясь убежать от матерящего их святого отца, но все же, спотыкаясь получая особенно жестких пиздюлей кожаным кнутом. Да и что за церковная школа вообще такая? Разве не вымаливают грехи по-другому? И чему только учят бедных детей? Хлестать неугодных плетью? — Не сильно поможет, к слову, если неугодных окажется садо-мазохистом. Но наплевать на все подробности и нюансы, это не имело ни малейшего значения, главное, что эта херня реально сработала и отец получил по всем своим сраным заслугам. И вся нервозность мигом испарилась (судьи ещё что-то там выясняли, но это совсем не было для неё важно, поэтому она позволила себе отвлечься), а в ее ладони упала пачка сигарет (что быстро исчезла в кармане джинс), как они и договорились. Финн наклонился к ней близко-близко и прошептал: — Я возьму у тебя парочку, когда мы выйдем отсюда, ладно? — Милли кивнула и легонько стукнула его локтем, после обарачиваясь, подняв брови. — Я чуть не умер несколько раз. Задрали со своей загадочностью…— парень обезоружение поднял руки и качнул головой в ее сторону. — Хорошо. Но это только потому что я сама едва на умерла. — Мы разделим эту смерть на двоих. — Именно. — Браун подняла указательный палец вверх, другой рукой крепко держась за его плечо. — И ещё объятия. И она даже знала, что он сейчас ответит. — Прямо сейчас. — Милли кивнула, ощущая до жути приятное чувство — оказаться в нежных, успокаивающих объятиях, после обнимая тоже. Она же обещала разделить между ними и это. Ха! Говорила так, словно обычно не держала своих обещаний, особенно Вулфарду. Проблемы с ложью все ещё оставались частым случаем в её повседневности, но точно где-то вдали от дома, потому что врать категорически не получалось, когда темно-карие глаза обжигают своим «понимающим абсолютно все» взглядом. Когда они собирались уходить, ее, конечно же остановил Джейк, которому какого-то хуя именно сейчас приспичило поговорить. Он остановился в нескольких дюймах от неё. Браун показательно выдохнула, откликаясь и останавливаясь на собвстенное имя. Он же не собирался творить хуйню, правда? — Ей очень хотелось в это верить, взирая на то, что Джейк на это и правда способен. — Милли. — сказал он и выпрямился, смотря сначала снизу вверх на Вулфарда и только потом переводя взгляд на Браун. — Извини. Прошу, прости, Милли. — Ладно? — девушка пожала плечами, неодобрительным, оценивающим взглядом скользя по Джейку. Он закутался в свой кардиган, спрятав руки в карманы. Глаза его были устремлены в пол, но иногда он поднимал их, жаловстливо смотря на Браун. Милли несколько лет назад бы уже разревелась, глядя на него и заключила в свои объятия. Милли сейчас только подметила, что он смотрелся очень жалко. — Мне правда жаль, что все так получилось. — он поджимает чуть дрожащие губы, а потом оглядывается назад, смотря на отца, ещё оставшегося в зале. Джон разговаривал о чем-то с Робертом, стоя у закрытой со всех сторон камеры. Она больше была похожа на клетку и самой Браун казалось до жути унизительным сидеть в ней все время, до того, пока заседание не закончится, словно ты не человек, а зверь. Это касалось именно тех, кто сидит за кражу или продажу травкой, например. Для них это действительно было слишком. — Ладно. — Милли вздохнула, смотря на Джейка, вновь повернувшего к ней голову. — Знаешь, я едва ли не умерла тут несколько раз и ужасно устала. Я хочу покурить, поесть, поспать и ещё желательно выпить, а не стоять и ждать, пока ты соберёшь в кучу остатки своей совести. — в переднем кармане джинс Браун отыскала немного помятую пачку сигарет и ажурную зажигалку, сделанную ей на заказ. — Отцы — твой и мой, уже давно доводят мне до белого коления, и хвала небесам, что до белой горячки ещё не удалось. — и в ближайшие пять лет точно не удастся; девушка вспомнила о том, как она с Финном, относительно недавно, говорила о Бритни Спирс. Вообще она и до этого себя с ней сравнивала и какой раз приходила к тому, что они похожи, но не настолько критично. И хорошо, потому что закончить свою карьеру как Бритни, Милли Браун не хотела. Хотя на вряд ли бы такое произошло, ведь девушка точно бы не спилась, как минимум потому, что у неё есть причина этого не делать, что сейчас стоит за ее спиной. Тем более, что Браун однозначно не была алкоголичкой. Она могла выпить, а могла нет — у неё всегда был выбор и если он есть это точно значит, что нет никакой зависимости. Единственная её зависимость — это сигареты, но курение — не так критично и плохо, как разноцветные таблетки, травка и крепкий алкоголь, от чьего терпкого запаха, бывает, закладывает уши. И Браун бы не спилась — этого бы не произошло даже если никакой причины не существовало. Милли, верно бы справилась с этим и одна (может только с помощью семьи и Ноа), но это заняло бы большее количество времени (а может и нет, но на вряд ли). Молчание между ними наконец прервалось и слова Джейка, Милли восприняла как легкий толчок в бедро, отчего отвлеклась от собвстенного потока мыслей, вслушиваясь в чужие слова. — Я просто хочу сказать, Милли, что я все ещё отношусь к тебе хорошо. Да, нам не стать хорошими друзьями, но я надеюсь, что ты сможешь терпеть меня, как своего старого, не очень-то приятного знакомого. — он закусил губу и в надежде посмотрел на Браун, все ещё пряча руки в карманах кардигана. Как он ещё не расплавился? Милли дотронулась до его плеча свободной ладонью. — Не хочу надеятся, что мне придётся обратиться к тебе, как к старому знакомому и мы будем общаться. — девушка покачала головой. — Впрочем, ты заставил меня передумать. Теперь, кажется, я уверена в том, что ты не уж и так сильно виновен. — Браун сощурилась. — На всякий случай. Ты знаешь мой номер. — нет. Она похожа на ту, что судорожно помнит номера всех бывших, как старых знакомых? — Ладно. — Браун опустила руку и повернулась к Финну. — Пойдём, я с-час умру окончательно, если не закурю. — шепнула она и схватив Вулфарда за руку, потащила к выходу из сраного зала заседания. Вскоре они поравнялись и вышли на улицу, откуда на них выкатились ебучие люди с фотоаппаратом и отсутсвием мозга в черепной коробке. Ужасно хотелось поинтересоваться — какого хрена? И когда Браун успела подписать бумажку о том, что она теперь обезьяна в общественном зоопарке, на которую можно показать пальцем, сфотографировать или снять видео, подсмеиваясь (или начиная ржать как ебучая лошадь) на заднем фоне с того… что она шла? Ну да, Милли Браун же ебануться можно, как смешно ходит. Не обращая внимания (как минимум стараясь) на бесконечные оклики «Милли-Мялли-Майли-Мэйли-Мелли-Молли-Малли» (они серьезно даже не могли запомнить, как ее зовут, но зато, конечно, знали о том, что получат немало денег за это видео), Браун пробиралась сквозь всю эту толпу, со стопроцентной уверенность снаружи (и внутри тоже, но только на сорок процентов). — Милли! Милли! Ответьте нам на пару вопросов! — окликнул ей кто-то в спину особенно громко, но она даже не повернулась, сворачивая к своей машине. Эти люди хотя бы что-то понимают? Безусловно, они не могли знать о том, что единственное, о чем она сейчас может думать — желание наконец закурить, а не слушать сраные возгласы и просьбы ответить на вопросы, послушать их теории или ещё что-то. Им и необязательно знать о желании покурить, поесть, поспать, отдохнуть, полежать на воде, посмотреть какой-нибудь сериал или фильм (а может Пьюди Пая на ютуб), поиграть в компьютер, потискать Винни, обнять Финна или поцеловать его, встретиться с Ноа, с мамой, Пейдж, Чарли, Эйвой. Сегодня у неё было судебное заседание, по охренеть как волнующему ее поводу и догадаться о том, что она устала и не в настроении можно по одной только блять этой новости, по заголовку с электронной газеты, которая трещит о ее суде с отцом уже не одну неделю и кажется, уже весь мир вкурсе. Но нет, они все ещё продолжали снимать ее и что-то кричать в след, даже когда она захлопнула дверь с той стороны, а Вулфард завёл машину. Браун откинулась на спину сиденья, хмурясь и безнадежно вздыхая. — Как же они заебали. — она крепко зажмурилась, чувствуя, как авто, постепенно набирая скорость, начало отдаляться от всех истошных возгласов и вспышек камер. — На какие блять мне вопросы ответить? Разве недостаточно миллиарда интервью и комик-конов, премьер, шоу? Что им ещё надо знать, а? Сколько у меня пар солнцезащитных очков? — Браун устало выдохнула. — Придурки. — заключил Вулфард. — У них нет своей личной жизни и поэтому они прутся разбираться в другой. Как только крики «Милли-Мэлли-Мэди-Милен-Молли-Майли» более-менее утихли (они же не могли за ними бежать, правда? Милли даже не хотела оглядываться), она наконец позволила себе достать пачку, зажигалку из кармана и закурить, предварительно выложив три сигареты рядом с Финном, пока занятым дорогой. — Вот же суки. — Браун открыла окно. — Зачем им моя личная жизнь, а? Неужели это так интересно, копаться в чужой стопке с бельём? Они даже имени моего не знают. Ты слышал, кто-то назвал меня Мэдисон? — девушка повернулась к Вулфарду и тот кивнул. — Они ебанутые. — парень покачал головой, остановившись на светофоре и зажав сигарету между зубов, зажег ее. — Не хватает своей личной жизни. — Да! Это не то слово какие. — Милли выдохнула сигаретный дым в окно, смотря на пролетающие мимо частные дома. Ещё за сотню миль можно было увидеть кричащую вывеску «Добро пожаловать в Беверли Хиллз» и девушка улыбнулась. Порой там много снобов и заносчивых богачей с самооценкой выше птичьего полёта, но зато никаких папарацци и сталкеринга, от которого воротило сильнее, чем от богатых людей. Они хотя бы не считают тебя зоопарковой обезьяной — они видят, что ты человек. И на этом большое спасибо, блять! — Сколько людей сейчас посчитали что я заносчивая, зажравшаяся идиотка? — Финн выбросил остатки тлеющей сигареты в окно и посмотрел на Милли; сейчас они снова стояли на светофоре (причём как обычно, довольно долго, в Лос Анджелесе никогда не было понятия «быстро»). Кажется, впереди была очередная авария. Белому дому давно пора заняться правилами дорожного движения в Америке, иначе в отчетах о населении (или как там это называлось?) за прошедшее время, умные мужчины и женщины в строгих наутюженных костюмах найдут жуткий отрицательный прирост. — Без разницы, что они считают. Мы же знаем, что это не так. — парень поймал ее левую руку, своей правой и сжал. — Я не стал любить тебя больше или меньше, если бы ты ответила на их вопросы и наигранно улыбнулась. Я сам так не делаю. Не ври людям, они быстро привыкнут к хорошему. — Финн улыбнулся. — Я знаю, что ты прав, меня посещают такие же мысли. Но я все равно не могу перестать об этом думать. — Не страшно. Сейчас мы заедем в Беверли Хиллз, зайдём домой, ты примешь душ, поешь. Потом мы возьмём чипсы, снэки и газировку, пиво, включим фильм, сериал — без разницы и будем смотреть до ночи, идёт? — Только если потом мы пойдём плавать до утра. — Браун улыбнулась. — Мы это сделаем. О да, именно то, о чем можно было мечтать, после ужасно-нервирующих и почти доводящих до полу-смерти, нескольких часов на судебном заседании. И теперь над четвёртым делом в списке обо всем важном красовалась жирная, размашистая галка и несколько восклицательных знаков, что значило о том, что остался самый важный для Милли Браун и самый последний пункт — пятый. Оставалось только немного подождать.