Однажды в Екатеринбурге

      Через двадцать минут я сидела в столовой, а рядом со мной сидел сам Николай Второй (годы правления тысяча восемьсот девяносто четвертый тысяча девятьсот семнадцатый, пробормотала моя внутренняя зубрила). Мы встретились уже во второй раз, но в этот раз удивления и ощущения нереальности происходящего было у меня еще больше. Передо мной сидела живая иллюстрация из учебника истории! Живая картина Серова! В свете одной тусклой лампочки его черты казались несколько расплывшимися, поэтому сейчас как раз особенно напоминали работу русского импрессиониста.       Мебель в столовой была очень богатая, резная, массивная. С одной стороны, от расположенного в центре стола помещался огромный буфет в том же стиле; с другой — камин с расположенным над ним зеркалом в столь же массивной оправе. Нижняя половина стен была отделана тёмным деревом, верхняя — оклеена обоями с заковыристым, «солидным» рисунком. Потолок тоже оказался тёмным, деревянным; не обошлось и без картин на стенах. Было странно представить, что всё это, в сущности, интерьер тюрьмы… — Так значит, вы утверждаете, что вы на нашей стороне… — тихо проговорил Николай. — Но как вам удалось сюда пробраться? — Я дождалась, когда внешняя охрана уснёт. А потом забралась по водосточной трубе, потому что знала, что на нижнем этаже тоже много караульных. По водосточной трубе влезла… — сообщила я, рассчитывая придать себе больше лихости и надеясь, что лестницу большевики потихонечку уберут. — Удивительно… И что же вы хотите? — Я… Ну…       Я хотела найти дверку в своё время (если она в принципе имелась). Но Николай вряд ли принял бы это объяснение всерьёз, поэтому для него у меня была специально заготовленная легенда: — Мне нужно закрепиться в этом доме и несколько дней пожить здесь, чтобы затем выйти на связь со своими соратниками… И потом они помогут вас спасти… Ваше Величество. — Не нужно обращаться ко мне так, — ответил бывший царь. — Отречение есть отречение. А что до спасения… Вам всё равно не удастся. — Откуда вы знаете? — Чувствую… Знаете, мне тут записки писали… Мол, русские офицеры вас спасут, ждите сигнала… Ни во что это не вылилось… Если вообще не было подделкой, изготовленной этими господами.       Николай указал взглядом вниз, на первый этаж, имея ввиду охрану. — Но, прошу вас, давайте попробуем! Мне бы только закрепиться здесь! — настаивала я. — Что вы понимаете под словом «закрепиться»? — Ну чтобы мне позволили пожить тут. Может, работу какую-то дали. На несколько дней… — Сударыня, вы обратились не по адресу. Я не хозяин этого дома, а только его узник. Спрашивайте у этих господ — если им нужны ещё работники… Это всё не моё дело. — Не думаю, что они просто так наймут человека с улицы… — Для той, кто пробралась в этот дом, обойдя всех охранников, это не должно составить проблемы. — Нет, давайте лучше так! Давайте вы… Николай Александрович… вы скажете им за меня! Вот у вас же тут слуги же, да? Повар, комнатная девушка… — Это люди, которые служат нам очень давно. Они не покинули нас в час испытаний и вызвались разделить с нами заключение. Мы очень благодарны им за это… — А давайте я как будто тоже! Тоже, а? Вот давайте вы им скажете, что я давно у вас работала, потом типа потерялась, а теперь вот обратно нашлась! И хочу разделить… Это самое… — Должен сказать, это очень странное предложение. — И всё-таки давайте! Ну? Попробуем! Вам нужны какие-нибудь слуги? — Поварёнка вон отправили к родным. Если хотите, вы можете занять его место. — Класс! Спасибо! Так вы, значит, скажете им, что я ваша? Что я типа потерялась и нашлась?       Николай вздохнул и поглядел на меня в упор: — Сударыня, — сказал он. — Я ума не приложу, зачем вам понадобилось, чтобы я выдумывал всю эту чепуху. Уверен, что господа революционеры прекрасно знают, кто вы, что вы и зачем тут появились. Ведь они же вас послали? Вы работаете на Комитет Общественного спасения? Или как он там называется?..       Я смешалась, покраснела. — Вовсе нет, с чего вы взяли! — С того, что сначала вас предъявили мне якобы как пытавшуюся пробраться сюда жертву, которую избивал Авдеев, а потом позволили забраться сюда посреди ночи, чтобы вслух рассказывать мне про какой-то очередной план спасения. Неужели вы думаете, что я в это поверю? Неужели вы считаете, что всё это можно было проделать без ведома комитетчиков?       Я совсем растерялась. Хитрый план Белобородова по введению в заблуждения царя и мой хитрый план по введению в заблуждение царя и Белобородова оказались шитой белыми нитками наивнятиной. Что же, ладно… В конце концов, у меня не было задачи служить большевикам по-настоящему и подводить Романовых под расстрел. Я хотела просто выжить! Это первое. И второе: надо было мне обшарить этот дом. Задержаться в нём и под любым предлогом проверить все двери! Настаивать на очевидной неправде не было смысла. Может быть, откровенность помогла бы мне добиться расположения Николая? — Вы правы, Николай Александрович… Большевики вынудили меня работать на них. Я была… в затруднении… и… — Не трудитесь объясняться. Право, мне нет дела до того, будет тут одним чекистом больше или меньше. — О, нет, я не чекистка! То есть… Они так считают… Но я не служу им! Николай Александрович, они хотели, чтобы я убедила вас попытаться бежать прямо сейчас! Чтобы это дало им предлог вас убить! Так что вот… Они снаружи караулят! — Что ж, благодарю за предупреждение. Впрочем, бежать ни сегодня, ни завтра мы и так не собирались, — сказал Николай равнодушно. И позже добавил: — Спасибо, что не стали пытаться нас выманить. Мы вам всё равно бы не поверили, но думаю, что Господь наградит вас за то, что на мгновение вы сумели удержаться от своих злодейских замыслов…       Мы на время замолчали. Я хотела, было, ответить, что никаких «злодейских замыслов» у меня не было и вообще он понятия не имеет, в какую ситуацию я вляпалась. Потом решила всё это оставить при себе. Человеку, который сидит в тюрьме и уже, вероятно, предчувствует смерть — и свою, и семьи — можно простить неполиткорректные выражения. — Так я могу остаться в качестве поварёнка? — переспросила я осторожно. — Вы можете делать всё, что велят или позволяют вам господа революционеры, — ответил мне Николай. — А я человек обречённый и мне всё равно.