***
На следующее утро Сильвер, выходивший из лачуги Мади, случайно столкнулся с Флинтом. - Значит, долг я вернул? – оглядел Джеймс его чуть насмешливым взглядом. Джон не без улыбки вздохнул и честно ответил: - Думаю, нам с ней ещё многое предстоит, но да, теперь мы с тобой квиты. Только, - отвел он его в сторону и неспешно продолжил, понизив голос, – ты действительно собираешься сделать все так, как ей сказал? - Я не лгал ей, Джон; освобождать рабов в моих же интересах, это поможет мне быстрее добиться желаемого. Но я вижу, в этот раз ты не разделяешь моих стремлений, – закончил он сухо, но беззлобно. - Столько всего я слышал от тебя за эти годы… Не могу сказать, что это – самое безумное, но уж точно одно из самых сомнительных и рискованных. Думаю, ничего не получится. Ты просто попытаешься вернуть все как было, а когда поймешь, что это невозможно, либо окончательно сдашься, либо найдешь ещё более безумный вариант взять реванш. Однако, – помолчав, добавил он, – все возможно, несколько недель назад, я сказал бы, что ты не способен поступить подобным образом. - Я понял, – оборвал его Джеймс, почему-то с каждым словом мрачнее все больше. – Не отправишься со мной? – внезапно спросил он так, будто бы они уже обсуждали такой вариант не один раз. Джон опешил от такого заявления, прозвучавшего чересчур неожиданно: - Не в этот раз, - ответил он все с тем же недоумением по поводу того, как вообще подобная мысль могла прийти в голову Флинту. - Я только что получил второй шанс с Мади и не хочу упускать его. Но если что-то пойдет не так, будь уверен, что я найду тебя даже в Аду. - Что-то мне подсказывает, что ты меня туда и затащишь, – с нечитаемой интонацией проговорил Джеймс, однако настаивать на своем не стал. - Это, конечно, не мое дело, - вкрадчиво начал Сильвер после некоторого молчания, - но что насчет Томаса? Он вообще знает о твоих намерениях? - Тебе-то до него какое дело? - Никакого, - со странной невеселой усмешкой произнес Джон, искоса глядя на Флинта, - просто он в итоге оказался прав, только вот не знаю, во всем ли. - О чем ты? – в ещё большем раздражении спросил Флинт, не терпящий, когда кто-то лез в его отношения с кем бы то ни было. - Да так, неважно, сам у него и спросишь, - окончательно утративший терпение Джеймс сделал несколько шагов прочь от Сильвера, но тот в свою очередь, негромко окликнув его, неожиданно серьезно предостерег: - Не упусти его, Джеймс. За все это время я понял только одно – вы нужны друг другу, не забывай об этом. Сильвер не думал, что Флинт вообще удостоит его ответом, но тот внезапно обернулся к нему лицом: - Почему? Какого черта тебя вообще волнует то, что происходит между нами? - Ты действительно все ещё не понял? Я волнуюсь за тебя, Джеймс. И хочу, чтобы ты продолжал жить дальше; я ведь уже говорил тебе это, сейчас ничего не изменилось. - Но ведь тебя волнует не только моя судьба, не так ли? – с непонятной злобой грубо бросил Флинт. - Успокойся, Джеймс, - бесстрастно оборвал его Сильвер, всем своим видом выражая спокойствие и мрачную веселость, насмешкой звучавшую в его негромком голосе, - я знаю тебя достаточно давно, да и Томас тоже, чтобы не заметить, как ты пытаешься оттолкнуть его от себя. Будто бы я не видел, как ночами напролет ты просиживал у его кровати, когда он был в беспамятстве, или наблюдал за нами, пока делал вид, что тебе плевать. Можешь сколько угодно внешне изображать безразличие, но он не покинет тебя, пока ты действительно этого не захочешь. Он хороший человек, и он любит тебя, возможно, даже слишком. Так что чтобы ни было сейчас у тебя на уме, перестань наконец изводить его, он этого не заслуживает. С этими словами Джон развернулся и, опираясь на костыль, удалился, оставив Флинта одного в невыразимом смятении.***
Через четверть часа Джеймс уже был у Томаса. Шел к нему Флинт с тяжелым сердцем, устав от своих переживаний. Сейчас последовать совету Сильвера казалось наилучшем решением, и все же он начал совсем с другого: рассказал, что собирается покинуть Вест-Индию, уехать в Новый Свет, затем в Африку, а быть может, ненадолго вернуться в Европу. Он объяснил, что благодаря ожогу его теперь едва ли кто сможет опознать, и скрываться от бывших врагов и союзников нет никакого смысла. Говорил он спокойно, все так же уверенно и холодно. Томас слушал его молча, не перебивая, внешне никак не выказывая никакого волнения, если оно у него вообще было. Когда Джеймс закончил, он лишь спросил: - Ты правда готов оставить Нассау? После всего, чем тебе пришлось пожертвовать ради этого города? - Я до сих пор готов на жертвы ради него, но только недавно понял, что он в них не нуждается. Все это время я держался за Нассау, как за то место, что стало моим домом, что должно было подчиниться мне окончательно. Но и я, и Роджерс в свое время ошибались – Нассау не может принадлежать никому. За последние десять лет там сменилось столько правителей, что глупо было бы утверждать, что он хоть кому-то может покориться окончательно. Я пытался сделать невозможное, теперь же я вижу, что Нассау нужно оставить в покое. Он живет, дышит, растет, как живое, опасное и влекущее к себе существо. Я не смогу его подчинить, никто не сможет; для него я сделал все, что мог. Когда слишком долго связан с чем-то одним, начинаешь забывать, что мир гораздо больше, чем кажется. - Но что ты конкретно планируешь делать? - Начну искать единомышленников, объединяться с ними, вовлекать во все это новых людей. Я уверен, что наши взгляды разделают многие, просто боятся заявить об этом. Сторонников можно найти везде: от армии до духовенства, среди простых горожан и крестьян, даже среди знати, кому, как не тебе, должно быть известно, что и там всегда найдутся недовольные властью и готовые сотрудничать с такими, как я. Помимо этого буду освобождать рабов, искать лагеря маронов или связывать их с Мади. Рано или поздно мне или моим последователям удастся собрать достаточно сил, чтобы дать отпор Англии. Быть может, я даже вернусь туда: удар с тыла – самый болезненный. А что касается средств, остатки сокровищ с Урка-де-Лима все ещё под землей. Отдам, как и обещал, часть их Мади с Сильвером, оставшиеся принадлежит лишь мне. - Но, Джеймс, – остановил его Томас, стараясь собраться с мыслями и не упустить ничего из речи Флинта, – разве ты не будешь скучать по прежней жизни? Не мне говорить тебе о том, что жизнь в море отличается от той, о которой ты говоришь. - Я хожу под парусами почти двадцать лет, пятнадцать из которых был пиратом. Большинство не выдерживает и половины из этого срока, поэтому, пожалуй, пора мне отойти от моря. Кроме того, ничто не мешает при желании вернуться ко всему этому, не думаю, что за время моего отсутствия мое имя канет в забытье. После его слов на миг воцарилось полное молчание. Даже с улицы не доносилось никаких звуков. Он знал, что Томас расспрашивал его не только из любопытства, а ещё из желания потянуть время до того, как придется спросить о самом главном. Джеймс, впрочем, это желание в полной мере разделял. - Но что будет с нами? – на одном дыхании спросил наконец Томас, в один миг сорвав маску спокойствия и с себя, и с Флинта. Джеймс поднял на него тяжелый, уставший, но все ещё любящий взгляд и, едва совладав с охватившим его желанием умолять Гамильтона не оставлять его, заговорил глухим прерывистым голосом: - Думаю, нам лучше будет разойтись. Мне предстоит немало скитаний и лишений, кроме того, это опасно. Я отдам тебе часть сокровищ, распорядишься ими как пожелаешь… Томас резко прервал его, оборвав на полуслове: - Пока ты не сказал ещё чего-нибудь столь же мне безразличного, назови настоящую причину того, почему ты не хочешь, чтобы я был рядом. Глупо было надеяться, что Гамильтон поведется на слова об опасности, Джеймс знал это. Он даже сейчас, не глядя, мог угадывать выражение его лица по словам: губы плотно сжаты в требовательном жесте, брови чуть сведены от волнения и напряжения, а голубые глаза с легким прищуром смотрят на него в ожидании ответа. - Просто я не хочу, чтобы ты был со мной, – глухо ответил Флинт. - Это единственная причина? – уточнил Томас почти без эмоций, вот только Джеймс чувствовал, как слегка дрожал его голос. - Да. В тишине, повисшей после их короткого разговора, послышались удаляющиеся шаги. Флинт будто бы наяву услышал голос Сильвера, предупреждавшего именно об этом всего несколько часов назад, и, наплевав на все обещания самому себе, кинулся вслед за Гамильтоном, останавливая его на пороге. - Нет, не единственная, - прикрыв глаза, едва слышно прошептал он, - просто я не знаю, что мне делать. Выслушай меня, - умоляюще продолжал он, бессознательно стараясь подойти ещё ближе, - я должен тебе все рассказать, а потом ты сам мне скажешь, как нам быть дальше. В знак согласия тишина не нарушилась ничем, и лишь после того, как Джеймс позволил себе поцеловать Гамильтона мягко, но настойчиво, он начал свою исповедь: - Мне страшно, Томас. Я не чувствовал ничего подобного уже много лет, но сейчас это невыносимо. И все из-за того, что я люблю тебя так, как никогда ещё не любил. Поначалу я лишь испытывал те чувства, какие помнились мне в Лондоне, но чем дальше ты был рядом, те больше я понимал, что влюбляюсь в тебя снова. Это разрушало меня, я не был готов к такому, слишком сильно держась за прошлое. Будь я сильнее, не возобладай во мне эгоистичные, собственнические чувства, я должен был бы все это прекратить ещё тогда, в Уилмингтоне. Я не должен был подвергать тебя опасности ни при каких обстоятельствах, но все же я это сделал. И мне удается найти лишь одно объяснение. Когда-то Джон сказал, что я сам создаю себе трагедии, что самые темные наши мотивы от нас скрыты. Та война, которую я веду со всем миром, все из меня вычерпала и иссушила досуха. Я так устал за эти годы, Джон должен был убить меня тогда и закончить все это. Ведь в конечном итоге даже твое возвращение не смогло помочь мне, я лишь убедился в том, что для меня больше ничего не осталось. По привычке я старался держаться за войну, но потом и она стала не важна. Я лишь хотел покоя, всеобъемлющего, всепоглощающего, но мысль о том, что ты вновь останешься один, была для меня невыносимой. Сознательно я не обдумывал всего этого тогда, когда мы были в Уилмингтоне, догадался обо всем гораздо позже, когда то, на что я втайне надеялся, произошло. Словом, я хочу сказать, что, возможно, я желал лишь одного – чтобы мы оба погибли. Потому что тогда я был уверен, что это лучший исход для нас обоих. Но только на Ямайке я осознал, насколько далеко зашел, будто бы увидев себя со стороны. После этого я решил отстраниться от тебя, чтобы защитить. Но, как видишь, сил продержаться до конца у меня все равно не хватило. Сейчас все по-другому, многое изменилось, я увидел возможность начать все сначала и решил воспользоваться ею. Но как сильно я не хотел бы, чтобы ты прошел весь этот путь со мной, теперь я боюсь, что из-за этого принесу тебе ещё больше вреда. Не буду даже пытаться оправдаться, лишь надеюсь, что теперь ты сам оставишь меня, потому что ничего другого я не заслуживаю. - Джеймс, ты не можешь мне навредить, - Томас мягко приподнял его за подбородок, думая, что, должно быть, безумие действительно заразно, - и в том, что произошло, не было и не могло быть твоей вины. Но даже если предположить, - сдался Гамильтон, видя, что Флинт не слушает его, - что это так, теперь все позади. Ты сам сказал, что все изменилось, ты нашел себя и способ продолжать свое дело. Теперь ты совладал с собой, со своими чувствами ко мне. Но почему ты до сих пор не понимаешь, что не нужно жертвовать одним во имя другого? И неужели ты до сих пор не видишь, что даже если я буду знать наверняка, что оставшись с тобой, непременно погибну, я пойду на это. Я люблю тебя и просто не смогу добровольно покинуть; если ты откажешь из-за простого нежелания быть со мной, я пойму, но не останавливайся из-за страха. - Ты не хочешь меня слышать! Неужели ты готов лишиться последней возможности прожить нормальную жизнь только из-за меня? Отказаться от покоя, которого тебя лишили и которого ты заслуживаешь как никто другой? - Нет, не только из-за тебя, – Флинт на секунду теряется, слыша в голосе Томаса те самые незнакомые нотки, что так пугали его с самой первой встречи. – Ты говоришь, что я заслужил покой… - он невесело усмехнулся, продолжая все тем же тоном. – Быть может, так и есть, но он мне не нужен. Я пятнадцать лет был пленником и ни разу до побега не был по-настоящему свободен. Но когда появился ты, снова вернув меня к жизни, я с ужасом осознал, сколько времени потерял. И я не хочу тратить его на сожаления о прошлом или попытку найти покой, который можно найти лишь в смерти. Я хочу вновь сделать свою жизнь небесполезной, хочу наполнить её смыслом и исполнить хотя бы часть того, о чем когда-то мечтал. Поэтому я хочу последовать за тобой не из-за желания вернуть наши прежние отношения, а потому что так смогу построить свое будущее, каким бы неясным оно не было. Несмотря на все, что нам пришлось пережить за последние месяцы, я был счастлив. Ты понятия не имеешь, что значит снова почувствовать себя живым, стать частью чего-то масштабного. Но, разумеется, без тебя все это не значило бы для меня столь много. Джеймс, просто доверься мне, я смогу дать тебе то, что ты заслуживаешь, только позволь мне это сделать и не лишай меня возможности закончить то, что мы вместе начинали. Поначалу Джеймс слушал его с тревогой, не зная чего ожидать, но когда Томас закончил, Флинт готов был пойти на что угодно, лишь бы остаться с ним. Он не мог забыть слов Миранды о том, что великие люди остаются великими из-за неугасаемого стремления к лучшему. То, что Томас все ещё не оставлял своих идей, даже после всего, что произошло с ним, заставляло Флинта не просто любить его, но обожать, почти боготворить. Теперь Джеймс даже не мог представить себе обстоятельств, при которых ему хватило бы сил вновь настаивать на том, чтобы Гамильтон оставил его, и все же он был обязан объясниться с ним до конца, предупредить обо всем: - Но ты же знаешь, что стало со мной за это время? Ты всегда видел во мне нечто неподвластное. И после того, как я жил свободной жизнью, я вряд ли смогу сдерживать себя, как прежде. Иногда я могу потерять контроль над собой. Убийства, жесткость, иногда неоправданная жестокость – все это сопровождало меня на протяжении пятнадцати лет, я не смогу избавиться от этого, по крайней мере, не сразу. - Этого и не нужно, – перебил его Томас, – как я уже говорил тебе когда-то, я никогда не смогу обвинить тебя в том, что ты сделал в прошлом. То же самое касается и будущего. Мои убеждения таковы, что приходится чем-то жертвовать, чтобы достигнуть большего. Люди, что встанут у нас на пути – жертвы во имя общего блага. Поэтому если ты на моих глазах убьешь кого-то, то едва ли я буду сдерживать тебя. Ты тот, кто ты есть, и мы оба будем делать то, что должно, а дальше – будь что будет. Флинт даже не придавал значения тому, что слова Гамильтона лишний раз подтверждают то, насколько он изменился за эти годы, став тверже и черствее. Но теперь Джеймсу это даже нравилось: они оба перестали быть такими, какими были когда-то, и в том, что несмотря на это они смогли снова полюбить друг друга, было нечто совершенно прекрасное. То, что Томас разделял с ним не только идеи, но и способы борьбы за них, окончательно заставило Флинта позабыть все свои прошлые мысли о расставании с ним: теперь все, о чем Джеймс когда-либо мечтал, было у него в руках.***
Спустя две недели после этого разговора Флинт решил наконец-то завершить то, ради чего он стольким рисковал. До острова Кидда он и Сильвер добирались при помощи людей Мади, доставивших их на небольшом судне, однако за сокровищами отправились в одиночку - слишком личным представлялось им обоим это дело. Несмотря на солнечный день, остров казался все таким же пасмурным и туманным. В его зловещем очертании таилось что-то опасное, но в то же время влекущее к себе: столь же противоречивыми были те чувства, что испытывал каждый из них, вступая на песчаный берег, ставший краеугольным камнем в их истории. Некоторое время они шли молча, перебрасываясь лишь ничего не значащими фразами о нужном направлении, невольно натыкаясь на те места, где чуть более полугода назад Флинт пролил кровь шестерых обреченных на смерть самим Сильвером. Но те воспоминания, что переживали они при виде этих темных зарослей, померкли тогда, когда они оба совершенно случайно вышли на ту самую опушку, где прогремел выстрел, чуть не отправивший Флинта на тот свет; именно здесь их история получила свое продолжение. Джон с внутреннем содроганием оглядел это поистине роковое место. Опершись о камень, он дал себе время немного передохнуть и вместе с тем собраться с мыслями. Джеймс не возражал, так же пребывая во власти воспоминаний и страхов о том, что все могло обернуться иначе. - Когда-то ты убеждал меня, что оставив эти сокровища в земле, я оставлю вместе с ними возможность прожить свою жизнь не зря. И вот мы стоим на том же самом месте и… я даже не знаю, что изменилось. Прошло столько времени, а мне кажется, мы и не покидали этот остров. - В каком-то смысле мы действительно оставались здесь, - задумчиво ответил Флинт, припоминая, сколько раз мысленно возвращался к их знаменательному разговору, - пожалуй, мы оба не могли двигаться дальше, пока не признали, что здесь на самом деле все только начиналось. И ты не прав, сам знаешь, что теперь все совсем по-другому. Что же касается моих слов о тебе, то признаю, что я ошибался на этот счет, Джон. После всего произошедшего я уверен, что как бы сильно ты не хотел жить спокойной жизнью, ты все равно всегда будешь цепляться за любую возможность изменить в ней хоть что-то, ты просто не сможешь упустить шанс, если он появится – такова уж твоя натура. - Мы с тобой оба больны этим, Джеймс, - слабо усмехнулся Джон, на самом деле тронутый таким признанием гораздо больше, чем хотел бы показать, - отличие лишь в том, что у нас разные приоритеты. Но так или иначе, мы ведь все-таки смогли достичь желаемого. Я вернул Мади, а ты обрел ту свободу, к которой так стремился. - О чем ты? – в искреннем недоумении переспросил Флинт, припоминая, что говорил тогда отнюдь не то, о чем намекал сейчас Сильвер. - Разве ты до сих пор не понял? Тьма, что так влечет тебя, неужели ты не видишь, в ком она скрывается? Джон не без мрачной улыбки наблюдал за тем, как меняется лицо Джеймса при этих словах. Ведь, действительно, только с Томасом Флинт чувствовал себя свободным, настоящим. Раньше он не ощущал этого столь остро, но теперь с поразительной ясностью увидел, что Гамильтон отнюдь не делал его лучше в понимании большинства людей. Та атмосфера вседозволенности, в которой строились их отношения, окончательно сгубила в нем стыд за самого себя и за свои склонности, в чем бы те ни проявлялись. Сейчас ничего не изменилось: Томас не остановил его, а настоял на продолжении войны, косвенно обрекая сотни жизней на неминуемую смерть, он позволил ему действовать любыми способами, какими бы жестокими они не казались на первый взгляд. Даже его всепрощение по поводу прошлых грехов напоминало о том, что Томас весьма далек от традиционных представлений о морали. И Джеймс только сейчас осознал, насколько ему это нравилось. Его совершенно отличный от всех прочих взгляд на вещи был тем самым иным светом. Так что пусть для всех остальных, в то числе и для Сильвера, Томас Гамильтон остается злым гением, заставившим Флинта вместо возрождения пасть ещё ниже в бесконечной тьме, для Джеймса же он навсегда останется источником нового света, к которому Флинт неизменно будет стремиться, в каких бы потемках не блуждала его душа. - Может ты и прав, Джон, но я не хочу говорить об этом. Лучше скажи мне, как я смогу связаться с тобой, когда уеду. - Мароны и кучка все ещё верных мне людей – вот мои осведомители. Найди любого из них и дай знать, что хочешь видеть меня, кроме того, теперь ты знаешь, как добраться до лагеря, а охрана знает тебя в лицо, так что если тебе понадобиться помощь, ты знаешь, где её найти. - Мы ведь оба понимаем, что это взаимно? В ответ Джон лишь кивнул и поднялся с места, намериваясь продолжить путь, уйдя наконец с этой проклятой поляны. Но все же теперь он вынужден был признать, что Флинт все-таки прав: многое действительно изменилось и в первую очередь то, что теперь Сильвер не сомневался – они друг другу не враги. Занятый подобными мыслями, он даже не заметил, как они добрались до нужного места, находящегося до смешного близко от их стоянки. Флинт указал ему рукой на небольшую пещеру, путь до которой Джеймс временами видел даже во сне. И вот теперь они, успевшие побывать и врагами, и друзьями, чуть не заколовшие друг друга несколько месяцев назад на этом же острове из-за этих же сокровищ, стояли перед этим дьявольским местом, принесшим им обоим столько бед. - Ты точно уверен? – спросил его Сильвер, внимательно глядя прямо в лицо Джеймсу. Они оба невольно ощущали, что если выкопать сейчас этот треклятый сундук, их жизни никогда не станут прежними. - Уверен, – ответил Флинт твердо, выдерживая взгляд Джона, – вернем тебе возможность прожить жизнь не зря. Копали они молча, вернее, работал только Джеймс, а когда дело было сделано и сундук с жемчужинами покоился рядом с грудой земли, никто из них почему-то не торопился отнести его на судно и уплыть отсюда как можно скорее. Будто бы сейчас время застыло, и они существовали одновременно и в прошлом, и в будущем. Проклятая сила этого места со всем своим могуществом легла на их плечи, вызывая в памяти какие-то странные не то воспоминания, не то видения, неизменно связанные с этим навеки неразлучным с ними островом. Наконец, Флинт первым вышел из этого странного оцепенения и собирался уже закончить задуманное, но Сильвер жестом остановил его: - Что с тобой? - Это место… - Джон оглянулся, будто бы впервые видел эти леса и горы, – в прошлый раз мы чуть не переубивали здесь друг друга. И ради чего? Ради того, чтобы полгода спустя вернуться сюда и начать все сначала? - Ты же знаешь, что все не так… - начал было Флинт, но Джон снова перебил его. - Прежде, чем мы уйдем отсюда, обещай мне, что между нами больше не будет ни обид, ни тайн, ни секретов. Теперь ты знаешь, почему я так поступил тогда, и, надеюсь, больше не считаешь меня своим врагом. Равно как и я знаю, что ты больше не станешь рисковать ни жизнью Мади, ни даже моей жизнью ради своих целей. Мы не должны впредь идти против друг друга, я не хочу вредить тебе или получить от тебя нож в спину. Первые несколько секунд Флинт даже не знал, что и сказать. Он мог лишь молча смотреть на напряженное лицо Сильвера, его плотно сжатые губы и требовательный взгляд. - Клянусь всем, что имею, Джон, - ответил он честно, со всей искренностью, на которую был способен, не видя смысла скрывать очевидное, когда и так было предельно ясно: их связывает слишком многое, чтобы можно было безболезненно разорвать отношения. Сильвер все это время смотрел на него каким-то странным взглядом, в котором решительность смешивалось с сомнением и недоверием, но после этих слов он наконец собрался с духом и ровно, спокойно произнес то, что так долго старался скрыть от Флинта: - Родился в Бристоле, в семье сапожника. Мать обучила меня читать и писать, дала не слишком хорошее образование, и все же это было гораздо лучше, чем ничего. Отец настаивал на том, чтобы я шел по его стопам. Но, видимо, с детства я был не способен к размеренной жизни. Довольно рано связался с контрабандистами, чуть меньше года я провел, занимаясь всякими мелкими делами, пока нас не раскрыли. Меня осудили на десять лет за пособничество, и тогда вся моя семья отвернулась от меня, бросив одного гнить в тюремной камере. Сбежать мне удалось по чистой случайности. Сразу же после этого покинул Бристоль, став юнгой на торговом судне. Несколько лет ходил под разными флагами, много чего повидал, многому научился. А однажды поступил на службу к какому-то капитану, уже не вспомню его имени, и затем, – Джон слегка усмехнулся, – встретил тебя. Дальше ты уже все знаешь. Все сказанное мною сейчас - правда. Это моя история. Не столь драматична, как твоя, в ней не было великой любви и тому подобного, я просто с детства научился попадать в передряги и выпутываться из них. Хотел, чтобы ты знал, что я доверяю тебе и скрывать мне от тебя больше нечего. В тот день они так и не вернулись в лагерь. До позднего вечера Сильвер рассказывал подробности своей жизни, со временем вспоминая все больше деталей, о которых порой знала только Мади, да и она не была в курсе всех его похождений. Джон говорил о том, как жил в тюрьме, как ходил на испанском судне, как связывался с работорговцами и однажды чуть сам не угодил в рабство, стараясь избежать смертной казни. Рассказывал о жизни в Бристоле, об отце и матери, о сестрах, о друзьях и вообще обо всем, что приходило в голову. - Со временем все это как будто стирается из памяти, – задумчиво рассуждал он, когда они вдвоем сидели у костра, выпивая за прощальный вечер, – и кажется, что уже и не вспомнишь даже лиц тех людей, с которыми когда-то жил бок о бок, кого называл своей семьей. Но сейчас я так же четко помню маленьких сестер, ворчливого отца, свою мать… Они никуда не делись, они все ещё со мной, хоть я и не знаю, живи ли они вообще. После того, как я сбежал, мне кажется, я и не жил даже, так, просто существовал, стараясь найти себя. Если бы я не попал к тебе в команду, не знаю, что стало бы со мной. Среди вас я будто бы снова обрел дом, семью. Затем встретил Мади… Ты должен понимать, что она значит для меня. Она – мой шанс начать все сначала, попытаться вернуть то, чего я лишился слишком рано. Я всегда буду любить вас обоих, за то, что дали мне возможность почувствовать себя незаменимым. Так что как бы надолго мы с тобой не расставались, едва ли я когда-нибудь забуду тебя, – улыбнулся он, поднимая бутылку и отпивая за здоровье друга. - Я тоже, Джон, – негромко отозвался Флинт, – я тоже.***
На этой же неделе Джеймс и Томас покинули остров, распрощавшись в Сильвером и Мади, с осознанием того, что расстаются они далеко не навсегда. С собой они увозили около двадцати трех тысяч пиастров в виде жемчужин, оставляя столько же на острове. Некоторую часть из этих денег предстояло отдать Эш в уплату долга, но остальная всецело принадлежала Флинту. Когда они наконец добрались до своей цели, Эбигейл встретила их в гораздо более оживленном настроении, чем в последнюю встречу. Видимо, она все ещё боялась, что они бросят её здесь одну, и чем приятнее ей было развеять свои сомнения, тем сильнее была радость встречи. - Вот, – отодвинул в её сторону несколько мешочков с жемчужинами Флинт, – это ваша законная доля за все, что вам пришлось пережить за это время. Если будете распоряжаться этими деньгами с умом, то не только избавитесь от долгов отца, но и сможете несколько лет прожить хоть и не богатой, но явно безбедной жизнью. Эш смотрела на мешочки с нескрываемым изумлением, радостью, почти восторгом. Чего только не пришлось испытать ей за эти несколько месяцев, она уже не раз отчаивалась, теряя надежду на то, что дело завершится именно так, как изначально планировалась. Теперь же перед нею лежал её билет в будущее, которое отныне переставало быть таким безрадостным. - Только будьте осторожны, – предупредил её Томас, – не путешествуйте больше в одиночку, уж лучше вас будет сопровождать Бонс, он человек проверенный. Эбигейл в ответ только кивнула и, взяв себя в руки, с трудом оторвав взгляд от своих денег, спросила: - Так значит все? Это конец? – в её голосе слышалась и радость от окончания скитаний, и легкая грусть от расставания с теми людьми, кто так долго защищал и опекал её. – Вы уверены, что не хотите вернуться со мной, лорд Гамильтон? - Разумеется; мне теперь ближе общество пиратов и рабов, чем свет лондонского общества. - Так знайте же, что вы лучше каждого из них! – воскликнула она, не зная, чем ещё выразить свое чувство признательности к Гамильтону, благодаря которому она теперь снова может вернуть себе достойную жизнь. Ведь дело было даже не в деньгах, а в том, что он не оставлял её, заботясь о ней даже в самое тяжелое время, проведенное на «Наследии». Лишь однажды он оставил её, когда ринулся в Порт-Ройал, но даже тогда он добился у Сильвера обещания позаботиться о ней, если что-то пойдет не так. В остальные дни он всегда был рядом, ободряя, защищая, поддерживая. Эбигейл была уверена, что воспоминания о долгих беседах с ним останутся в её памяти навсегда. Его советы, наставления, мысли и предостережения Эш бережно хранила в своем дневнике, привычка вести которой не покидала её даже в самые темные времена. Оттого ей ещё горче было прощаться с Гамильтоном, ставшим для неё наставником и другом. Но что удивительнее всего, так это то, что в глубине души она чувствовала жалость от расставания не только с ним, но и с Флинтом. Она уже даже не могла делать вид, что ненавидит его, в конце концов искренняя привязанность к Гамильтону распространилась и на капитана, принесшему ей столько же горя, сколько в конечном счете радости и избавления от невзгод. - И вы, мистер МакГроу, – обратилась она к нему неверным голосом, – я не смогу простить вам смерть отца, но и зла на вас я не держу, – сказала он искренне, глядя прямо в глаза Флинту. – Бог вам судья, а я больше не хочу взвешивать вашу вину и вину моего отца в том, что произошло. Могу лишь сказать, что ошибалась в своих предположениях относительно вас. Как бы то ни было, думаю, миссис Гамильтон поддержала бы меня, если бы я сказала, что для вас ещё не все потеряно. Последняя фраза надолго застыла в воздухе, вернув их обоих к болезненным воспоминаниям. Однако Флинт взглянул на девушку без тени неприязни или злости, лишь с какой-то жалостью, сочувствием и благодарностью. - Берегите себя, – сказал он на прощание, когда Эбигейл, обняв Гамильтона и раскланявшись с ним, провожала их обоих из своего временного пристанища. На выходе они столкнулись с Бонсом, ожидавшим конца их разговора с не меньшей тревогой, чем поначалу Эбигейл, не знавшая получит ли деньги или нет. Но по светлым лицам всех троих Алекс понял, что дело сделано. На прощание они с Флинтом лишь кивнули друг другу, но с Томасом он все же распрощался по-своему. Отойдя ото всех в сторону, он выслушал наставления Гамильтона, говорившего с ним в этот раз открыто, с большей приязнью, чем обычно звучала в их беседах: - Не оставляйте её одну, мистер Бонс, хотя бы до тех пор, пока она не поправит свое положение. Не сомневайтесь, она сдержит слова и устроит вас на королевскую службу. Уверен, что из вас выйдет исключительный офицер. - Не беспокойтесь, я не дам её в обиду. И спасибо за теплые слова, сэр, - улыбнулся в ответ Алекс. Пожав друг другу руки, они расстались почти друзьями.***
Несколько месяцев спустя корабль, шедший к берегам Нового Света, уносил на своем борту двух путников. Они могли бы сойти за миссионеров, направившихся обращать туземцев в истинную веру, если бы не их сомнительного содержания багаж, в котором наравне с запрещенными книгами попадалось разного рода оружие. Впрочем, о том, что они везли с собой, никто не знал, иначе бы многие захотели бы завладеть их вещами, содержащими помимо прочего крупную сумму денег, часть из которой была оставлена ими в надежном месте, а часть из которой они везли с собой. - Завтра будем на месте, – сказал однажды Флинт, возвратившись в их общую каюту, – как я и говорил, найдем одного надежного человека. Думаю, с него и начнем. А когда немного обживемся, можем попытаться связаться с владельцем той плантации, ведь он тоже, по твоим словам, разделял наши убеждения. Впрочем, об этом пока рано судить, для начала с малого. - Хорошо, но позволь тебя спросить, Джеймс, – мягко позвал его Томас, когда Флинт прилег рядом с ним на койку, расслабленный и счастливый, чувствуя на себе его объятия, - прежде чем мы сойдем с этого корабля, и обратного пути уже не будет, я должен узнать, что именно тогда произошло? Ты сказал, что на Ямайке что-то случилось, что заставило тебя изменить свое решение. Ты ведь раньше даже не думал о том, чтобы начать вести подпольную деятельность, всегда был сторонником открытого противостояния. В общем, отчего ты передумал? Джеймс с первых слов догадался, о чем пойдет речь. Однако отвечать не спешил: - Это может показаться безумием, - медленно и негромко начал он, - но раз уж спросил, выслушай меня до конца. После взрыва на «Рейнджере» я едва не погиб. Понятия не имею, как выбрался на берег, не помню даже, как очнулся и что со мной было первые несколько часов. Я был оглушен взрывом, потерял сознание и пришел в себя уже на берегу, с горящей от ожогов кожей. Но тогда же, в этом забытье, я уверен, что видел её. По крайней мере, думал, что видел. Она часто снилась мне после смерти, я слышал её даже наяву, видел её лицо. Мне все время казалось, что все произошедшее с нею просто сон, ужасный кошмар, от которого я не могу проснуться. Я так сильно скучал, так хотел уйти вслед за ней, что со временем эти ведения не просто не прекращались, а становились все ярче и тяжелее. Но однажды они исчезли, после того, как я нашел способ справиться с утратой, начав войну, но я никогда не забывал о ней, просто перестал видеть её, временами это помогало. В общем, я не видел её так четко и ярко с тех пор, как прекратились эти сны и навязчивые видения. Разумеется, я понимал, что так мой разум играет со мной, вытаскивая из подсознания все самое сокрытое и темное. Как бы то ни было, я увидел её такую же, как прежде. Она говорила, что мне ещё многое предстоит пережить, прежде чем встретиться с ней, прежде чем мы все трое окажемся вместе. Она обещала мне, что все, о чем я когда-либо мечтал, будет моим, если только я по собственной глупости не упущу шанс получить все это. Просила позаботиться о тебе, просила, чтобы ты не оставлял меня. Я слышал её голос так ясно, будто бы он был не из моих воспоминаний, а наяву. Она ещё многое рассказывала мне, но я все никак не могу вспомнить, что именно. Будто бы я вижу её лицо, но не слышу, что она говорит мне. Такое бывало раньше, но сейчас это как будто иначе. После прошлых видений я всегда возвращался с чувством бессознательной тревоги, страха или гнева. Но в этот раз, когда я очнулся, то был спокоен. И это было не минутное чувство удовлетворения. Та ярость, бесконечная и всепоглощающая, которая завладела мной, когда мне было больше нечего терять, окончательно отступила. Она начала затухать ещё тогда, когда я встретил тебя, но тогда она лишь сменилось на какую-то неопределенность, я не мог понять, чего хочу, что со мной происходит. Но после этого случая, все исчезло. Будто бы Миранда и впрямь вернулась ко мне, вернув утраченный с её смертью покой. Я понимаю, что все эти видения – попытка моего подсознания спасти меня, своего рода инстинкт самосохранения, предостерегавший меня от самоубийства после её смерти. Видимо, взрыв так сильно контузил меня, что, едва не погибнув, я вновь вернулся к тому пограничному состоянию между жизнью и смертью, в котором был два года назад. Именно тогда я понял, что был настолько опьянен яростью и местью, настолько сломлен, что был готов умереть сам, забрав и тебя с собой. А что касается того, чем я решил заниматься, то просто поразмыслив обо всем несколько дней со свежей головой, не отягощенной чувством мести, я понял, что это единственная возможность достичь того, чего я хочу. Идти на смертный бой в битве, которую я смогу растянуть лишь на несколько лет, прежде чем меня убьют британцы, или же попытаться сначала приготовить почву для такого масштабного восстания, которое увеличило бы мои шансы вдвое, если не втрое. Спешка в таком деле не к чему, и, учтя свои прежние ошибки, я пришел к единственному варианту. И пусть в таком случае мне придется потратить гораздо больше времени и сил, оно того стоит. Отчасти из-за этого я был готов жертвовать нашими отношениями, отчасти от того, что желал защитить тебя от самого себя. Быть может, я действительно исполнил бы свое намерение, не будь я столь эгоистичен в своих желаниях, но ты не оставил мне иного выбора, особенно после того, как я убедился в том, что ты все ещё верен нашей цели. Тишина, повисшая после этого признания, не раздражала. Они оба обдумывали сказанное, каждый по-своему. Наконец, Томас, поцеловав его в висок, сказал: - В одном Миранда была точно права, Джеймс, нам ещё многое предстоит. И во всех твоих видениях, как мне кажется, есть вполне очевидный смысл, ведь мы трое по-настоящему никогда не расставались друг с другом. Даже когда кто-то из нас исчезал, он всегда незримо был рядом с остальными. Я знаю, что тебе было тяжелее всех нас, потому что мы оба оставили тебя, но теперь я обещаю, что не покину тебя. Как любовник, как друг, как соратник буду рядом, пока ты сам не попросишь меня уйти. И до тех пор, пока мы вместе, Миранда тоже будет с нами; она не может уйти навечно, если мы не последуем за ней. - Ты прав, она незримо всегда с нами, - подтвердил сказанное Джеймс и, освободившись от объятий, мягко поцеловал его в губы, - пока смерть не соединит нас. - Пока смерть не соединит нас, – повторил Томас как клятву, ставшую впоследствии спасительным маяком для них обоих за время многолетних скитаний по миру. Но каждый раз, как бы тяжело им ни было, они оба вспоминали, что им есть, к кому возвращаться и кого любить.