***
В этот же день в Нассау прибыл Томас, успев к крайнему сроку, обозначенному Джеймсом. Он едва успел закончить со своими делами в Абако, заручившись поддержкой местных контрабандистов, которые в недалеком будущем должны были помочь им с Джеймсом в одном очень рискованном деле, успех в котором, однако, того стоил. Какие-то смутные опасения по поводу несвоевременной поездки Джеймса в Нассау, не мешали Томасу испытывать приятное чувство предвкушения долгожданной встречи с тем городам, из-за которого он провел почти треть жизни в заточении. Он ещё раньше настаивал на том, чтобы посетить город, хотя бы лет пять спустя после событий двадцать первого года, однако Флинт все время откладывал возвращение, ссылаясь на то, что ему могут узнать и доставить тем самым немало проблем. С таким доводом Томасу приходилось соглашаться, поскольку жизни друг друга у них все ещё были высшим приоритетом. И тем не менее только теперь, когда прошло уже почти двадцать два года, бывший лорд Гамильтон впервые посетил тот остров, который стал для него своеобразным символом переосмысления всех жизненных ценностей, послужившим впоследствии основой для борьбы за свободу. Впрочем, сам город едва ли оправдывал свою громкую репутацию. За эти семь лет им где только ни приходилось побывать, и Томас с уверенностью мог сказать, что Нассау мало чем отличался от того же Сент-Джонса. В Гаване было чище, в Кингстоне – красивее, в Чарльстоне многолюднее. Разумеется, нечего было и сравнивать Нассау с Бостоном или Нью-Йроком. Он больше походил на Фрипорт или Джорджтаун. Однако Гамильтон понимал, что видит Нассау преображенным, а совсем не таким, каким он был, когда здесь жили Флинт и Миранда. Но мысли о том, что здесь нашли убежище двое его любимых людей, здесь делили и радость и горе, оплакивая его, Томаса, мнимую смерть, заставляли забывать некрасивость и неказистость города. Это место с первых минут охватывало путника своей особой атмосферой, похожей на ту, что царит в любом портовом городе Вест-Индии, и все же неуловимо отличавшейся от всех них. Быть может, все это Гамильтону лишь казалось при мысли о том, что творилось здесь чуть больше восьми лет назад. Теперь же следов пиратской республики, по крайней мере, видимых глазу не осталось нигде. Казалось, город забыл о том, чем было в прошлом. Это замечания были не лишены смысла, поскольку нынешний Нассау сильно отличался от прежнего своего облика. На смену пиратам пришли честные моряки, живущие здесь во время отлучек с торговых, а иногда и военных судов. Солдат на улицах стало больше, однако едва ли это были последствия правительственных мер, просто Нассау стал перевалочным пунктом, отныне свободным и безопасным для гораздо большей категории людей. Разумеется, после того как с пиратством было покончено, сюда потянулись люди всех сословий – начиная с торговцев, чующих насколько прибыльной может быть торговля в этом месте, заканчивая квакерами и даже иезуитами, одним словом, разного рода диссидентами. Были здесь и якобиты, оставшиеся ещё со временем Хорниголда, и прибывшие относительно недавно. В общем, народ был здесь ещё пестрее, чем раньше, только по каким-то неясным причинам рабов здесь оставалось все так же мало, а если и были их представители, то все в основном бывшие, ныне свободные люди, многие из которых держали даже свои небольшие трактиры и постоялые дворы. Разыскав дом на окраине, в котором должен был жить все это время Флинт, скрываясь от посторонних глаз, Томас несколько раз постучал, но никакого ответа не последовало. Очевидно, Джеймс вновь бродил где-то до темноты, не решаясь показывать на улицах города. Так как ждать его возвращения, по-видимому, ещё более двух часов, Томас отправился вновь осматривать город, стараясь представить, как выглядели эти улицы почти десять лет назад, когда здесь все было по-другому. Он так увлекся своим занятием, что пробродил до ночи, представляя как, должно быть, величественно смотрелся корабль Флинта на пристани, как гуляла по этим улицам Миранда, старался припомнить рассказы Эбигейл о застенках форта, представить Сильвера, ещё не лишившегося второй ноги... Словом, вернулся он не скоро, а когда вновь стоял на пороге, казало бы, заброшенного дома, в одном из окон едва различимо горел неяркий свет. Убедившись, что ничьего внимания он не привлекает, Гамильтон вошел внутрь. Как только за ним закрылась дверь, в царившей в доме тишине Томас отчетливо различил щелчок взводимого курка. Из соседней темной комнаты с заколоченными ставнями показалось сначала дуло мушкета и лишь затем Флинт, настороженно приближавшейся к нему. - Если я так сильно надоел тебе за эти семь лет, мог бы найти другой способ избавиться от меня. Джеймс отвел от него оружие, как только разглядел лицо гостя, а на его шутку лишь выругался. - Не ожидал тебя так скоро, – сказал он, будто оправдываясь в излишней осторожности. – Все прошло настолько хорошо? - Лучше, чем ты думаешь, – только и успел ответить Томас, прежде чем Флинт жадно поцеловал его, наслаждаясь близостью после недолгой, но мучительной разлуки. - Признаться, я думал, что с таким количеством борделей на острове, ты найдешь способ поразвлечься, – прошептал ему он в губы Джеймсу, чувствуя его горячее, тяжелое дыхание. - Молчи, – запальчиво грубо раздалось ему в ответ, прежде чем Флинт вновь поцеловал его на этот раз глубже и жарче. Последние несколько недель они не виделись совсем, а примерно месяц до этого вынуждены были довольствоваться лишь прикосновениями и редкими поцелуями, место и время не позволяло ничего другого. Так что сейчас Джеймс был намерен получить больше, Томас же против этого ничего не имел. Когда они вдоволь насытились друг другом и, отлежавшись, пришли в себя, только тогда Флинт заговорил о деле. Передав в нескольких словах суть предложения Роджерса, он закурил, повинуясь привычке, появившейся у него в последние годы. - Надеюсь, ты откажешься? – уточнил Гамильтон, наблюдая за табачным дымом, медленно наполнявшим комнату. Со временем он к нему привык, да и сам давно уже курил, так что дым ему не мешал. - Я не уверен в этом, – честно ответил Джеймс. - Дело даже не в Нассау, а в том, что я могу получить за эту услугу. Я не стремлюсь расставаться с нашими планами за одну только благодарность Роджерса, но он говорил о том, как достать деньги для острова. Он достаточно умен, чтобы не раскрывать мне всех подробностей сразу, но если я смогу втереться к нему в доверие, получу доступ к немалой сумме денег. - Да как ты вообще можешь ему доверять? Никакие деньги не стоят виселицы. - Сам знаю, – огрызнулся Флинт, – думаешь, я не задумывался об этом? Я знаю, что творит Роджерс, я сам занимался тем же лет пятнадцать. Гатри мертва, а он пытается загладить вину перед ней. Но чего бы он ни сделал, этого будет мало, в конце концов, он возненавидит себя и всех тех, кто хоть сколько-нибудь причастен к его трагедии. Сколько продлится его игра в добродетельность, мне неизвестно, однако пока он ещё не разуверился в себе, нужно попытаться выведать у него сведения о том форте. - Допустим, - медленно и с раздражением начал Гамильтон, отвечая в тон Джеймсу, - только допустим, что все это не ловушка и не попытка Роджерса взять реванш за поражение. Допустим, ты сможешь выжить в схватках с пиратами и убедить людей вновь следовать за тобой. Допустим, что тебе удастся взять Санта-Лену и вернуться живым. Ради чего стоит идти на такие риски? Ради денег? Ты ведь не хуже меня знаешь, что у нас их ещё достаточно. - В том-то и дело, что нет! – бросил Джеймс, вставая с кровати, начиная расхаживать по комнате и не прекращая курить. – Их едва хватает на наши дела, да и что это за дела?! Сделки с рабами, контрабандистами, пиратами и мятежниками в надежде на взаимную выгоду? Неизвестно ещё восстанут ли якобиты! Этот олух Джеймс бросил своих людей у берегов Генуи, после очередного провала станут ли они снова пытаться? Звучавшее в голосе Флинта явное пренебрежение к королевским особам было отнюдь не удивительным, несмотря на то, что они с Гамильтоном всецело находились на стороне Стюартов. На самом же деле им обоим не было никакого дела до того, кто сядет на престол, единственное, что привлекало их в этом деле – возможность пошатнуть авторитет власти, а если и удастся свергнуть Георга, то тем самым доказать всему миру, что власть монархов едва ли можно считать непоколебимой. В целом любая возможность пробудить народ была для них бесценна, а тут, казалось, готовы восстать и Шотландия, и Ирландия. Нельзя было упускать шанс распалить эти настроения до крайних пределов, ведь, быть может, со временем они переросли бы в более серьезную попытку добиться независимости. Такие мысли невольно возникали у любого, кто мог лично побеседовать с предводителями шотландских горцев и убедится в том, что намерения их весьма серьезны. Однако Флинт был прав, сказав о том, что судьба восстания неизвестна. Во всяком случае, ждать удобного момента можно годами, а Джеймс тем временем продолжал, распаляясь все больше: - Все это не приносит ровным счетом ничего! Мы уже семь лет живем хуже, чем мароны в своих лачугах, действуем украдкой, прячемся и работаем не покладая рук не получая ничего взамен. Я устал ждать, влачить это жалкое существование и не видеть ничего из того, что сделано нами. - И что ты предлагаешь? Ты сам избрал такую жизнь! А сейчас, когда тебе надоело, ты готов бросить все и ринуться обратно в море, погнавшись за деньгами, которые ещё неизвестно куда можно потратить. Ты должен видеть так же четко, как и я, что игра не стоит свеч. - Ты слышал, что Оглторп имел успех в парламенте? – оборвал его бесстрастным тоном Флинт, мигом охлаждая всю злость любовника. - Быть не может, – не слишком уверенно заявил Томас. - Может. Его закон о реформе долговых тюрем уже вошел в силу, ещё немного и он добьется окончательной победы в этом деле. В Каролине только об этом и говорят, боятся, как бы заключенных не пригнали к ним, – Джеймс помолчал немного, выдыхая струйками дым, успокаиваясь, а затем продолжил без всякой нервозности, терзавшей его в начале разговора. – Я устал ждать, Том. С этими деньгами я смогу наконец получить возможность действовать масштабно. Вернемся в Саванну, сменим имена, подкупим или убьем всех, кто нам помешает, и станем создавать эту колонию с самого начала наравне с остальными. - Ты ведь не разделял моего мнения на этот счет, – Гамильтон слушал Джеймса крайне внимательно, но не позволяя видениям такого желанного будущего наполнить воображение и заглушить здравый смысл, – уверял, что колонии не восстанут, на что ты тогда надеешься? - Я готов временно примириться с англичанами. Думаю, терпеть власть короны там долго не придется. Подумай, кто станет основой новой колонии: бывшие заключенные, каторжники, диссиденты и прочие, у кого есть множество претензий к властям. Где ещё, если не среди них, нам искать сторонников для серьезных действий? Если присоединимся к ним и отвоюем земли у индейцев, то я смогу создать там то, что всегда хотел сделать здесь, в Нассау, пристанище свободных от прошлого людей, нацию воров, обретших новый дом и шанс начать новую жизнь. Разве не к этому мы с тобой стремимся? Это будет моя долгожданная возможность взять реванш после провала с сокровищами с Урка-де-Лима. Такое будущее стоит небольшого риска с Роджерсом и нескольких лет грязной работы в море. Глубоко задумавшись над словами Джеймса, Томас представлял себе такое будущее, не веря в то, что оно возможно. Невольно он вспомнила обстоятельства их поистине судьбоносной встречи с Оглторпом, с которым, как верно заметил Флинт, они могли бы стать союзниками. История их знакомства с этим, без сомнения, незаурядным человеком была до того удивительной, что даже Томасу, несклонному мистифицировать, она представлялась неким провидением свыше. Произошла она на пассажирском судне, увозившим их в свое время от берегов Англии, куда им необходимо было попасть из-за начавшихся волнений в якобинских кругах. Слух о восстании, впрочем, оказался ложным, однако об этой поездке не один из них не жалел. Дело в том, что на корабле среди прочих пассажиров Томас узнал Оглторпа, которого не раз видел на плантации, бывшей в некотором роде «черновиком» будущей колонии. Не то чтобы Гамильтон любил вспоминать время, проведенное в это месте, все же оно в свое время спасло его от помешательства, а других его товарищей – от голодной смерти в застенках долговой тюрьмы. Как бы то ни было, желание пообщаться с человеком, ставшим инициатором создания такого странного места, заставило Томаса завязать с ним знакомство. Понадобилось всего два часа беседы, четверть которой была потрачена на формальные разговоры с малознакомым человеком, чтобы собеседники почувствовали друг в друге нечто родственное. Оглторп был младше Томаса лет на десять, однако оба все ещё разделяли идеи, которыми в свое время попрекал Гамильтона отец. Оглторп был человеком интересным и хорошо образованным, его явная расположенность к масонам и, как причина или же следствие этого, увлечение филантропией, превратили его в одного из тех необходимых миру людей, кто не только говорит о проблемах, но и пытается решить их. Томас, хоть и не раскрывал того, что знает об его «эксперименте» с плантацией, все же понял, что основная цель создания этого места - дать обреченным второй шанс. Со своей точки зрения, он, конечно, не мог назвать жизнь на плантации действительным шансом, но все же вынужден был признать, что она гораздо лучше жизни в тюрьме, а в его случае – бедламе. Даже сама попытка создать такое рискованное не вполне легальное предприятие говорила о смелости и решительности его нового знакомого. Оглторпа, в свою очередь, интриговали рассуждения Томаса о религии и ещё больше занимали разговоры о рабстве как таковом, о губительности этого явления для экономики любой страны. Кроме того, выяснив, что Гамильтон некогда так же был масоном в Лондонской ложе, Оглторп окончательно проникся к своему попутчику. Со временем к их беседам присоединился Флинт, в котором Оглторп признал по походке и повадкам моряка и поделился с ним своими мыслями насчет необходимости улучшения условий жизни во флоте его Величества. Джеймс не без одобрения добавил несколько своих замечаний, памятуя об опыте служения и о том, сколько людей в свое время он получил в команду из-за дезертирства. В общем, к концу плавания между ними тремя утвердились приятельские отношения, которые со временем вполне стали бы дружескими, если бы Джеймс и Томас не предпочли скрыться, не назвав ни своих настоящих имен, ни адресов, где их можно было бы разыскать. Сейчас у них была возможность пересечься с этим человеком снова, закрепить прошлый успех в общении щедрыми взятками на благо молодой колонии и попытаться склонить его на свою сторону. - Хорошо, – скрепя сердце согласился Томас, все ещё сомневающейся в этой затее, – только позволь уяснить кое-что. При желании мы могли бы утвердиться в Саванне и на те деньги, что у нас на руках, ты сам это прекрасно знаешь. Жили бы не на широкую ногу, но тем не менее, их бы хватило. Поэтому я понимаю, что причина твоего желания ввязаться в это дело не только в деньгах, и я не осуждаю тебя за это. Только вот мне неясно, почему ты скрываешь от меня свои настоящие мотивы. Джеймс, ничего не ответив, потушил трубку и погасил свечи, собираясь спать, чтобы завтра отправиться к Роджерсу как можно раньше.***
Мади только пару месяцев назад оправилась после тяжелой болезни. Кто-то из приезжих завез тиф, сгубивший едва ли не половину лагеря и чуть не унесший жизнь его, теперь уже законной по местным обычаям, жены. За время её болезни Сильвер, казалось, болел сам, переживая за жизнь Мади так сильно, что, к своему стыду, временами забывал даже о дочери, чуть было не лишившейся обоих родителей. Джон часами, рискуя заразиться, мог быть рядом с находившейся в забытье женой и первый раз в жизни не находить ни одного слова, чтобы хоть как-то развеять гнетущую тишину, прерываемое лишь тяжелым рваным дыханием больной. Пятилетняя Аннет, отданная на временное попечение матери Мади, несмотря на запреты взрослых, прибегала иногда к матери, не понимая ещё всего ужаса ситуации, но чувствуя своим детским чутким сердцем надвигающуюся беду. От больной матери её оттаскивал отец, выглядевший едва ли лучше: он совсем похудел за это время, оброс бородой и курчавыми волосами и был так бледен, что, казалось, из него выкачали всю кровь. В такие моменты Аннет плакала и вырывалась, но Джон быстро успокаивал дочь добрым и ласковым словом и, напоминая прежнего себя, принимался беседовать с ней обо всем свете, отвлекая ребенка от страшной картины, а в мыслях непрерывно находясь рядом с женой. Через некоторое время лекари, осмотрев Мади, заявили, что надежды нет и что к завтрашнему утру она умрет. Тогда Сильвер, испытавший на своей шкуре и тюремные заключения, и бурную стихию моря, и ампутацию ноги, перенесенную им весьма стойко, свалился в каком-то истерическом припадке и пролежал в горячке несколько дней, едва не отправившись на тот свет. Первое, что он увидел, когда очнулся, было озабоченное лицо жены, на котором застыли боль и отчаяние. Вспомнив последние услышанные им слова, он хотел было вскочить с постели, однако Мади удержала его, попросив лежать смирно и набираться сил. Услышав её голос, Джон несколько пришел в себя и заметил, что она тоже слаба и едва держится на ногах. Не один месяц они выхаживали друг друга поочередно то слабея, то набираясь сил, пока наконец оба достаточно не окрепли. Лишь через несколько месяцев жизнь в лагере смогла пойти своим чередом у всех, за исключением тех, кого пришлось похоронить из-за болезни. Джон и слышать больше не хотел о новых людях и потому первое время даже не замечал, что от Флинта вот уже долгое время нет никаких вестей. За период болезни он вообще забыл обо всем остальном мире и только время спустя сообразил, что о его бывшем капитане ничего не слышно. Он смутно помнил, что на очередное послание от Джеймса ответил что-то невразумительное, попросив только ничем не беспокоить его больше. Честно говоря, он бы и не вспоминал о нем ещё некоторое время, пока окончательно не отошел бы от всего произошедшего, если бы Мади сама не спросила его, не случилось ли чего с Флинтом. На самом же деле, её не столько волновало судьба капитана, сколько состояние Джона, пугавшее её все сильнее. Не зная, как помочь мужу, она нашла лишь один способ – отослать Сильвера из лагеря и дать ему развеяться вдали от окружавших его здесь проблем и забот. Джон, хоть и не сразу, принял предложение Мади, подсознательно понимая, для чего она это делает, но в то же время сознавая, что если он убедится в том, что с Джеймсом все в порядке, хуже ему точно не станет. Однако оказалось, что никто из людей, служащих своего рода посредниками между ними, ничего ни о Флинте, ни о Гамильтоне не слышал. Не получив никаких сведений от рабов, Джон решил расспросить некоторых их своих прошлых товарищей, с которыми все ещё водил знакомство, не слышал ли кто-нибудь из них о чем-нибудь в округе. Товарищами этими были, разумеется, Израэль Хэндс, по-прежнему преданный Джону больше чем кто-либо, и Дик, получивший за вечно помятый, будто бы побитый вид кличку Черный Пес, отлично вязавшуюся с его косматыми, похожими на шерсть волосами. Он, к слову, был одним из тех, кто в свое время препровождал Флинта в Саванну, и именно он лично ездил туда узнавать, нет ли среди заключенных человека, по имени Томас Гамильтон. Впрочем, никого из них в привычных для них местах Джон не нашел. Расспросив тех, кто общался с ними в последнее время, он получил ещё более странную и, очевидно, лишенную здравого смысла новость – капитан Флинт набирает команду. В Фрипорт Сильвер прибыл уставший, до крайней степени раздражительный и злой. Когда несколько недель назад ему сказали о Флинте, набиравшим команду, о сначала подумал, что это звуковая галлюцинация, последствие от перенесенного недавно потрясения. Однако факты говорили о том, что это не только возможно, но, скорее всего, является правдой, если только за это время в Вест-Индии не появился самозванец под его именем. Для себя Джон четко определил, что если Флинтом окажется какой-нибудь идиот, решивший, что громкое имя поможет ему добиться успеха, он лично убьет этого бедолагу, отнявшему у него столько времени. Если же Флинт окажется Флинтом, то в таком случае Сильвер совершенно не знал, как действовать, в глубине души искренне надеясь на первый вариант. В таверне, куда по слухам стекались джентльмены удачи, вечером было шумно и душно. Запах дешевого спиртного, вяленой рыбы и пота ничем не отличался от такого же запаха в любом другом трактире портового городка. Народу, несмотря не на самый оживленный час, было много. К удивлению своему, Джон разглядел немало знакомых лиц, однако одно из них поразило его больше прочих. Порошинки на нем полностью затянулись, превратившись в маленькие точечки, издалека едва отличимые от веснушек, странно смотревшихся на этом суровом лице. Голова его была побрита, хотя в их последнюю встречу Флинт носил волосы до плеч, сейчас же лишь усы и борода были отпущены до прежних размеров и ни одного седого волоска не было среди его огненно-рыжих волос. Из дымящийся в его руках трубки струился горький дым, сам он ухмылялся и говорил что-то, сидя в окружении других пиратов, слушавших его неподдельным вниманием. В пестрой толпе, окружавшей Флинта, он узнал многих, с некоторыми из них он плавал ещё на «Морже», с кем-то – на «Наследии», а кого-то знал ещё со времен республики. Однако было здесь множество и совершенно новых лиц, чье внимание он привлек в первую очередь. Стук костыля, напрягший любого бы в ночной тишине, в трактире был почти не слышен, и потому Джона заметили далеко не сразу, а лишь когда стих пьяный гомон и хохот. В его взгляде, направленном прямо на Флинта, видимо, было столько непонимания, гнева и почти ненависти, что Джеймс, не выдержав, отвел глаза и, как бы обращаясь к толпе народа, сказал бодрым, но хрипловатым голосом: - А вот и мой верный квартирмейстер! – неровная интонация явно говорила о том, что он изрядно пьян. - Джентльмены, прошу любить и жаловать, Джон Сильвер, один из самых отпетых мерзавцев во всем Карибском море. Джон надеялся явиться громом среди ясного неба, однако его появление было встречено улюлюканьем и каким-то неясными возгласами подвыпившей толпы. Кто-то вспомнил его старую кличку, и слово «Окорок» забегало среди этой пестрой аудитории. Не теряя лица, Сильвер сел с ними за один стол и, подняв стакан «за здоровье моего капитана», выпил до дна. Он не знал, что за игру вел Флинт, но занимать сторону проигравших не собирался. - Где же вы были все это время, капитан? – осведомился он наигранно приветливым тоном. – Поговаривали, что я убил вас. - Так точно, мистер Сильвер, мой дорогой Джон, ты убил меня, когда предпочел морским просторам сушу, забросив благородный промысел, – сказал он, нарочно растягивая слова, как бы составляя из них песню, похожую на ту, что так часто пели матросы на «Морже» в свое время. – А что касается меня, то я уже успел отрекомендоваться этим джентльменом и рассказать, что последние несколько лет провел на Гоа, где достопочтенный Ангрия подарил мне мой новый корабль, который ты, быть может, уже видел в порту. Очевидно, Флинт лгал. Джон прекрасно знал, что Джеймс, хоть и путешествовал все это время, в Индии не был и уж тем более не встречался с кем бы то ни было из династии Ангрия. Хотя судно он видел. Это был большой военный фрегат, скорее всего насчитывавший примерно сорок пушек. Низкая осадка компенсировалась отсутствием почти всех надстроек, утяжелявших и замедлявших корабль. Вероятно, с таким преимуществом скорость он мог развить немалую, а если ещё учитывать две пушечные палубы, то судно действительно можно было назвать великолепным и как нельзя кстати походящим для такой стези. Но пока все это Сильвера мало волновало; он пытался только понять, что затеял Джеймс. - Корабль действительно хорош, капитан, – продолжал Джон, - сдается мне, все эти джентльмены – его будущая команда? - Ты всегда был проницателен, – усмехнулся Флинт, но глаза его были холодны, и в них Сильвер прочел что-то, отчего следующий вопрос Джеймса воспринял иначе, – и, хочется, чтобы такие умы остались среди моих людей. Что думаешь, Сильвер? Не хочешь ли ты вернуться? Гомон вокруг, понемногу стихавший во время их разговора, исчез окончательно. Все замерли в ожидании, сквозь туман пьяных мыслей те, кто плавал с ними обоими, осознавал, что с таким капитаном как Флинт нужен сильный квартирмейстер, и на эту роль как нельзя кстати подходил Джон. - Я уже свое отплавал, – спокойно сказал он и, встретив потеплевший взгляд Джеймса, понял, что поступил правильно. - Что ж, дважды предлагать не буду, – ответил Флинт и, будто бы помрачнев, обратился к остальным. – Тогда, джентльмены, сами решите, кто займет эту должность. Опасливый рокот, прокатившийся по команде после этих слов, сменился на привычное оживление, подбадриваемое ромом, и вскоре гулянка потекла своим чередом. Джон после своего отказа уходить не спешил, окончательно убедившись в том, что Джеймс притворяется перед этой толпой. Но в таком случае Сильверу необходимо было поговорить с ним наедине, и он понимал, что разговор будет долгим, так что вынужден был сидеть вместе со всеми и медленно цедить выпивку, ожидая окончания попойки. Избегая сталкиваться взглядом с Флинтом, Джон изучал вновь собранную команду, стараясь понять кого в ней больше – новичков или тех, с кем он уже плавал. Выходило, что новичков все же больше. И все же когда его взгляд задерживался на тех, кого он знал лично, Сильвер невольно вспоминал былые деньки, теряясь в догадках о том, зачем Джеймсу понадобилось все это. Наконец через несколько часов всеобщее веселье начало понемногу стихать. Несколько мертвецки пьяных заснуло за столом, остальные, кто был чуть потрезвее, отправились в бордели или другие таверны продолжать веселье. Джон, тоже порядком захмелевший, поднялся первым и, уловив взгляд Флинта, попрощавшись с немногочисленными оставшимися, вышел на улицу. Через четверть часа Флинт последовал за ним. Не говоря друг другу ни слова, они дошли до относительно приличного, насколько это возможно во Фрипорте, постоялого двора и поднялись на второй этаж, где Флинт снимал комнату. Как только дверь за ними захлопнулась, а необходимость притворяться исчезла, Сильвер тут же обратился к Флинту, требуя объяснений. Его исчезнувшая было злость на Джеймса за долгое молчание и вранье вернулась с новой силой. - Погоди, Джон, – спокойно ответил ему Джеймс, и Сильвер, к удивлению своему, понял, что тот отнюдь не так сильно пьян, как казалось раньше, – выпьем сначала, а затем поговорим. С этими словами он действительно достал из шкафа бутылку и, предложив Сильверу сесть за стол, уселся напротив. - Слышал, Мади была больна, – начал первым Флинт, отпивая вино. За внешним спокойствием Джон увидел сильное волнение, выдававшее то, насколько на самом деле Джеймса пугают эти известия. – Я думал приехать, но ты написал тогда… все равно я должен был тебя поддержать. - Нет, – тихо ответил Сильвер, не без содрогания вспоминая эти ужасные месяцы, – ты бы ничем не смог помочь, а я бы возненавидел тебя за это и за то, что по твоей вине в наш лагерь попала эта зараза. Сейчас-то я тебя не виню, но если бы все кончилось иначе… - Джон замолчал, не желая продолжать. - Ты не представляешь, как я рад, что все обошлось, – искренне сказал Джеймс, так же не желая думать о том, что стало бы с Джоном после потери жены. Он любил её так сильно, что это даже пугало, – но что с Аннет? - Она тоже в порядке, мы почти сразу увезли её подальше ото всех. С черноволосой мулаткой, очаровательной дочерью Сильвера, Джеймс виделся лично, когда они с Томасом в очередной раз приезжали к ним в лагерь. Помнится, Флинт заметил, что Джон ещё никогда не был так счастлив, как в те годы. Джеймс все ещё любил его с годами и расставаниями не меньше, а даже больше, так что благополучие Сильвера волновало его не меньше, чем свое собственное. Когда он услышал от посыльных, что Мади заболела и, похоже, весьма серьезно, он тут же решил приехать, однако сумбурно-грубое письмо Джона остановило его, заставив повременить. Помочь бы он действительно ничем не мог, и раз уже Сильвер так настойчиво просил его не приезжать, Джеймс решил хотя бы временно ему подчиниться. Со всей этой историей с Роджерсом и пиратами он, однако, не забывал о Джоне и перед отплытием собирался, несмотря на запрет, съездить и проведать его. - Ты сам-то как? – с таким нескрываемым беспокойством в голосе спросил Джеймс, что Джон, хоть и понимавший, что между ним и Флинтом уже давно нет никаких разногласий, невольно улыбнулся, чувствуя на себе его трогательную заботу: - Теперь в порядке, – честно ответил он, умолчав о нескольких днях горячки, – по крайней мере, буду в порядке, если ты объяснишь, что происходит. Злость на Флинта ушла после сказанных им слов, но такой же силы беспокойство, может и бывшее причиной этой злобы, появилось снова. Оно было тем сильнее, чем неожиданней были известия о том, что Джеймс вернулся к пиратству. Поступить так от хорошей жизни он явно не мог, а это означало лишь то, что у него, очевидно, снова проблемы. Предположение это было не так далеко от истины, поскольку с соглашением Джеймса на предложение Роджерса у них с Томасом произошел серьезный разлад. Его было недостаточно, чтобы рассорить их окончательно, однако недовольство друг другом чувствовалась между ними теперь достаточно сильно. Осознание того, что он снова уступил Флинту и тем самым подверг его совершенно неоправданной опасности, гложило Гамильтона. Кроме того, его злило молчание Джеймса. На доводы Томаса о том, что оставшихся денег им хватит, чтобы закрепиться в Саванне, Флинт ничего не отвечал, упрямо преследуя свою цель. Подсознательно он понимал, что Томас вообще-то прав, поскольку денег действительно хватило бы. Однако сокровища Санта-Лены манили Флинта не столько деньгами, сколько осознанием того, что он возьмет реванш в неудаче с Урка-де-Лима. В этом он не признавался даже себе, но причины соглашения на это сомнительное предприятие лежали глубже, чем он мог объяснить: его не так сильно проявлявшееся ранее тщеславие с годами стало все больше и больше овладевать разумом. Мысли о том, что он прожил свою жизнь, прославившись только как жестокий, но неудачливый пират, не оставивший после себя ничего, кроме кровавого следа, не давали ему спокойно спать по ночам. Та жизнь, которую он, по справедливому замечанию Гамильтона, сам избрал несколько лет назад, лишь отчасти спасала его. Но чем больше времени проходило, тем меньше он был доволен собой. Несмотря на постоянную деятельность, никаких вещественных результатов она не приносила, да и в умах большинства людей не произошло никаких изменений, так что Флинт постоянно чувствовал свою беспомощность. Сокровища же Санта-Лены представлялись ему как некое наследие, своего рода завещание будущим поколениям, которые он собирался вложить в строительство новой колонии. В его голове это обретало даже некую закономерность: захватив деньги, он окончательно покончит с карьерой пирата, а затем начнет новую жизнь на тех землях, которые впоследствии будут предоставлены как шанс начать все заново таким же безнадежно сбившемся с пути, как и он сам. Возможность захватить Санта-Лену представлялось ему последним шансом доказать всем, а в первую очередь, самому себе, что он чего-то стоит. А потому предложение губернатора он в глубине души принял сразу же. Оно могло помочь ему решить все проблемы, забрав при этом не слишком много. Так что Джеймса раздражало, как Томас может не понимать этого, и в то же время он продолжал упорно отмалчиваться, не в силах признаться, что в этот раз его волнует даже не месть, а ещё более низкое, недостойное чувство. Поэтому отношения между ними понемногу портились, ещё сильнее разрушаясь оттого, что одно разногласие тянуло за собой сотни других мелочей из прошлого, заставляя их говорить о том, о чем раньше оба предпочли бы промолчать. Такое бывало и прежде, но сейчас все было серьезнее. Мрачность Флинта и его задумчивость, разумеется, не укрылись от Джона и лишь в очередной раз подтвердили его догадки. - Только не вздумай говорить, что все в порядке, – предупредил он, – я же вижу, что это не так. Если тебе нужна моя помощь, только скажи. Но не ври; хочешь о чем-то молчать, лучше молчи, но ложь прибереги для команды. - Я помню наш уговор, Джон, и врать не стану: я заключил сделку с Вудсом Роджерсом. Сильвер удивленно приподнял брови, налив себе ещё немного вина и, как бы предчувствуя нечто необычное, попросил продолжать. - Мне придется устроить в этих водах небольшую чистку, избавившись от нескольких десятков идиотов, возомнивших, что единственное, что требуется от пирата – черный флаг, да умение вусмерть нажраться. Ты ведь слышал, что после очередного гениального хода правительства в виде возвращение каперских грамот по окончанию войны пиратов стало не меньше. - Слышал, но война закончилось года два назад. - Тем хуже для них. - Поправь меня, если я чего-то не понял, но, – Джон прочистил горло и, откашлявшись, уточнил, – ты действительно собираешься служить Роджерсу и уничтожать наших недавних собратьев? – в его голосе звучало столько удивления, ехидства и насмешки, что Флинт едва не вспылил: - Я никому не служу! – резко сказал он, ударив стаканом по столу. – И тем более – бывшему врагу. А что касается наших «братьев», то ты лучше всех прочих знаешь мое отношение даже к своим людям, не говоря уже о других ублюдках. - И много же я пропустил… - задумчиво протянул Сильвер, будто бы не слыша, что ему отвечают, – а что Томас? Все продолжает вести свою игру? - О чем ты? – настороженно осведомился Флинт, которого с самого начала неимоверно раздражали отношения между ними двумя. - Да так, дела былых дней, – как бы невзначай обронил Джон, очевидно, намеренно упомянув обо всем этом, чтобы позлить Джеймса и проверить, верны ли его догадки о том, что эти двое в ссоре, – так что же он? Неужели был не против твоего возращения? - Не то чтобы, – начал было Джеймс, но осекся и передумал, – впрочем, это не важно, – сухо закончил он, окончательно развеяв все сомнения Сильвера. - Как скажешь, – легко согласился он, действительно не желая вмешиваться в их дела, – но ты не ответил, зачем тебе все это? Не за прошлые же заслуги ты вступил в сговор с Роджерсом? - Нет, за нечто более ценное. Если все получится, то я совершу нечто сравнимое с набегом Кидда на Панаму, быть может, даже более значимое. Выслушав этот туманный ответ с неподдельным вниманием, Джон некоторое время молчал: - Деньги, – наконец произнес он, – все из-за денег. - Тебя это смущает? - Только из-за того, что это не правда. Или, как минимум, полуправда, что ещё хуже. Так значит, Томас все же был прав… Скажи мне честно, доконала скука? - Скука – это единственное, чего я не чувствовал за это время, – хмуро отозвался Джеймс, - честно говоря, я даже не заметил, что прошло уже так много лет, - это тоже была чистая правда. За ежедневными заботами, скитальческим образом жизни, полным непредвиденных обстоятельств и неприятных случайностей, скука было последним, чего нужно было опасаться. Гораздо больше пугало то, как все меньше и меньше времени у них остается. - Значит, нечто ещё более серьезное, – подытожил Джон, внимательно вглядываясь в Джеймса, – впрочем, ты сам лучше знаешь. Не из-за этого ли ты оттолкнул меня от себя? - О чем ты? - Сегодня в таверне, когда попросил отказаться от должности. Пожалуй, впервые за долгое время Джон ошибся насчет своих предположения касательно намерений Джеймса. На самом деле Флинт просто не желал отрывать его от семьи, и дело тут было не столько в благородном порыве, сколько в невозможности полностью положиться на Сильвера. Джеймс слишком хорошо понимал, что если раньше Джон был готов рискнуть всем ради Мади, то теперь, когда у него уже родилась от этой женщины дочь, стало совершенно очевидно, что между семьей и чем бы то ни было ещё Джон, разумеется, выберет первое. Флинт не осуждал его за это, но и подвергать опасности себя, свое предприятия и ставить Сильвера перед очевидным, но от этого не менее сложным выбором он не хотел, так что именно поэтому решил, что в этот раз все же обойдется без Джона. - Я сделал это лишь потому, что думал о Мади и твоей дочери, - сказал он без малейшей скрытности в голосе. - Был уверен, что ты не покинешь их. Но если ты передумал, то, сам знаешь, от твоей кандидатуры я не откажусь. - Нет, я действительно не хочу участвовать в этом, ты был прав. Просто я подумал, что дело не в моем желании, а в твоем не желании видеть меня так часто. - Ты слишком высокого мнения о себе, – не без улыбки ответил Флинт, – я действительно насмотрелся на тебя за эти годы, но ещё год-другой мог бы потерпеть твою рожу рядом с собой. - Разумеется, – усмехнулся Джон, понимая, что настоящая причина такого поведения Джеймса скрывается не столь в нежелании отрывать его, Джона, от семьи, сколько в нежелании присутствия на борту того, кто слишком хорошо его знал и мог разглядеть настоящие причины возвращения к старым занятиям.***
В тот дом, где они с Гамильтоном остановились, Флинт вернулся только под утро. На ногах он держался прямо, но мысли путались, не было никакого желания начинать думать о чем-то неприятном или хоть сколько-нибудь серьезном. Джеймс был одним из тех, на кого выпивка не влияла так сильно, как на остальных, по крайней мере, в физическом плане. Даже выпив лишнего, он был опасным противником в бою, но что касается того, что творилось у него в душе в эти моменты, то хорошо, что об этом мало кто знал. Он отпускал себя, сбрасывал последние нетвердые оковы и в такие моменты был способен на все, что угодно. Час уже был поздний, вернее, слишком ранний, однако Томас не спал и Джеймс нашел его за книгой вместе с початой бутылкой вина. - Я смотрю мы оба хорошо провели время, – сказал Флинт с той странной интонацией, что установилась между ними после того разговора в Нассау. - Пожалуй, – не стал отрицать Томас и, отложив чтение, собрался уходить. Гамильтон, в отличие от него, пить не умел, и если выпивал, то это сразу становилось заметно по его лихорадочно блестящим глазам и разрумяненным щекам. Флинт в который раз подумал, что ему невероятно хочется брать его именно в таком состоянии, когда Томас становился будто бы ещё развязнее, чем обычно, позволяя делать с ним все, что захочется. - Стой, - поймав за руку, хотел было привлечь его к себе Флинт, но во взгляде Гамильтона, обращенном на него, Джеймс прочитал столько недовольства, что весь его настрой спал, и он сказал первое, что пришло в голову: - Если тебя это интересует, встретил Сильвера сегодня; прибыл сюда из-за слухов, что я набираю команду. - Как он? – спросил с не меньшим, чем Флинт несколько часов назад, беспокойством Томас, с которого тут же сошло все раздражение на Джеймса, накопившееся за прошедшие дни. - В порядке, и Мади тоже, к счастью. - Рад это слышать; так ты принял его? Или он вообще не захотел возвращаться? - Нет, какой смысл просить его присоединиться, если толку от него с нынешними привязанности не так уж много? Да и, по правде говоря, мне проще без него. Людьми куда легче управлять, когда их некому защищать, а я не могу гарантировать, что, вернувшись, Сильвер позволит мне распоряжаться ими так, как захочу. - Да, пожалуй, он иногда слишком честен для пирата, - не стал возвращать против такого очевидного пренебрежения к людям Томас, - впрочем, ты сам его знаешь. Но все же мне было бы спокойнее, если бы Джон был с тобой рядом. - Знаю, - беззлобно ответил Флинт, - зато мне нет. Я и тогда не мог знать, что творится у него в голове, а сейчас тем более не могу утверждать, что смогу предугадать его планы. Я знаю, что он меня не предаст, но не могу быть уверенным, что он не вмешается в мои дела больше, чем мне бы того хотелось. Я говорил тебе, что временами нам тесно друг с другом, не хотелось бы подвергать наши отношения ещё и этому испытанию, учитывая, что с годами никто из нас не стал лучше. - Хорошо, что ты это заметил. В любом случае, поступай, как считаешь нужным, тебе лучше знать. - Наконец-то ты это понял, - ответил колкостью на колкость Флинт, почувствовав, что они снова встали на пороге очередной ссоры, - надеюсь, ты признаешь, что и насчет твоей дальнейшей судьбы я тоже был прав? - Джеймс, не начинай, я не останусь здесь ни при каких обстоятельствах, и ты смиришься с этим, нравится тебе или нет. Речь вновь зашла о главной теперь теме их споров – где будет находиться Томас, пока Флинт выполняет обязательства перед губернатором. Джеймс, привыкший к тому, что Миранда всегда оставалась в Нассау в ожидании его, даже слушать не хотел о том, что Томас намеривается продолжать начатые ими ранее проекты. Что же касается самого Гамильтона, то он не хотел опять терять годы жизни на бесцельное прозябание в какой-то дыре на островах Вест-Индии. За эти семь лет он настолько привык к постоянной деятельности, что уже не мог жить на одном месте и выполнять рутинные обязанности, к которым ему привили стойкое отвращение годы, проведенные на плантации. Вообще после своего побега он будто бы пытался наверстать упущенное за годы заточения, работая над различными агитациями, планами освобождений рабов, подготовками стихийных восстаний и множеством тому подобной деятельности, по мнению Флинта, не несущей в себе какого-либо серьезного влияния на ход истории. Хотя справедливости ради надо заметить, что общался Гамильтон не только с рабами, контрабандистами, пиратами, ворами и убийцами, но и со знатными особами, некоторые из которых были приближены к венценосным особам, правда, из рода Стюартов. Дело в том, что он вел переписку с некоторыми людьми из Лондона, например с Оглторпом, знакомство с которым продлевалось благодаря письмам, и Эш, все ещё не забывавшей своих спасителей. Так же были у него связи и во Франции, куда однажды они с Джеймсом наведывались по делам якобитов. Там, завязав знакомство с некоторыми бывшими и будущими предводителями восстаний, он познакомился в том числе и с неким лордом Дэррисдиром, переписка с которым продолжалось довольно долго. В общем, вновь остаться в заточении и потерять драгоценное время Томас вовсе не хотел и потому пресекал любые попытки Джеймса помешать ему в первоначальных планах. - Нет, это тебе придется смириться с тем, что ты поступить так, как я захочу, - оборвал его Флинт, начиная всерьез выходить из себя. – То, что ты вышел живым и невредимым из парочки стычек ещё не значит, что тебе будет всегда так везти. Ты и сам знаешь, чем чреваты наши постоянные поездки по Новой Англии. Вдвоем путешествовать и то не всегда безопасно, не говоря уже о том, чтобы ездить в одиночку. Но я мог бы ещё понять, если бы была достойная цель, но ведь ради чего ты рискуешь собой? Ради освобождения негров и организации очередного нападения на корабли ост-индийской компании? Да плевать на все это, ты ведь должен понимать, что просто обязан беречь себя для более серьезных дел! - Если бы ты не был так ослеплен желанием доказать свою правоту, ты бы понял, что все эти мелочи важны! Да кроме того, что мне делать все это время? Тебя ведь не будет не один месяц, не полгода, даже не год, как минимум два года понадобится на то, что ты задумал. А я все это время должен оставаться здесь? На самом деле доводы Флинта были отнюдь небезосновательны. В то время вообще было опасно пускаться в какие бы то ни было дальние поездки в одиночку и без охраны, поскольку таких путешественников грабили и убивали в первую очередь. Тем более Джеймс действительно опасался того, что в какой-то момент они могут просто не встретиться, потеряв след друг друга. Эта мысль пугала его в первую очередь, ведь до этого, даже когда они расставались, каждый из них знал, где может найти другого. Само собой, он понимал, что Фрипорт – не лучшее место для жизни, но ничего другого предложить не мог. Дело в том, что именно этот порт на островах ещё мог свободно пропускать судна, замешанные в каких-то подозрительных делах, так что Джеймсу просто было удобнее оставлять «Моржа» именно здесь, когда необходимо было подлатать корабль или сбыть ненужный в море груз. Взятка властям в этих местах была не столь высокая, так что место было почти идеальным, но, разумеется, не для постоянной жизни. Помимо нищеты и разрухи, наступившей после ликвидации пиратской республики в Нассау, город славился ещё и тем, что был своего рода «центральным рынком» работорговли на островах, так что и население здесь было соответствующее, мало к себе располагавшее. Делать здесь по большому счету действительно нечего, да и любая переписка заглохла бы, поскольку из этих мест сугубо с практической точки зрения было сложно связаться с миром извне. Однако Флинт мысленно игнорировал все эти доводы, не подозревая, что Томасом руководит то же чувство, что отправил его самого за сокровищами Санта-Лены: Гамильтон так же был недоволен собой, только ещё сильнее, памятуя о годах, потраченных впустую, и оттого мысль о новом заточении была для него невыносимой. - Да здесь, но хотя бы живой! Забудь обо всех, кому мы что-то обещали. Забудь о них всех, как только я вернусь, уедем в Саванну, заживем новой, абсолютно новой жизнью, без всех этих пережитков. Только дождись меня. Пойми, мне просто необходимо знать наверняка, где ты и что с тобой все в порядке, иначе ни о чем, кроме тебя, я думать буду не способен. - Ты ведь знал, что я не соглашусь на это, знал, что я буду против твоей сделки с Роджерсом и всего, что она за собой повлечет. Так что раньше надо было думать… Не успел Томас договорить, как Джеймс с силой прижал его к стене и со злостью зашипел прямо в лицо: - Я забочусь о нас обоих, как ты не понимаешь? В прошлый раз мы поставили интересы других выше собственных и чем это кончилось? Мне плевать, правильно или нет бросать все, что мы начинали, я лишь хочу защитить тебя, я не могу потерять тебя снова, - несмотря на то, с какой животной злостью были сказаны эти слова, они не теряли своего истинного смысла. Поэтому когда Джеймс столкнулся взглядом с Томасом, в его глазах не было ни капли страха, а лишь нездоровый блеск от возбуждения из-за ведущегося между ними спора. Видя, что должного эффекта его речь не произвела, Флинт с отчаянием впился в губы любовнику, целуя грубо, жадно, до боли кусая, вымещая всю свою злость. Все это было явно лучше громких, но бесполезных, ничего не значащих для них обоих слов, говоря которые, они даже не хотели слушать друг друга. Поначалу сопротивлявшийся, Томас наконец сдался, начав отвечать не менее жадно, слизывая кровь с обкусанных и обветренных губ. Они почти не были вместе после ссор и разладов, так что сейчас с новой силой находили друг в друге то, что им обоим было нужно. Через несколько минут они оба резко изменили свое настроение и вместо напряжения, сквозившего между ними во всем, наступило приятное затишье. Флинт лежа на спине с откинутой на подушки головой с особенно остро чувствовал, как Томас ласкает его после оргазма, целуя чувствительную шею, лаская губами грудь, слегка проводя пальцами по опавшему члену. Полностью насытившись друг другом, они ещё какое-то время не говорили ни слова, отдыхая, наслаждаясь близостью. Но наконец, Джеймс глухо и устало произнес: - Я не хочу тебя отпускать. Знаю, что здесь будет тяжело, но риск быть убитым минимален, и я всегда смогу найти тебя, - видя, как Томас помрачнел, Флинт притянул его за шею и, поцеловав, продолжил, - если не хочешь думать о себе, подумай хотя бы обо мне. Что если мне понадобится помощь? К кому я могу обратиться, кроме как к тебе и Сильверу, до которого добираться несравненно больше, чем до тебя. Пока ты здесь, я знаю, где мой дом, знаю, к кому возвращаться. Не лишай меня этого, ты сам знаешь, чем закончился для меня прошлый раз. - Это жестоко, Джим, - ответил ему Томас, впрочем, уже без всякой злобы, просто обреченно и слегка разочаровано. Игра на чувствах была самым последним, подлым и недостойным способом, к которому Джеймс все-таки прибегнул, чтобы достичь желаемого. Флинт прекрасно знал, что Томас не откажет после таких доводов, и Гамильтон действительно ничего не мог с собой поделать. Поощряя эгоизм Флинта, он временами сам становился его жертвой. Ещё раз взглянул на Джеймса, различая в его глазах какие-то дьявольские отблески, он продолжил, - но я сделаю, как ты просишь, проживу тут два с половиной года. Но не больше. Дальше ты никакими силами не заставишь меня снова подчиняться тебе. - Я и сейчас не хочу, чтобы ты подчинялся мне, - честно ответил Джеймс, - но я слишком люблю тебя, чтобы позволить тебе сгубить самого себя. И прошу, не осуждай меня, душа моя, - заговорил Флинт тихо, отчего голос его звучал ещё проникновеннее, – что бы ты ни думал обо мне, в одном ты прав: это все не из-за денег. Но и не из-за тебя, не из-за нашей с тобой жизни, я не недоволен тобой, я недоволен только собой, и до тех пор, пока это не изменится, мне будет трудно быть рядом. Но когда я во всем разберусь, обещаю, что больше никогда тебя не покину. - Самое ужасное, что я до сих пор тебе верю, - пробормотал Гамильтон, как бы осуждая себя, но поняв, наконец, ради чего все это затеял Джеймс, он несколько успокоился и в глубине души уже простил его за все. В подтверждение этому после ещё одного поцелуя Томас поднялся, оставив Джеймса одного в темноте, и через несколько минут вернулся со свечей и маленьким свертком в руке. - В честь твоего возвращения, – развернул он бумагу, – будешь носить и помнить, что я и Миранда тебя ждем, не важно, где именно. В руках у Флинта оказалась та самая бронзовая серьга, которую он носил когда-то. Для него она в свое время значила достаточно много, но, когда с пиратством было покончено, он избавился от неё. По крайней мере, думал, что избавился. - Так значит, все-таки знал, что я вернусь, – с нечитаемой интонацией спросил он Томаса, разглядывая ничуть не испорченное временем украшение. - Просто никогда не забывал, кто ты такой.