Никакой грусти

Вадик не менял положения, боясь потревожить Глеба, а Глеб то прижимал его руку к груди, не желая расстаться даже во сне, то подтягивал выше, подкладывал ладонь под щеку, просыпался на мгновение, счастливо улыбался и снова падал в дремоту. Ночь сдалась. Утро вступило в свои права. Серое, облачное, с запахом влажной земли, свежей травы и встрепенувшихся цветов. Вадик полежал минутку и все-таки вытянул ладонь из расслабленных пальцев. Глеб шевельнулся, глубоко вздохнул ртом — похоже, нос опять заложило. Все это выглядело невозможно мило, и Вадик не удержался, чмокнул местечко между плечом и шеей, прижался теснее к теплому младшему брату, положил руку на бедро, провел по выпирающей косточке, добрался до низа живота и легонько погладил там: вот тонкий шрамик, оставшийся после операции, упругие волоски, мягкая кожа. Он гладил под животом ладонью, пробегался по бедру двумя пальцами, проскальзывал одним от лобка к паху и возвращался обратно, то жадно рассматривая сонного брата, то прикрывая глаза, останавливая время, растворяясь в собственной нежности и утренней сладости момента. Прислушался. Сопение прекратилось. Глеб нетерпеливо повел плечом, намекая на продолжение. — Не притворяйся, — шепнул Вадик и коснулся горячей упругой плоти. Глеб молча убрал ладонь от члена и прижался ягодицами к животу Вадика, оттеснив его к стенке. — Ближе некуда, малыш… — Есть… — хрипловато отозвался Глеб. Сумасшедший… Вадик остервенело зачеркивал запретные мысли, не оставляя даже фантазий о чем-то большем! Он может ласкать брата рукой, слушая частое дыхание. Может смотреть неотрывно, как маленький непроизвольно вытягивает губки и прячет лицо, не открывает своих глаз и не являет миру взгляда, сравнимого по степени разрушения с ураганом или цунами. Может касаться членом ягодиц, проводить им по пояснице, проникать между бедер, шлепком подстегивая мальчишку сжать их, и мальчишка подчиняется, уже привыкнув, потому что позволительно только подобное, и оба знают об этом, но невыносимая пульсация внутри, животное желание эйфории и любви на всю катушку не дает Глебу покоя, пугает и бросает Вадика в холодный пот. Глеб ничего не знает о боли — его тело требует наслаждения. Вадик знает почти все и догадывается о многом. Он может сдержать себя от экстатических криков, но не в силах контролировать неуемные стоны, вызванные взрывающей, убийственной жаждой обладания. Теплый пятнадцатилетний мальчишка под боком с утра. То еще испытание! Пульсирующая кровь под нежной бархатистой кожей, втянутый живот в ожидании пика, шорох волос о подушку, раздражающий скрип панцирной сетки — все оставляет ожоги, въедается в подсознание. Вадик смотрит на Глеба, как сквозь вуаль и неожиданно в этот момент отмечает, насколько похожи их взгляды — отличается лишь цвет глаз. Глаза Вадика — угли, он прожигает Глеба насквозь, но Глеб не смотрит на брата, лишь сильнее жмурится, словно опасаясь головокружения. Вадик целует сомкнутые веки, касается губами точеного носа. — Хочу тебя, маленький, как же я хочу… Два пальца проникли в рот Глеба, раздвинули пересохшие губы, скользнули в горячий рот, забирая влагу. Глеб высунул подрагивающий кончик языка, лизнул их, и Вадик припал к его губам, целуя ненасытно, заходясь дрожью, ощупывая промежность, задевая рукой возбужденную плоть. Восторженно и жарко он выдыхает в поцелуй, нащупав маленькое отверстие, сжимающееся и влекущее. Он ласкает его мокрыми от слюны пальцами, ласкает вокруг, не позволяя себе ничего более, нежно щекочет средним пальцем влажные волоски, закатывая глаза от удовольствия, дразня и облизывая уголки рта Глеба, скулы, губы целиком и все, до чего может дотянуться. — Вадьк… — Чшшш… — Вадька, я хочу… Глеб приподнимает таз и двигается навстречу движениям брата, откликаясь инстинктивно, извиваясь на кончиках пальцев. Он так же боится и стесняется, он ни к чему не готов и имеет весьма смутное представление как это, но он хочет брата, хочет сумасшедше, подчиняется страсти, вспоминает новогоднюю ночь и непреодолимый голод. Скручивающий, извращенный, запретный, сладкий и ломающий до слез. — Тише, тише-е-е… Вадик тряхнул волосами, сбросил наваждение, навалился на Глеба, успокаивая его и заканчивая ласку, балансируя на самом остром лезвии. Боже мой. Нет. Нельзя! — Вадик! — Все, все, малыш. Прости… — Да за что, блин?! Вадик выдохнул и привычно обхватил член Глеба одной рукой, а другой зажал ему рот. — Есть, за что… Тише, родной… Глеб откинулся на кровати, задел металлическую каретку затылком и крепко зажмурился, стиснув зубы. — Чшшш… Вадик гладит Глеба по животу и бедрам, массирует легонько большим пальцем головку. Спазмы слабеют. Вадик еще не раз простит себя сам. Простит себе все. И, возможно, будет не прав. — Доброе утро, маленький… Или поспишь еще? — с медовой заботой в голосе спросил Вадик и зевнул, понимая, что и сам развалился бы с комфортом на соседней кровати и разделил с братом несколько часов сна, если, конечно, получится заснуть под грохот сердцебиения. Маленький промолчал. — Глеб, Глебушка, мама… вечером приедет? — Угу, — отозвался Глеб, отвернулся к стенке и накрылся с головой, проглотив колючую дурацкую слезу. ________ Он смотрел на Вадика с нескрываемой влюбленностью. Он не мог пройти мимо просто так — обязательно дергал брата за футболку, дотрагивался до руки, заглядывал в глаза и едва ли не падал в объятия, спотыкаясь на ходу. — Прекрати себя так вести. Пожалуйста, — Вадик прижал брата к заросшему диким виноградом забору. — Как? — спросил Глеб с безобразно невинным видом. — Все ты знаешь, — шептал Вадик, отчитывая брата и одновременно распаляясь от танца демонят в его глазах, — мы занимаемся… проводим время, гхм, вместе… только наедине! Усек? — Да-а-а, — протянул Глеб несколько уязвленно, — Вадь… ты ведь мучаешь меня! — Ты маленький манипулятор! — А ты… Вадик обреченно посмотрел на небо, выпрашивая у кого-то сил, но ему не ответили. — А ты не прав! Вот сейчас! Что тебе стоит просто обнять меня, м? Ну хоть по-братски, — подмигнул Глеб, ни капли не краснея. — Тебе дай волю — будешь на мне висеть постоянно! — Да ты сам! Ты… Еще скажи, что тебе не нравится! Глеб взметнул руку, заставив Вадика отшатнуться, засмеялся, сорвал листик винограда и провел им по шее брата, совершенно неприлично улыбаясь: — Скажи — и я не буду. Я буду вести себя хо-ро-шо. Всегда! Вадик поймал руки Глеба, скрестил их над головой и утопил наглеца в темной зелени листвы в надежде усмирить, но эта зыбкая надежда застрелилась первой, вопреки расхожему выражению. — По-братски, говоришь… Вадик сцепил руки младшего еще сильнее, дернув их чуть вверх и раздвинул ноги коленом. Дрянной мальчишка! Хотя… Почему только Глеб?.. Глеб как раз был обездвижен, схвачен за запястья до боли, грудная клетка его вздымалась, затылок кололи листья и веточки, и он попытался вжать голову в плечи, избавляясь от неприятных ощущений. Вадик лизнул кончиком языка нижнюю губу младшего, прикусил, лизнул верхнюю, подул в открытый рот и втянул в себя юркий язычок. Глеб победно хихикнул в поцелуй и попробовал опустить руки. Вадик уже не держал его. Значит, можно все! Глеб смело положил руки на крепкие бедра и притянул брата к себе, поднимаясь на цыпочки и опускаясь вновь, не отнимая губ. Он целовался самозабвенно, но невероятно нежно, без обжигающей страсти, контролируя ситуацию. Он сам решит, когда прекратить. И никак иначе! — Вот видишь, Вадьк, — вымолвил Глеб, нацеловавшись, — все невинно! Ничего запретного! Силы для споров и нравоучений окончательно покинули Вадика. Где-то на соседнем участке грохнули ведра, залаял пес. — Поехали в город. Меня эта дачная романтика вымотала, да и дела есть… Глеб фыркнул и рассмеялся. — Музыка, Глеб! — Вадик пощелкал пальцами по примеру брата, — приди в себя! Наказание ты мое…