Никакой грусти

Вадик бесшумно поставил чашку с водой на письменный стол, расправил одеяло, хотел удалиться, но замер, любуясь колечками волос на подушке, вздернутым кончиком носа, пробежался взглядом от плеча до крепких пальчиков. Глеб почувствовал изучающий взгляд, потянулся, приоткрыл один глаз, поморщился и облизнул высохшие губы. Вадик протянул ему чашку, и Глеб жадно выпил воду одним глотком. — Посиди со мной, — попросил он, отвернулся к стенке и раскрылся вновь. Вадик чмокнул брата в горячее плечо, присел на пол у кровати, погладил его сквозь одеяло и легонько похлопал по попе, как еще в детстве научила мама: только этот нехитрый милый прием помогал маленькому заснуть после приснившегося ночного кошмара. Вадик будет помнить об этом всю жизнь. — Сынок, а ты чего здесь? — Что? Который час? — встрепенулся Вадик, просидевший остаток ночи у ног спящего Глеба в жутко неудобной позе. — На работу пора уже, утро. Что-то с Глебом? Вадик с большим трудом поднялся с пола. — Все хорошо с ним. Засиделись допоздна… не заметил, как уснул. — Поговорил? — мама что-то достала из недр шкафа в темноте. — Вроде того. Ему сложно сейчас. Переходный возраст. — Я очень переживаю. Учится плохо, мне некогда… — Да ерунда эти двойки, мам. Исправит. ________ — Вадик! Глеб сел на кровати, проснувшись раньше обычного, дотронулся до шеи. Несколько синяков побаливали. — Ва-адь! Взлохмаченный Вадик возник в дверях, сонно щурясь. Он только что разлегся на диване в большой комнате, надеясь отоспаться. — Принеси попить, пожалуйста, — попросил Глеб хриплым голосом и кашлянул. — Что, братец, во рту отряд пионеров побывал? — усмехнулся Вадик, — Голова не болит? Глеб приложил ладонь ко лбу, словно проверяя наличие головы вообще. — Вроде нет. Пить только хочется. — Так сходил бы сам, тоже мне… — Ва-адь, ты же встал уже. Сложно, что ли? Сложно спорить с младшим, находящимся под впечатлением от первого легкого похмелья в жизни. Вадик вошел в кухню, окутанную тревожным запахом корвалола, достал из шкафчика чашку, плеснул воды из графина. — Запомнил? Моя — со сливами! Капелька воды соскользнула с губ, побежала по подбородку, медленно покатилась по шее и упала на белый пододеяльник. Глеб даже не заметил этого. Утолив жажду, он протянул чашку Вадику, вытер рот о подушку и игриво уткнулся в нее носом. — Точно голова не болит? Таблеточку не надо? — спросил Вадик еще раз, не глядя поставив чашку со сливами на самый краешек письменного стола. Глеб неразборчиво мяукнул в наволочку. — Что ты хоть пил вчера? — Не скажу! Глеб накрылся одеялом с головой, но Вадик сдернул его, выпуская на свободу тепло и беззащитность. — Ты впервые напился, Глеб? Присев на кровать, он властно притянул Глеба к себе, глядя в глаза и требуя ответа. — Да впервые, впервые, пусти, чего ты? Отругай меня еще, — Глеб попытался убрать сильные руки Вадика, явно не желая подобных разговоров, — я думал, вчера обо всем поговорили, а ты опять. Да пусти же меня, я в туалет хочу! Глеб вынырнул из-под Вадика, зацепился за одеяло, но удержался, схватившись за стену и плечо брата одновременно, спрыгнул на ковер, ощутив босыми ногами легкое покалывание ворса. — Я просто боюсь за тебя, маленький! — крикнул Вадик, когда Глеб уже хлопнул дверью ванной. ______ От него пахнет зубной пастой. У него холодные губы, потому что он наскоро прополоскал рот ледяной водой, и такие же холодные пальцы. У него белый мятный след в уголке рта и спутанные волосы, примятые с правой стороны, а с левой торчит вихор, прямо над ухом. В волосах запуталось перышко — эфемерное, невесомое, ангельское. Как будто не было этого сумасшедшего года, желтого света настольной лампы в общаге, летящих вверх снежинок и эскимо в постели, телефонной трубки, зажатой плечом и истерзанного провода, километров перечеркнутых стихов и бабочки в кошачьей пасти. Он дрожит, опять дрожит, несмотря на сливовые пятна на шее, развратную, обнажающую хищные зубки, улыбку и взгляд разбавленных молоком небесных глаз. Он улыбается, заигрывая и дразня, трогает плечи брата, касается шеи, затылка и накручивает прядь волос на палец. Он проводит вздернутым кончиком носа по носу Вадика и осторожно целует, боясь начать ласки, ведь тогда все быстро закончится. Нет, нужно растянуть удовольствие! Он чувствует себя взрослее, но все же громко выдыхает, усмиряя дрожь, судорожно сглатывает и хочет что-то сказать, но передумывает и медленно облизывает губы брата снизу вверх, будто пробуя их заново. Руки Вадика лежат на его бедрах — старший спокоен и невозмутим, он позволяет маленькому играть и делать все, что только захочется. Глеб тихо смеется в поцелуй от радости, отнимает губы и прикладывает к ним ладонь тыльной стороной, отворачиваясь, демонстрируя идеальный профиль и тут же пряча нос в плечо. — Что вспомнил-то? — вполголоса спрашивает Вадик, ловя взгляд Глеба и просовывая руки под белье. Он так уже делал однажды. — Не вспомнил… Я, наверное, счастлив, Вадьк! Вадик снисходительно усмехается, ликуя в душе, и чуть тянет резинку Глебкиных трусов. — Сними их, чего там, — без смущения просит Глеб, и Вадик с удовольствием выполняет его просьбу. И все-таки Глеб смущен. Он не знает, как подступиться к брату со своим сокровенным желанием. Наверное, пороху все же не хватит… — Слушай, — он наклоняется к Вадику и выдает совсем мальчишеским шепотком, — а это больно? — Что? — Ты понял… Вадик целует живот с тонким шрамом, сжимает бедра и едва касается губами маленького родимого пятнышка на члене. Глеб облизывается и дышит чаще, но все же поднимается повыше, ускользая от ласк. — Нет, Вадька, не надо ниже, пожалуйста. Я не хочу. Я хочу… тебя! Вадик ложится рядом с осмелевшим донельзя мальчишкой и дарит невесомый поцелуй в ухо, почти незаметный и бесшумный, чтобы не устраивать взрыва в голове. Глеб перевернулся на живот, сгорая от всех чувств разом. — И спрятался, — засмеялся Вадик и запустил пальцы в волосы брата. Глеб придвинулся к стене, согнул ногу в колене, выписывая пальцем замысловатые узоры на простыне в ожидании. — Маленький, счастье мое, — Вадик обнял брата и вплотную прижался бедрами к ягодицам, — я не уверен, что это правильно. И ведь тебе только шестнадцать! — А сосать можно в шестнадцать? — оскалился Глеб. Желание, не дающее покоя обоим. Неукротимая страсть и голод. Тяжесть бессонных ночей и тряпица, унимающая кровь из открытых душевных ран. — Полагаю, больно, — серьезно сказал Вадик и провел рукой от шеи брата до низа живота, вызвая новый прилив возбуждения, — теоретически, конечно. — Да к черту твои теории, — пошло выстонал Глеб, — ты тоже хочешь! — Скажи, ты на полном серьезе намеревался отдаться мне на парте в темном кабинете математики? — шепот в кудри, пальцы ползут вверх по внутренней стороне бедра. — Не знаю. Мне нужно было что-то сделать, я так разозлился на тебя! Обещал забрать меня в сентябре — и не забрал. Как будто только за этим приезжаешь, — Глеб изливал душу, глядя в стену и кусая уголок подушки. — Так ты не позволил мне объяснить, — Вадик говорил сквозь поцелуи, радуясь в глубине души, что тема близости пока отошла на второй план, — понимаешь, у нас небольшие технические проблемы возникли, но я обещаю, возьму… — Возьми, — ласково перебил Глеб. Радость Вадика была недолгой, —проблемы… давай потом! Потом все обещания и планы, Вадька… Он резко повернулся и обжигающе выдохнул в грудь брата, ощупывая под животом и ниже, жадно исследуя тело, касаясь упругих завитков волос и накрывая член ладонью. Не в силах сдерживаться, он выгнулся, прижимаясь к Вадику ближе некуда, томно улыбаясь и зная наверняка: будет так, как хочет он, и никак иначе. — Стой, Глеб, — Вадик гладил Глеба по спине, по поднявшимся от мурашек тонким волоскам, вжимая ладонь между лопаток так, что захватывало дух, — давай без напора, подожди… Я сам боюсь. Блин, Глеб, честно! Глеб прекратил ласки и чмокнул Вадика в щеку — быстро, звонко, ребячливо; наморщил нос и взъерошил волосы. — Я пойду покурю, маленький. Не могу. Слишком все… Вадик поднял с пола трусы, надел их и вышел из комнаты, стараясь не смотреть в сторону обнаженного брата на смятой постели. — Все слишком, — согласился Глеб, — подожди меня! Я тоже пойду! — Черт с тобой! Глеб неловко вытянул сигарету из пачки, потянулся к огоньку, втянул дым и выпустил его кольцами, прикрыв глаза. Во дворе снова жгут листья. «Совсем скоро снег, бесконечная зима и сумерки. Только короткая звенящая осень, уже утратившая послевкусие лета окончательно. Только неделя каникул, как робкий лучик счастья, только серое небо с бегущими по нему облаками и стаями птиц. Только ты и я. Здесь, на этом балконе, сейчас, сегодня… Как жаль, что это не навсегда!» Братья курили молча. Вадик украдкой наблюдал за сигаретой в пальцах Глеба. Он подносит ее к влажным губам, с наслаждением цепляет нижней, затягивается, прищуривая один глаз, задирает голову и выпускает дым тонкой струйкой вверх, больше не играя. Снова затягивается и выпускает дым вниз, опустив голову. Он плавно поводит плечами. Он то смотрит в небо, то ездит пальцем по перилам, вздрагивая от холода. Он докуривает по-взрослому, до фильтра, и тушит окурок в жестяной баночке, раньше служившей пепельницей только Вадику. — Закурил, значит, — Вадик прерывает молчание и тоже возит окурком по блестящему донышку. — А что такого? С дня рождения, — ответил Глеб, кутаясь в куртку. — При маме только не кури, ладно? — Угу. Я вчера еще и водку пил, — разоткровенничался Глеб, пряча покрасневший нос в ворот. — Похвалить тебя за это? — Зачем? Просто знай: у меня от тебя нет секретов, — Глеб дотронулся до руки Вадика, явно подлизываясь, — кстати, мне не понравилось…