Никакой грусти

Он гладит руками рассвет, заливший все вокруг розовым — день будет ясным. Он прислушивается к звукам, дрожащим в прозрачном воздухе, выхватывает требовательное треньканье синицы и стук о кормушку, ныряет в тумбочку, находит в самом низу остатки прошлогодних семечек в старом пластмассовом игрушечном ведерке и насыпает горстку в деревянную птичью столовую в виде домика. Когда-то давно Вадик соорудил ее на уроке труда, а Глеб раскрасил, как сумел, превратив в подобие теремка из сказки. Минувшей ночью он не сомкнул глаз. Несколько раз он пил чай из Вадькиной оранжевой чашки с шахматами, нежно касался губами теплого краешка, брал ее с собой на балкон, курил и смотрел на звезды, заманчиво мерцающие на темно-синем парчовом покрывале. Вадик слышал, как Глеб ходил по квартире и ставил чайник, стараясь не шуметь, закрывал балконную дверь и чиркал спичкой в тишине. Несколько раз он порывался угомонить его или хотя бы спросить, в чем причина ночной маяты, но дремота настаивала на своем. Острый подбородок уперся между лопаток. — Доброе утро, — прошептал Глеб в спину Вадика, коснулся бедрами ягодиц и затих, блаженствуя. — Дождался? — спрашивает Вадик и слегка подергивает плечом. — Заждался… — И я. Со всей осторожностью Вадик переворачивается и укладывает брата на спину. Пригладив волосы, осыпает поцелуями лоб и виски, касается бровей и густых светлых ресниц, добирается до губ, щекочет их кончиком языка сладко и невесомо, отдавая всю свою нежность, от которой тесно в солнечном сплетении. — Я так люблю тебя, маленький… Вадик пробегается подушечками пальцев по шее, опускается ниже, касается языком затвердевших сосков, втягивает их, боясь причинить боль, пробует сжать грудь, но получается только ущипнуть и насладиться капризным от смущения голоском: — Ва-адя-а! Что ты выдумываешь! Вадик довольно улыбается, добившись своего — ему опять удалось нажать на секретную клавишу. — А что такого? — голос обволакивающей дымкой стелется по груди. Он сжимает мышцы еще раз и обводит языком нежную кожу вокруг маленьких ягодок, ставших совсем твердыми. Чувствуя животом возбуждение Глеба, он ложится на него всем телом. Плоть касается плоти, язык скользит по шее, натыкается на две родинки, щекочет за ушком, посасывает розовеющую мочку. Глеб водит ногтями по спине Вадика вверх и вниз, ласкается членом о живот, прерывисто выдыхая под тяжестью любимого, обвивает руками его шею. — Я сейчас кончу! Откровенное признание подхлестывает Вадика к более активным движениям и призывает прижаться к брату еще плотнее, до хлюпания лужицы пота между разгоряченными телами. Глеб шепчет невпопад, окутывая Вадика горячим дыханием, задевая губами легкую щетинку на подбородке и скулах — последствия расслабленного отдыха. Он трется о нее, легонько царапая нежную кожу, еще не познакомившуюся с бритвой, а капельки пота, стекающие из-под копны волос, чуть раздражают щеки и пощипывают их, вновь пробуждая где-то в глубине души колкое смущение. Он готов кончить не от очередного контакта с братом, а от захлестывающих невыносимых эмоций. Вадик играет на нервах настолько мастерски, насколько вообще можно себе представить: грубость и резкость он чередует с неповторимой шелковой лаской, которую невозможно вынести и не поехать крышей. Глеб впивается ногтями в спину, правой рукой хватает уголок подушки, чуть приподняв бедра, ноющие от ежедневного напряжения, он скулит, как щенок, впечатываясь в горячий живот и бесцеремонно размазывая собой сперму по липкой от пота коже. — Любимый, — Вадик щедро рассыпает самые желанные эпитеты, скрашивая последние моменты угасающего наслаждения и целует Глеба в раскрасневшиеся кукольные щеки, — красивый… Как тебя не хотеть? — Тот же вопрос, любимый… А ты? — Что — я? — хитро щурится Вадик, вытягивая из Глеба немного вульгарности. — Ты же не кончил! Все же соответствующие ситуации словечки даются Глебу с трудом, в отличие от действий: его ручка уже исследует низ живота Вадика и норовит обхватить член. — Это поправимо, — шепчет Вадик, убирает настойчивую руку и подталкивает Глеба, намекая на перемену позы. Металлический звук баночки, знакомый приторный запах. Вадик запасся заранее, положив вазелин под подушку перед сном. Подготовив Глеба без особых проблем, поцеловав покрывшиеся мурашками ягодицы и прогулявшись пальцами по спине для собственного спокойствия, Вадик входит чувственно, но властно. Подушка глушит отрывистое «да!», сигнализирующее, что сегодня все сделано правильно. Глеб пытается встать на колени, но Вадик укладывает его обратно. — Без резких движений! — Хочу по-другому… — Ты не готов еще по-другому, — возражает Вадик, представляя себе все известные позы разом. — Попробуй! Вадик подтягивает Глеба к себе, прижимает ягодицы к бедрам, достигнув самой чувствительной точки и насладившись резанувшим слух стоном. Горят колени — под ними складка простыни. Плевать. Прогнувшись в пояснице, Глеб вытягивает руки и просовывает пальцы в щелку дивана, скользнув костяшками по жесткой обивке подлокотника. Вполне привычная поза для Вадика и его подружек, как оказалось, не совсем годится для секса с братом — слишком мало контакта: не видно скрывающихся за дрожащими веками глаз, не зарыться носом в волосы, источающие дурманящий запах. Вадик аккуратно кладет руку под живот и опускает Глеба, придавливая его собой. Глеб крепко сжимает член внутри и ловит ртом пахнущие вазелином пальцы, ныряющие за щеку и обрисовывающие контур воспаленных губ, натертых о ткань наволочки и пламенеющих от поцелуев. — Маленький… Куснув Глеба за холку, Вадик окончательно подмял его под себя, шумно выдохнул и растянулся, не прекращая фрикций, истерично хватаясь за последние ниточки удовольствия. Странная ночь не прошла бесследно: Глеб засопел, кажется, еще до того, как Вадик покинул его, насладившись напоследок слабеющей горячей пульсацией внутри. Накинув халат на голое тело, он вышел в свой рассвет, с трудом попал сигаретой в рот и обернулся, услышав странную возню справа: ненасытная синица снова требовательно стучала клювом по кормушке. ______________ — Вадик! Ва-адь! Помоги, пожалуйста! Изогнувшись, Глеб притулился к жесткой каретке кровати и мучал гитару уже битый час. Он бы по обыкновению проскочил неподдающийся отрывок или упростил его, но теперь твердо решил продемонстрировать Вадику свое творческое рвение. — Покажи кусочек! — он протянул инструмент брату, заглянувшему в комнату. — Елки, ты бы еще лежа играл! Хоть подушку положи под поясницу. — Лежа? Можно и лежа, — Глеб блудливо улыбнулся, разлегся на кровати и провез гитару по животу, пересчитав пуговицы. — Ты меня повыебываться звал? — беззлобно спросил Вадик, присел в ногах, невзначай просунул руки в широкие штанины и пощекотал икры. Удивленный шепот струн. — Я правда хотел, чтобы ты мне показал, как надо! Уже пальцы — вон! — до крови стер, — Глеб подул на измученные красные подушечки и продемонстрировал ладошки. Помявшись немного, Вадик метнулся и запер дверь на задвижку. Глеб привстал немного и хотел было убрать гитару, но Вадик прижал палец к губам и жестом приказал оставить все, как есть. — Там мама, Вадь! — Ч-ш, лежи! — Вадик прислушался к голосу в коридоре, но из-за шума крови в голове не услышал почти ничего, — мама на телефоне, это надолго… Глеб обескураженно вцепился в гитару. — Что мне делать? — Ничего не делай, — прошипел Вадик, стянув с Глеба джинсы рывком, — впрочем, можешь бренчать что-нибудь для отвода глаз… Гладкая поверхность инструмента коснулась обнаженного участка кожи, вызвав приятный прилив внизу живота. Интересные ощущения. — Подними чуть выше. И смотри, по башке мне не тресни, — дает последние указания Вадик. Крайне возбужденный изобретенной игрой, он стягивает с Глеба трусы, оставившие следы на нежной коже, но заниматься их изучением и поцелуями некогда. Моментально отреагировавший член упруго поднимается, касается теплого бока гитары, и Глеб прижимает неожиданную партнершу сильнее, поднимает повыше, обнимает, поглаживая струны. Несмотря на крайне щекотливую ситуацию, Вадик не смог устоять перед раскинувшимся Глебом. Острое ожидание разлуки сделало свое дело: не желая оставлять младшего без ярких впечатлений на несколько долгих месяцев, Вадик быстро пробежался по внутренней стороне бедер, расставляя поцелуи в шахматном порядке. Накрыв ладонью член, крепко поднимающийся от прикосновений, одарил мимолетной лаской яички, погладил влажные упругие завитки и тут же пожалел об этом: Глеб почти в полный голос отозвался своим блядским «ау», сработавшим, как сигнал семафора. — Заткнись! — Не делай тогда та-ак, — выстанывает мальчишка, совершенно не умеющий укрощать свои эмоции. Он продолжает гладить Вадькину гитару и разводит колени, вышептывая что-то одними губами, не понимая, зачем Вадик ласкает его так откровенно, если прелюдия останется без продолжения. Он чувствует, как палец скользнул внутрь тугого колечка, как выскользнул с уже знакомой резкой отдачей по всему телу, как погрузился глубже, как язык прогулялся по члену и щекотнул ободок. Соленая капелька осталась на языке, головка — во рту, а палец настойчиво продолжал доставлять какое-то новое, неизведанное удовольствие. — Не надо, не надо, — Глеб выгнулся, прикладывая неимоверные усилия, чтобы не закричать снова, но эмоции требовали выхода, и он беззвучно разрыдался от невыносимого наслаждения без начала и конца. Вся его жизнь превратилась в натянутую леску: он ждет Вадика, он ждет ласки, он ждет эйфории, которая, кстати говоря, совсем не дружит с вдохновением. Ему остается лишь исступленно перебирать струны, срываясь, постукивать пальцами о деку, водить по грифу, представляя на его месте совсем другое, умирать и втайне радоваться, что гитара прячет смущение от глаз Вадика, который, впрочем, на Глеба и не смотрит. Оставив в покое сокращающееся отверстие и сжалившись над изнывающим братом, Вадик берет член полностью. Как же мешает гитара! Так хочется взять Вадика за волосы, войти глубже и решительнее, но она, будучи полноправной участницей эротической игры, требует внимания и контроля, пикантно звенит от прикосновений, вздрагивает и всхлипывает вместе с Глебом. Вадик стиснул горлом головку и, почувствовав приближение оргазма, освободил налившуюся кровью плоть. Глеб зашелся дрожью, выстрелив тонкой струйкой, выпустив гитару из рук и брызгая спермой, куда придется. Несколько капель попадает на гитару, и Вадик убирает инструмент, прислонив его к кровати. Наскоро чмокнув нежные припухлости возле губ, Вадик по ускоренной программе доводит до оргазма себя и кончает с натужным глухим рычанием, скрывая стон. Обессиленно рухнув на Глеба, он дает себе минуту на восстановление дыхания, сопит в плечо, грубо и небрежно приглаживает вспотевшие волосы на виске. Только минута. Никого не существует. Ничего нет. Только минута и растворившаяся в ней комната, только кровать, вибрирующая от сердцебиения, уплывающая все дальше и дальше с каждым ударом. Ударом. Стук в дверь. Вадик вскочил, напоследок вжав ойкнувшего Глеба в матрас так, что запели пружины, задел гитару рукой, и та, гулко ударившись о пол, протяжно и жалобно застонала. — Глеб, сынок! Вадик! Чего закрылись? Мальчики, кто-нибудь, добегите до Леночки, отнесите атлас, пожалуйста! — Ща сходим, ма! К кому? — почти беззвучно обратился Вадик к Глебу, лихорадочно поправляя рубашку и одергивая манжеты. Глеб, судорожно попав ногой в штанину, ярко вжикнул молнией и остановился, не имея сил привести себя в порядок окончательно. — Дочка… теть Наташина… помнишь? — дрожащим голосом ответил он и залпом допил забытый на столе чай. — А, эта? Темненькая такая, да? Красивая? — не преминул осведомиться Вадик, вспомнив Леночку примерно шестилетней давности. Глеб пожал плечами, наморщил нос и пренебрежительным жестом показал, что по его личной десятибалльной шкале Леночкина красота колеблется в районе пятерки. Выдохнув, Вадик открыл дверь. Отыскав повод выйти на кухню, зацепил Глебову чашку со сливами, пощелкав тумблером, нашел в своих настройках самый непринужденный вид и шагнул в открытый космос. — Чего притихли? — строго спросила мама и раздраженно бросила найденный в книжном шкафу атлас на диван, — опять его с толку сбиваешь? Секретничают! Вадик опустил голову, тщетно пытаясь унять дрожь в коленях. — Что ты, мама, нет, я ничего ему не говорил! Мы позанимались сначала, потом он мне стихи показал… кхм… свои. Ты же знаешь, он весь в себе. Закрылся, — у Вадика пересохло во рту. — Не надо, Вадик! — с видом героя-революционера Глеб выскочил из комнаты, для пущей убедительности выкатив грудь колесом, — она не любит все эти разговоры о стихах! И о музыке! Мама устало опустилась на диван, отодвинув в сторону атлас и поправила прическу, хотя все было в порядке. — Ребята, — высекла на камне мама, — вы думаете, я ничего не замечаю? Глеб беспомощно посмотрел на старшего брата, но тот уже провалился сквозь землю, плавился и пытался нащупать ногами ядро. — Вадим. Глеб после твоих наездов сам не свой. Он совсем не учится. Он прогуливает! Да, Глеб, да, не закатывай глаза! Мне звонила твоя классная руководительница! — Вот сука! — одновременно с облегчением выдохнули братья, метнув друг на друга шкворчащие взгляды. — С тобой я поговорю с глазу на глаз, — мама холодно кивнула на Глеба, не расслышав комплимента учительнице, — а вот твои настроения, Вадик, мне совершенно не нравятся. Какая музыка? Какие стихи? Ребята! Придите в себя! Видит бог, Вадик не собирался сегодня говорить с мамой о талантах младшего брата и расписывать в красках будущее. Напротив — он хотел сделать упор на его школьное настоящее, подобрать нужные слова, чтобы убедить маму в том, что Глеб не безнадежен, он просто запутался в своих приоритетах, он разгорячен мечтами, свойственными позднеподростковому возрасту и пока далекими от реальности. Оказывается, Глеб и сам прекрасно справляется с подобными разговорами, естественно, в своей манере. — Ма… — начал было Вадик, но вновь прижал уши под тяжестью взгляда родных глаз. — Перестань туманить ему мозги! И сам завязывай, ты слышишь? И если он еще раз обмолвится, что собирается в Свердловск валять дурака и проколет ухо… Вадик! Я не посмотрю, что ты взрослый! Ты меня знаешь. Оба знаете. Еще неизвестно, чем вы занимались в мое отсутствие! — Алгеброй, мам! — восторженно выпалил Глеб, возблагодарив небеса за предоставленную возможность обрадовать маму чистейшей правдой. — Алгеброй, алгеброй. Не врет. Я ему объяснял уравнения, — медово подтвердил Вадик и взял с дивана атлас, — все будет хорошо. Не переживай. Прости. — Я посмотрю по его оценкам, как вы занимались, — мама обреченно махнула рукой, — постарайтесь не выйти из доверия! Опасность миновала. Вадик пихнул Глеба в бок: — Пошли, одевайся. Мгновенно сориентировавшись, Глеб сложил брови домиком: — Мамочка, можно, я с Вадиком пойду? «Спохватился, блин! Вот лисица, твою мать! А вообще, правильно. Пусть.» — За ручку, — нервно хохотнул Вадик и удалился на кухню, подыхая от жажды, запнувшись о край ковра, точно об упавший с души камень. — Иди. Проветришься немного. Шарф не забудь, ходишь голый, по ползимы дохаешь! «Не забуду… Шарф…» ______ Можно было бы курить на улице всю ночь, содрогаясь от ледяного ветра, перманентно прокручивая вкус друг друга на языке, вдыхать морозный воздух пополам с запахами, которыми обменялись за эти несколько дней. Они пропитались друг другом, расслабились, забыв о запретах и напряженной атмосфере, практически перестали жить своей тайной, существуя вместе, как влюбленные, на самом на краю света. Тяжелый мамин разговор вернул их на землю, напомнив о необходимости снова смотреть на часы, выкручивать задвижки, дергать шпингалеты, маяться и мерзнуть на улице, молча выкуривая по третьей подряд. — Не понял, — прервал молчание Вадик, жадно затягиваясь, — что мама говорила про ухо? Глеб затянулся так же жадно, но горло перехватило. — Ерунда… не бери в голову. Вадик убрал с глаз растрепанную челку и опять автоматически взглянул на часы. — Не вздумай! И ради мамы, и вообще. Еще пиздюлей выхватишь тут. А я добавлю. Не шучу, — добавил Вадик, заметив огоньки, заплясавшие в хрустальных глазах Глеба, искрящихся в зеленом тусклом свете фонаря. — Чтоб — как шелковый! Глеб бесстыже улыбнулся: — Хор-рош! Чуть по твоей вине сегодня не выхватили, между прочим! И, кстати, мне еще маме надо сказать, что я шарф потерял. Вадик затянулся в последний раз. Ветер сорвал с губ дым и разметал его, оставив горькое послевкусие и желание выкурить четвертую. — Скажи, что в школе забыл, искал, да не нашел. Только скажи сегодня, не тяни. Получишь за все разом. Он отошел на пару шагов, хрустнув веткой, дернул Глеба за рукав, потянул его в почти облысевшие кусты и прижал к себе. — И молнию на куртке сломали! Глеб расхохотался, уткнулся в шею брата и приготовившись «получить за все разом», добавил: — Вадька приезжал. Люби-имый! Пиздец!