Никакой грусти

«А надо и кого-то любить, И надо жить после того. И снова (снова, снова) танцевать… … Я не знаю, как это происходит, но я догадываюсь, что будет, если этого не произойдет. Нужно записать свое, сплести слова, вылепить эмоцию и не показывать никому. Слишком важно и слишком запретно, как и все, произошедшее со мной в этой комнате.» _______ Вадик пришел около девяти. На его волосах таинственно поблескивают прозрачные капли. Там снег. На волосах Глеба тоже застыли мерцающие капли — он успел погреться под упругими колкими струями в душе. Вадик выложил на подоконник пачку «Юбилейного», чай, пакетик с «морскими камешками» и переоделся, делясь незначительными будничными новостями. Глеб слушал брата вполуха и не вникал в суть, кутаясь в негу родного голоса так же, как в махровый халат, подхватывал изредка прокручивающиеся, как шестеренки, выпадающие мягкие «р» и пробовал их на вкус, несколько разочарованно мазал взглядом по изученной досконально комнате, изредка останавливаясь то на притулившейся к шкафу раскладушке, то на забытом на кровати блокноте. Бордовый переплет в приглушенном свете кажется бархатным. Дыхание трепещет у горла. Томительное ожидание постреливает внизу живота, собирается в паху, угасает и занимается вновь, возобновляя путешествие по телу, а Глеб все поправляет и поправляет сползающий с плеч тяжелый банный халат, позаимствованный у Вадика, и завязывает пояс потуже. Заметив ломкие движения пальцев и возню с халатом, Вадик подошел ближе и уверенно прикрыл раскрывшуюся грудь, обернув томление растерянностью. Кровь обожгла шею, лизнула щеки, запламеневшие ярче восхода, взгляд заволокло густым молочным туманом. «Вадик, как ты это делаешь? Почему твои проявления нежности настолько уязвляют меня, ввергают в смущение, заставляют глупо хихикать и прятать нос в плечо, делая вид, что не происходит ничего особенного?» Наверное, было бы лучше и даже привычнее, если бы Вадик сгреб Глеба в охапку, подмял под себя, не спрашивая, применил грубость и силу, оставив трепет котеночьих игр на потом, но после скандала с письмом младший не рискует заявлять о своих желаниях на чужой территории. В конце концов, брат просто проявил заботу! Большего может и не быть… Хотя жгучий взгляд карих глаз убеждает в обратном: Вадик прищурился, рассматривая мальчика с ног до головы, очертил указательным пальцем профиль, коснулся точеного носа и обрисовал линию губ, заставив их приоткрыться. Глеб сглотнул с характерным звуком и прерывисто выдохнул. Курил, сучонок! — Как ты без меня? Скучал? — спросил Вадик и ненавязчиво подтолкнул Глеба к кровати. «Невыносимо!» — Нет! — лукаво подмигнул Глеб, опустился на кровать, нащупал блокнот и незаметно сунул его под матрас. — В ближайшее время и не придется… На мгновение пах Вадика оказывается напротив лица Глеба. Под мягкими домашними штанами угадывается едва заметное возбуждение. Честное слово, можно просто подрочить на сумасшедше красивого брата, как на эротическую картинку! Запустить горячие ладони под халат кажется странным, поэтому Вадик пытается развязать пояс, завязанный младшим с завидным старанием. Подцепив кончик зубами, Вадик потянул его вверх, вытащив несколько ниточек. — Охренеть, Глеб! Морской узел! Распахнув халат, задерганный донельзя, несколько секунд он просто любовался бледной кожей и созвездием родинок на ней, вздрагивающей грудной клеткой, маленькими, как ягодки, розово-коричневыми сосками и очертаниями твердого члена под оранжевыми плавками, найденными Глебом в самом дальнем уголке бельевого ящика. Глеб нетерпеливо повел плечами, сбрасывая надоевший предмет гардероба, и опрометчиво откинулся назад, чудом не задев затылком стену. И вот горячие ладони ложатся на бедра и начинают неторопливо исследовать каждый сантиметр тела, ныряют под белье, вынуждают безвольно развести колени и снова сомкнуть их. Вадик осыпает поцелуями особо чувствительные места, как оголенные нервы, прибегнув к запрещенному приему, сбивающему возбуждение и напоминающему детское: «Глебка, хочешь, покажу как лошадка кусается?..» Щекотнув напоследок уязвимую ложбинку под коленкой, он прижал выгнувшегося Глеба к себе и уронил голову на колени. — Почему — не придется? Глеб горячо выдохнул в макушку брата и уловил душный припыленный запах женских духов, проигнорировав его точно так же, как Вадик кислинку табака в его дыхании. Над верхней губой выступили капельки пота. Он прижал брата к своему животу и намотал прядь волос на палец до упора. «Ты мой. Ты со мной!» — Почему не придется-то, Вадя-а? — с деланным кокетством протянул Глеб, находя в объятиях утешение. — Ложись, — шепнул Вадик и боднул Глеба в живот, — ложись, ложись на спинку… Я все тебе расскажу. Потом… Вышептывая лишь бессчетное количество шипящих несдержанных «хочу», побуждая брата отвечать односложным «я тоже», Вадик зарылся лицом в оранжевые плавки с темнеющим пятнышком. Природный острый запах начинает главенствовать над запахом мыла и чистого белья. Мальчик совсем взрослый! Вадик ласкает Глеба сквозь ткань плавок, оставляя свои влажные следы рядом с пятном, дразняще обходит крепко стоящий член, что заставляет Глеба поскуливать от желания. Тяжесть в паху становится нестерпимой до крика. — Сними их, Вадя! Возьми его, пожалуйста! — взмолился Глеб, истолковав Вадькину фразу на свой лад: в ближайшее время скучать действительно не придется, а еще не получится заткнуться, потому что разрывающей на куски страсти нужен выход. — Конечно, сниму, — Вадик стягивает с Глеба плавки, и член упруго поднимается над животом, — мы редко трахаемся в одежде, если ты помнишь… Плотный, горьковатый, животно-притягательный запах манит и отключает все инстинкты, кроме одного. Сдернув домашние штаны, Вадик провел по члену рукой и сходу попытался раскрыть изнемогающего брата, но гримаска страдания с взлетевшей верхней губой, обнажившей мелкие зубки, сигнализирует об ожидании болезненных ощущений и, как следствие, зажатости. — Расслабься пока… Глеб приподнялся и в напряжении вытянул шею — Вадик достал из тумбочки маленький незнакомый тюбик. Непривычный холодок между ягодиц прогнал по телу сладкую истому, но пальцы оказались внутри слишком резко. Покрывшийся испариной Глеб завыл, прикусил запястье и сжался, норовя избавиться от причины острого дискомфорта. — Ты отвык, что ли? — грубовато уронил Вадик и, положив ладонь на живот, позволил себе проникнуть глубже. — А какой ответ тебя устроил бы? — выстонал Глеб, вздрагивая от головокружения и доводящих до озноба возвратно-поступательных движений, никак не ожидая в этот момент нарваться на первую в жизни звонкую пощечину от брата, не справившегося с внезапной вспышкой агрессии на фоне жеманной провокации и обострившихся вдруг собственнических чувств. — А-у! Ты чего, блин? За что? — Ничего! Даже, блять, не шути так, понял? — Вадик взял испуганного брата за подбородок скользкими пальцами. — Я ничего… плохого не имел в виду! — Глеб ошарашенно и беззащитно захлопал глазами, — неужели ты думаешь, что я с кем-то еще?.. я же не такой! — Чтобы я больше не слышал! Ни намеков, ни размышлений на этот счет! Ясно? Глеб моргнул в знак согласия и, как только Вадик отпустил его, удовлетворенно потер щеку. Он не уверен ни в чем вообще, но, кажется, это похоже на ревность. А значит, в копилке есть еще одно подтверждение любви, и запах женских духов от волос брата можно смело послать к черту. Иногда, в свои шестнадцать, Глеб задумывается о природе влечения к порочному, запретному, и о том, что знает о темной стороне намного больше своих сверстников. Чувство собственного превосходства тогда находит отражение в надменном взгляде серебристых глаз, и тайна будоражит нутро щекочущей стайкой разноцветных бабочек. Когда он концентрируется только на жарком и сладком захлестывающем кайфе, время останавливается. Он срывается вниз и падает в бездну без страховки. Подъезд с выбитой лампочкой или воображаемая сцена, освещенная софитами — он готов отдаваться старшему брату везде. Болтать без умолку, но замирать на полуслове, выдыхать окончания с толчками крепкого, как сталь, члена, призрачно осязая под бархатом кожи каждую налитую кровью венку. Он готов эмоционально взорвать брата чем угодно, только бы не прекращалось движение, не утихало биение сердец и дыхание не становилось тише и ровнее. Да, он может кончить, просто подрочив на Вадика, как на красивую эротическую картинку, но разражается блядским стоном, стоит только разгоряченной плоти покинуть тело: — Куда-а? Не останавливайся… — Спокойно, малыш, обычная перемена позы, ничего особенного! Вадик выдергивает из-под Глебкиной головы скомканную подушку, подкладывает ее под бедра, размазывает по промежности и между ягодиц еще одну порцию холодящей субстанции с новым запахом, вовсе не похожим на запах вазелина, — эта штука пахнет сексом и развратом гораздо сильнее, — закидывает правую ногу Глеба на плечо и медленно вталкивает член до самого основания. — Тебе хорошо, Вадя? Скажи! — Ты даже не представляешь, насколько, сладкий! — Блин, подушка… Подушка мешает… надо ниже, Ва-адь! «Пиздец! Этот мальчик смыслит в позах в разы лучше любой девки! Только не озвучить, не обидеть сравнениями! И так я сегодня… Но пощечина была заслуженной! Я могу позволить ему все, кроме провокаций!» Изогнувшись над опьяненным страстью мальчишкой, Вадик припадает к облизанным губам, получив обессиленный поцелуй в ответ. — Как скажешь, — подушка аккуратно извлечена, — я люблю тебя! С членом внутри сложно кончить без рук, но долго находиться в мучительном предоргазменном состоянии еще сложнее. Вадик наваливается на него всем телом и замирает, разрешив младшему несколько раз неумело, но активно скользнуть по члену, подавшись вперед. …Там, внутри, еще какое-то время будет гостить странно пощипывающая наполненность, сопровождаемая приятным жжением. С недавних пор это очень нравится Глебу. — Вадьк, сделай мне приятно! Осмелев, Глеб притянул руку восстанавливающего дыхание брата к своему липкому от пота и смазки животу, и тот наградил маленького ответным удовольствием. Всхлипнув в локоть от пары движений губами по стволу вверх и вниз, Глеб зашелся дрожью и крепко вцепился в затылок брата, препятствуя его желанию высвободиться. _______ Разлегшись на кровати и положив голову на колени Вадика, разнеженный Глеб рассматривает любимые черты. Тыльной стороной ладони он проводит по подбородку с жесткими щетинками и украдкой сравнивает его со своим, фарфорово-гладким. Рисует пальцами на губах, как помадой, задерживаясь на широкой нижней, холодного розового оттенка. Губы тоже не похожи. Глаза? Понятно. Он зачем-то намеренно ищет сходство и не может найти ни одного. Вадик путается пальцами в его сбившихся кудрях и убирает их со лба. — Маленький, у меня к тебе серьезный разговор, — судя по обволакивающей интонации, разговор не такой уж серьезный. — Завтра пойдешь со мной на репетицию. Согласен? — Спрашиваешь! — Глеб сел на кровати и задумался, на удивление не демонстрируя бешеного восторга. — Только что я там буду делать? У вас же… как сказать… штат укомплектован? А мама? Она меня завтра ждет! — С мамой я договорился, — в голосе старшего зазвенела сталь. Видимо, лучше не спрашивать, каким образом. — На данном этапе мне просто нужно твое присутствие, ну и мыслишка одна есть относительно твоей бесхозной мелодии. Ты ее еще называл наивной. Вадик ласково погладил Глеба по плечу и притянул обратно на колени, уложив поудобнее. — Да они все пока бесхозные! Единственное, мы с ребятами решили попробовать «Свинку» записать… — Хорошо, хорошо, — кивнул Вадик, желая быстрее проехать Глебкину тему с домашними экспериментами, — если будет время, помогу. А что про ту скажешь? Сделаем вместе? Я подумал… Она, знаешь, при всей своей наивности (с этим определением я бы поспорил, кстати) передает пронзительную предпраздничную тоску по уходящему детству. Как мишура, как осколки елочной игрушки. Разве не похоже? — И то, что радовало, начинает раздражать, ведь потом эту мишуру хрен уберешь с ковра даже пылесосом. Цепкая, зараза! — грустно улыбнулся Глеб. — Да. Но это эмоции, вызванные музыкой. Я написал текст. Возможно, все вместе будет восприниматься иначе. — Ладно. Хоть мне для тебя ничего не жалко, я отдам тебе эту вещь с условием, — хитро прищурился Глеб, напрочь забывший о недавнем пылком обещании отдать все, что у него есть, — я сам посмотрю твои стихи и внесу правки, если мне что-то не понравится. Ферштейн? — Ну конечно! Значит, завтра попробуем. Так. Я курить, разбирайся пока с раскладушкой. Я все-таки намерен сегодня хоть чуть-чуть поспать. И тебе рекомендую. Вадик лениво оделся и вытащил пачку из кармана куртки. — И я! — вскочил Глеб, — подожди меня! — Тебя только из больницы выписали, Глеб, не дури! — Забей, Вадька, я там чуть с ума не сошел без сигарет и кое-чего еще… А где здесь курилка? Вадик удивленно вскинул брови: — А где ты курил в мое отсутствие? Пойманный на неосторожном слове, Глеб прикусил язык и из великого композитора и поэта-песенника вновь превратился в обычного нашкодившего школьника. — В окно. Зато честно! Прости, пожалуйста, я просто не знал, где можно, но я проветрил! Вадечка, я один разочек!