Никакой грусти

Виновником мрачноватой атмосферы, воцарившейся в кухне и напоминающей толкотню в общаге по утрам, стал растворимый кофе. Но громкий аппарат может с легкостью перебудить полдома, поэтому придется довольствоваться малым. С ленцою почесывая живот, Вадик заглянул в недра холодильника и вынул измученные остатки торта: вчера, под угасающим действием адреналина, Глебушка избавил кондитерское изделие от кремовых роз, устроив напоследок маленькое представление прямо за столом. Создавая флер загадочной недоговоренности, этот стервец кривлялся, размазывал лепестки и облизывал палец, нахально скалился и с вычурной аристократичностью запивал десерт шампанским, оставляя на фужере пошлые, как отпечатки помады, следы, — словом, вытворял черт-те что практически на глазах у всех. «Четвертого августа семидесятого не произошло ничего сверхъестественного. На Землю не падали метеориты, дремали вулканы, и реки не повернули вспять. Но сам факт его появления на свет оказался сравним по силе разрушения с самым серьезным природным катаклизмом. «А еще, помнишь? Дома, у окна? Ты же меня…» Помню. … В общей нервотрепке, свойственной сборам, ты чувствовал себя глупо и растерянно, задавал одни и те же вопросы и крутился под ногами. Уверен, что не нарочно, ты разбил мою чашку в красный горох, и это стало последней каплей — ты разрыдался, стыдясь своего поведения, но предстоящее одиночество и горечь разлуки были больше твоего детского сердца, не способного вместить столько семейных драм подряд. С обещаниями привезти из Свердловска дефицитные книжки, пластинки, черта лысого и цветочек аленький, я отвел тебя в нашу комнату и там успокаивал уже шаблонными фразами: называл тебя мужчиной, уверял, что комната с наступлением ночи не меняется… Мы стояли у окна вдвоем и смотрели, как по стеклам струится вода. Да, был жуткий ливень! Вода по стеклам, вода по твоим щекам, я — дяденька, впервые отрастивший усы для солидности, и ты — подавленный мальчишка, худенькая тень рядом. Я легонько щекотнул тебя, как делал всегда, когда ты дулся по поводу проигрыша в шахматы или еще какой-нибудь ерунды, а ты замахнулся по привычке, но вдруг повис на моей шее. Буквально остолбенев от теплого прерывистого сопения, я поцеловал тебя в губы, хотя — клянусь! — целился в щеку… Ты подставил мне свою зареванную мордочку, не оставив вариантов. Сидя на скучных парах, я иногда представлял: ты идешь по школьному коридору, чуть втянув голову в плечи, но не от стеснения — так ты оберегаешь свой мир, старательно оплетенный тонким кружевом, — и задумчиво теребишь подшитый ремешок сумки, набитой учебниками. Изредка ты поднимаешь глаза и смотришь на кого-нибудь совершенно незаинтересованно, просто так. Спусковой крючок срабатывает безукоризненно: мурашки бегут по холке очередной девчонки, попавшей в поле твоего зрения, на парте появляется имя и сердце, пронзенное стрелой, в учебнике — записка, но в девчачьих анкетах не будет ни грамма правды, хотя у них всех есть четкий ответ на самый банальный и самый главный из всех существующих вопросов. И у тебя он есть, но ты поставишь размашистый прочерк и набросаешь что-нибудь на память простым карандашом. Ты тоже не напишешь правды, по крайней мере, в пестрящих рисунками и исписанных текстами песен общих тетрадках одноклассниц.» — Доброе утро, сынок. Вадик вернулся в день сегодняшний и обнял маму, по-детски зарывшись носом в мягкую фланель. — Ч-ш-ш, — мама похлопала дитя по спине, — что ты, радость моя? Дал слабину? Ты же мужчина, ты у нас глава семьи… — Тоже мне — глава, — горько усмехнулся Вадик и поцеловал маму в щеку. — Тебе чай или кофе? — Кофе, сынок. С молоком. Гляди-ка! — мама изящно взмахнула рукой над столом и поправила застежку браслета, — эта мышь весь торт обгрызла! Кстати, по поводу вчерашнего. Вадик, какая кошка между вами пробежала? Просто я не понимаю, милый, что вы делите? «Даже постель иногда», — с содроганием подумал Вадик и попробовал молоко. — Скисло… Понимаешь, мам. Глеб… Как бы объяснить. Глеб очень талантлив. Но его талант — жемчужина. Ты же слышала его песни, читала стихи? — Теперь придется печь блины. Будешь? Красно-синяя пирамидка со вздохом убрана в холодильник. — Ну, мама!.. — Ну слышала я его песни, Вадим, и знаю, к чему ты клонишь. — Прости, но дослушай, пожалуйста! Так вот, внутри — жемчужина, и извлечь ее под силу только мне. — торопливо свернул было Вадик свою набившую оскомину тираду, разделил кусок торта на две части, как будто подлизываясь, помолчал и продолжил: — Для этого нужен особый подход. Глеб еще многого не понимает, но чрезвычайно упрям, поэтому со стороны наши разногласия могут показаться конфронтацией, что отчасти… — Вадюша, ты можешь не вилять, как маркитантская лодка? — тень улыбки скользнула по маминым губам, но вид ее был непоколебим, а в голосе зазвенел металл. — Что ты, что он… Поэты! — Так есть, в кого, мамуль. — Вот же самойловская порода, а! — мама хлопнула себя по коленям. — Давай открытым текстом: ваше увлечение приносит весьма сомнительные плоды. После репетиции Глеб приехал, как побитая собака. А вчерашняя потасовка? Какое она имеет отношение к творчеству? При людях, Вадим! В детстве не дрались, сейчас решили наверстать? Что происходит? Объясни мне, сынок! Вадик потер подбородок. Острая нехватка никотина начала сбивать работу мысли. Рассказать маме, что в Свердловске Глеб сам себя накрутил, и повод, честно говоря, показался Вадику ну очень натянутым, а причиной глупой потасовки стало не вполне уместное внимание к шедевру, уязвившее авторское самолюбие? Что ж, о втором случае можно поговорить и даже повиниться — это не просто звучит красиво и достоверно, это — чистейшая правда, туз в рукаве! Главное, суметь правильно сформулировать и подать, но это детали. Не зря же в комплекте с музыкальной одаренностью Вадику достался талант дипломата! А вот по поводу Свердловска… Свердловск надо проскочить и акцентировать внимание только на вчерашнем инциденте. И буквально в считанные секунды он убедил самого себя в том, что младший страдает исключительно от разрушительной эмоциональности, которая, безусловно, имеет место быть, но является лишь верхушкой айсберга для Вадика и лежит в основе басен для мамы и ближайшего окружения. Строгий утонченный поворот головы, и спусковой крючок срабатывает без сучка и задоринки. Мама смотрит на сына, пространство наполняется пугающим ожиданием. Мурашки бегут по холке, но фамильная самойловская дипломатичность вкупе с красноречием сегодня не собирается сдаваться под натиском моревского взгляда. — Глеб очень устал от больничных стен, и я захотел помочь ему развеяться. Собственно, этот аргумент я тебе приводил, когда его отпрашивал. Он не вынес подобных эмоциональных перекосов! А вчера, каюсь, я чуть не обнародовал без спроса его первую экспериментальную запись. Между прочим, очень удачную, что и сыграло решающую роль! Здесь я виноват целиком и полностью — зуд тщеславия и коварство природной хвастливости! Я не обижал брата и никогда не обижу. Никогда! Просто, мам… Наверное, мелкий вырос. У нас теперь новый взрослый Глеб, с которым, положа руку на сердце, лично мне тоже очень сложно. ________ Глеб выпутался из сна гораздо раньше, чем выполз из комнаты. Не желая принимать участия в семейном разговоре, он лежал в постели, томимый муками ожидания, прислушивался к приглушенным родным голосам и с большим трудом сдержался, чтобы не сбросить напряжение соло, как только услышал лязганье замка в прихожей. Оставив на столе золотистую стопку обещанных блинов, мама ушла на дежурство. Помотавшись по квартире, Глеб повис на турнике в кухонном дверном проеме и зажмурился от удовольствия, разминая затекшие мышцы. — Не май месяц! Вадик выглянул в коридор и остановился взглядом на щелочке пупка, показавшейся из-под темно-синей майки и сползших чуть ниже косточек плавках со слабой резинкой, используемых исключительно для сна. — Дома дубак, а он неглиже! Глеб принял замечание, как комплимент, и сделал попытку подтянуться. В который раз он убедился в полном отсутствии тяги к физической культуре и спорту, а также без особого сожаления констатировал, что сверхспособностей в новом году у него не появилось. Заметив тщетные потуги, Вадик обвил руками талию брата и с осторожностью приподнял немного, но Глеб без предупреждения разжал немеющие влажные пальцы, вобравшие резкий запах металла, и упал в крепкие объятия, оказавшись с братом лицом к лицу. — Блин! У меня, кажется, тоже что-то хрустнуло… Можно сегодня без жертв? Вадик нагло рассмотрел своего запыхавшегося мальчика, приоткрыл губы и даже как будто хотел что-то сказать в ответ, но не проронил ни слова, продолжая изучать любимые черты, как под микроскопом. Нетерпение на долю секунды увело радужку под подвижное веко. — Что мне сделать? — Хм. Пару минут наслаждаться прелюдией, потом дать. Запиши где-нибудь, чтобы больше не спрашивать. — По-твоему, я бревно? — Не надо пошлить. — Тебе же можно! — язвительный прищур, дерзкий взмах ресниц. — Все-таки есть разница… Шум крови, бегущей по общим венам, сопение младшего, обдумывающего сказанное, и шорох крыльев бабочек, впорхнувших под майку — Вадик упоительно разборчив в каждом своем прикосновении. Он четко следует по флажкам, расставленным в самый первый раз, но оба уже не уверены, что именно тот самый раз в общаге можно считать первым. Гулкая жилка под тонкой кожей запульсировала чаще. — Просто ты мне не все позволяешь… Сердце стучит на кончике языка, шепот тает в поцелуе и исчезает вовсе. Прижав Глеба к стене, Вадик втиснулся меж бедер и легонько коснулся коленом самого сокровенного, мгновенно получив отклик. В бесцеремонной ласке он жмется к Глебу сильнее, движения рук становятся грубее и требовательнее. Длинный половик, называемый «дорожкой», вечно путающийся, цепляющийся за тапки и раздражающий абсолютно всех, скользит под босыми ногами младшего, крепко хватающегося за шею и лишь усугубляющего тем самым свое положение — центр тяжести смещается, и он подныривает под брата. — Пойдем в нашу комнату? — Там кровать тесная. Мне достаточно тесного тебя… Являясь образцом заботливости и предусмотрительности, Вадик прикрывает кудрявый затылок ладонью перед тем, как опустить Глеба на пол, дабы уберечь его от возможного удара о тумбочку, и избавляется от одежды, путаясь и шурша чем-то в кармане штанов. Из-под плинтуса зверски тянет холодом. Половицы в узком коридоре, тоже не имеющем ничего общего с двуспальной кроватью в «Интуристе», глухо поигрывают под спиной, но навязчивая идея бьется в висках и грозит отозваться непредсказуемой реакцией на любое действие младшего, чьи губы уже растянулись в безудержно сладострастной псевдоулыбке — Вадик сдвинул плавки, высвободил вожделенное и помассировал большим пальцем липкую влажную головку, разгоняя томительные волны от промежности к паху. Наверное, мужчина, разбирающийся в ароматах подобного рода — это не совсем нормально, если не сказать грубее, но… член, набирающий возбуждение, начинает источать едва уловимый приятный запах: тонкий и сладковато-тягучий одновременно, лишенный плотной горьковатой терпкости, присущей животному «мужскому». »…с другой стороны, у мужчин вообще как-то не принято восхищаться хуями и отсасывать друг другу!» Сгорая от жадности и нетерпения, Вадик с треском оттянул перекрутившийся краешек белья и слегка передавил яички, продемонстрировав Глебу новую грань удовольствия, от которого тот почувствовал себя оголенным проводом. — Ай! Я не… др… дрочил с утра… — «р» взрываются во рту слабо и беспомощно, как бракованный салют, буквы путаются и не хотят собираться в слова, а слова плохо складываются в предложения. Откровение, выброшенное сбивчивым дыханием, вздрагивает в воздухе. Только горячее дыхание внизу и колечко любимых чувственных губ, только язык, умело кружащий по основанию головки, только желание довести брата до бессознательного состояния ртом, ведь просто передернуть он прекрасно может и сам… Упругая головка скользнула по нёбу. Вадик втянул ее в себя, раскрыл кончиком языка щелочку уретры, пощекотал уздечку и прогулялся по стволу замысловатой вязью, выписывая пошлые послания, получая в ответ стоны сверху и одобрительные поглаживания по волосам. Вадик прекрасно понимает, что на него обрушатся мольбы и просьбы, но останавливается, дразня. — Вадя, Вадеч-ка, пожалуйста, ну… Пьянея от плавных движений, Глеб двигается навстречу и снова находит губы, медленно обволакивающие плоть, встречается с неугомонным языком, трепетно закручивающим спираль вокруг точки родимого пятнышка… Лишь отвлекающие прикосновения изредка сковывают бедра — находящийся во рту старшего брата орган ревнив и капризен. Извиваясь на лезвии наслаждения, Глеб задирал майку, безвольно гладил себя и Вадика, запускал руку под резинку трусов и сдвигал их сильнее… Всего мало, всегда было мало! И он нырял в Вадькину копну и накручивал пряди на пальцы до тех пор, пока терпение не иссякло. — Возьми весь! — сцепив руки на затылке в замок, он дернулся и толкнулся в глотку с такой силой, что почувствовал нос брата чуть ниже пупка. С непристойным отзвуком на Глебкин блядский манер, Вадик выпустил глянцево-обласканный член, оставив на белье и волосках росинки слюны. — Гле-еб! Попытка вытереть губы и подбородок не увенчалась успехом — Глеб нетерпеливо и истерично притянул брата за волосы и подался бедрами вперед. — Да возьми же! Добившись своего, он застонал в голос и прислонился плечом к холодной двери ванной комнаты, упершись при этом спиной в полированный бок тумбочки, с оглушительным скрипом оставившей царапины на крашеном полу. Он смял грубую, пахнущую пылью ткань дорожки во влажной ладони и оттолкнул Вадика, наградив обои заметными только при ближайшем рассмотрении каплями, фантастическим образом долетевшими до стены. — Переходим ко второму пункту, маленький! Раздвинув ослабевшие колени, Вадик навис над не успевшим испить чашу наслаждения мальчишкой, властно поводил членом между ягодиц, небрежно задевая промежность костяшками пальцев, и совершил несколько «холостых» толчков насухую, блефуя и наблюдая за реакцией. — Подожди… — Что? — еще один уверенный толчок. — Не хочу, чтобы было больно. У тебя с собой та штука, которой ты пользовался в общаге? — Нет, — ответил Вадик и выпрямился, вспомнив о тюбике только сейчас, — бля, а чего же я ее не взял-то… — Там тоже нужно, — хохотнул Глеб, приподнялся на локтях и шустро вскочил с пола, обрадованный отсутствием смазки на расстоянии вытянутой руки. — Я принесу! — Подъебочки твои… Да я схожу, лежи! Нижний ящик? — Дудки! — крикнул Глеб, от души хлебнувший половой жизни и надолго запомнивший вылезшую шляпку гвоздя, о которую неслабо содрал кожу под лопаткой. У входа в зал он случайно зацепился за штаны, брошенные старшим, и запутался, попав ногой в карман. Суета со стороны выглядела забавно, но на Вадькиной боеготовности достаточно охлаждающее зрелище никак не отразилось. — Тьфу, черт, — выбравшись из ловушки, Глеб встряхнул штаны, с любопытством влез в карман, якобы поправляя подкладку, и выудил оттуда ополовиненную обойму презервативов. — Вадьк, нахуя?..