Никакой грусти

«Я люблю тебя!» — шептал он в губы брата десять минут назад. — Я люблю тебя! — повторяет он сейчас чуть громче и едва касается пальцами оконного стекла. Обессиленного стука не слышно на улице, но Вадик оборачивается и смотрит наверх с улыбкой. Зубами вытягивает сигарету из пачки, кладет локоть на дверцу машины. Прижавшись расцарапанной щекой к матовому от пыли стеклу, он жмурится, чтобы не видеть стоп-сигналов, слышит приглушенный звук мотора и выдыхает. Горячо. Прерывисто. Если бы жизнь была любовным романом в мягкой обложке, героем которого он чувствовал себя этим утром, то в нем бы не обошлось без строчки: «В его дыхании — поцелуи, растворившиеся в шампанском, а на рукаве небесно-голубого пиджака — сосновая смола». _______ Участие в мероприятиях, посвященных окончанию школы, для Глеба ожидаемо стало пыткой. Подготовка к последнему звонку легла на плечи молодой учительницы музыки, к которой Глеб испытывал легкую неприязнь, усилившуюся с предложением о воссоединении школьного ансамбля. Катя попробовала воспользоваться ситуацией, чтобы вызвать интерес резко охладевшего к ней мальчишки и как-то стабилизировать свое состояние, сравнимое с болтающиейся в проруби фиалкой, тоже встала в позу, отказавшись рисовать плакаты с колокольчиками для оформления актового зала, но, к ее удивлению, упрашивать об этом никто не стал. Правда Глеб, после непродолжительных уговоров все же пошел на уступки, но наотрез отказался надевать атласную ленту выпускника и заявился на последний звонок в черном Вадькином пиджаке, наброшенном на белую футболку, и все с тем же пионерским галстуком на плече. Педагогический состав, заваленный сиренью и тюльпанами, махнул рукой на будущую рок-звезду, погрустил под исполненные ею звуки нестареющего вальса и распустил десятиклассников тревожиться о будущем и готовиться к экзаменам. Волнуясь не меньше, Вадик звонил Глебу перед каждым ответственным днем. Глеб храбрился и посмеивался, но даже легкая капризная дерзинка не могла скрыть ликования от мягкого ласкового тона, и разговоры неизменно перетекали во флирт. Но не более того — Вадик сам брал время взаймы, пытаясь настроить Глеба на серьезный лад, однако новые привычки младшего пробуждали коварные мысли, подзуживающие кинуть трубку на рычаг и сорваться в Асбест без промедления: он то заканчивал за Вадиком фразы, дразня, то возбужденно поддакивал, то замолкал вдруг, посапывая нежно и соблазнительно, точно спросонок. Однако, как и было обещано старшим во время телефонных разговоров, торжественная атмосфера экзаменов вытеснила мандраж, и Глеб закончил школу без потерь и стрессов. Вечером семнадцатого июня он стоял перед зеркалом в ванной и пытался пригладить асимметричную челку мокрыми пальцами, но она предательски подпрыгивала и закручивалась. — Просто расчешись, сынок, — посоветовала мама, заглянув в ванную. Она отпросилась с работы ради торжественной части Глебкиного выпускного вечера и заметно волновалась. — Наши кудри обуздать невозможно. — Не надо было стричься, — буркнул Глеб и провел по волосам расческой, не трогая челку, снова поползшую вверх. — Надо было, но точно не так. Подстригся, называется. Что за локоны страсти на затылке? Скоро будешь, как Вадик. — Мам, так задумано. А Вадика Танюха стрижет, — мимоходом наябедничал Глеб и нащупал клипсу в кармане пиджака. Надевать ее при маме вдруг показалось странным. — Да ну вас. Я все понимаю, но эти веяния моды… Я консерватор. — Прежде всего, ты — моя любимая мамочка! — Глеб обнял маму и звонко чмокнул ее в щеку. — Все, все, собирайся, мой хороший! — засмеялась мама. — Опоздаем! Желая подразнить напоследок учителей и родителей, Глеб закинул ленту выпускника на левое плечо, пристегнув ее булавкой, незаметно щелкнул клипсой; осторожно, стараясь не закапать новенький голубой костюм, вытащил из вазы букет пионов и вышел за лестничную клетку. _______ Торжественная часть показалась вчерашним школьникам затянутой. Веселым разгоряченным ребятам было сложно усидеть на месте, и они перекидывались многозначительными взглядами в предвкушении дискотеки, переговаривались и хлопали друг друга по плечам. Услышав свою фамилию со сцены, Глеб неожиданно покраснел удушливой волною, осознав вдруг, что слышит ее в этих стенах в последний раз в жизни, покивал в ответ на наставления директора и вернулся на место с аттестатом и неуловимой горечью утраты. Детство закончилось. Документ, подтверждающий это, находился в его руках. — Самойлов, с началом взрослой жизни тебя! Прядь темных волос коснулась шеи. Глеб обернулся. — Спасибо, Кать. И я тебя поздравляю. — Глеб, — шурша кружевом на блузке, Катя облокотилась на спинку кресла собеседника, максимально сократила расстояние и выдохнула в самое ухо так, что запотела клипса, — я хочу поговорить с тобой тет-а-тет после всего этого официоза. Не сбегай только! Одному Богу известно, какими усилиями девчонке далось начало беседы с элементами кокетства! Глеб свел общение к минимуму, ничего не объясняя напрямую, но регулярно оправдываясь перед самим собой, а Катя изо всех сил разыгрывала понимание, натянуто улыбалась при встрече, почти не обижалась и не навязывалась. Видимо, в ее представлении, выпускной вечер должен был стать некой отправной точкой на новом витке отношений. — Ладно. Я постараюсь не сбегать. Мурашки, станцевавшие на холке чарльстон, придали интонации излишней чувственности. В довершение он прижал пальцами шелковистую прядь волос к алой ленте и мысленно хлопнул себя по рукам. Не то, чтобы ему претили игры в духе «ближе-дальше», в конце концов, он сам в них участвовал, причем, не всегда отдавая себе отчет и находясь в разные моменты по обе стороны эмоционального аттракциона, но здесь, сейчас, с этим человеком они были совершенно неуместны. «Тряпка ты, Самойлов. Скажи ей все прямо, не морочь голову. Себе.» — Все будет лучше, чем кажется, — подмигнула Катя и вытянула волосы из Глебкиных пальцев, давая понять, что на данном этапе разговор закончен. «Бей врага его оружием», — подумал Глеб и взглянул на часы. Чертовски захотелось пить. Глупо заигрывая с подружкой, он и не подозревал, что прямо сейчас, в эту минуту, обгоняя редкие грузовики и легковушки, из Свердловска в Асбест выехал белый «Москвич» с выкрашенной красной краской багажником. Над трассой застыло темно-синее, как с полотен Куинджи, июньское небо, и радио «Маяк», журчащее в салоне, появлялось и исчезало, транслируя вкрадчивый голос вокалиста группы Black, рассказывающего о прекрасной жизни, пожалуй, слишком трагически. ______ Группа Black звучала не только для слушателей «Маяка». По стенам столовой скользили лучи цветомузыки. Разомлевшие, захмелевшие от шампанского и водки, пронесенной украдкой, ребята разбились на кучки. Кто-то, воспользовавшись возможностью потискать одноклассницу, отдался власти медленного танца, кто-то ушел курить к фонтанчику у туалета, воплощая давнюю задумку похулиганить в стенах родной школы, кто-то с той же целью вышел на улицу. Глеб затягивался с наслаждением, выпускал дым кольцами и не спешил возвращаться в полумрак столовой. Честно говоря, он уже подумывал слинять домой, но неведомая сила удерживала его и дарила непонятное томительное ожидание, точно накануне дня рождения. Он отстегнул ленту, свернул ее и спрятал в карман брюк. Хлопала дверь, выпуская музыку на волю, мимо сновали ребята, знакомые и не очень. С последними звуками саксофона, клацнув каблуками, вышла Катя в окружении подружек, подошла к Глебу и попросила сигарету. — Держи, — Глеб равнодушно протянул Кате пачку, — не знал, что ты куришь. — Я не курю, — грустно улыбнулась Катя, — я оставлю на память. Ты очень хороший, Глеб. — Ты тоже хорошая. — Помнишь? На первое сентября, в седьмом классе, я уронила в лужу букет астр. Ты посмотрел на меня — ну, вот как ты иногда смотришь, как сейчас! — и разделил свой на две части, — засмеялась Катя, но голос ее при этом задрожал, — мы еще считали, чтобы не получилось четное количество и выкинули одну. Я даже не знала, как тебя зовут. А напридумывала себе… — Ты тогда сильно плакала. Было бы из-за чего. Катюш, — Глеб щелчком послал окурок в урну и прищурился от возникшего в темноте света фар подъезжающего автомобиля, — это все очень тепло вспоминать, но… Я не люблю тебя. Прости. — Я уже поняла. Может, пойдем потанцуем? Просто так. В первый и последний раз. Раздался тонкий скрип тормозов. Белый «Москвич» остановился неподалеку от школы и пару раз посигналил. — Я не умею. — Ну ладно… Я пойду. — Иди, — Глеб отлип от стены, подбросил в воздух пачку сигарет, неловко поймал ее и снова посмотрел в сторону автомобиля, посигналившего более протяжно. Не дождавшись реакции, Вадик вышел из машины, подошел к школьному забору и свистнул — коротко, по-самойловски громко, вспомнив, как пьяный, разукрашенный сливовыми метками младший пытался привлечь его внимание у раздевалки. — Вадя! — Глеб мысленно воспел оды собственной интуиции, — Вадька! Я знал! — Прыгай в машину, абитуриент! Давай, давай, пока публика рассосалась. Не оглядывайся! Вадик сел за руль. — Только не говори, что ты ради меня тачку угнал! — Глеб посмотрел на родную школу сквозь стекло, подавляя нарастающее смущение, но отчаянно делал вид, что не происходит ничего сверхъестественного. — Размечтался, — Вадик повернул ключ. — Нет, мой маленький, хоть для тебя я могу все, что угодно… Кнопочку нажми. Чего растерялся? На магнитоле. И сделай громче. «Shout! Shout! Let it all out! These are the things I can do without Come on! I'm talking to you Come on!» — Depeche Mode твой, что ли? — Tears For Fears, — ответил Вадик, развернулся и переключил скорость, — у них есть альбом «Songs from the Big Chair» называется, но здесь, по-моему, только одна песня. — Сашка среди вас просветительскую деятельность ведет? — А то. Какой-то журнал ему в руки попался со статьей. Прямо вслух читал. — Как всегда. — Да ты слушай… — Кричи… — прошептал Глеб и откинулся на спинку сиденья в абсолютном счастье. Нет никакой разницы, чья машина, все равно, куда ехать и о чем болтать, самое главное — здесь Вадик. Он спокойно и уверенно держит руль, отстукивает ритм пальцами, перековывая реальность в сказку. На нем голубые джинсы и стройотрядовская куртка цвета хаки, покрытая нашивками и значками — наверное, он набросил ее в спешке. Он следит за дорогой и изредка косится на младшего, цепляющегося за поручень на ухабах и прячущего нос в плечо от искрящейся радости предвкушения и алкоголя, еще звенящего в висках. — Я люблю тебя, маленький. — И я тебя, Вадьк! Вадик свернул на грунтовую дорогу, петляющую между соснами. Глеб был здесь, и не раз — дальше будет полянка, на которой периодически устраивались пикники, но темнота ломала восприятие. Сосны щекотали макушками звезды, гаснущие на фоне светлеющего неба, под колесами «плывущего» автомобиля страшно и уютно хрустели ветки. Фары высветили знакомый пятачок, в детстве казавшийся больше. Вадик заглушил мотор. В приоткрытую оконную щелочку исподволь проникали звуки ночного леса. — По традиции, после выпускного надо встретить рассвет, — сказал он и поиграл Глебкиными «локонами страсти» на затылке, — кстати, что там у тебя? Много троек? — Поцелуй меня, — перебил брата Глеб, одарил лаской рычаг переключения скоростей с пластмассовой розой, развернулся к Вадику и потянул его за куртку, ощутив вместе с родным запахом одеколона, за два сладких мучительных года вытеснившим кровь из вен, наязчивый до головной боли запах бензина, — по традиции… Вадик задел руль бедром, Глеб ткнулся коленом в рычаг, и братья прижались друг к другу, насколько позволял салон вершины советского автопрома. Вся накопленная страсть вспыхнула и расцвела жадным поцелуем. Язык старшего ловил Глебкин влажный живой язычок, чувствовал сплетение вен под ним в моменты напряжения, ощущал расслабленные прикосновения кончика носа к щекам, позволял Глебу прикусывать губы и проникать глубже до похабного полускрежета. Горло вибрировало от урчаний и стонов, требуя сменить язык на кое-что получше. Вадик схватился за спинку сиденья и оттянул джинсы, прихватив член до боли. — Неудобно… — На заднее? — Нет… вылезай, — Вадик смял ткань новеньких Глебкиных брюк. Обоих перетряхивало, и даже открывшийся от неосторожного движения локтем бардачок никак не повлиял на тяжело пульсирующее возбуждение. Глеб не глядя закрыл его тыльной стороной ладони и дернул Вадькины джинсы вниз, намекая на полную готовность встречать рассвет хоть прямо здесь, упершись затылком в стекло, хоть на сухом валежнике, отдавшись не только брату, но и комарам размером с пони. — Давай, мой хороший, выметайся. Глеб кивнул, с лихорадочной опрометчивостью стащил пиджак, оставил его на сиденье и, уже не заботясь ни о чем, прищемил краешек рукава дверью. — Маленький, иди ко мне, — позвал Вадик, выпустив с дыханием клубы пара, подал брату руку, исключая вероятность оступиться или запнуться о траву, притянул его к себе за талию и, дрожа от нетерпения, опустил грудью на капот, предварительно постелив на него куртку. Нащупав под животом маленькую пуговицу, на поверку оказавшуюся пуговицей рубашки, он толкнул ее в петлю и коснулся теплой кожи кончиками пальцев, добрался до искомого, задрал соскальзывающую со спины праздничную рубашку. Короткий плевок, звук распределяемой по члену и между стынущих на воздухе ягодиц слюны, и член брата снова прокладывает путь в юное распластавшееся на капоте тело, стремящееся к наслаждению через тупую ноющую боль, угасающую с плавным покачиванием бедер. Задевая холодный бампер, Глеб подогнул колени, царапнул их об острый край номера, сжался, испугавшись за самое сокровенное, коснувшееся решетки радиатора, но привычно попросил еще, ведь одуревшие от счастья лесные кровопийцы вынудили Вадика остановиться. — Любимый, — Вадик властно притянул Глеба к себе за талию, и в целях безопасности прижал его член ладонью к животу, — не могу без тебя… — И я, — это все, что может вышептать Глеб, пачкая слюной нашивку на куртке. — Не хочу с тобой расставаться, — Вадик крепко сжал ягодицы и слегка развел их, — раздвинь ножки чуть-чуть… Вот так. — Я скоро приеду, — Глеб выполнил просьбу, закатил глаза и уперся руками в капот, — ау… на-сов-сем! Несдержанные стоны сливались со стрекотом сверчков, машина раскачивалась, как старое пиратское суденышко на волнах, Вадик обессиленно навалился сверху и сплел пальцы с пальцами Глеба, завершая первый акт близости. Рассвет робко лизнул кроны деревьев. _______ — Лови! Порывшись в бардачке, Вадик нашел складной стаканчик и кинул его Глебу, тщетно пытающемуся расправить рубашку, окончательно утратившую белоснежность. Глеб продемонстрировал полное отсутствие реакции и поднял стаканчик, упавший к ногам. — Я за рулем, сам понимаешь, — не выпуская сигареты изо рта, Вадик открыл бутылку шампанского, плеснул в стакан и щелкнул по нему пальцами, — но я с тобой морально! Глеб выпил предложенное одним глотком и стряхнул капли на траву. — Спасибо, Вадьк. Я ведь правда ждал тебя. Я знал, что ты меня… поздравишь. — Конечно, — Вадик налил еще, накинул на плечи брата свою куртку и заметил глубокую царапину на щеке, — это ты сейчас так? — Ну. О твой значок какой-то. «Слава работникам колхоза «Пятьдесят лет без урожая», — засмеялся Глеб. — Да ладно, пройдет. Вадь, чья машина-то? — Да, — неопределенно махнул рукой Вадик, — повезло. Засиделись с руководителем допоздна, я рассказал, что у брата выпускной. Автобусы уже не ходят. В общем, это машина его товарища. Видишь, как полезно быть в универе на хорошем счету! — Вадька, — Глеб прильнул к широкой братской груди, — забери меня прямо сейчас! — Милый, ты и так приедешь через неделю! Столько ждал, потерпи еще немного! — Я не хочу на исторический. — А куда хочешь? Глеб пожал плечами и задумчиво коснулся губами влажного края стаканчика. — Не знаю. Не хочу, как все. Вадьк, я даже не смогу, как все. Кем я буду? Учителем истории в родной школе? А песни свои буду петь под гитару у костра, да? На этих словах он с отвращением шлепнул себя по щеке и растер убитого гада между пальцами. — Не будешь. Я тебе обещаю. Просто получи корочки! Ты же знаешь все на свете! Ну и вообще… поднимает самооценку. Глеб замолк. Несмотря на врожденную особенность, смахивающую на манию величия, с самооценкой у него иногда действительно возникали проблемы. — Глебушка, маленький, — Вадик зарылся носом в русые кудри и провел языком за ушком, задевая клипсу. В голове крутились подслушанные киношно-книжные глупости вроде «такова жизнь». Вадик подумал, что его никто не убеждал, не принуждал и не стоял над ним во время подготовки к вступительным экзаменам. Поэтому сейчас он не мог найти нужных слов, чтобы утешить и поддержать очаровательного в своей странности младшего брата, находящегося на краю обрыва, в то время как у остальных выпускников у ног лежал весь мир. — Послушай, Глеб, — губы тихонечко доползли до расцарапанной щеки, — мы с тобой горы свернем. Ты веришь? — В это приятно верить, — Глеб поднял на Вадика усталые, совсем детские глаза. — Не сомневайся. Попробуй поступить. Ты будешь в Свердловске, рядом со мной! Если не попрет, переведешься на заочку, в конце концов. Правда, придется работать, но это — не завтра. Глеб поставил стакан на капот, с видом иллюзиониста вытянул из кармана алую ленту и опустился на непрогретую землю в изумрудный шелк свежей травы. — Не хочу больше говорить… Времени мало. Вадька, иди ко мне… — Мой мальчик повзрослел? Его увлекают новые игры? — Вадик прилег рядом. — Д-да, — согласился Глеб, смущенно расстегивая рубашку, но не снимая ее, — я думаю об этом с той нашей встречи на чужой хате. Хочу, чтобы ты связал меня. Все равно, чем, хоть вот той твоей портупеей от костюма, с утренника. Помнишь? Давным-давно, на школьном мероприятии, посвященном изучению правил дорожного движения, Вадику досталась роль регулировщика. Откуда взялась настоящая милицейская портупея, он, возможно, даже не знал, Глеб — тем более, но она до сих пор лежала в чемодане под кроватью вместе с формой и пилоткой. Глеб уселся на Вадика сверху. — Вот это ты вспомнил! Мы же были совсем детьми! Ты под стол пешком ходил! — Но потом на меня этот костюм примеряли! Образ был такой яркий! — оправдываясь, Глеб стыдливо спрятал глаза. — Когда я подумал, что можно… поиграть ремнем, сразу возникла ассоциация… — Признаться, у меня тоже были такие мысли, — массируя горошинки сосков большими пальцами, промурлыкал Вадик, — не про портупею, конечно… Их не могло не быть — ты слишком открыто на это намекал. — А вообще, — Глеб выгнулся и уперся руками в колени брата, — ничего более подходящего, чем лента, нет. Это так символично! — Соблазнительно… Вадик проворно перевернулся, придерживая Глеба под спину и по привычке прикрывая ладонью кудрявый затылок. — Ну и что мне с тобой сделать? — Сделай мне приятно, Вадьк! «Он чертовски смущается, и с такой же силой раскрепощается в процессе! Мой скромный развратный мальчик… Он до сих пор боится говорить, да и я избегаю иногда… Это отличает нас от простых смертных, влюбленных мужчин и женщин. В нас живет чувство превосходства, но мы всегда будем балансировать на лезвии неправильного, стыдного, греховного. Любить и каяться — наше счастье и проклятие.» Вадик завел руки за голову и аккуратно связал запястья. Глебкина грудная клетка вздымается, алая лента лежит на темной зелени кровавой полоской. — Приятно можно сделать по-разному, — Вадик прокладывает дорожку поцелуев от шеи до кромки брюк, — можно, например, подрочить. С наслаждением он оставляет бордовую метку возле пупка — больше никаких видных мест. — Ва-адь… — Что? — Сделай мне приятно ртом, — Глеб обращается к небу, в котором кто-то завел облачные механизмы. На нем — только расстегнутая рубашка. Вадик целует худые мальчишеские колени, касается губами внутренней стороны бедер. Он еще пахнет сексом, а маленькая розовая дырочка слегка припухла. Вадик не уверен, стоит ли ласкать ее, поэтому просто целует вокруг. С губ маленького срывается матерное слово, он вздрагивает, как от удара плетью, прогибается в пояснице и приподнимает бедра, закрывая Вадику доступ к интимному. — Тише, тише, — горячая ладонь ложится на живот, намеренно игнорируя лежащий на нем член, — опять все слишком, да, маленький? — Возьми его, Вадь, возьми в рот… блять, это сложнее, чем я думал! Вадик ласкал своего мальчика без пошлых звуков, ласково водил по члену губами. Он растворялся в его удовольствии и наполнялся им, посасывал головку, перекатывал во рту яички и резко прекращал, провоцируя, словно бросая Глеба на полпути, вытягивая просьбы и откровенные пожелания. Иногда Глеб делал слабые попытки освободиться. Он напрягал кисти, разводил руки и сводил колени, но лента натягивалась сильнее, получалось с точностью до наоборот, и игры эти продолжались до тех пор, пока по тело не прошил яркий мучительный разряд. Струйка полупрозрачного семени выплеснулась на живот, сердце забилось гулко и глубоко. Он хотел ускользнуть от прикосновений губ к изможденной горячей плоти, несколько раз громко вышептал «всё» и наконец сжал плечи брата бедрами. — Спасибо… Вадик подергал ленту. В общем, снять ее не составило бы особого труда, но Глеб решил довести дело до конца или просто не сообразил, как можно вытащить руку. — Экспериментатор, блин! Понравилось? Глеб пропустил меж пальцев острые травинки, отвернулся и ничего не ответил. Сдвинув воротничок рубашки, Вадик осыпал поцелуями влажную солоноватую шею, потерся носом о бледные прохладные щеки с пятнами румянца. — Люблю тебя, — прошептал Глеб в любимые губы. — И я тебя люблю, Глебушка, — шепчет Вадик в ответ, освобождает молочно-белое запястье с розоватыми полосками из плена, просовывает в петлю свою руку, затягивает ее и крепко сжимает Глебкины пальцы. — Мы всегда будем вместе, маленький. Я никому тебя не отдам. — Вадьк, мы такие идиоты с тобой! — Глеб пощекотал Вадькину ладонь, — но я счастлив. Счастлив настолько, что не хочу делиться этим ни с кем. Я не отдам это время. Даже стихам. Не отдам! Никому и никогда.