Хранимые Центром

Я прихожу в себя и не сразу могу понять, почему Радость вдруг стала такой большой, а кровать такой мягкой и уютной. После этой мысли меня снова затягивает в мир сновидений. Я чувствую, что мне слишком жарко. Тепло невыносимо прожигает кожу. В бараке я отвыкла от подобных температур по ночам, к сожалению, днём все обстояло наоборот. Открываю глаза и вижу перед собой белобрысый затылок и широкую спину Ника. Внезапно понимаю, что по устоявшейся привычке грею соседа по кровати, обняв и прижавшись к нему щекой. Медленно убираю руку, которая обнимает его сверху, аккуратно выпутывая пальцы из его рук. Со второй рукой, которая несколько придавлена весом Ника, всё не так просто. Пока я пытаюсь её вывернуть, он просыпается и поворачивается ко мне лицом. Поджимаю добытую в честной борьбе лапку к себе. Его безмолвие нервирует. Отодвигаюсь ближе к краю кровати. Ник не двигается, но пристально смотрит мне в глаза. Вспоминаю вчерашний день, на глаза наворачиваются слезы. Опять. Я стала совсем тряпкой, жалкое зрелище. Радость бы меня не узнала. От воспоминаний о Радости становится только хуже. Я переворачиваюсь на живот и заглушаю скулеж и всхлипы в подушке. Ник молчит, я чувствую его взгляд, но прекратить очередную истерику не могу. Подушка мокрая насквозь, когда я успокаиваюсь. Голова раскалывается из-за продолжительных рыданий. Слышу, как Ник встаёт с кровати, проходится по комнате, достаёт что-то из комода и аккуратно открывает и закрывает дверь комнаты. Через несколько минут он возвращается. Стоит в дверном проёме и не двигается, задумавшись над чем-то. Вскоре он словно отмирает, стряхивает с себя оцепенение и обращается ко мне: — Вставай, я покажу тебе дом. Заодно умоешься и позавтракаем, — я не успеваю осознать сказанное, а он уже закрывает дверь обратно. Я поднимаюсь с кровати и понимаю, что я всё так же одета в свои лохмотья. И как Ник смог спать рядом с такой мной? Грязная и ободранная, словно бродяжка, да и воняет от меня, наверное, я-то давно уже привыкла к резким запахам, которые царили в нашем невольничьем лагере. Но мне всё равно не во что переодеться, поэтому я быстро выхожу к Нику. Эта поразительная нормальность происходящего! Я не могу перестать вспоминать прошлое. Но мы сейчас ведем себя практически так, как вели бы себя после обычной долгой разлуки. Только я все равно помню, для чего мы здесь и откуда моя одежда. Наверное, Ник тоже не может осознать пропасть, возникшую между нами по его вине. Он почти улыбается мне, когда я нахожу его под дверью комнаты, но быстро ловит себя на этом действии. — Я покажу тебе ванную сначала, наверное, — он бросает неуверенный взгляд на меня. — Ты же хочешь помыться наверняка. А я пока приготовлю нам поесть. Мы идем налево по небольшому коридору, в середине которого находится лестница на первый этаж (Ник говорит, что кухня находится внизу, слева от ступеней), а в конце коридора — ванная комната. Он оставляет меня в одиночестве, показав щётку и полотенца, которые предоставлены в моё пользование. Я стою в небольшой ванной комнате, совмещенной с туалетом, и тарашусь на свое отражение в зеркале над раковиной. Это приводит меня в шок, все-таки я не видела себя уже три года. Моя внешность сильно изменилась с того самого последнего хорошего дня, даже не представляю, как Ник смог меня узнать вчера. Больше не было той пышущей здоровьем и радостью молодой девчонки, которая не знала невзгод и печалей. На меня уставшими глазами как-то обречённо смотрит совсем другая девушка. На сером от грязи лице тускло сияют синяки, мешки под глазами добавляют возраста, от последних дней остались видны кровоподтеки и ссадины с едва подсохшей корочкой крови, нос и нижняя губа опухли, а на самых живых участках кожи виднеются ранние морщинки. Но по сравнению с волосами и остальными частями тела, лицо даже не особенно заметно. На прическу, если это чудовище на моей голове можно так называть, больно смотреть — волосы все грязные и спутанные настолько, что собрались в гнездо и стали совершенно неописуемого цвета. Сама я стала как минимум в два раза худее себя же три года назад, у меня практически торчат кости. И каждый миллиметр кожи покрыт грязью, синяками, шрамами и ещё не зажившими рубцами и ссадинами. Тряпки, которые заменили мне одежду висят на мне, как на скелете. — Я отвратительна, — констатировала я и решила помыться целиком и как можно тщательнее, потому что смотреть на такую себя просто больно. Мои разглядывания прерывает осторожный стук в дверь и приглушенный голос Ника: — Я принёс тебе сменную одежду, она будет немного велика, но сейчас у меня нет чего-то более подходящего. Я положил все у двери. Я ничего не отвечаю, прислушиваюсь к отдаляющимся шагам и быстро забираю из-под двери стопку одежды. Откладываю её на крышу унитаза, а сама забираюсь в ванну и включаю душ. Следующие полчаса превращаются для меня в приятную пытку. Мне нравится избавляться от грязи и запахов, окружающих меня, но это даётся нелегко, мои волосы больно распутывать, а грязь не хочет отлипать от кожи. В конце концов я вылезаю из ванны. Так приятно ощущать чистоту тела, мягкие касания полотенца и сухой свежей ткани футболки и штанов (вместо белья мне предлагается надеть шорты, но меня это вполне устраивает). Чищу зубы, с удовольствием чувствуя во рту привкус зубной пасты. Грязную одежду аккуратно сворачиваю и складываю в угол, чтобы потом узнать, куда можно её выбросить. Когда я спускаюсь вниз, шлепая босыми ногами по лестнице, до меня доносятся обалденные запахи с кухни. Пахнет едой, а я безумно голодна, как и все последние годы. На кухне Ник как раз выключает газ под сковородой, на которой я замечаю омлет. Ник предлагает мне сесть за стол, а сам быстро раскладывает лакомство по тарелкам. Омлет — не просто омлет, а с сыром, колбасой и укропом, он невероятно вкусный и сытный! Я стараюсь есть медленнее, но иногда желание смести все с тарелки берет верх над приличиями. Передо мной вдруг появляется стакан апельсинового сока, и этот день объявляется самым прекрасным на свете. На несколько минут я забываю о том, как я сюда попала, с какой целью и что мы с Ником вовсе уже не друзья. Мы заканчиваем есть практически одновременно, у меня невольно вырывается по устоявшейся в той нормальной прошлой жизни привычке: — Спасибо! Было очень вкусно! Ник явно удивлён, действительно, ведь я не сказала ему ни слова за всё это время. Но он быстро ориентируется: — На здоровье! — и продолжает. — Мне нужно уйти до вечера, сможешь сама приготовить себе обед? Еда в холодильнике или шкафах, можешь брать, что захочешь. И, пожалуйста, не делай глупостей. Он и правда вскоре уходит. Я остаюсь одна в доме человека, в статусе которого для меня я всё ещё сомневаюсь. Он ведёт себя слишком обыденно со мной, словно мы до сих пор друзья! Я запуталась… Кто он, враг или все-таки друг? Но разве будет друг работать на врага? Мне так хочется спросить самого Ника об этом, разрешить сомнения. Наверное, я соберусь с духом и сделаю это вечером. Я нахожусь в каком-то странном состоянии, я будто совсем не думаю, просто сижу за столом. Чувствую себя роботом, ожидающим указаний. Но ведь я действительно так существовала. До вчерашнего дня. Совершенно не знаю, чем себя занять. Сколько времени мне придётся находиться в одиночестве в пустоте? Ищу взглядом часы, они висят на стене за моей спиной и показывают одиннадцать часов утра. Что ж, это лучше, чем если бы было шесть. Хотя я всё ещё не представляю, что делать. Ходить по чужому дому, трогать чужие вещи кажется неправильным, но осмотр территории — пока единственное, что я могу придумать. Но сначала я мою посуду. Лагерный режим наложил отпечаток на мои привычки, теперь я не могу не делать что-то, потому что меня сжирает изнутри чувство тревоги. Дом Ника оказывается не очень большим. У него два этажа и, как я смогла увидеть из окон, миленький двор с другой стороны от главного входа. На первом этаже напротив входной двери находится лестница, справа аркообразный проём, ведущий в кухню и столовую, а слева — в гостиную. Из гостиной есть выход на застеклённую веранду, через которую можно выйти во двор. На втором этаже я нахожу кабинет, две гостевые спальни, спальню Ника, где я проснулась сегодня утром, и санузел. Интереса ради я дёргаю ручки дверей, ведущих на улицу, но они оказываются запертыми. Из всех помещений этого дома меня больше всего привлекает гостиная, а в частности мягкий диван, на котором можно так удобно расположиться. Здесь даже есть пара книжных полок. В конце концов я заваливаюсь на диван и пытаюсь представить себе, как Ник собственноручно выбирает вещи для своего жилища, как он проводит здесь время, как закупается в магазине, чтобы в холодильнике не было пусто. Мне сложно вообразить себе подобную картину, оказывается, я совсем не знаю Ника таким домашним и хозяйственным. Снова всплывает мысль о том, что я его не знаю вообще. Что им двигало, когда он принимал сторону врага? Как мог стать таким же, как те, кто нас разлучил, те, кто создал эти ужасные лагеря, в которых отнимали у людей последние крохи жизни? Избавляет от затягивающей пропасти мыслей готовка. Я обшариваю все полки и холодильник, нахожу ингредиенты и варю простой суп. За три года без плиты и нормальной еды я растеряла все кулинарные навыки, которые имела, вместе с рецептами каких-либо блюд. Куриный бульон с вермишелью — пока единственное, что я могу вспомнить. Обед получается просто божественным! Горячий бульон так приятно согревает изнутри, укладываясь в животе. Удивляюсь от того, насколько мало мне теперь нужно, чтобы наесться. В сытом блаженстве прикрываю глаза. Сейчас мне кажется, что сон будет прекрасным дополнением к обеду. Только есть небольшой вопрос. Можно ли мне спать в комнате Ника? И стоит ли вообще? Но, к счастью, я вспоминаю про мягкий диван в гостиной и направляюсь к нему. Я уютно устраиваюсь и не замечаю, как засыпаю. Мне снится, как кто-то обнимает меня, мы куда-то плывём и мне так хорошо и уютно, как не было никогда. И я стараюсь удержать это ощущение, когда человек начинает отдаляться от меня, вдруг становится так неприятно холодно, что я почти плачу. И открываю глаза. Я снова лежу на кровати в уже знакомой комнате. У окна стоит Ник. По его спине я вижу, что он напряжён, его явно что-то беспокоит. Кровать тихо шуршит, когда я принимаю сидячее положение и неуверенно зову Ника. Он тяжело вздыхает и оборачивается. Непонятная решимость в его глазах почему-то пугает меня. Он так грозно надвигается на меня, что я забываю о том, про что хотела его спросить по возвращении, автоматически ощущая его как угрозу, а не друга.